Отображение и интерпретация буддийских концепций в ранней хэйанской литературе: На примере "Повести о Гэндзи" тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.03, кандидат филологических наук Лепехова, Елена Сергеевна

• Лепехова, Елена Сергеевна
• кандидат филологических наук
• 2005

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Лепехова, Елена Сергеевна

ВВЕДЕНИЕ.4.

Примечания.15.

Глава I. МУРАСАКИ СИКИБУ: ЛИЧНОСТЬ И ВРЕМЯ.17.

§ 1. Некоторые факты биографии Мурасаки Сикибу.18.

Примечания.26.

§ 2. К вопросу об авторстве «Гэндзи-моногатари».27.

Примечания.32.

§ 3. Буддийский путь спасения в интерпретации Мурасаки Сикибу.32.

Примечания.43.

§ 4. Буддийские предания в «Гэндзи-моногатари» («Повести о Гэндзи») .43.

Примечания.49.

Глава II. РЕЛИГИОЗНЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ В ЭПОХУ ХЭЙАН И ИХ

ОТРАЖЕНИЕ В ЯПОНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.50.

§ 1. Тэндай-сю: «Лотосовая сутра» в жизни героев романа.52.

Примечания.66.

§ 2. Сингон-сю: «миккё»; описание обрядов, вера в чудодейственную силу заклинаний и молитв.67.

Примечания.

§ 3. Дзёдо-кё: Красота буддийского обряда и Земля Вечного блаженства. Молитвы и клятвы влюбленных о перерождении в раю Будды Амиды.72.

Примечания.78.

§ 4. Почитание Канон (Авалокитешвара). Паломничества в храмы.78.

Примечания.82.

Глава III. ИДЕЯ КАРМЫ В «ПОВЕСТИ О ГЭНДЗИ».83.

§ 1. Карма как воздаяние за прегрешения в предыдущей и настоящей жизни.86.

Примечания.94.

§ 2. Концепция «мудзёкан».95.

Примечания.96.

§ 3. Отношение к карме героев романа. Конечная цель избавление от сансары, очищение кармы.97.

Примечания.99.

Глава IV. ОБРАЗ БУДДИЙСКОГО МОНАХА И ЕГО РОЛЬ

В «ПОВЕСТИ О ГЭНДЗИ».100.

§ 1. Положение буддийского духовенства в эпоху Хэйан.102.

Примечания.108.

§ 2. Изображение монахов в художественной литературе.109.

Примечания.112.

§ 3. Роль буддийского монаха в понимании Мурасаки Сикибу.112.

Примечания.120.

§ 4. Принятие пострига героинями романа. 121.

Примечания. 123.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Отображение и интерпретация буддийских концепций в ранней хэйанской литературе: На примере "Повести о Гэндзи"»

Роман «Гэндзи-моногатари» («Повесть о Гэндзи») японской писательницы Мурасаки Сикибу (начало XI в.) занимает особое место не только в японской, но и мировой литературе. «Гэндзи-моногатари» явилось первым произведением в японской литературе, которое отражало влияние буддизма на мирян, вообще на личность хэйанца. Нужно отметить, что личность как таковая, впервые появляется в японской литературе именно в романе Мурасаки Сикибу. Впервые в светском произведении, а не в буддийской проповеди читатель встречал серьезные рассуждения о смысле жизни, цели жизненного пути. По-видимому, эти качества романа, а не только занимательность сюжета и изящество слога привлекали пристальное внимание всей образованной части общества и сразу возвели роман в ранг классического произведения японской литературы.

Моногатари дословно означает разговор воспоминание, рассказ о разных событиях и предметах. Для обозначения литературного произведения на японском языке это слово стало употребляться, по - видимому, в конце X в. Впервые оно появилось в «Дневнике поденки» ( «Кагэро - никки» ), написанном одной из лучших поэтесс X в., известной под именем матери Арицуна.

Многие японские исследователи, считая все прозаические жанры эпохи Хэйан( 794 — 1185) разновидностями одного жанра моногатари, выделяют: 1) поэтические моногатари ( ута — моногатари)', 2) документальные ( дзицуроку - моногатрари), куда относятся дневники, эссе, путевые заметки; 3) придуманные (цукури — моногатари) или собственно моногатари, сюжетные повести, к которым относится «Гэндзи — моногатари»; 4) исторические ( рэкиси -моногатари); 5) рассказы - притчи ( сэцува — моногатари). Таким образом, понятие моногатари становиться объединяющим для всей прозы Хэйан.

Предполагается, что моногатари возникли из устного рассказа. В покоях знатных дам было немало китайских и японских свитков с картинками и короткими надписями, поясняющими и дополняющими изображение. Как правило, надписи читались прислужницей, в то время как сама госпожа рассматривала картинки, которыми и определялась ценность первых моногатари. К сожалению, из множества моногатари, популярных в конце X в., до наших дней дошли только три ( «Повесть о старике Такэтори», «Повесть о прекрасной Отикубо» и «Повесть о Дупле» ). В « Повести о старике Такэтори», которую автор «Повести о Гэндзи» называет «прародительницей древних повестей», довольно сильно ощущается принадлежность к материковой культуре. По сути, это китайская новелла, пересказанная по - японски. В ней соединяются черты сказки и повести - реальность действительных событий сочетается со сказочной природой героини. Влияние китайских и индийских сказочных мотивов прослеживается и в «Повести о Дупле» - первом крупном, сюжетно цельном произведении хэйанской прозы. «Повесть о прекрасной Отикубо», первая известная нам повесть, изображающая повседневную жизнь хэйанских аристократов, но по сюжету она еще близка к волшебной сказке.

Авторы этих повестей неизвестны, но можно предположить, что это ученые, хорошо знакомые с традициями китайской литературы. Особое место занимают так называемые поэтические моногатари или ута - моногатари , первые из которых (« Исэ», «Хэйтю», «Ямато» ) датируются серединой X в. Это - небольшие отрывки прозы, обрамляющие пятистишие.

