Семантика глаголов имъти, хотъти, начати (почати) в сочетаниях с инфинитивом в языке древнерусских памятников XII-XV вв. тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.01, кандидат филологических наук Юрьева, Ирина Сергеевна

• Юрьева, Ирина Сергеевна
• кандидат филологических наук
• 2009

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Юрьева, Ирина Сергеевна

ВВЕДЕНИЕ.

1. Задачи исследования.

2. История вопроса.

3. Источники.

4. Метод исследования.

5. Структура работы.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Глаголы с корнем *jbm- в инфинитивных конструкциях.

1. Конструкции «имамь + инфинитив».

2. Конструкции «имоу + инфинитив».

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Глагол хот^ти в инфинитивных конструкциях.

1. Значение желания.

2. Значение намерения.

3. Значение долженствования.

4. Значение близкой возможности.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Глагол начати (почати) в инфинитивных конструкциях.

1. Глагол намати (почати).

1.1. Начало существования новой ситуации.

1.2. Обнаружившаяся ситуация.

1.3. «начьноу (почьноу) + не + инфинитив».

2. Глагол коньчати (и его приставочные производные).

3. Соотношение глаголов начати и коньчати.:.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Семантика глаголов имъти, хотъти, начати (почати) в сочетаниях с инфинитивом в языке древнерусских памятников XII-XV вв.»

1. Задачи исследования

Данная работа посвящена описанию семантики древнерусских глаголов илгкти, хот'Ьти и нлчлти (почлти) в сочетаниях с инфинитивом1

- тех глаголов, которые используются в инфинитивных сочетаниях для выражения значения будущего времени (так называемого «сложного будущего первого»).

В работе ставится задача всестороннего исследования семантики рассматриваемых глаголов в инфинитивных конструкциях во всех представленных в текстах значениях: как в тех, где глагол явно сохраняет свое основное лексическое значение, так и в тех, где оно трансформируется, что и может служить причиной традиционного рассмотрения глагола как «вспомогательного».

Семантика названных глаголов исследуется не только в конструкциях «презенс + инфинитив», но и в инфинитивных сочетаниях со всеми временными формами и с формами причастий от этих глаголов. Это представляется принципиально важным для выявления специфики семантики глаголов им^ти, хот'кти и нлчлти (почлти) — в том числе и в конструкциях, выражающих значение будущего.

2. История вопроса

Инфинитивные конструкции с глаголами имлмь, (хофю) и нлчьноу почьноу) называют обычно формами «будущего сложного первого».

С самого начала изучения этих форм многие исследователи интуитивно чувствовали разницу в семантике инфинитивных конструкций с разными глаголами. Уже А.Х. Востоков в «Грамматике церковно-словенского языка,

1 В тексте работы при указании на исследуемые конструкции перечисленные глаголы называются либо в инфинитиве (напр., «хоткти + инфинитив»), либо в презенсе (напр., «хочкз + инфинитив»). изложенной по древнейшим оного письменным памятникам» писал о различиях в функции «вспомогательных» глаголов в составе сложных времен: с помощью глагола имлмь, по мнению А.Х. Востокова, образуется «будущее неопределенное», с помощью хочю - будущее «наступающее, коим означается действие, имеющее быть неукоснительно», с помощью нлмьног/" - «начало действия в будущем времени» [Востоков 1863: 92].

Формы «сложного будущего первого» на материале старославянских памятников (Зографское, Мариинское, Ассеманиево Евангелия и Саввина книга) рассматривал J. Polivka. По мнению этого исследователя, такие способы выражения значения будущего на момент создания первых евангельских переводов находились еще в зародыше - и поэтому инфинитивные конструкции с глаголами имлмь, х^фЮ и нлчьноу нигде в старославянских памятниках еще не представляли собою единого целого, то есть не являлись сложной морфологической формой (Polivka J., Czas przysly w j?zyky staroslowienskim, цит. no: [Birnbaum 1958: 32]).

А. Мейе, характеризуя различные значения инфинитива в старославянских текстах, отмечает, что инфинитив «часто употребляется с глаголами, обозначающими "начинать, иметь., хотеть" и имеющими тенденцию становиться вспомогательными. Из форм этого рода развилось будущее время с глаголом е^дж в русском, польском и чешском языках или с соответствиями ст.-слав. в южнославянских языках» [Мейе 2000: 198].

Таким образом, как формы будущего времени исследователь оценивает только современные инфинитивные конструкции - соответственно, в старославянском мы имеем дело, по мнению А. Мейе, лишь с тенденцией к грамматикализации.

В «Руководстве по старославянскому языку» А.Вайана названные инфинитивные сочетания также рассматриваются как еще не сложившиеся морфологические формы: имамь- и -чьно1/"-конструкции названы «описательными оборотами» [Вайан 2004: 377-378]; что касается инфинитивных конструкций с х^т^ти, то их значение признается и вовсе отличным от значения собственно будущего времени» [Вайан 2004: 378].

На старославянском же материале написана работа A. Dostal «Studie о vidovem systemy v staroslovenstine» 1954 г. A. Dostal также не рассматривает названные конструкции как формы описательного будущего в собственном смысле, поскольку «вспомогательные» глаголы сохраняют собственные «оттенки» - в противоположность презенсу глаголов совершенного вида, имеющему значение «чистого» будущего (цит. по: [Birnbaum 1958: 37]).

В самом обстоятельном из всех существующих исследований -диссертационной работе, посвященной изучению описательных конструкций со значением будущего в старославянских памятниках [Birnbaum 1958], имдмь-,

ХОфЮ- и NdMbNOY-конструкции рассмотрены в сопоставлении с греческим оригинальным текстом. Н. Birnbaum, как и названные выше исследователи, приходит к выводу, что модальные имамь- и х<ЭфК>-конструкции еще нельзя рассматривать как чисто аналитические формы - они находятся «на границе между лексическим и грамматическим планами языка» [Birnbaum 1958: 251]. Что касается инфинитивных сочетаний с глаголами с корнем -чьн— то Н.

Birnbaum говорит о практически полной утрате лексического значения этих глаголов в инфинитивных конструкциях [Birnbaum 1958: 232].

В работе [Kfizkova 1960], посвященной развитию форм будущего описательного в славянских языках, также утверждается, что «в старославянском не было вполне грамматикализованной формы со значением будущего времени» [Kfizkova 1960: 185].

Как мы видим, исследователи, занимавшиеся вопросом семантики инфинитивных конструкций с имлмь, х<ЭфЮ и -MbHOY в старославянском языке, говорят о них как о синтаксических оборотах, осложненных различными дополнительными компонентами. Сами «вспомогательные» глаголы признаются в разной степени стремящимися к нейтрализации.

К концу XIX века относятся сочинения, описывающие семантику «сложного будущего времени» не только в старославянских, но и в восточнославянских памятниках. В этих работах появляется трактовка части названных конструкций как собственно морфологических форм.

Так, в «Исторической грамматике русского языка» Ф.И.Буслаева, как и в упомянутом труде А.Х. Востокова, отмечены различия в значении между имамь-, х<зчю- и нлчьноу-конструкциями: «Эти вспомогательные глаголы, по различию в значении и видах, дают различное значение будущему описательному, а именно: 1) Стану и начну., по самому значению своему, показывают начало действия.2) Хочу и имею.в будущем описательном показывают намерение, расположение и повод.» [Буслаев 1881: 132]. Но иногда рассматриваемые инфинитивные сочетания, по мнению Ф.И.Буслаева, выражали все же только значение будущего - то есть являлись, по сути, аналитической морфологической формой: «В древнерусском будущее описательное с хочу. означало только будущность; напр.,.в Ипат. сп. "како я хочю молвити (т.е. скажу, буду говорить)"» [Буслаев 1881: 133].

В работе А.А. Потебни [Потебня 1888], материалом для которой послужили как переводы Евангелия, так и древнерусские летописи, очень тщательно и подробно описываются те значения, которые вносили глаголы хочю и имамь в инфинитивные конструкции со значением будущего. Как пишет А.А. Потебня, глагол имамь мог вносить в инфинитивные сочетания модальный оттенок необходимости» [Потебня 1888: 364]; глагол х^ю мог вносить «дебитивное значение», то есть значение долженствования [там же: 367], «оттенок вероятности и сомнительности» [там же: 369], а также значение близости и обязательности предстоящего события [там же: 369]. Но, как и Ф.И.Буслаев, А.А.Потебня выделяет названные значения далеко не во всех случаях - инфинитивные сочетания с глаголами х<зчю и имамь могли, по мнению исследователя, выражать и «будущее без оттенков» [там же: 363] - то есть, таким образом, речь идет об аналитической форме будущего. Инфинитивные сочетания с формами презенса глагола нлчьноу, по А.А.

Потебне, всегда выражали только значение будущего и могли «заменять собою будущее других языков» [Потебня 1881: 371].

