Крестьянство Вандеи накануне и в период Французской революции (1789 - 1793 гг. ): исследование социокультурного развития тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.03, кандидат исторических наук Мягкова, Елена Михайловна

• Мягкова, Елена Михайловна
• кандидат исторических наук
• 2001

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Крестьянство Вандеи накануне и в период Французской революции (1789 - 1793 гг. ): исследование социокультурного развития»

Общественный интерес в мире к крестьяноведческой проблематике и ее актуальность обусловлены современным состоянием аграрного сектора экономики во многихнах, в том числе и России. Большую роль (не только теоретическую, но и практическую) здесь играет обсуждение учеными проблем «декрестьянизации», «рекрестьянизации», «посткрестьянизации» [1]. Главное в этом споре: что дало крестьянство индустриальному обществу. Впитало ли это общество в себя нечто существенное, исходившее от крестьянской цивилизации, или же, напротив, оно отвергло ее целиком как архаику, воспользовавшись только ее людскими ресурсами в качествеительного материала?

Согласно классической марксистской схеме исторического процесса, раскрестьянивание трактовалось как неизбежность не только в количественном (сокращение численности), но и в качественном (упразднение типа работающего собственника, его эволюция к крупному капиталистическому фермеру, распоряжающемуся наемным трудом батраков) плане. Однако на современном этапе для большинства «аграрных» стран перспектива развития сельскохозяйственного сектора видится несколько иначе. Дело не только в том, что известен финал «классической аграрной эволюции» в развитых капиталистических странах и процесса коллективизации в бывшем Советском Союзе; не только в том, что сохранение или возрождение крестьянственности осознается как экономическая и социальная необходимость. Главное - раскрестьянивание вступает во все более заметное противоречие с долгосрочными потребностями социально-экономического развития этих стран.

Прежде всего отметим, что «классическая схема» имеет более или менее очевидным историческим основанием судьбу крестьянства в одной стране - Англии. Но сколь ни был важен ее опыт для раскрытия логики капиталогенеза, он не может быть назван исчерпывающим вариантом решения аграрно-крестьянского вопроса. Так, наиболее существенной коррекцией, на наш взгляд, является изменение соотношения «французского» и «английского» вариантов. Вопреки тому, что виделось в середине XIX - начале XX вв., преобладание в аграрной панораме получил не крупный капиталистический фермер, а так называемая семейная ферма. Можно спорить о социальной природе последней, но несомненна преемственность между семейным фермерством и крестьянством. При всей значимости происшедших сдвигов речь, видимо, должна идти не об окончательном раскрестьянивании, а об эволюции крестьянственности или трансформации ее на собственной основе.

Процессы, происходившие во Франции на протяжении XVIII в., больше напоминали именно раскрестьянивание по образцу «классической эволюции»: земельный голод, контрнаступление крупной собственности, ростовщическая кабала и мародерство перекупщиков продукции, а как следствие утрата хозяйственной самостоятельности различными группами крестьянства, пополнение ими армии наемного труда, рост пауперизованных слоев, распространение «отхожих промыслов», наконец, миграция в город. Однако эти процессы были характерны не всей территории страны. В XVI-XVIII вв. здесь продолжало сохраняться и даже стало более отчетливым деление на две главные зоны -северную и южную (условная граница - среднее и нижнее течение Луары): на Юге испольщина усиливала его сходство со средиземноморскими странами, в то время как на Севере развивалось капиталистическое фермерство.

Вместе с тем специфика развития отдельных провинций Франции столь велика, что отличия проявлялись порой не только в различных регионах, но и в небольших, входящих в них областях. Провинция Нижнего Пуату (будущий деп. Вандея) в целом подтверждает отмеченную выше особенность. С точки зрения агропромышленного и социокультурного развития здесь прослеживается четкое противостояние двух основных вандейских регионов: Плэн (Plaine, равнина) и Бокаж (Bocage, лесная местность). Анализ процессов, происходивших в обеих областях накануне и в период Французской революции, дает почти уникальную возможность выяснения причин «отклонения» от «классического» типа развития крестьянского хозяйства, «увидеть» феномен фермеризации (на семейной основе), имевшей не только экономические, но и социокультурные предпосылки уже на этапе зарождения.