Большое влияние на формирование сюжетных моногатари оказала документальная проза, и прежде всего дневники {никки). Как правило, японские дневники отличались от сюжетной прозы только документальностью материала и реальностью действующих лиц. Первый женский дневник, «Дневник поденки» показал, что неукоснительное следование традициям китайской культуры вовсе не обязательно для японского общества и есть другие пути. Свобода самовыражения, непосредственность, тонкий психологизм - таков вклад матери Арицуна в японскую литературу. В ее дневнике впервые прозвучала тема превратности судьбы и мирского непостоянства, ставшая ведущей в женской прозе XI в.

Все, что намечалось в разных прозаических жанрах (достоверность и психологизм дневников, композиционное единство сюжетных моногатари и лиричность поэтических моногатари), соединилось в «Повести о Гэндзи», удивительном творении хэйанской литературы.

В лице Гэндзи и других персонажей автор вывела идеальные типы совершенной японской личности, которые послужили образцом для многих поколений японских писателей. И.А. Воронина отмечает, что «"Гэндзи-моногатари" оказал значительное и разностороннее влияние на дальнейшее развитие японской литературы средних веков и нового времени. это влияние выразилось и в прямом подражании (позднехэйанские повести и дневники), и в сюжетно-тематических заимствованиях, и в реминисценциях самого различного рода»1.

Подобное влияние отчетливо прослеживается в таких произведениях как: «Сагоромо моногатари», «Хамамацу Тюнагон моногатари», «Торикаэбая моногатари», «Тайхэйки», «Хэйкэ моногатари», «Окагами», «Эйга моногатари», в драматургии ёкёку. Широко известны такие пародии, как Л

Обезьяний Гэндзи» и «Деревенский Гэндзи» '

Образ Гэндзи и основные женские образы романа повлияли на многие образы из романов таких японских классиков XX века, как Танидзаки Дзюнитиро и Кавабата Ясунари. Критики отмечают, что почти все японские писатели после Мурасаки Сикибу применяли многие художественные приемы, открытые хэйанской писательницей, хотя и не могли достичь такого совершенства. К этим приемам обращаются и современные японские писатели, несмотря на тенденции к вестернизации в национальной литературе. Это относиться, прежде всего, к японским писательницам Экуни Каори и Банана Есимото. Как и для Мурасаки Сикибу, для них, прежде всего, важен внутренний мир личности и ее гармония с окружающим миром.

Рюноскэ Акутагава, полимизируя с Танидзаки по поводу того, что в «японской прозе больше всего недостает созидательной силы, таланта геометрически соединить все сюжетные линии» возражает: «Нет, еще с древних времен, когда появилась «Повесть о Гэндзи», она обладает таким талантом»3.

Новаторство Мурасаки Сикибу проявилось также в том, что она провозгласила индвидуальное творчество более значительным, чем официальные исторические хроники. В эпоху средневековья, к тому же японского средневековья, воспитанного в преклонении перед китайской культурой, отдающей неизменный приоритет всему официальному, такую смелость высказывания, к тому же прозвучавшего из уст женщины, трудно переоценить. По-видимому, даже в эпоху европейского Ренессанса, подобные примеры вряд ли удастся найти. Необычайно сильно выраженное личностное начало как в авторской позиции, так и в обрисовке характеров обусловило популярность «Гэндзи-моногатари» на Западе. Известный американский японист Дональд Кин так описывал свои впечатления от знакомства с английским переводом "Гэндзи": «Английский перевод "Гэндзи" произвел на меня в свое время столь сильное впечатление, что привел к японской литературе. Мне кажется, иностранцу легче уловить суть "Гэндзи", чем самим японцам. Язык оригинала сложен и труден для понимания. Конечно, есть немало переводов "Гэндзи" на современный язык, например Танидзаки Дзюнъитиро, но, стараясь оживить дух оригинала, переводчики невольно прибегают к выражениям, не принятым в современном языке. В английском переводе этой проблемы нет и поэтому, когда читаешь "Гэндзи" на английском, он производит огромное впечатление. Я даже думаю, что психологически американцам XX в. "Гэндзи" ближе, чем европейская литература XIX в. Секрет, видимо, в живости характеров. Если спросить, например, какая вещь старше, - "Гэндзи-моногатари" или "Золотой демон" Одзаки Коё, то последняя покажется старше. Герои "Гэндзи" живые люди, и отсюда его вечная молодость и успех. Время и образ жизни, конечно, отличаются, но они понятны американцам XX в. Не случайно несколько колледжей в Нью-Йорке включили "Гэндзи-моногатари" в курс литературы XX в.»4.

Е.М. Мелетинский показывает, что «не отрываясь от вековой поэтической почвы, Мурасаки поднимается до подлинного психологизма - вероятно, впервые в истории мировой литературы»6. Существенно, что Е.М. Мелитинский констатирует преобладание буддийских идей у Мурасаки о

Сикибу .

Таким образом, можно прийти к выводу о том, что указанное произведение является специфическим в японской литературе. Буддизм проявился в нем во всех литературных уровнях: композиционном, сюжетном и на уровне персонажей. Исследование отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе мотивов в самом известном произведении хэйанской культуры «Гэндзи-моногатари» является весьма актуальным: оно позволяет уяснить многие моменты в истории собственно японского буддизма и лучше понять пути развития японской духовной культуры в целом.

Степень изученности темы Н.И. Конрад начинает свою статью «Роман Мурасаки-Сикибу» с перечисления различных подходов к роману «Гэндзи-моногатари», отмечая, что «одни стараются усмотреть в этом романе не более, ни менее, как скрытую проповедь буддийского учения, особенно -идеи «причин и следствий», кармы, находя, что все содержание Гэндзи как нельзя лучше иллюстрирует именно эту идею»9. Общая тональность этого зачина наводит на мысль, что сам Н.И. Конрад относится к этой точке зрения достаточно скептически. Далее в статье автор дает понять, что каждая из упомянутых им теорий только отчасти может считаться верной10. В другой статье из этого же сборника Н.И. Конрад, характеризуя мировоззрение хэйанской аристократии, отмечает, что «буддизм, - религия в самом полном значении этого слова, был воспринят родовой знатью поверхностно, внешне и при этом преимущественно - в эстетическом преломлении»11. Среди японских исследователей романа до сих пор не существует единого мнения относительно его идейных основ. Точки зрения варьировали от безусловного признания доминирования буддийских идей в романе до осуждения его как безнравственного произведения. Таким образом, вопрос об идеологической ориентации автора произведения, Мурасаки Сикибу, и героев романа нельзя считать окончательно решенным.