Идеи А.А. Потебни повторяются в ряде работ более позднего времени, выполненных на материале восточнославянских памятников. Как правило, из всех форм «сложного будущего первого» у нмлмь- и хочю-конструкций модальные значения отмечаются, а для инфинитивных оборотов с нлчьноу признается практическое отсутствие дополнительной семантики. Так, В.И.Борковский видит у конструкций «сложного будущего первого» «чистое» значение футурума; вместе с тем предполагается и возможность выражения некоего модального значения - правда, только для глагола \омю: «Возможно, что в некоторых примерах хочу имеет модальный характер» [Борковский 1931: 87]. А.П.Яковлева в [Яковлева 1953] подтверждает выводы А.А. Потебни о наличии у глагола х0^™ в инфинитивных конструкциях выделенных исследователем модальных значений (см.: [Яковлева 1953: 9]). Глагол же начати, как и в [Потебня 1888], в [Яковлева 1953] рассматривается как чисто вспомогательный.

В [Krizkova 1960] также разведены древнерусские инфинитивные обороты с модальными глаголами и нлчьноу-конструкции. Конструкции с модальными глаголами (\очю и имдмь) в древнерусском языке, согласно

Krizkova 1960], всегда оставались собственно модальными: «Хотя в древнерусском, конечно, имелись предпосылки к утрате значения желания, преднамеренности, необходимости и т.п., хотя теоретически можно было ожидать развития будущего времени, аналогичное греческому или английскому языкам, русский остался лишь при потенции» [Krizkova 1960: 186]. При сочетании же фазовых глаголов с инфинитивом выражается будущее время, но с «оттенком начала действия» [Krfzkova 1960: 186], и для отдельных конструкций с нлчлти возможна интерпретация их как «чистых форм будущего времени» [Krfzkova 1960: 186].

Как мы видим, глагол нлчьноу ввиду его очевидной «немодальности», как правило, рассматривался отдельно от инфинитивных конструкций с хочк> и имлмь. За инфинитивными оборотами с нлчлти по большей части признавался разве что «оттенок начинательности», и нлчьноу обычно характеризовался либо как формальный показатель будущего времени, либо как глагол, очень близкий к полной утрате лексического значения в инфинитивных оборотах.

Во второй половине XX в. в науке стали высказываться идеи, что как имлмь и хомк>5 так и нлчьноу (почьноа/О в древнерусском языке не были собственно вспомогательными. По мнению П.С.Кузнецова, первоначально все эти глаголы вносили в инфинитивные сочетания дополнительные значения, впоследствии исчезнувшие: «Можно думать, что первоначально, сочетаясь с инфинитивом, они придавали соответствующим сочетаниям различные оттенки значения, разница между которыми впоследствии (и частью, возможно, еще в дописьменное время) стерлась» [Кузнецов 1959: 235]. Согласно П.С.Кузнецову, «в эпоху древнейших дошедших до нас памятников и даже. значительно позднее. мы имеем дело еще не со стабилизировавшейся морфологической формой., а скорее со свободным синтаксическим сочетанием.» [там же: 233].

В конце XX в. мысль о выражении вспомогательными глаголами «будущего сложного первого» дополнительных значений в древнерусских и церковнославянских текстах развивают Г.А. Хабургаев и его ученики Ц.Г. Янакиева и позже - Э.К. Мустафина.

Ц.Г. Янакиева, исследовавшая материал деловых памятников СевероЗападной Руси XI-XIII вв., приводит доказательства того, что глаголы хочю и нлмьноу (почьноу, оучьноу) в инфинитивных сочетаниях никогда не утрачивали полностью свое лексическое значение, и поэтому не исполняли чисто вспомогательную функцию для образования сложного будущего: «Сохранение глаголом хочу значения волюнтативности в отдельных употреблениях не позволяет высказаться в пользу функционирования сочетания в качестве специализированной аналитической формы для выражения будущего, несмотря на ослабленное волюнтативное значение этого сочетания. и на его определенную склонность к выражению значения будущего» [Янакиева 1977: 19-20]. Точно так же, по мнению исследователя, глагол ндчьноу (и его приставочные производные) сохраняет в инфинитивных сочетаниях свое лексическое значение; дополнительным свидетельством разложимости образованного сочетания служит возможность постановки отрицания между его компонентами (см.: [Янакиева 1977: 23]).

В работах Г.А. Хабургаева и Э.К. Мустафиной, выполненных на материале ПВЛ по Лаврентьевскому и Ипатьевскому спискам с учетом разночтений (см.: [Горшкова, Хабургаев 1981], [Мустафина - 1984ь 19842], [Мустафина, Хабургаев 1985]), четко выражается мысль, что древнерусские глаголы нл\ал\ь, хочю и нлчьноу2 всегда вносили в инфинитивные конструкции дополнительные значения.

В работах Г.А. Хабургаева и Э.К.Мустафиной, посвященных формам описательного футурума в древнерусских письменных памятниках, сформулированы следующие доказательства того, что формы глаголов имНктн, хот^ти и начати (почати) не являлись вспомогательными для образования «сложного будущего первого»:

2 Г.А. Хабургаев и Э.К. Мустафина рассматривали наряду с перечисленными глаголами также глагол могоу, поскольку инфинитивные конструкции с ним, помимо собственно модального значения, соотносили ситуацию с временным планом будущего, ср.: «Аще хотять огнем взяти — не възмогут.ни огнь можегь вжещн его. [«Даэ/се если захотят (будут пытаться) огнем взять - огонь не сожжет (не в состоянии сжечь)»]» [Мустафина, Хабургаев 1985: 24]. В настоящей работе инфинитивные обороты с л\офн не исследуются, поскольку могоу-конструкции в научной литературе больше никем не рассматриваются как формы «сложного будущего первого».

I. Ни один из этих глаголов «как на синхронической, так и на диахронической оси не имел преимущества перед другими в смысле степени формализации» [Мустафина 1984^ 10].

II. Современное «сложное» будущее в русском языке (с глаголом буду) образуется только от глаголов несовершенного вида и противопоставлено «простому» будущему времени глаголов совершенного вида, то есть «е русском по существу не слоэюилосъ "нейтрального" сложного будущего.у> [Мустафина 1984г: 10].

III. Выбор одного из этих глаголов был обусловлен намерением выразить определенный дополнительный оттенок значения: «Сложное будущее абсолютное. в древнерусском языке. отличалось от будущего (простого). наличием модальных оттенков, передававшихся модальным глаголом» [Горшкова, Хабургаев 1981: 293]. Помимо соотнесенности с планом будущего, которая могла выражаться и простыми формами, инфинитивные конструкции с глаголами имлмь и х^чю

ХОфЮ) сохраняли значения необходимости, желательности, возможности и т. д., а сочетания с глаголом нлчьноу выделяли «временную границу, с которой начинается новое состояние или новая цепь событий в будущем» [Мустафина 1984): 7]. При этом «.сопоставление текста "Повести временных лет" по Лаврентьевскому списку с Радзивилловским и Академическим показало, что в употреблении вспомогательных глаголов в сочетании с инфинитивом (даже там, где выбор вспомогательного глагола кажется случайным. с позиций носителя современного русского языка) во всех трех памятниках расхождений нет» [Мустафина 1984х: 12]. Это свидетельствует о том, что всегда четко осознавались различия в значениях между этими глаголами.

Еще одним доказательством того, что глаголы имлмь, х^чю (хоц!Ю) и ндчьноу (почьноу) не являются в древнерусском языке «чисто вспомогательными», служит тот факт, что дополнительные значения, выявляемые в конструкциях «презенс (перечисленных глаголов) + инфинитив», можно выявить и в конструкциях «прошедшее время + инфинитив»3, «причастие + инфинитив». Подобное исследование было проведено в дипломной работе И.В.Кругловой, выполненной на материале новгородских и северо-восточных памятников XII-XIII вв. Таким образом, было доказано, что значения, выделенные у рассматриваемых глаголов в работах Г.А. Хабургаева и Э.К. Мустафиной, не закреплены за временным планом «настоящее-будущее» (см.: [Круглова 2002]). Следовательно, у названных глаголов эти значения являются самостоятельными, сохраняющимися, в частности, и в инфинитивных сочетаниях.

Итак, на настоящий момент доказано, что глаголы имамь, и нАчьноу в древнерусском языке не были чисто вспомогательными для образования форм сложного будущего времени. Задача данной работы -проанализировать все инфинитивные сочетания с указанными глаголами: как формы так наз. «будущего сложного первого», так и конструкции, которые всегда рассматривались как свободные синтаксические сочетания, и выявить специфику значений названных глаголов. В работе рассмотрены данные как ранних письменных памятников, так и памятников более позднего времени, чтобы выявить наличие или отсутствие различий в реализации значений рассматриваемых глаголов, а также проследить, наблюдается ли на материале поздних источников «стирание границ» между «вспомогательными» глаголами и тенденция к формализации.

3 Следует отметить, что сочетания с формами прошедшего времени глагола хот*Ьтн (типа хоташеть оул\р«тн) уже в ряде работ XIX в. рассматривались как формы «будущего» (имеется в виду: в прошедшем - ср., напр., [Потебня 1888], [Срезн.]) - то есть за ними признавалось то же значение, что и за конструкциями с презенсом.