Крестьянство - загадочное социальное явление. «Крестьяне сбивают нас с толку, -говорит профессор Калифорнийского университета японист И. Шейнер. - Мы считаем их действия вполне предсказуемыми, но взрывы их протеста и масштабы его оказываются необъяснимыми. Опутанные традициями, привязанные к своей деревне, послушные своим господам, они представляются нам в то же время неуважительными, ни с чем не считающимися. Мы находим их весьма сообразительными в хозяйственных делах, но неспособными понять свои реальные интересы. Связанный, ограниченный, грубый, несознательный - такими словами характеризуется крестьянин. Проницательный, благочестивый, практичный, ориентированный на рынок, здравомыслящий в экономических вопросах - этими словами описывается тот же крестьянин» [2]. Подобные заявления справедливо воспринимаются как симптом выявившейся потребности в углубленном и специализированном изучении крестьянства. «Необъяснимость» его поведения - это неудовлетворенность объяснением последнего на основе господствующих общетеоретических представлений [3].

Объектом настоящего исследования является французское крестьянство провинции Нижнего Пуату, будущего департамента Вандея. Согласно современному видению предметного поля исторической науки как пространства, вбирающего в себя изучение всего, относящегося к проявлению социальности человека и охватывающего разнообразные сферы его практики через призму сознания, предметом диссертационного проекта является своеобразный мыслительный материал, на котором и из которого строились крестьянская культура, крестьянское поведение. При этом деятельность человека в обществе (хозяйственная, политическая, религиозная, творческая, бытовая, семейная) рассматриваются нами под углом зрения присущей крестьянскому социуму картины мира, сформировавшейся к концу XVIII в. из множества разнородных элементов.

Хронологические рамки настоящей работы располагаются во времени «великого слома», «бесшумной революции разума». Безусловно, к началу Революции этот процесс еще явно не завершился: инерционность свойственна духу больше, чем материи. Попытка же насильственной радикальной трансформации «сверху» вызвала неоднозначну реакцию со стороны крестьянского общества и стала одной из главных причин крупномасштабной гражданской войны на Западе Франции.

Доводя свое исследование до 1793 г., то есть до начала ожесточенных военных действий, мы, таким образом, пытаемся дать истолкование происхождению крестьянской контрреволюции, оставляя за «кадром» собственно военно-политическую историю событий. Более того, участие крестьян в военных действиях есть иной, качественно отличный, этап, определяемый другим психологическим настроем. Анализ этой проблемы, следовательно, потребовал бы от нас дополнительного и вполне самостоятельного исследования.

Учитывая, что гражданская война на Западе Франции была локальным событием, мы ограничиваем географические рамки данного исследования провинцией Нижнего Пуату (будущий департамент Вандея) с привлечением ряда факторов, имевших место в соседних провинциях и департаментах для более полного и адекватного анализа указанных событий. Ограничение изучаемой темы временными и территориальными рамками не разрывает целостность исторического процесса, а позволяет рационально соотнести региональные и общефранцузские явления, выделить особенное на фоне общего.

Целью диссертационного исследования является изучение картины мира в ее взаимосвязи с социальным поведением вандейских крестьян. Соответственно, в рамках работы автор предполагает решение следующих задач:

- проанализировать роль общинных традиций в сфере аграрного производства, семейных отношений, социального движения, духовной жизни вандейской деревни;

- проследить изменения жизненных, установок и духовных ценностей крестьянства, исследуя механизм восприятия/отторжения им нововведений;

- определить степень влияния на крестьянство властных структур, раскрывая систему взаимоотношений сельского мира и государства накануне и в период революции;

- осмыслить характер крестьянского протеста в условиях проведения радикальной революционной политики.