Между тем, эта проблема представляет значительный интерес и важность, поскольку «Гэндзи-моногатари», также как «Макура-но соси» («Записки у изголовья») другой писательницы и поэтессы того времени Сэй Сёнагон, являются крупнейшими культурными памятниками эпохи и их изучение позволяет нам судить об идейной атмосфере того времени, пожалуй, даже в большей степени, чем любые другие дошедшие до нас документы той эпохи.

В культурологическом плане вопрос об идейных основах романа существен, поскольку его прояснение могло бы помочь раскрыть загадку феномена необычайного взлета хэйанской культуры, достигшей, по признанию многих японских писателей, такой высоты, на которую она больше уже никогда не поднималась12.

Проблему влияния буддийских идей на литературу эпохи Хэйан следует конкретизировать: что же именно из единого буддийского культурно-идеологического комплекса (философские идеи, религиозный мистицизм, внешняя сторона культовой обрядности) воздействовало и в какой степени на японцев раннего средневековья? Н.И. Конрад считал, как уже отмечалось, что хэйанская аристократия воспринимала буддизм «в эстетическом преломлении», довольствуясь любованием внешней привлекательной формой буддийской обрядности и не вдаваясь в тонкости сложной буддийской догматики. Похожей точки зрения придерживается и японский исследователь Накада Ясуюки, который полагает, что если бы хэйанцы придерживались буддийских взглядов на жизнь, то они не предавались бы в такой степени чувственным удовольствиям, как это описано в древних моногатари, и прежде всего в «Гэндзи»13. Мотоори Норинага считал, что основное идейное содержание романа Мурасаки Сикибу раскрывается через чисто японское понятие «моно-но аварэ» («печальное очарование вещей») принципиально чуждое, по его мнению, буддизму. Здесь также присутствует, как мы видим, стремление к преимущественной «эстетизации» мировоззренческой основы романа. В свою очередь Камэи Кацуитиро, Ока Кадзуо и Мицуо Сатоси полагают, что само понятие «моно-но аварэ» могло сформироваться только под влиянием буддийских представлений об эфемерности бытия («мудзё»), поэтому никаких противоречий с буддизмом здесь нет14. Фудзиока Сакутаро, Кобаяси Томоаки и некоторые другие японские исследователи полагают, что «Гэндзи-моногатари» написан под влиянием преимущественно буддийского мировоззрения, свойственного автору - Мурасаки Сикибу и ее ближайшему окружению15.

Т.П. Григорьева отмечает определенное влияние буддийских идей на авторскую концепцию Мурасаки Сикибу. И.А. Воронина пишет: «Мы не склонны абсолютизировать ту или иную сторону идеологии хэйанского общества: ни буддизм, как это делает Фудзиока, ни «моно-но аварэ», как это делает Мотоори Норинага. Для нас бесспорно, что такие важнейшие доктрины буддизма Махаяны, как учение о карме и бренности бытия, прочно вошли в сознание хэйанца»16. Т.Л. Соколова-Делюсина считает, что «роль буддийских идей в формировании мировоззрения той эпохи [Хэйан - E.JI.] была весьма велика. сложное переплетение буддийских идей с народными верованиями и элементами китайских гадательно-магических систем, характерное для эпохи Хэйан, легло в основу своеобразного национального мировоззрения и определило особенности дальнейшего развития всех

17 областей духовной жизни страны» .

А.Н. Мещеряков, характеризуя творчество Мурасаки Сикибу, и, в первую очередь, ее знаменитый роман, отмечает, что это произведение привлекает внимание современного читателя, прежде всего тем, что в нем «впервые в истории японской словесности основным объектом изображения стал человек»18. Анализируя способы изображения человека в различных жанрах японской словесности, предшествующих моногатари, исследователь приходит к выводу, что «только «повесть», подобную «Повести о Гэндзи», можно окончательно квалифицировать как художественную прозу с вымышленным, но полнокровным героем, который в хэйанское время воспринимался как homo sensibilis»19. Существенно, что такое полнокровное изображение человека начинает соперничать с историческими сочинениями, к тому же освященными китайской историографической традицией, рассматриваемой в Японии как образец. В официальном историческом сочинении человек наделяется всеми необходимыми для нормальной жизни в обществе статусами, и в этом, прежде всего, видели основную значимость подобных книг. Но Мурасаки Сикибу осмеливается указать на неполноту такого изображения. «Цель автора, - указывает А.Н. Мещеряков, - состоит не в воссоздании истории, а в ее разрушении, предпринимаемом ради лл возможности объемного изображения человека» . Смысл подобного противопоставления заключается в том, что Мурасаки Сикибу как бы дополняет официальную историю. «Следуя хронологическому принципу, унаследованному от летописей и дневниковой литературы, Мурасаки создает «историю» Гэндзи и через перипетии его бурной личной жизни -эмоциональный климат эпохи»21.

Одним из первых монографических исследований, посвященных «Гэндзи-моногатари» на Западе, является книга Айвэна Морриса «Мир блистательного принца. Придворная ж изнь в древней Я понии»22. В своей работе А. Моррис делает попытку реконструировать жизнь хэйанского двора на основании исторических данных. Взаимодействие различных религий в эпоху Хэйан он, достаточно упрощенно, интерпретирует как «откровенный синкретизм и интеллектуальную толерантность» (Моррис, 1964, с. 140). Представляется, что такая точка зрения предполагает изначальную разграниченность понятий, что было чуждо сознанию японцев того времени. Трудно также согласиться с автором в том, что «мудзёкан», стремление уйти в монастырь для героев романа - не более чем условность, применение стереотипного приема.