3. Источники

Материалом для исследования послужили следующие источники:

I. Летописи различного периода написания и различной локализации:

1) новгородские (и основанные на источниках новгородского происхождения4): а) ранние: Новгородская Первая летопись старшего извода по Синодальному списку (НПЛС), Новгородская Первая летопись младшего извода по Комиссионному списку (НПЛК), б) поздняя Летопись Авраамки (ЛА),

2) летописи Центра: а) ранняя Суздальская летопись (СЛ) и б)поздняя - Московский свод конца XV в. (МС);

3) южнорусские летописи: Киевская и Галицко-Волынская летописи по Ипатьевскому списку (соответственно КЛ и ГВЛ).

II. Жития:

1) переводное Житие Андрея Юродивого (ЖАЮ);

2) жития из Успенского сборника5: а)восточнославянские

Сказание о Борисе и Глебе (СкБГ) и

Житие Феодосия Печерского (ЖФП), в) южнославянское Житие Мефодия Моравского (ЖММ).

Обратимся к характеристике исследованных памятников. 3.1. Новгородская Первая летопись (НПЛ).

Начало новгородского летописания относится к XI в. По А.А. Шахматову, в сер. XI в. был составлен первый новгородский летописный свод, положивший в основание Киевский начальный свод -летописный свод, предшествовавший Повести временных лет, составленный

4 См. ниже о Летописи Авраамки, пункт 3.5., с. 21.

5 Издания указаны на с. 271 настоящей работы. около 1095 г. В 1167 г. был составлен второй новгородский летописный свод при дворе новгородского архиепископа. В его основании - список Повести временных лет второй редакции (1118 г.) и предыдущий свод (см.: [Шахматов 1908], [Шахматов 1938]). Д.С. Лихачев, М.Х. Алешковский (см.: [СКК]) и А.А. Гиппиус [Гиппиус 1996] считают, что объединение материалов этого свода с Начальной летописью произошло в княжеском своде 1110-х гг. А.А. Гиппиус (см.: [Гиппиус 1996]), вслед за Д.С. Лихачевым, относит превращение софийской летописи из княжеской во владычную к 30-м гг. XII в. Владычный свод - основной источник НПЛ.

НПЛ известна в двух изводах - старшем и младшем. В нашем исследовании использованы списки обоих изводов.

3.1.1. Новгородская Первая летопись старшего извода по Синодальному списку (НПЛС).

Новгородская летопись старшего извода - древнейший из русских летописных памятников. Он представлен пергаменным Синодальным списком XIII-XIV вв. Летопись охватывает период с 6524 = 1016 по 6860 = 1352 гг. В основе текста НПЛС лежит погодная летопись, составлявшаяся на протяжении нескольких столетий. Существует два взгляда на сложение текста НПЛС: «софийско-яковлевская» (Д.И. Прозоровский, М.П. Погодин, А.А, Шахматов, Б.М. Клосс), согласно которой НПЛ - местная обработка новгородской владычной летописи, сделанная при церкви святого Иакова несколькими поколениями ее причта, и «софийско-юрьевская» (И.С. Тихомиров, И.М. Троицкий, В. Водов), согласно которой происхождение текста НПЛ связано с Юрьевым монастырем (см.: [Гиппиус 1996: 4]).

Исследователи выделяют в НПЛС две разновременные части. Первая часть - текст до 1234 г. Первоначально в первой части выделяли два почерка и один из них отождествляли с почерком пономаря Тимофея, писца Лобковского пролога. Но исследование А.А. Гиппиуса показало, что вся первая часть, датируемая XIII в., написана одним почерком, и он не принадлежит Тимофею. Тимофей же - один из основных авторов самой летописи. (См.: [Гиппиус 1996]). Вторая часть - до 1330 г. - и записи на дополнительных листах; датируется она XIV в.

По А.А. Гиппиусу, история сложения текста НПЛС как летописного памятника выглядит следующим образом:

1. Изготовление Германом Воятой по заказу Юрьева монастыря списка с владычной летописи и доведение им его до 6695 = 1187 г.

2. Продолжение списка Вояты и дополнение его местными записями до 6703 =

1195 г.

3. Воспроизведение этого списка и продолжение его по владычной летописи в конце XIII в. (первая часть НПЛС).

4. Утрата окончания первой части НПЛС и восполнение его с продолжением по владычной летописи около 1330 г. (вторая часть НПЛС).

5. Частичное дополнение юрьевского списка извлечениями из владычного свода и местными записями (тексты на дополнительных листах). Для самого владычного свода устанавливаются дополнительные источники. С начала XII в. по 1330 г. (которым оканчивается основной текст НПЛС) выделяются относящиеся к первой четверти XIII в. Повесть о взятии Царьграда (под 1204 г.), рассказ об избиении Глебом Рязанским рязанских князей (под 1218 г.) и Повесть о битве на Калке (под 1224 г.). Исследователи предполагают использование неновгородского источника также для группы южнорусских известий статей 1203 и 1204 гг., имеющих близкие соответствия в Суздальской летописи (см.: [Гиппиус 1996]).

За исключением вставных повестей, НПЛС - одна из наименее книжных летописей, широко отражающая новгородские диалектные особенности (см.: [Зализняк 2004]]. Таким образом, исходя из данных НПЛС и сравнивая употребление интересующих нас сочетаний в собственном тексте летописи и во вставных фрагментах, можно получить информацию о различии книжного/некнижного употребления, а также, возможно, о диалектных различиях в области использования рассматриваемых инфинитивных конструкций.

3.1.2. Новгородская Первая летопись младшего извода по Комиссионному списку (НПЛК).

По А.А.Шахматову (см.: [Шахматов 1908]), одним из главных источников младшего извода НПЛ является Синодальный список. Но согласно исследованию А.А. Гиппиуса [Гиппиус 1996], вопрос об использовании составителем младшего извода НПЛ имеет смысл только относительно текста младшего извода после 1074 г. До этого текст младшего извода существенно отличается от представленного в старшем изводе, что заставляет предполагать использование составителем двух изводов разных протографов. По А.А. Гиппиусу, формирование специфических особенностей младшего извода, отличающих его в пределах с 1045 до 1075 г. от Синодального списка, связывается с созданием Новгородского владычного свода конца 1160-х гг. Его источники - 1) Новгородский свод XI в. (к нему относится рассказ о крещении Новгорода и некоторые имена из перечня новгородских посадников) и 2) дефектный список ПВЛ, обрывавшийся на статье под 1074 г.

Начиная с 1075 г. оба извода очень близки друг другу, что может объясняться их восхождением к единому протографу [Гиппиус 1996]. Из текста Синодального списка сводчиком младшего извода были заимствованы две приписки под 1337 и 1345 гг. Младший извод продолжен до 40-х гг. XV в. В данной работе исследован Комиссионный список НПЛ младшего извода. Он охватывает период с 854 по 1446 гг. В основной своей части список доведен до 1439 г., другой рукой и на другой бумаге написаны известия 1440 - 1446 гг.

НПЛК содержит, помимо собственно новгородского летописания, Повесть временных лет, вставные фрагменты из Русской правды, вставные жития (летописное сказание о Борисе и Глебе, Житие Александра Невского,

Житие Михаила Черниговского), вставные повести (Повесть о взятии Царьграда в 1204 г., Повесть о битве на Калке 1224 г., Повесть о Куликовской битве) (см.: [Шахматов 1908], [Шахматов 1938], [Лурье 1976], [СКК], [Гиппиус 1996]).

Благодаря включению столь различных текстов языке НПЛК очень неоднороден: в нем представлены архаичные фрагменты (текст ПВЛ), тексты как стандартного (жития), так и гибридного регистров (термины см.: [Живов 1996], [Живов 2004]). Помимо этого, в летописи присутствует вставной текст Русской правды, то есть памятника, написанного на древнерусском, а не на церковнославянском языке, и представляющего деловой регистр письменного языка (термин см.: [Живов 1996], [Живов 2004]).

Такая лингвистическая неоднородность летописи позволяет судить о степени архаичности исследуемых явлений (текст ПВЛ), о присутствии их в деловом языке {Русская правда), а также о локализации того или иного явления (благодаря сравнению собственного текста летописи и вставных фрагментов).

3.2. Ипатьевская летопись (ИЛ) - общерусский летописный свод южной редакции конца XIII - начала XIV вв., древнейшим списком которого является Ипатьевский первой четверти XV в.

ИЛ включает в себя три основных памятника - Повесть временных лет (ПВЛ)6, Киевскую летопись и Галицко-Волынскую летопись.

3.2.1. Киевская летопись (КЛ) - часть Ипатьевской летописи между ПВЛ и Галицко-Волынской летописью, охватывающая период с 1119 по 1200 г.

КЛ - это свод разных источников, объединенных игуменом Выдубицкого монастыря Моисеем в 1199 г:

1. Первый источник Киевской летописи - Киевский свод.

6 В настоящую работу не включена ПВЛ ни по Ипатьевскому, ни по Лаврентьевскому спискам, поскольку оба эти списка исследованы в трудах Г.А. Хабургаева и Э.К. Мустафиной (см. выше, с. 9), но при необходимости для сравнения отдельные чтения приводятся.

2. Второй источник Киевской летописи - летописец Переяславля Южного князя Владимира Глебовича (заканчивающийся описанием его смерти в 1187 г. и включающий повествование о битвах этого князя с половцами).