Выбор объекта и предмета исследования, специфический характер его целей и задач определили и методологичекую базу работы. Настоящий диссертационный проект строится на проблемно-хронологическом принципе. Исследование социокультурной эволюции опирается на принцип тотальности, целостности. В фокусе его интересов находится человек далекой эпохи, включенный в систему социальных и культурных отношений и изучаемый с возможно большего числа точек наблюдения. Другими словами, речь идет о всестороннем, максимально емком охвате исторической действительности, тщательном анализе каждого из аспектов человеческого бытия и сознания. Учет самых различных факторов, влиявших на жизнь крестьян в обществе, достигается путем применения принципа мультидетерминированности истории.

Ни в одной области исторического знания не возникает с такой же остротой потребность в междисциплинарном подходе, как при анализе внутреннего мира людей прошлого, их ментальности. Рассмотрение культуры, понимаемой не как сумма художественных творений или как автономный духовный процесс, а как специфический способ социального бытия, ставит нас перед трудно разрешимой задачей - ориентироваться в самых разных отраслях знания - от истории философии, религии и теологии до литературоведения и лингвистики, от искусствознания до истории права, техники и экономических отношений. Мы стремились использовать современные исследовательские наработки ряда «смежных» наук, имеющих непосредственное отношение к предмету диссертации.

Наконец, основная трудность крестьяноведческого анализа видится в том, что крестьянин - это как бы подданный нескольких держав. Он подчинен закономерностям общественной системы, что господствует в социальном, экономическом, культурном пространстве его бытия. Но он и «экстерриториален» в этом пространстве. Своего рода крестьянская полисистемность, видимо, исключает возможность единой теории в общепринятом смысле слова, но не отрицает, конечно, системной типологии посредством выявления крестьянской субъектности в историческом процессе созидания крестьянством своего бытия и сознания.

События, именуемые «войной в Вандее», «военной Вандеей», «контрреволюционной Вандеей» или просто «Вандеей» оставили о себе долгую память. Нет ничего удивительного в том, что представители различных школ и течений в историографии вплоть до настоящего времени продолжают обсуждать своих любимых героев, анализировать причины и узловые моменты этого драматического события. Условно весь период изучения проблемы, начатый еще современниками в конце XVIII в., можно разделить на три основных этапа. Уже на первом этапе (до начала XX в.) была сделана попытка осмысления вандейского восстания, не всегда, однако, носившая объективный, научный характер. Авторы первых работ предложили сразу несколько возможных «мотивов» крестьянской контрреволюции.

Одно из важных мест среди них занимает концепция своеобразного географического детерминизма, возникшая в XIX в. под влиянием модной тогда «теории климатов». Главным аргументом историков является очевидное различие между землями Бокажей, восставших за честь короля, и землями юга Нижнего Пуату («равнинными»), оставшимися верными Республике. Эта оппозиция в последующие годы только усилилась, отчетливо проявляясь вновь и вновь при каждой избирательной кампании. Существовало, таким образом, с одной стороны, население Бокажей, упорно стремящееся к прошлому, с другой - население равнин, открытое революционным нововведениям [4]. Политики и офицеры, столкнувшиеся с упорным и продолжительным сопротивлением вандейских крестьян, находили оправдание своим неудачам в «военно-географических» преимуществах зоны бокажей с ее кустарниками и ямами, составляющими нечто вроде сильных укреплений, созданных самой природой. Природный изоляционизм, порождавший невежество, умноженный тактическими выгодами региона, и способствовал превращению сугубо локального выступления в крупномасштабную гражданскую войну.

Действительно, особенности ландшафта стали одной из причин затягивания военных действий, однако это ни в коей мере не объясняет их природы. Если леса в самом деле являются первым «условием» для восстания, то нет никакого сомнения, что шуаны должны были «появиться» прежде всего на восточных и южных границах Бос и еще более - на юго-востоке Парижского бассейна (зоне наибольшего сосредоточения лесных массивов Франции), то есть там, где их никогда не было [5].