Западные исследователи в последнее время стали все больше склоняться к мнению, что буддизм играл значительно более важную роль, чем это принято было считать до сих пор. В частности У. Лафлер считает, что буддизм хэйанской аристократии ни в коем случае нельзя считать искусственным явлением. Те документы, которые дошли до нас от той эпохи - эссе, повести, пьесы, трактаты - дают основание полагать, что все творчество хэйанских придворных было пропитано буддийской символикой, и что «буддизм являлся неотъемлемой частью японской интеллектуальной и творческой жизни уже на довольно раннем этапе». Из этого У. Лафлер делает справедливый вывод: «представляется ошибочным заключать, что на протяжении долгих веков он был только внешним проявлением, а истинное его понимание пришло лишь к японцам тринадцатого века и в эпоху Камакура»24.

Эстетической концепции Мурасаки Сикибу посвящены работы Э. Крэнстона , Э. Майнера . Т. Харпер исследует средневековые интерпретации аппологии Мурасаки Сикибу в ее романе «искусства вымысла»27.

Объектом исследования в диссертации выступает художественная и литература эпохи Хэйан, преимущественно «Гэндзи - моногатари»

Предметом исследования является влияние учения основных буддийских школ в эпоху Хэйан (794 - 1185) на художественную литературу той эпохи.

Основные цели и задачи. В данном исследовании ставится цель проследить процесс отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе на примере романа Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари». Для достижения указанной цели решаются следующие задачи:

- обсуждается проблема атрибуции «Гэндзи-моногатари»;

- исследуются факты биографии Мурасаки Сикибу, имеющие отношение к ее религиозным убеждениям;

- анализируется буддийский путь спасения в интерпретации Мурасаки Сикибу;

- исследуется отражение религиозных воззрений в начале периода Хэйан в литературе этого времени;

- изучается отражение основных буддийских концепций («карма», «мудзёкан») в «Гэндзи-моногатари»;

- исследуется образ буддийского монаха и его роль в «Гэндзи-моногатари».

Теоретико-методологическую основу исследования составили принципы научной объективности и историзма. В работе используется комплексный подход к изучению объекта и предмета исследования, который предполагает изучение поставленной проблемы с учетом общего исторического развития н в период раннего японского средневековья (X в.).

Основными методами исследования явились анализ и синтез, единство всеобщего и единичного, историчность и преемственность, принцип целостности и системности, то есть синтетическая методология, содержащая в себе герменевтический подход. Художественные произведения рассматриваются в исследовании как документы, фиксирующие определенное состояние ' общественного сознания и общественной психологии, локализованных в четко очерченном социальном слое и пространственно-временном континууме (высший слой хэйанской столичной аристократии в конце X в.).

Научная новизна диссертации обуславливается новым для японистики подходом, при котором произведения хэйанской литературы рассматриваются как историко-психологические документы, отражающие особенности мировоззрения, психического склада личности авторов и позволяют реконструировать степень и глубину воздействия идеологии. Для этого рассматривалось влияние буддийских текстов («Лотосовая сутра» и др.), непосредственное и опосредованное влияние личности буддийских монахов (Гэнсин и др.), деятельность буддийских религиозных объединений (монастырей, школ,).

На защиту выносятся следующие положения и выводы:

1. Роман «Гэндзи-моногатари» написан дочерью Фудзивара Тамэтоки и предположения о том, что «Повесть о Гэндзи» написана буддийскими монахами - необоснованны;

2. Творчество Мурасаки Сикибу отражает мировоззрение хэйанской аристократии (буддизм);

3. В «Гэндзи-моногатари» нашли отражение религиозные воззрения эпохи Хэйан, в том числе некоторые доктринальные положения школ Тэндай, Сингон и амидаизма;

4. Буддизм Тэндай и Сингон исповедовался ближайшим окружением Мурасаки Сикибу и выражал ее личные взгляды.

5. Роман отразил возрастающую к концу X в. популярность культа Амиды.

6. Буддийские представления помогли Мурасаки осмыслить функции и предназначение художественной литературы в рамках единой культуры.

7. Буддийская концепция кармы является одной из центральных в романе Мурасаки Сикибу;

8. В романе отражаются изменения в представлениях о карме, которые происходили в X в. в Японии.

9. Буддийское монашество играло значительную роль в истории Японии и, в частности, в период Хэйан, что нашло отражение в «Гэндзи-моногатари»;

10. В романе отразились следующие процессы, происходившие в социальной структуре монашества: а) усиление аристократической прослойки; б) увеличение доли провинциального монашества; в) повышение значимости «горных отшельников» г) увеличение числа монахинь

Научно-практическая значимость исследования заключается в том, что материалы диссертации и ее выводы могут быть использованы при написании обобщающих работ по истории культуры раннесредневековой Японии, а также при подготовке новых учебников по истории Японии и мировых религий, вузовских лекций, спецкурсов и семинаров. Анализ процесса отображения и интерпретации буддийских концепций в ранней хэйанской литературе и, в частности, в ее величайшем романе «Гэндзи моногатари» может представлять интерес как для специалистов, занимающихся общими и частными вопросами раннесредневековой истории Японии, так и для востоковедов и религиоведов.

Апробация работы. Отдельные положения и выводы, содержащиеся в данном исследовании, докладывались на Международной научной конференции «Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии» (Улан-Удэ, 2000), Международной научной конференции «Мир Центральной Азии» (Улан-Удэ. 2002), Международной научной конференции «Буддизм и культура Центральной и Восточной Азии» (Улан

Удэ, 2003), Республиканской научной конференции «Санжеевские чтения -5» (Улан-Удэ, 2002), на 3-ей, 4-ой, 5-ой, 6-ой научных конференциях «История и культура Японии» (Москва, 2001, 2002, 2003, 2004). Основные результаты исследования были отражены в журнальных статьях и публикациях, список которых приводится в конце диссертации, а также в таблице.

Данные, полученные в процессе исследования, использовались автором при подготовке курса лекций «История японской культуры», прочитанного в городской научной школе учащихся «Малой Академии наук» (г. Улан-Удэ, 2000 г.).

Примечания

1 Воронина И.А. Классический японский роман. («Гэндзи-моногатари» Мурасаки Сикибу). М., 1981, с. 237.

2 Там же, с. 237-241.