3. Третий источник — Черниговский летописец князя Игоря Святославича. Он заканчивается сообщением о вступлении на черниговский престол Игоря Святославича после смерти князя Ярослава Всеволодовича. Часть этого летописания велась в Киеве, а не в Чернигове (в частности, присутствуют невозможные в Чернигове враждебные сообщения об Олеге Гориславиче).

4. Четвертый источник - Галицко-Волынский свод (как отмечал А. А. Шахматов, в Киевской летописи начиная с 40-х гг. XII в. имеются вкрапления из Галицко-Волынского свода, попавшие в летопись, возможно, через Черниговский летописец).

5. Пятый источник - ростово-суздальское летописание (См.: [СКК], [Рыбаков 1972], [Франчук 1986]).

С точки зрения языка Киевская летопись делится на два компонента: «а) прямая речь светских лиц; б) авторская речь летописца и прямая речь церковных лиц .» [Зализняк 20042: 51]. Послания князей друг к другу «цитируются почти буквально» [там же: 51]. В прямой речи светских лиц в КЛ за XII век, по мнению А.А.Зализняка, представлено близкое отражение живой речи [там же: 50]. Таким образом, материал KJI позволяет судить о характерности исследуемого явления для живого древнерусского языка.

3.2.2. Галицко-Волынская летопись (ГВЛ) — третий компонент Ипатьевской летописи, охватывающий период с 1201 по 1292 гг., — резко отличается от предыдущего текста. Например, повествование в ГВЛ строилось не по годам: в протографе, вероятнее всего, не было годовой сетки - и в Ипатьевском списке годы проставлялись при составлении, притом с механической ошибкой: при присоединении к КЛ, которая оканчивается 1200 г., составитель Ипатьевской летописи первым годом ГВЛ поставил 1201, хотя описанные под 1201 г. события, по свидетельству других источников, произошли в 1205 г. В.Т. Пашуто [Пашуто 1950] считал, что первоначально ГВЛ писалась в форме свободного рассказа, потом, в конце XIII в., материалы были перегруппированы в соответствии с хронологией событий.

Трудность исследования текста ГВЛ заключается, во-первых, в том, что каждый последующий летописец редактировал работу своего предшественника; во-вторых, сведения об авторах, редакторах, месте и времени написания сводов можно черпать только из самого текста летописи, так как не сохранилось параллельных текстов - возможных источников ГВЛ.

Источники ГВЛ многообразны. Это княжеские летописцы, различные документы (акты, грамоты, военные донесения, дипломатические отчеты), рассказы очевидцев о битвах и походах, воинские повести, фрагменты из других летописей (например, рассказ о битве на Калке), местное летописание и т. д. Кроме того, в ГВЛ есть частые обращения к книжным источникам — к переводным историческим сочинениям (греческим хроникам, Истории иудейской войны Иосифа Флавия); в составе летописи есть большие цитаты из Слова о законе и благодати митрополита Илариона.

Согласно гипотезе В.Т. Пашуто, разработанной в [Пашуто 1950], история сложения текста ГВЛ выглядела следующим образом:

1. В 1211 г. Галицким книжником Тимофеем была составлена Начальная Галицкая летопись. Она вошла в Свод митрополита Кирилла, составленный в 1246 г.

2. Свод Кирилла был продолжен до 1261 г. епископом Иоанном в г. Холме. Этот свод - последний в составе Галицкой летописи. После смерти князя Даниила Романовича летописание перешло во Владимир Волынский.

3. Первый источник Волынской летописи - доходящий до 1269 г. летописец Василька Романовича. В [Еремин 1957]) существование этого летописца не признается.

4. Его продолжал короткий летописец Шварна.

5. Затем выделяется Свод 1272 - 1289 гг., рассказ о княжении Владимира Васильевича, князя Волынского.

6. Последний свод, Свод Мстислава Даниловича, включил в себя также отрывки из местных летописей Пинска, Степани и др. (см.: [Пашуто 1950], [СКК])

Итак, летопись содержит множество текстов разных типов, что дает возможность судить о существовании того или иного явления в книжном и / или некнижном языке. К тому же, ГВЛ связана с украинской зоной, что позволяет судить о локализации выявленных особенностей в употреблении исследуемых конструкций.

3.3. Суздальская летопись (СЛ) - часть Лаврентьевской летописи между 1111 и 1305 гг.

Лаврентьевская летопись (ЛЛ) сохранилась в пергаменном списке (ГПБ, F.n. IV.2), переписанном в 1377 г. монахом Лаврентием по заказу Суздальско-Нижегородского великого князя Дмитрия Константиновича. Начало Лаврентьевского списка - текст Повести временных лет в редакции начала XII в. Далее - с 1111 г. - идет собственно текст СЛ, в конце добавлена приписка самого Лаврентия, написанная в 1377 г.

Согласно М. Д. Приселкову, в основе Лаврентьевской летописи лежит свод 1305 г., который является великокняжеской летописью владимиро-тверского князя Михаила Ярославича — ряд известий из семейного летописца тверского князя содержится в конце ЛЛ (см.: [СКК]).

Выводы М. Д. Приселкова были в основном приняты в научной литературе последующего времени. Свод 1305 г., дошедший в составе ЛЛ, отражал владимирскую летописную традицию, но она была довольно сложной. В основе ЛЛ лежало несколько владимирских сводов XII-XIII вв., опиравшихся на различные источники. Южные известия XII в. восходили во владимирском своде XII в. к летописанию Переяславля Южного, где княжили близкие родичи владимирских Мономашичей, и, возможно, также к его киевской переработке. Северное летописание в JIJI таюке было неоднородным — уже с начала XIII в. в известиях J1JI слито собственно владимирское летописание (связанное с Юрием и Ярославом Всеволодовичами) и летописание Ростова (где княжил старший сын Всеволода Большое Гнездо Константин, первоначально обделенный при разделе отцовского наследия).

Двойственное — владимирское и ростовское — происхождение JIJI сказалось и на Повести о нашествии Батыя 1237—1239 гг. Рассказ этот состоит из различных элементов — владимирских и ростовских записей (двойственное происхождение привело к тому, что о некоторых событиях здесь рассказано дважды), литературных «общих мест», особого рассказа о гибели ростовского князя Василька Константиновича и т. д. Объединение этих различных элементов в единый рассказ могло произойти в разное время: вскоре после завоевания, когда Владимир был разгромлен и центр летописания перенесен в Ростов, в 80-х г. XIII в., когда, по-видимому, были соединены в общую летопись владимирские своды конца XII в. и начала XIII в. (отразившиеся в Радзивилловской летописи), или в 1305 г. при создании оригинала JIJI (см.: [СКК]).

3.4. Московский летописный свод конца XV века (МС) - великокняжеская летопись в редакции 1-й пол. 1490-х гг. Рукопись XVI в., содержащая эту редакцию, была обнаружена М.Н.Тихомировым; в 1949г. текст ее был опубликован. МС начинается Повестью временных лет и обрывается на известиях 1492 г.

МС представляет собой компиляцию различных источников. А. А. Шахматов установил, что первая половина этой компиляции, до 1479 г., совпадает с более поздним общерусским летописанием (например, с Воскресенской летописью), а вторая - с поздними версиями Новгородской IV летописи (см.: [СКК]). Текст МС может быть разделен на две части. Первая

часть до 1418 г. отражает в наиболее полном виде особую обработку свода 1448 г. (источника Софийской I летописи). Эта особая обработка была произведена, вероятнее всего, в 70-х гг. XV в. - перед составлением свода. Текст свода 1448 г. был здесь пополнен на всем протяжении по общерусской летописи, близкой Лаврентьевской и Троицкой летописям, по южнорусской летописи, иногда совпадающей с Ипатьевской летописью, и по какому-то особому владимирскому своду 1-й трети XIII в. При этом составитель стремился при изложении московско-новгородских и московско-тверских отношений резко усилить московские тенденции свода. Очевидно, особая обработка свода 1448 г., лежащая в основе свода, была произведена великокняжеским летописанием. Вторая часть свода основывается на великокняжеском летописании начала 70-х гг., отразившемся в Никаноровской и Вологодско-Пермской летописях и в летописном фрагменте 1477 г., сохранившемся в «Летописце от 72-х язык». В отличие от редакций начала 70-х гг. и 1477 г., здесь вставлены под 1477 г. подробный рассказ о Флорентийской унии (основанный на Повести Симеона Суздальца) и известие о том, что в 1477 г. новгородцы якобы сами дали Ивану III титул «государя», а потом отреклись от своих слов.

После 1479 г. в МС следует подробный текст за 1480-1492 гг., близкий к тому, который читается в Сокращенном летописном своде, Симеоновской и Воскресенской летописях и др. Текст этот, очевидно, представляет собой продолжение великокняжеского летописания до 90-х гг. XV в. Об официальном характере этого летописания свидетельствуют известия о присоединении Твери в 1485 г., о взятии Казани в 1487 г., о столкновениях Ивана III с братьями. Рассказ о стоянии на Угре в 1480 г. заимствован в МС из неофициального рассказа, отразившегося в Типографской летописи, однако существенно переработан. Следующим этапом за редакцией великокняжеского летописания 1-й пол. 90-х гг. была редакция 2-й пол. 90-х гг., отразившаяся в Симеоновской летописи и Мазуринском виде Сокращенного свода (см.: [СКК]).