3 Акутагава Рюноскэ. Слова пигмея. М., 1992, с. 290.

4Цит. по Т.П. Григорьева. Японская художественная традиция. М., 1979, с. 238-239.

5Е.М. Мелитинский. Средневековый роман. М.,1983, с. 227.

6 Там же, с. 256.

7 Там же, с.267-268. о

В романе господствуют общие буддийские концепции кармы., неизбежности страдания, неизбежности вечной смены в силу изменения комбинации дхарм и т.д. циклическая модель времени в жизни природы и человека, смена ролей-масок и все новых комбинаций элементов в человеческих характерах, кармическое воздаяние за проступки (особенно в судьбе самого Гэндзи), меланхолическое смирение перед бесконечным потоком жизненных изменений - весь этот пафос романа о Гэндзи непосредственно связан с буддизмом. (Там же, с. 255).

9 Конрад Н.И. Японская литература в образцах и очерках. Том I. JI., 1927, с. 219.

10 Там же, с. 220.

11 Там же, с. 18.

12Мотоори Норинага, известный японский исследователь «Гэндзимоногатари» писал: «Среди многих моногатари «Гэндзи» особенно восхитителен, непревзойден. Ни до, ни после него нет ему равных. Какое ни возьми из старых моногатари, ни одно не проникало столь глубоко в сердце.

Никто так не умел воплотить моно-но аварэ и не давал столь трогательных описаний. Авторы последующих моногатари учились на «Гэндзи». но все уступали ему во всех отношениях. По глубине и по умению одухотворять все, к чему ни прикасаешься, «Гэндзи» ни с чем не сравним. Нечего говорить, что стиль его великолепен. Наверное, ни в Японии, ни в Китае не появится подобное сочинение, воплотившее дух необыкновенного человека.

Оно не могло появиться ни позже, ни раньше, и впредь не появится». ( Цит. по Т.П. Григорьева. Японская художественная традиция. М.,1979,с.243.) 11

Накада Ясуюки. Хэйантё бунгаку-но бунгэйтэки кэнкю (Литература Хэйана. Литературоведческий очерк). Токио, 1967, с. 22.

14 Камэи Кацуитиро. Отё-но кюдо то ирогономи (Путь к спасению и культ любви в Хэйане). Токио, 1965, с. 170; Ока Кадзуо, Мицуо Сатоси. Отё-но бунгаку (Литература эпохи Хэйан). Токио, 1968.

15 Кобаяси Томоаки. Мудзёкан-но бунгаку (Литература «бренности жизни»). Токио, 1968, с. 99; Фудзиока Сакутаро. Кокубунгаку дзэнси (Всеобщая история японской литературы). Т. 1. Токио, 1973.

16 Воронина И.А. Классический японский роман. («Гэндзи-моногатари» Мурасаки Сикибу). М., 1981, с. 55.

17 • —

Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Приложение. М., 1992, с. 12.

18 Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. М. 1988, с. 217;

19 Там же, с. 221;

20 Там же;

21 Там же;

22 Morris I. The World of the shining prince. Court life in ancient Japan. N.Y., 1964;

23 Ibid, p. 140;

24 У. Лафлер. Карма слов. M., 2000, с. 24;

25 Cranston Е. Murasaki's Art of fiction / Japan Quarterly, vol. 27, April - June, 1971;

26 Miner E. Towards a New Conception of Classical Japanese Poetics / Studies in Japanese Culture. Vol. 1, Tokyo, 1973;

ЛЧ

Harper T. J. Medieval interpretations of Murasaki Shikibu's "Defence of the Art of fiction" // Studies in Japanese Culture. Vol. 1. Tokyo, 1973

Заключение диссертации по теме «Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)», Лепехова, Елена Сергеевна

Основные выводы по 4-ой главе

1. Буддийское монашество играло значительную роль в истории Японии и, в частности, в период Хэйан, что нашло отражение в «Гэндзи-моногатари»;

2. В романе отразились следующие процессы, происходившие в социальной структуре монашества: а) усиление аристократической прослойки; б) увеличение доли провинциального монашества; в) повышение значимости «горных отшельников»; г) увеличение числа монахинь.

3. Изобразив истинного буддийского монаха как человека, полного сострадания ко всем живым существам и описав монашеский постриг как единственный выход для отчаявщихся людей, Мурасаки Сикибу опередила свое время. Для ее современников уход в монашество, «перемена обличья», было из ряда вон выходящим событием. В некоторых случаях (особенно когда дело касалось женщин) оно воспринималось как вызов обществу. И лишь гораздо позже, в период инсэй, когда японские императоры специально принимали постриг, чтобы получить реальную власть, такое поведение стало считаться нормой.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Эпоха Хэйан характеризуется таким состоянием буддизма, когда он в результате прекращения внешних связей с континентом в конце X в. формировался под влиянием сугубо японских культурных, социальных, политических факторов. Этот период характеризуется концентрацией культуры в достаточно узких пространственных и социальных рамках столичной придворной аристократии и столичных, по преимуществу, буддийских храмах. Все интересы этой узкой социальной прослойки целиком замыкались на событиях ограничивающихся пространством дворца или усадьбы значительного чиновника. Хэйанская аристократия была занята, прежде всего, собственным внутренним духовным миром, своими переживаниями и слабо представляла себе - что происходит за пределами этого ограниченного мирка. Сложившиеся условия способствовали формированию синкретических религиозных представлений, когда элементы учения разных школ заимствовались и инкорпорировались в состав основных догматических произведений таких направлений, как, например, Сингон, Тэндай, Дзёдо. Все это способствовало формированию единого хэйанского буддизма, имевшего значительно больше черт внутреннего сходства, нежели учения нарского буддизма, в основном копировавшего китайские образцы и стремившегося сохранить чистоту собственного учения. Хэйанский буддизм в значительно большей степени, чем нарский был связан с искусством (каллиграфией, живописью, литературой), причем, именно японским искусством. Необходимость выражать религиозные истины в художественных произведениях была обоснованна основателем Сингон Кукаем и имела своим следствием быструю эстетизацию всего мировоззрения хэйанской эпохи. Идейными основами этого эстетизированного мировоззрения явились буддийские представления о непостоянстве преходящего мира - «мудзё», усиленного эсхатологическими ожиданиями скорого наступления «конца Закона», который должен был наступить согласно рассчетам в 1052 г. Чувство непостоянства и обреченности могло быть вызвано и постепенным ухудшением материального положения столичной аристократии, ослаблением ее политического влияния в стране, что выражалось в усилившихся мятежах. Другой идейной основой мировоззрения хэйанской аритократии было представление о карме — законе воздаяния за совершенные поступки. Вместе с тем, аристократы не делали из этого буддийского принципа того вывода, что личными усилиями, направленными на самосовершенствование можно улучшить свою карму, свое будущее. Как замечает А.Н. Мещеряков, «если для буддийского «человека спасающегося» карма была объектом его волевой деятельности, то в сознании аристократа карма не подвержена воздействию его собственных сил (отчасти именно поэтому аристократическая литература склонна игнорировать этические проблемы)»1. В сознании и мировоззрении аристократии понятия «дхармы» и «кармы» были скорее синонимами естественного закона, связанными с представлениями об упорядоченности и предсказуемости мира . Не ожидая от будущего ничего хорошего, хэйанская аристократия сосредоточила все свои помыслы, стремления и усилия на настоящем. Как заметил Дзюнъитиро Танидзаки, хэйанский буддизм в целом характеризовался направленностью к настоящему, а не к будущему и «гедонистической окраской»3.