Столь «пестрый» состав летописи дает богатые возможности для исследования: с одной стороны, данные текста ПВЛ, входящего в МС, можно сопоставить с данными более древнего списка, содержащегося в НПЛК (в настоящей работе для сравнения привлекаются также параллельные чтения из ПВЛ по Лаврентьевскому и Ипатьевскому спискам) и выяснить, сохранено ли в МС первоначальное употребление рассматриваемых в нашей работе инфинитивных конструкций. Те же возможности открываются и при совпадении текста МС с Ипатьевской летописью. В-третьих, исследуя собственный поздний летописный текст МС, мы можем выявить возможные изменения в значении и употреблении рассматриваемых сочетаний.

3.5. Летопись Авраамки (ЛА)

ЛА - летописный сборник, переписанный (см.: [Карский 1962: 346]) или составленный в 1495 г. в Смоленске западнорусским книжником Авраамкой. Смоленск входил в этот период (до 1514 г.) в состав Литовского государства, и Авраамка упоминает в приписке к своему сборнику литовского великого князя Александра и смоленского епископа Иосифа, повелевшего ему составить летопись.

Летописный сборник Авраамки начинается особой хронографической компиляцией, основанной на тексте Палеи, далее следует краткий новгородский летописец, основанный на Новгородской IV летописи и сходный с тем, который содержится в Рогожском летописце; известия его дополнены по летописи, близкой к Сокращенному летописному своду. С начала XIV в. до 1446 г. ЛА представляет собой новгородскую летопись, близкую к Летописи Новгородской V; с 1446 г. и до 1469 г. текст ЛА вновь обнаруживает совпадения с Новгородской IV (Строевским списком), но гораздо полнее его и содержит ряд уникальных известий из истории новгородско-московских и новгородско-псковских отношений. После этого в ЛА (Виленский список) следует вторая часть сборника, состоящая из отрывка из Новгородской IV летописи за 945-988 гг. (в издании ПСРЛ - «Отдел второй») и родословных, юридических и хронологических статей, а также приписки Авраамки о составлении им в 1495 г. данного сборника (в издании ПСРЛ - «Отдел третий») (см.: [Карский 1962], [СКК]).

Таким образом, перед нами поздний памятник, содержащий наряду с новгородским летописанием древнейший летописный текст (ПВЛ), а также деловые памятники Древней Руси. Это позволяет нам, с одной стороны, получить сведения о функционировании изучаемых конструкций не только в языке летописи, но и в деловом языке; с другой стороны, ЛА, как и МС, дает возможность сопоставить разные списки ПВЛ, с тем чтобы выявить наличие или отсутствие позднейших изменений этого текста. Первая часть ЛА основана на тексте новгородских летописей - что позволяет нам сравнить данные памятника с данными НПЛ для выяснения различий в функционировании инфинитивных конструкций в тексте поздней новгородской летописи по сравнению с ранними.

Летописные памятники выбраны в качестве материала для исследования, так как в них реализован «гибридный регистр» книжного языка (термин см.: [Живов 1996], [Живов 2004]) и, таким образом, присутствуют как книжные, так и некнижные элементы. Соотношение книжных и некнижных элементов в разных летописях может быть представлено по-разному. Летописец мог включать в рассказ о происходящих событиях тексты, по степени книжности отличающиеся от текста самой летописи. При этом переписчик летописи мог как ориентироваться на копирование протографа, так и преобразовывать язык оригинала по тем или иным правилам (см.: [Живов 1996], [Живов 2004], [Гиппиус 1996]). Это позволяет, сравнив полученные результаты, строить предположения о характерности или нехарактерности того или иного явления для живого древнерусского языка.

Названные летописи различаются также по диалектной локализации, что дает возможность судить о свойственности того или иного явления разным местным традициям.

Помимо летописей, в данной работе исследованы несколько житийных памятников - переводное ЖАК) и оригинальные восточнославянские (СкБГ, ЖФП) и южнославянское (ЖММ) жития. Обратимся к характеристике этих памятников.

3.6. Житие Андрея Юродивого (ЖАЮ)

Житие Андрея Юродивого было весьма популярно на Руси. Но несмотря на распространенность в древнерусской письменности, ЖАЮ до недавнего времени мало использовалось как лингвистический источник, «хотя в перечне древнерусских переводов А.И. Соболевского указано на первом месте и по достоинствам перевода, самобытности и живости языка с ним может сравниться, пожалуй, только «История Иудейской войны» Иосифа Флавия» [Молдован 2000: 5]. Среди немногих, кто учитывал это, был И.И. Срезневский, благодаря чему лексика разных списков ЖАЮ была неплохо отражена в [Срезн.].

Составитель греческого оригинала ЖАЮ - священник константинопольской Софии Никифор. Произведение построено как цикл, включающий около 100 глав, среди которых собственно житийный текст занимает небольшое место. Исследователи предполагают, что окончательный текст ЖАЮ был написан в X в. По мнению Срезневского, ЖАЮ было написано в VI в. и затем переработано и дополнено в X в. (см.: [Молдован 2000])

Древнерусский перевод ЖАЮ сохранился более чем в 200 списках, что указывает на его распространенность у восточных славян. Он «был осуществлен в XI или в начале XII в., поскольку составленные на его основе проложные статьи вошли в первую. редакцию Пролога, сформировавшегося на Руси около середины XII века» [Молдован - 2000: 17].

Типографский список конца XIV в. (РГАДА, Т 182) - на основе текстологического исследования признается основным списком древнерусского перевода ЖАЮ [Молдован 2000: 38]. Отсутствующие в нем части в издании [Молдован 2000], использованным в данной работе, дополнены по С 216 -Соловецкому списку 90-х гг. XV в., непосредственно скопированному с Т 182.

Язык древнерусского перевода ЖАЮ уникален с лингвистической точки зрения: во-первых, он отходит от строгих норм стандартного ЦСЯ (характерных для агиографических текстов) и содержит множество русизмов на всех уровнях, приближаясь к языку гибридного типа, во-вторых - очень архаичен (см. [Шевелева 1996: 20]).

Таким образом, благодаря материалу ЖАЮ, мы получаем возможность выяснить, как функционируют интересующие нас инфинитивные сочетания в ЖАЮ по сравнению с летописями (т. е. собственно текстами гибридного регистра) и как они соотносятся с греческим оригиналом.

3.7. Жития из Успенского сборника (УС)

Рукопись Успенского сборника кон. XII - нач. XIII в. была обнаружена в середине восемнадцатого века в книгохранилище Успенского собора Московского кремля - и вследствие этого получила свое название.

Сборник не имеет никаких помет, указывающих на место и время написания. В работе над рукописью принимали участие два писца; оба почерка обладают признаками письма кон. XII - нач. XIII в.

В состав УС наряду с традиционными переводными сочинениями житийной и учительной литературы входят оригинальные древнерусские и южнославянские произведения.

3.7.1. Сказание о Борисе и Глебе (СкБГ)

Список УС - самый ранний из дошедших до нас списков СкБГ. Он озаглавлен так: «Въ тъ же день съказание и страсть и похвала святюю мученику Бориса и Глеба». Это первое законченное по форме оригинальное древнерусское житие.

СкБГ состоит из двух частей. В первой рассказано о гибели Бориса и Глеба, о борьбе Ярослава со Святополком, о перенесении при Ярославе тела Глеба из-под Смоленска в Вышгород и погребении его рядом с Борисом. Заканчивается эта часть похвалой святым. Вторая часть, имеющая свое заглавие - «Сказание чюдес святою страстотьрпьцю Христову Романа и Давида» - рассказ о чудесах, совершенных святыми, о построении посвященных им церквей в Вышгороде, о перенесении их мощей в 1072 и в 1115 гг. Во многих списках СкБГ до нас дошла только первая часть. Одни исследователи считают, что рассказ о чудесах изначально принадлежит СкБГ. Другие же видят в этих двух частях разновременно созданные произведения, объединенные в единое целое на более позднем этапе истории памятника.

По мнению А.А.Шахматова, СкБГ возникло после 1115г., так как с самого начала включало в себя обе названные выше части. Позже, под влиянием работ С. А. Бугославского, Шахматов пересмотрел свою точку зрения по вопросу о соотношении текстов Борисо-Глебского цикла, не изменив своего взгляда на время их создания. В книге «Повесть временных лет» он пришел к выводу, что, вероятнее всего, существовал не дошедший до нас общий источник для СкБГ, Летописной повести о Борисе и Глебе и «Чтения о житии и о погублении блаженую страстотерпца Бориса и Глеба» Нестора. Возможность существования не дошедшего до нас источника (или нескольких источников), к которому (или к которым) восходят сохранившиеся памятники БорисоГлебского цикла, допускали многие исследователи и до, и после А.А.Шахматова (см.: [СКК]).