Именно в период Хэйан буддизм перестает быть религией верхов и начинает широко проникать в народные массы. Одновременно он превращается из «заморского учения» в подлинно японское культурное и идеологическое явление, оказавшее влияние на формирование единой японской нации. Буддийское духовенство вновь становится влиятельной политической, экономической и военной силой. Примечательно, что именно в хэйанской литературе монахи из идеализированных персонажей житий превращаются в реальных людей, с присущими им чувствами, сомнениями, противоречивыми поступками, индивидуальной судьбой.

К середине X в. частные земельные владения (сёэны), не облагавшиеся налогами, стали господствующей формой земельной собственности. Именно в это время стало широко практиковаться пожертвование сёэнов нижестоящими в социальном отношении собственниками вышестоящим. Эта практика легла в основу формирующейся феодальной иерархии, определившей на века социальный строй в Японии. При этом, поскольку государственные доходы сокращались, столичная аристократия постепенно беднела, а богатство и могущество провинциальной знати — росло. Столичная аристократия и, в особенности, правящий род Фудзивара, несмотря на свой кратковременный взлет, приходящийся как раз на время написания «Гэндзи Моногатари», неизбежно должна была в сложившихся условиях уйти в тень, уступив свои права провинциальным феодалам. Возможно, что подсознательно складывающееся чувство исторической обреченности и послужило основой проникнутого меланхолией мировосприятия хэйанской аристократии, эстетизирующей свой собственный исторический конец. Как отмечают А.Н. Игнатович и А.Г. Фесюн, «за внешним блеском и роскошью повседневного существования, многочисленными банкетами, изысканными манерами, культом чувственности, дворцовыми интригами скрывалось внутреннее беспокойство, неудовлетворенность жизнью, ощущение вселенского кризиса, что особенно характерно для второй половины хэйанского периода»4.

Уход в монашество был для хэйанских аристократов, может быть не очень желанным, но, подчас, единственно возможным выходом из сложного положения. Монастыри, будучи крупными собственниками и влиятельной политической силой, давали возможность в какой-то степени сохранить привычный образ жизни, продолжить несложившуюся карьеру в другом качестве. Возможности для вертикальной социальной мобильности, которые предоставляли буддийские монастыри, превышали то, что согласно сложившейся традиции было доступно для столичной знати, не входящей в узкий круг пяти ветвей рода Фудзивара: Коноэ, Кудзё, Нидзё, Итидзё и

Такацукаса5. Значительная часть хэйанской аристократии стала рассматривать монашескую жизнь как другую ипостась присущего ей образа жизни. Высшие слои монашества и по происхождению, и по мировосприятию, и по положению в социальной иерархии имели много общего с придворной знатью. Даже для императора монашество становилось необходимым этапом не только в личной судьбе, но и в качестве особой формы правления. Система «монастырского правления» (инсэй) окончательно сформировалась в последних десятилетиях XI в., но идеологическая основа этой системы была заложена в учении ряда буддийских школ, в особенности, в учении Сайте — основателя Тэндай-сю. Поскольку, согласно Сайтё, спасение государства и всего мира по плечу только буддийским монахам, императору для исполнения его функций правителя страны в полном объеме необходимо принять постриг. Постриг рассматривается многими героями «Гэндзи-моногатари» и, прежде всего, самим Гэндзи как высшая точка личностного развития и закономерное завершение судьбы. Можно сказать, что некоторые черты системы инсэй предвосхищены в «Гэндзи-моногатари», что в какой-то степени и закономерно, учитывая, что Мурасаки Сикибу исповедовала буддизм тэндайского толка.

В «Повести о Гэндзи» отразилась также тенденция сближения и взаимного заимствования отдельных элементов учения Тэндай, Сингон и амидаизма. В восприятии хэйанского аристократа, как оно отражено в романе Мурасаки Сикибу, все эти учения составляли одно непротиворечивое единое целое, представляющее основу для национального японского мировоззрения.

Гэндзи-моногатари» не был бы признан классикой и непревзойденным образцом японской прозы на все времена, если бы он не представлял собой гармоничного целого, если бы заложенные в нем эстетические и философские принципы не оказались бы плодотворными для многих поколений японских писателей и художников, живших уже в совершенно других условиях, в другие эпохи. Такое оказалось возможным благодаря тому, что в романе были верно отражены основные идеи хэйанского буддизма как господствующей идеологии и, что еще важнее, были угаданы тенденции его дальнейшей трансформации и возможного развития. Этим, возможно, объясняется тот факт, что исследователи находят в романе даже идеи Дзэн6, хотя японский Дзэн, как известно, получил развитие и влияние уже в другую историческую эпоху. По всей видимости, идеи и эстетика «Гэндзи-моногатари» настолько хорошо отражали общеяпонские и общебуддийские принципы, что могли восприниматься как соответствующие любым японским буддийским школам.