С. А. Бугославский отвергает гипотезу о несохранившемся общем источнике для всех памятников Борисо-Глебского цикла. Первоначальным письменным текстом о Борисе и Глебе, считает он, является Летописная повесть о Борисе и Глебе, но в более древнем виде, чем в дошедших до нас списках летописей. Составлена она была автором летописи, так как по стилю не отличается от соседствующих с нею летописных статей. К этому древнему виду восходит СкБГ, которое было написано по поручению князя Ярослава в начале второй половины XI в. Это панегирик Ярославу как брату святых. В дальнейшем к этому первоначальному виду Сказания была присоединена небольшая статья о внешнем облике Бориса (в УС она носит заглавие «О Борисе, как бе възъръмь») и Сказание о чудесах. «Чтение.», считает Бугославский, было написано в период времени между 1108-1115 гг. С. А. Бугославский много внимания уделяет анализу Сказания о чудесах. Вслед за большинством предшествующих исследователей он отмечал, что оно основано на записях, ведшихся при Вышегородской церкви, и считал, что оно состоит из произведений трех авторов. Три части отличаются друг от друга и выбором лексики, и стилистически, и идеологической направленностью. Первый автор писал после 1089 г., но до 1105 г., второй — после 1097 г., но до 1111 г., третий автор писал в период с 1115 г. по 1118 г., он был одновременно и редактором всего текста Сказания о чудесах в целом в том его виде, в каком этот текст дошел до нас в Успенском сборнике. С. А. Бугославский приходит к заключению, что и по формальным признакам (Сказание о чудесах имеет самостоятельный заголовок и начинается новым вступлением), и по содержанию, и по стилю две части СкБГ - два разных произведения (см.: [СКК]).

В данной работе исследуются обе части СкБГ.

3.7.2. Житие Феодосия Печерского (ЖФП)

Авторство ЖФП приписывают Нестору, жившему в 1050-е гг. (?) - нач. XII монаху Киево-Печерского монастыря, агиографу и летописцу.

В «Житии преподобнаго отца нашего Феодосия, игумена Печерьскаго» повествуется о жизни и деяниях одного из основателей Киево-Печерского монастыря. Исследователи обнаружили в Житии немало сюжетных мотивов, заимствованных из памятников переводной агиографии (патериков, Жития Евфимия Великого и Жития Саввы Освященного). Однако можно говорить лишь о сходстве ситуаций, но не языка повествования. В составе патерика Житие Феодосия широко распространилось в древнерусской книжности начиная с XV в. Отдельных списков Жития известно сравнительно немного; старший из них в составе Успенского сборника XII—XIII вв. (см.: [СКК]).

Вопрос о времени написания ЖФП, как и СкБГ, является спорным. Согласно А.А. Шахматову, Житие было написано до 1088 г., поскольку Нестор, часто забегающий вперед при описании судеб действующих лиц, не сообщает, в частности, ни о смерти игумена Никона в 1088 г., ни об обретении мощей св. Феодосия в 1091 г. - при том, что Нестору принадлежит «Слово. о пренесении мощемь святаго преподобнаго отца нашего Феодосия Печерьскаго». Таким образом, предположения С. А. Бугославского, JI. А. Черепнина и А.Г.Кузьмина, датирующих ЖФП началом XII в. (см.: [СКК]), представляются маловероятными. Тот факт, что «Слово о перенесении мощей» является самостоятельным памятником, а в самом ЖФП нет упоминания о торжествах, связанных с перенесением мощей 14 августа 1091 г., свидетельствует в пользу создания ЖФП до 1091 г., т. е. примерно в 80-е гг. XI в. (см. [Шахматов 1896]).

3.7.3. Житие Мефодия Моравского (ЖММ)

ЖММ - памятник болгарской агиографии, получивший широкое распространение в древнерусской книжности. ЖММ посвящено жизни и деятельности славянского просветителя, брата Константина Философа. ЖММ сохранилось в 16 списках русской редакции, старший из которых - в составе Успенского сборника XII—XIII вв.

В ЖММ в основном описан моравский период жизни святого, о византийском периоде автор говорит слишком коротко, опираясь на факты из Жития Константина (Кирилла) Философа. Рассказ ЖММ строится по правилам византийской агиографии, с некоторыми отклонениями. Так, например, в качестве первой главы вставлено значительное по своему объему сочинение конфессионального характера. Вероятно, оно представляет исповедание самого Мефодия во время его «экзамена» по ортодоксии в Риме. Такого типа введения в византийской житийной литературе обычно не применяются. В тексте ЖММ присутствуют документы, письма, высказывания, реальные исторические эпизоды.

Автором ЖММ некоторые исследователи считают Климента Охридского. Другие, исходя из того, что Мефодий рекомендовал в наследники своего архиепископского престола Горазда и что он занимал первое место среди его учеников, настаивают на авторстве последнего. Однако сведений о литературной деятельности Горазда не сохранилось. В 1937-1938 гг. в акростихе Службы Мефодию было обнаружено имя Константина (Преславского), и с тех пор некоторые исследователи предполагают, что Константин Преславский написал и ЖММ.

Вопрос о месте написания Жития Мефодия тоже спорен. Скорее всего его следует связывать с напряженной историко-политической обстановкой в Великоморавском княжестве сразу после смерти Мефодия. Предполагают также, что ЖММ написано в Болгарии, поскольку у западных славян мефодиевские традиции очень быстро были подавлены.

На Русь ЖММ перенесено через Болгарию. Следы памятника сохранились в Службе Мефодию, в Житиях Наума и Климента. Судя по статье ПВЛ под 988 г., автор Повести временных лет был знаком с ЖММ (см.: [СКК]).

Данные житий позволят сделать выводы о функционировании рассматриваемых конструкций в памятниках стандартного регистра церковнославянского языка - в сравнении с летописным материалом. Анализ ил\ал\ь-, хочю- и нлчьноу-конструкций в переводном ЖАЮ в сравнении с оригинальными житиями из Успенского сборника даст возможность выявить особенности отражения исследуемых сочетаний в переводном тексте. Материал южнославянского Жития Мефодия, может указать на различия в использовании рассматриваемых оборотов между восточнославянской и южнославянской диалектными зонами.

4. Метод исследования

Работа выполнена методом сплошной выборки глаголов им'кти, хот^чги и иачати (почати) в инфинитивных конструкциях с их последующим анализом. Описывается каждый контекст, содержащий исследуемые сочетания. Объем контекста определяется необходимостью избежать неправильного понимания или двусмысленности. Выделенный контекст переводится. Для этого используются данные имеющихся исторических словарей ([Срезн.], [СДРЯ], [СРЯ XI-XVII]). После перевода контекста проводится его сопоставление со всеми имеющимися контекстами, содержащими инфинитивные конструкции с тем же глаголом во всех временных формах и формах причастий. На основании такого сопоставления определяется значение, которое имеет инфинитивная конструкция в выделенном отрывке. Затем контекст включается в группу контекстов с аналогичным значением исследуемого сочетания, и выявляется соответствующее значение исследуемого глагола.

Помимо анализа самих текстов исследованных памятников ориентиром для описания семантики глаголов им^ти, х^т^кти и иачати (почати) в конструкциях с инфинитивом служат те значения, которые были выделены у данных глаголов в научных трудах, перечисленных выше (см. с. 3-11), а также данные других славянских языков, русских диалектов и современного русского литературного языка.

5. Структура работы

Данная работа состоит из трех глав.

В первой главе рассматривается семантика глагола имлмь в инфинитивных сочетаниях. Наряду с имлмь-конструкциями исследуются инфинитивные конструкции с глаголом имоу. Несмотря на то, что еще А.А. Потебня писал о необходимости различать конструкции с этими двумя глаголами (см. [Потебня 1888: 363]), в ряде работ формы с имлмь и имоу рассматриваются как формы одного глагола (ср., напр., [Ломтев 1956], [Кузнецов 1959: 239]). Задача нашего исследования - выяснить основания для такого объединения, а также установить соотношение конструкций с имлмь и имоу в исследуемых текстах.

Вторая глава посвящена исследованию семантики глагола х^т^ти в конструкциях «презенс + инфинитив», «прошедшее время + инфинитив», «причастие + инфинитив».

В третьей главе рассматриваются сочетания «нлчьно^/почьноу (во всех формах) + инфинитив» и значения, которые глагол нлчлти вносил в эти сочетания. В связи с особенностями сочетаемости древнерусского глагола нлчлти (см. об этом ниже, Глава третья) в третьей главе рассматривается семантика и сочетаемость глагола коньчлти, так как современный русский глагол кончать является фазовым антонимом начать.

Заключение диссертации по теме «Русский язык», Юрьева, Ирина Сергеевна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В настоящей диссертации рассмотрена семантика глаголов илгЬти, Хот^ти и нлчлти (почлти) в инфинитивных конструкциях. Исследование дало следующие результаты.

1. ИмАМь-конструкций во всех текстах - как в летописных, так и в житийных - по сравнению с хочю- и нлчьноу-конструкциями относительно немного.

1.1. При этом большинство таких сочетаний, зафиксированных в летописях, принадлежат ранним записям. Это свидетельствует в пользу архаичности инфинитивных сочетаний с имамь. В МС и ЛА обнаружены сочетания «имамь + инфинитив» в записях после XIII века (контекст ЛА совпадает с одним из контекстов из МС). Однако все три поздних контекста с рассматриваемыми сочетаниями из МС и ЛА - это речи высокопоставленных лиц, включающие в себя имАМь-обороты, по всей видимости, как застывшие формулы. Соответственно, данные поздних летописей не противоречат предположению об архаичности рассматриваемых конструкций, поскольку нет свидетельств их свободного употребления в языке летописей.

Архаичные обороты «имамь + инфинитив» считались, вероятно, маркированно книжными, о чем свидетельствует высокая степень книжности всех обнаруженных контекстов, содержащих имлмь-конструкции. Этот факт подтверждает ранее высказывавшееся исследователями предположение о несвойственности инфинитивных оборотов с имамь живому древнерусскому языку. Об этом же говорит и отсутствие в современных русских диалектах конструкций, генетически восходящих к «имамь + инфинитив».

В собственно новгородском летописном повествовании не зафиксировано ни одной имАмь-конструкции. По всей видимости, для новгородских летописных источников они совершено нехарактерны.

Глагол имамь в конструкциях с инфинитивом, зафиксированных в тексте всех рассмотренных летописей, реализует значение неотвратимости, неизбежности, обязательности, характерное для контекстов, содержащих пророчества, обещания и клятвы.

1.2. В рассмотренных житийных памятниках ситуация с имамьконструкциями такова.

Значение 'непременно', 'обязательно', 'неизбежно' зафиксировано у инфинитивных сочетаний с имамь и в исследованных житиях - в том же типе контекстов, что и в летописях. При этом переводное ЖАЮ и южнославянское ЖММ ничем не отличаются в этом отношении от оригинальных восточнославянских текстов Успенского сборника. Но наряду с конструкциями, в которых глагол имамь реализует значение неизбежности, в СкБГ обнаружены инфинитивные сочетания, где рассматриваемый глагол выступает в значении долженствования. По всей видимости, такое значение было свойственно имамь наряду со значением неизбежности - оно отражено, в частности, в тексте Евангелия; в пользу этого свидетельствуют также данные современных южнославянских языков.

Следует отметить, что безусловно выделяемое у двух конструкций из СкБГ значение имамь 'быть должным' можно с меньшей уверенностью предполагать в контексте JIA, содержащем цитату из Священного писания, и в одном контексте из ЖФП.

1.3. Обращает на себя внимание один важный факт: в исследованных текстах не встретилось ни одного инфинитивного сочетания с им'йти в прошедшем времени или в форме причастия. Возможно, в книжных иллллльконструкциях, в отличие от инфинитивных сочетаний с и нлчьноу, свобода употребления глагола была гораздо более ограниченной.

Можно также предположить, что само значение неотвратимости, неизбежности, характерное для пророчеств, обещаний и клятв и ориентированное, соответственно, на неизбежность будущей ситуации, невозможно для временного плана прошлого. Примеров же значения долженствования в рассмотренных текстах слишком мало для выяснения возможности его реализации вне плана непрошедшего времени.

1.4. Модальное значение конструкций с иллллль, возможно, со временем уже не было понятно переписчикам, в связи с чем имллль-конструкции могли восприниматься исключительно как книжные аналоги живых сочетаний «иллоу + инфинитив».

Конструкции «иллоу + инфинитив» — те самые сочетания, которые послужили основой для развития сложного будущего в некоторых русских говорах и форм футурума с -иму в современном украинском языке.

Сочетания глагола имоу с инфинитивом представляют собой форму сложного будущего времени и не имеют никаких дополнительных модальных значений - в отличие от иллллль-конструкций. В данной работе «иллоу + инфинитив» были рассмотрены в связи с тем, что, по всей видимости, в некоторый период развития древнерусского языка с инфинитивной основой илгйти соотносилась не только парадигма ималль, иллдши, но и парадигма иллоу, ИЛЛЕШИ.

Во всех исследованных памятниках, за исключением Московского свода, «имоу + инфинитив» в собственно летописном тексте употребляется не ранее второй половины XIII века - что, возможно, связано с началом отражения в летописи такой формы сложного будущего. В пользу именно этого времени как начальной границы появления в летописном тексте новых форм сложного будущего говорит и тот факт, что в Киевской летописи - источнике южнорусского происхождения - доходящей до, 1199 года, их нет. Что же касается примеров из Московского свода, которые относятся к записям XII в., то данные Ипатьевского, Хлебниковского и Погодинского списков Киевской летописи позволяют предположить позднюю замену старых конструкций (с глаголами хоцло и почьноу) на формы сложного будущего с имоу.

В памятниках, основанных на новгородских источниках, сочетаний с имоу не зафиксировано. Это может говорить о противопоставлении по данному признаку книжных традиций: в неновгородских текстах фиксируется форма «чистого» будущего времени с имоу, в то время как в памятниках новгородского происхождения она отсутствует, что, возможно, связано с достаточно поздним ее проникновением в древненовгородский диалект.

1.5. О соотношении глаголов имамь и имоу в конструкциях с инфинитивом можно предположить следующее.

В ранний период, по всей видимости, функции этих глаголов в летописном тексте четко разграничивались: глагол имамь, обладающий модальными значениями, употреблялся в собственно летописном повествовании, глагол имоу — как вспомогательный глагол, не имеющий никаких модальных значений, - использовался изначально только во входящих в состав летописи деловых текстах. Предположительно со второй половины XIII века имоу-конструкции проникают и в собственно летописное повествование. Постепенно конструкции с имамь, возможно, начинают осмысляться только как книжный вариант аналитического будущего (именно такую функцию у имамь можно предположить в поздних примерах из МС).

2. У глагола Х0ТГТЬТГ11 в инфинитивных конструкциях на материале исследованных памятников выделяются значения желания, намерения, долженствования и близкой возможности.

Все значения рассматриваемого глагола связаны с желанием или волей. Для значения желания характерно стремление субъекта видеть определенное положение дел, для значения намерения - воля к действию, для значения долженствования - стремление поступать как должно. Значение близкой возможности изначально связано с антропоморфными характеристиками - «желанием, намерением» - явления или события.

Значения желания и намерения реализуются в летописных и житийных контекстах без каких бы то ни было различий. Те же значения свойственны и современному русскому хотеть. Значения же долженствования и близкой возможности у хотеть в современном русском литературном языке отсутствуют.

2.1. В значении долженствования х0^™ в тексте исследованных памятников выступает значительно реже, чем в значении желания/намерения. Значение долженствования у глагола хочгЬти реализуется чаще всего в контекстах, где хом|°~констРУкЧии употребляются в вопросительных предложениях типа к ако а^ъ хочю инъ ^ ако ни» пригати - сама ситуация, в которой субъект может задать кому бы то ни было вопрос о своем .желании (или намерении), представляется достаточно абсурдной. Говорящий спрашивает в таких случаях о том, как ему следует поступить.

2.2. Сочетания с глаголом хот^ти в значении близкой возможности отмечаются в текстах также нечасто. Подавляющее большинство x0MW~ конструкций зафиксировано в контекстах до начала XIII века, чаще всего - в наиболее архаичных. Единственное исключение здесь - пример из Московского свода под 1476 г. Особенно редки в таком значении формы прошедшего времени и причастий хот^ти. По всей видимости, в этих формах значение близкой возможности раньше перестало реализовываться. Видимо, со временем оно становится связанным только с формами презенса глагола х0^™ ~ презенс хочу в инфинитивных конструкциях со значением близкой возможности в северных говорах используется и сейчас.

Грамматикализация х0*1^™* произошедшая в большинстве южнославянских языков - болгарском, македонском, сербском - в древнерусском языке не осуществилась. Инфинитивные сочетания с глаголом ХОтгкти так и не стали морфологической формой будущего времени, хотя тенденция к такому развитию явно имелась.

3. Все значения, которые реализуются в инфинитивных сочетаниях с нлчлти в формах презенса, могут быть реализованы и у форм прошедшего времени, и в конструкциях «причастие + инфинитив».

Основное в семантике глагола нлчлти — отметить временной момент t, с которого существует названная инфинитивом ситуация. Это то же самое значение, которое свойственно современному русскому начать. Подавляющее большинство инфинитивных ндчьноу-конструкций, зафиксированных во всех исследованных памятниках, демонстрирует именно такое употребление названного глагола.

Что касается инфинитивов, используемых в конструкциях с нлчлти почлти), то данные исследованных памятников указывают на более широкую сочетаемость начати (почати) по сравнению с современным русским языком.

По всей вероятности, современный начать обнаруживает тенденцию ко все более жестким ограничениям на сочетаемость.

3.1. Глагол начати (почати) в сочетаниях с инфинитивом мог отмечать не только начало существования новой ситуации, но и тот момент времени, с которого называемая ситуация станет известна - то есть начнется ее существование «в новом качестве». Такое употребление для современного русского начать невозможно. Использование ндчьноу (почьноу) с инфинитивом в таком значении — 'обнаружится / окажется (станет известно), что' - вероятнее всего, очень архаично: в памятниках оно встречается крайне редко и только в ранних чтениях.