Хотя, следует отметить, что Мурасаки Сикибу сумела адекватно отобразить именно Хэйанский мир, хэйанское мировоззрение (в чем и заключается ее заслуга), а в эпоху Токугава «Гэндзи» уже воспринимался как нечто чуждое и даже осуждался как безнравственное, развращающее произведение. Таким образом, значение романа состоит также в том, что он верно передает дух, психологию, мировоззрение эпохи и может быть рассмотрен как своеобразный историко-психологический документ.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Лепехова, Елена Сергеевна, 2005 год

1. Анарина Н.Г. Три статьи о японском менталитете. М., 1993

2. Андросов В.П. Нагарджуна и его учение. М., 1990.

3. Боннар А. Греческая цивилизация. Т. 2. М., 1992.

4. Воронина И.А. Поэтика классического японского стиха (VII-XIIIbb.). М., 1978.

5. Воронина И.А. Классический японский роман. М., 1981.

6. Буддизм в Японии. М., 1993;

7. Буддизм история и культура. М., 1989.

8. Буддийская философия в средневековой Японии. М., 1998;

9. Бухаев Ю.Г. Амидаизм в традиционной японской культуре. М., 1991. Ю.Главева Д.Г. Традиционная японская культура: Спецификамировоззрения. М. 2003.

10. Глускина А.Е. Заметки о японской литературе и театре. М., 1979.

11. Горегляд В.Н. Буддизм и японская культура VII-XII вв. // Буддизм, государство и общество в странах Центральной и Восточной Азии в средние века. М., 1982.

12. Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв. М., 1975;

13. Горегляд В.Н. Японская литература VIII-XVI вв.: Начало и развитие традиций СПб., 1997.

14. Григорьева Т.П. Дао и логос (встреча культур). М., 1992

15. ГригорьеваТ.П. Красотой Японии рожденный. М., 1993;

16. Григорьева Т.П. Японская литература XX в. Размышления о традиции и современности. М., 1983

17. Григорьева Т.П. Японская художественная традиция М., 1979.

18. Горан В.П. Древнегреческая мифологема судьбы. Новосибирск. 1990;

19. Донец A.M. О некоторых особенностях элемента — носителя кармы // Буддизм в контексте истории, идеологии и культуры Центральной и Восточной Азии. Улан-Уд.,2003, с. 61;

20. Игнатович А.Н. Буддизм в Японии. Очерк ранней истории. М., 1988;

21. Иофан Н.А. Культура древней Японии. М., 1974.

22. История Японии . Т. 1-2. М., 1998.

23. Кавабата Ясунари. Тысячекрылый журавль. Снежная страна. Новеллы, рассказы, эссе. М., 1984.

24. Конрад Н.И. Большой японско-русский словарь. Т.1-2. М., 1970.

25. Конрад Н.И. Избранные труды. Литература и театр. М., 1978.

26. Конрад.Н.И. Очерк истории культуры средневековой Японии VII-XVI вв. М., 1980;

27. Конрад Н.И. Японская литература в образцах и очерках. М., 1991.

28. Конрад Н.И. Японская литература. От «Кодзики» до Токутоми. М., 1974.

29. Кукай. Избранные труды. М., 1999;31 .Кэнко-хоси. Записки от скуки (Цурэдзурэгуса). М., 1970;

30. Лафлёр У. Карма слов. М., 2000.

31. Лепехов С.Ю. Философия Мадхьямиков и генезис буддийской цивилизации. Улан-Удэ, 1999;

32. Лукьянов А.Е. Становление философии на Востоке. Древний Китай и Индия. М., 1991.

33. Мазурик В.П. Японская загадка: общее и специфическое. Пареомиелогические исследования. М.,1984;

34. Мещеряков А.Н. Изображение человека в раннеяпонской литературе // Человек и мир в японской культуре. М., 1985;

35. Мещеряков А.Н. Древняя Япония: буддизм и синтоизм. М. 1987;

36. Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. М. 1988;

37. Мещеряков А.Н. Древняя Япония: культура и текст. М. 1991.

38. Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) / Перевод В.Н. Горегляда. СПб, 1994.

39. Мурасаки Сикибу. Дневник. М., 2000, с. 127;

40. Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. / Перевод Т.Д. Соколовой-Делюсиной. М., 1991-1992.М., 2000, с. 127;

41. Нагата Хироси. История философской мысли в Японии. М., 1981.

42. Нихон рёики японские легенды о чудесах. Свитки 1-й, 2-й, 3-й. М., 1995

43. Парнас: Антология античной лирики. М., 1980

44. Пасков С.С. Япония в раннее средневековье. М., 1987

45. Пиндар. Вакхилид, М., 1980, с. 5048. «Повесть о Дупле». Т. 1-2. Спб, М.,2004

46. Попов К.А., Неверов С.В. Большой японско-русский словарь. Т. 1-2. М., 1970.

47. Розенберг О.О. Труды по буддизму. М., 1991.

48. Светлов Г.С. Колыбель японской цивилизации (история, религия, культура) М., 1994.

49. Светлов Г.С. Путь богов (синто в истории Японии). М., 1985.

50. Симонова-Гудзенко Е.К. История древней и средневековой Японии. М., 1989.

51. Симонова-Гудзенко Е.К. Японский миф и его роль в древней истории Японии. М., 1976.55.Софокл. Драмы. М., 1990

52. Сэй-сёнагон. Записки у изголовья. М., 1995;5 7. Сутра о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы. Перевод с китайского и комментарий А.Н. Игнатовича. М., 1998;

53. Сэнсом Дж. История японской культуры. М., 1999.

54. Танидзаки Дзюнъитиро. Мать Сигэмото. Повести, рассказы, эссе. М., 1984. ым и явными учениями. М., 2000;

55. Трубникова Н.Н. «Различение учений» в японском буддизме IX в. Кукай о различиях между тайн

56. Трубникова Н.Н. Учение школы Сингон в японском буддизме IX в.; соотношение между «тайным» и «явными» учениями (к публикации трактата Кукая «Бэнкэммицу Нике рон» // Историко-философский ежегодник'95. М., 1996. С. 326-339;

57. Фесюн А.Г. Буддийский эзотеризм / Кукай. Избранные труды. М., 1999.