3.2. Еще одной особенностью сочетаемости древнерусского глагола начати является возможность постановки отрицания между компонентами инфинитивной нлчьноу-конструкции. Такая возможность в современном русском литературном языке отсутствует.

Значения конструкции «нлчьноу (почьноу) + не + инфинитив» являются зеркальными отражениями значений той же конструкции без отрицания - в соответствии со смыслом самого отрицания. Таким образом, инфинитивные сочетания с не имеют значение 'перестать' (отражение основного значения начала существования ситуации) и 'не быть обнаруженным' (отражение значения 'обнаружиться, стать известным')

Сочетания «нлчьноу (почьноу) + не + инфинитив» в рассматриваемых летописях встречаются крайне редко и, как правило, в очень ранних записях.

3.3. Сопоставление древнерусских глаголов начати (почати) и коньчати вместе с приставочными производными) показывает, что, в отличие от современных русских соответствий начать и кончать, эти глаголы принципиально различались как по сочетаемости, так и, соответственно, по способу обозначения ситуации.

Значения глагола нлчьноу (почьноу) в сочетаниях с инфинитивом связаны с указанием на временную границу между несуществованием и существованием ситуации, называемой инфинитивной конструкцией с НАЧьиоу.

Древнерусский же глагол коньчати, по всей видимости, обладал изначально только объектной валентностью. Значения глагола коньчати были первоначально связаны только с результатом: завершенностью, доведением до конца.

Современное соотношение начать-кончать, видимо, развивается следующим образом. Древнерусский глагол начати в инфинитивных конструкциях первоначально представлял ситуацию как со стороны начала ее существования, так и со стороны ее прекращения — и, таким образом, выполнял как функцию современного начать, так и функцию кончать (кончить). Со временем у начати утратилась вторая функция.

У глагола коньчати изначально существовала только объектная валентность, заполняемая именем, местоимением или целым предложением. Значение названного глагола было лишь результативным. Позже (вероятно, не ранее XIV в.) у коньчати появилась возможность выступать в инфинитивных конструкциях - и таким образом сочетаемость глагола стала такой же, как у начать, что и позволило сформироваться современному соотношению этих глаголов как антонимов.

Как показало настоящее исследование, на основе материала всех использованных источников - как поздних, так и ранних — нельзя говорить о грамматикализации глаголов имдмь, или ндчьмоу (почьноу) в конструкциях «презенс + инфинитив» со значением будущего. Имдмьконструкции, свойственные исключительно книжному языку, вообще не имели отношения к живому восточнославянскому употреблению. По-видимому, процесс грамматикализации переживали их разговорные соответствия - «имоу инфинитив». Значения же, выделяемые у глаголов хочю и ндчьноу (почьноу) в инфинитивных сочетаниях, не закреплены за формами презенса и закономерно связаны со всем спектром значений этих глаголов.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Юрьева, Ирина Сергеевна, 2009 год

1. ГВЛ — Галицко-Волынская летопись // Полное собрание русских летописей. Т.Н. Ипатьевская летопись. М., 2001. С. 715-938.

2. ЖАЮ Житие Андрея Юродивого // Молдован A.M. Житие Андрея Юродивого в славянской письменности. М., 2000. С. 159-450.

3. ЖММ Житие Мефодия Моравского // Успенский сборник XII-XIII вв. М., 1971. С. 189-199.

4. ЖФП Житие Феодосия Печерского // Успенский сборник ХИ-ХШ вв. М., 1971. С. 71-135.

5. КЛ Киевская летопись' // Полное собрание русских летописей. Т.П. Ипатьевская летопись. М., 2001. С. 285-715.

6. ЛА — Летопись Авраамки // Полное собрание русских летописей. Т. XVI. Летописный сборник, именуемый Летописью Авраамки. М., 2000.

7. МС Московский летописный свод конца XV века // Полное собрание русских летописей. Т. XXV. М., 2004.

8. НПЛК Новгородская Первая летопись младшего извода по Комиссионному списку // Полное собрание русских летописей. T.III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, М., 2000. С. 101427.

9. НПЛС Новгородская Первая летопись старшего извода по Синодальному списку // Полное собрание русских летописей. T.III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000. С. 13-100.

10. СкБГ Сказание о житии Бориса и Глеба // Успенский сборник XII-XIII вв. М., 1971. С. 43-71.

11. СЛ Суздальская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. I. Лаврентьевская летопись. М., 2001. С. 287-540.

12. СЛОВАРИ, КАРТОТЕКИ И КОРПУСЫ

13. КАОС Картотека Архангельского областного словаря. МГУ. Филологическийфакультет. Кафедра русского языка. MAC Словарь русского языка в 4-х тт. М., 1985. Т. I. М. 1986. Т. И. М. 1988. Т. IV.

14. НКРЯ Национальный корпус русского языка: www.ruscorpora.ru. НОССРЯ 1 — Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Первый выпуск / под общим руководством акад. Ю.Д. Апресяна. М., 1997.

15. СДРЯ Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.). М., 1991. Т. IV. М., 2002.

16. Рязанской области). М., 1969. ЭССЯ Этимологический словарь славянских языков. М., 1984. Вып. 11.1. ЛИТЕРАТУРА

17. AT 1980 Русская грамматика / Глав. ред. Н.Ю.Шведова. М., 1980.

18. Апресян 1995 — Апресян Ю.Д. Избранные труды. Т. 1. Лексическая семантика. М., 1995.

19. Бархатова 1955 Бархатова О.Т. Система спряжения глагола в деловой письменности Северо-западной Руси XII—XV вв. (на материале новгородских, двинских и псковских грамот). АКД. Л., 1955.

20. Беляева 1990 Беляева И.И. Возможность // Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. / Отв. ред. А.В. Бондарко. Л., 1990. С. 126-142.

21. Библия 2006 — Библия. Книги Священного писания Ветхого и Нового Завета в русском переводе с параллельными местами и приложениями. М., 2006.

22. Бирюлин, Корди 1990 Бирюлин Л.A., Kopdu Е.Е. Основные типы модальных значений, выделяемые в лингвистической литературе // Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. / Отв. ред. А.В. Бондарко. Л., 1990. С. 67-71.

23. Бондарко 1971 Бондарко А.В. Вид и время русского глагола. М., 1971.

24. Борковский 1931 — Борковский В.И. О языке Суздальской летописи по Лаврентьевскому списку // Труды комиссии по русскому языку АН СССР. Л., 1931. Т. 1. С. 1-91.

25. Борковский 1949 — Борковский В.И. Синтаксис древнерусских грамот: Простое предложение. Львов, 1949.

26. Булаховский 1950 Булаховский Л.А. Исторический комментарий к русскому литературному языку. Киев, 1950.

27. Булыгина, Шмелев 1997 Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997.

28. Буров 2000 Буров С. Български език за чужденци. София, 2000. Ч. I—II.

29. Буслаев 1881 — Буслаев Ф.И. Историческая грамматика русского языка. М., 1881.

30. Вайан 2004 Вайан А. Руководство по старославянскому языку. 3-е изд. М., 2004.

31. Виноградов 1986 Виноградов В.В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). М., 1986.

32. Востоков 1863 Востоков А.Х. Грамматика церковно-словенского языка, изложенная по древнейшим оного письменным памятникам. С-Пб., 1863.

33. Гиппиус 1996 Гиппиус А.А. Лингво-текстологическое исследование Синодального списка Новгородской Первой летописи. АКД. М., 1996.

34. Горшкова, Хабургаев 1981 Горшкова КВ., Хабургаев Г.А. Историческая грамматика русского языка. М., 1981.

35. Гудков 2007 — Гудков В.П. Параллель из истории форм будущего времени в сербскохорватском и русском языках // Гудков В.П. Исследование частных вопросов истории славянских языков. М., 2007. С. 12-22.

36. Груцо 1956 — Груцо А.П. История сложных форм будущего времени в белорусском языке. АКД. Минск, 1956.

37. Дурново 2000 Дурново Н.Н. Избранные работы по истории русского языка. М., 2000.

38. Евангелие 2004 Евангелие Господа нашего Иисуса Христа на церковнославянском языке. М., 2004.

39. Еремин 1957 Еремин И.П. Волынская летопись 1289-1290-х гг. // Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы. М.; Л., 1957. Т. XIII. С. 102-117.

40. Живов 1996 —Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996.

41. Живов 2004 Живов В.М. Очерки исторической морфологии русского языка XVII-XVIII веков. М., 2004.

42. Зализняк 2004i Зализняк А.А. Древненовгородский диалект. М., 2004.

43. Зализняк 20042 Зализняк А.А. «Слово о полку Игореве»: взгляд лингвиста. М., 2004.

44. Корди 1990 Корди Е.Е. Оптативность // Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. / Отв. ред.А.В. Бондарко. Л., 1990. С. 170185.

45. Кузнецов 2004 Кузнецов П.С. Историческая грамматика русского языка.

46. Лурье 1976 -ЛурьеЯ.С. Общерусские летописи XIV-XV вв. М., 1976. Макеева 2002 Макеева И.И. Семантика 'конца' у глаголов движения // Логический анализ языка. Семантика начала и конца. М., 2002. С. 83-95.