58. Щербатской Ф.И. Избранные труды по буддизму. М., 1988.

59. Эйду с Х.Т. История Японии с древнейших времен до наших дней. М., 1968.

60. Ямато-моногатари. / Перевод. A.M. Ермаковой. М., 1982.

61. Янгутов JI.E. Единство, тождество и гармония в философии китайского буддизма. Новосибирск, 1995.

62. Япония: идеология, культура, литература. М., 1989.

63. Японские дневники. Спб., 2001, с. 263;

64. Японско-русский словарь иероглифов. М., 1977

65. Абэ Акио Нихон бунгаку. Тюкохэн (Японская литература. Раннее средневековье). Токио, 1973.

66. Аоки Такао. Нихон-но котэн бунгаку (Японская классическая литература). Токио, 1974.

67. Иноуэ К. Гёки. Токио, 1959.

68. Иноуэ К. Нихон кодай кокка то буке (Древнее японское государство и буддизм). Токио 1961;

69. Камэи Кацуитиро. Отё-но юодо то ирогономи (Путь к спасению и культ любви в Хэйане). Токио, 1965;

70. Кикумура Тосихико. «Сирарэдзару буккё». Токио, 1998, «Юйхися»;

71. Кобаяси Томоаки. Мудзёкан-но бунгаку (Литература «бренности жизни»). Токио, 1968;

72. Мидзуми Ёити, сборник «Новый курс «Гэндзи-моногатари»», («Син «Гэндзи-моногатари хиккэй), ред. Акияма Кэн, (приложение к журналу «Коку бунгаку» №50, 1997г., сс.23-27, Токио «Гакутося»;

73. Мори Итиро. Хэйан кидзоку-но сэйкацу (Жизнь хэйанской аристократии) // Гэндзи-моногатари тэкагами (Обзор «Гэндзи-моногатари») Токио, 1975, с. 88-90.

74. Мурасаки Сикибу. Гэндзи Моногатари. Токио. 1964;

75. Накада Ясуюки. Хэйантё бунгаку-но бунгэйтэки кэнкю (Литература Хэйана. Литературоведческий очерк). Токио, 1967.

76. Ока Кадзуо, Мицуо Сатоси. Отё-но бунгаку (Литература эпохи Хэйан). Токио, 1968.

77. Тамура Ё. Нихон буккё си нюмон (Введение в историю японского буддизма). Токио, 1970;

78. Уцухо-моногатари. Токио, 1964;

79. Фудзиока Сакутаро. Кокубунгаку дзэнси (Всеобщая история японской литературы). Т. 1. Токио, 1973.

80. Цудзи Д. Нихон буккё си (История японского буддизма). Т. 1. Токио, 1969.

81. Нихонкокугодайдзитэн. Токио, 1976, Т.7.

82. Anesaki М. History of Japanese Religion. With Special Reference to the Social and Moral Life of the Nation. Rutland -Tokyo, 1972.

83. Cranston E. Murasaki's Art of fiction / Japan Quarterly, vol. 27, April -June, 1971.

84. Earhart H. Japanese religion. Unity and Diversity. Tokyo, 1982. P. 81;

85. Harper T. J. Medieval interpretations of Murasaki Shikibu's "Defence of the Art of fiction" // Studies in Japanese Culture. Vol. 1. Tokyo, 1973.

86. Janeira A.M. Japanese and Western Literature. A Comparative Study, Tokyo, 1970. '

87. Keene D. Seeds in the heart. 1993.

88. Kitagawa J. M., Religion in Japanese History, Tokyo, 1966;

89. Miner E. Towards a New Conception of Classical Japanese Poetics / Studies in Japanese Culture. Vol. 1, Tokyo, 1973;

90. Morris I. The work of the Shining Prince. Tokyo, 1964; 96,Ono Sokyo. Shinto: The Kami Way, Tokyo, 1993;

91. Papinot E. Historical and Geographical Ditionary of Japan, Rutland -Tokyo, 1979.

92. Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

93. Проблема «двух истин» в школах Санрон и Дзёдзицу // «Цыбиковские чтения -7». Материалы научной конференции. Изд-во БНЦ СО РАН. Улан-Удэ, 1998. С. 159-160. (0,3 п.л.)

94. Представление о школе «сю» в японском буддизме. // Буддизм в Центральной и Восточной Азии. Улан-Удэ, 2000, с. 87-92. (0,4 п.л).

95. Статус буддийского монаха и отношение к монашеству в романе Мурасаки Сикибу «Гэндзи-моногатари» // Вопросы экономики и истории. ИВ РАН. М., 2003, с. 15-25. (0,5 п.л.)

96. К вопросу об авторстве «Гэндзи-моногатари» // Буддизм в контексте истории, идеологии и культуры Центральной и Восточной Азии. Материалы международной научной конференции. Изд-во БНЦ СО РАН. Улан-Удэ, 2003. С. 125-127. (0,5 п.л.)

97. Буддийские истоки творчества Мурасаки Сикибу // «Санжеевские чтения -5». Изд-во

98. БНЦ СО РАН. Улан-Удэ. 2003. Ч. 1, с. 122-126. (0,5 п.л.)8. «Сутра о цветке лотоса чудесной Дхармы» и ее влияние на раннюю японскую литературу эпохи Хэйан (на примере «Гэндзи-моногатари») // Восток (Orient), № 1,2004, с. 126-133. (1,0 п.л.)

99. Концепция кармы в «Повести о Гэндзи» // Япония: путь кисти и меча, № 2, 2004, с. 30-36. (1,0 п.л.)

100. Могли ли монахи из храма Исияма быть авторами «Гэндзи-моногатари»4; // ICANAS XXXVII , Т. III. Материалы Международного Конгресса Востоковедов. Изд- во ИВРАН. Москва. 2004. с. 1091 1092. ( 0,5 п.л.)