Тезис о крестьянском роялизме в качестве очередной гипотезы вандейского восстания обычно сводится к следующему: крестьяне были придавлены новым режимом, шокированы отменой королевской власти и казнью самого короля. Это утверждение высказывалось в

XIX- начале XX в. исключительно авторами консервативной ориентации, приверженцами сословной монархии и системы ее привилегий [6]. Версия о «хорошем народе», восставшем от возмущения кровавыми событиями, желавшем отмщения и восстановления Старого порядка, явно не согласуется с фактами: за бегством короля в Варенн и его казнью не последовало никаких вспышек недовольства со стороны вандейских крестьян.

Тезис «консерваторов» о «возвышенных» мотивах мятежных крестьян вызвал возражения той части исследователей, которые, желая его опровергнуть, выдвинули в качестве реальной причины восстания сопротивление военному набору. По их убеждению, нежелание крестьян идти в армию есть отказ служить «злой Республике», доказательство их сильной привязанности к земле, ярко выраженного духа партикуляризма [7].

Различные варианты «религиозной» интерпретации вандейского феномена являются наиболее распространенными, но вместе с тем несут противоположную смысловую нагрузку у клерикальных и антиклерикальных авторов. Если первые говорят о восстании как о «стихийной» защите крестьянами «неправильной» (то есть ошибочной с точки зрения теологических принципов) религии [8], то их оппоненты, также указывая на силу религиозных чувств прихожан, подчеркивают ее слепость и бессмысленность [9]. Однако большинство историков XIX в. были заняты поисками «главных подстрекателей» мятежа, на роль которых, как правило, выдвигались дворяне и священники. Но у сеньоров и кюре были слишком различные мотивы действия и играли они явно неодинаковую роль в жизни сельского социума.

Особо следует сказать, что тезис о первенствующей роли дворян довольно часто использовался авторами, исследовавшими положение дел в Мэн и Анжу [10]. Так, архивист департамента Мэн-и-Луара Селестин Пор скрупулезно анализирует истоки вандейского мятежа. «У меня было небезосновательное предположение, - говорит он во введении своего двухтомного исследования, - что военное движение было спровоцировано духовенством. Я закончил свой труд с противоположным убеждением» [11]. Автор считает, что восстание не являлось следствием ни агитации неприсягнувших кюре, ни военного набора, но полностью результатом деятельности дворян. Влияние священников, которое Пор вовсе не отрицает, имело лишь второстепенное значение, призванное установить необходимый психологический климат.

В современной историографии тезис о «дворянском заговоре» почти не имеет сторонников [12]. В самом деле, если допустить его обоснованность, необходимо будет вместе с тем объяснить, почему не возникало серьезных беспорядков и в других департаментах Франции. Предположение, что вандейские аристократы были «хорошими» и «щедрыми» в противовес «жестоким» и «жадным» соседям, не может восприниматься всерьез. Более того, дворяне практически отсутствовали, по верному утверждению С. Пора, в области Мож, очаге восстания, так же как и в области Мэн, согласно данным П. Буа [13].

Наиболее «влиятельная» историографическая концепция вандейского мятежа связана с трактовкой роли неприсягнувших священников. Нет никакого сомнения в том, что волнения, вызванные декретом о гражданском переустройстве церкви, могли послужить причиной широкого и продолжительного крестьянского движения. Для этого однако необходимо доказать, что неприсягнувшие священники последовательно и целенаправленно использовали подобное состояние умов в своих собственных целях. Этот весьма важный нюанс не всегда принимался во внимание исследователями [14]. Только более поздние авторы сделали попытку более «взвешенного» подхода. По их убеждению, намерения отказавшихся от присяги кюре были далеки от мысли об организации восстания [15].

Наиболее основательная «религиозная» концепция была выдвинута французским историком Леоном Дюбреилем в его обширном и весьма документированном труде [16], где он пытается разрешить поистине фундаментальную проблему: почему обширное крестьянское движение развернулось именно на Западе Франции? Пытаясь ответить на этот вопрос, автор поднимает целый ряд «смежных» проблем: почему влияние низшего духовенства здесь было особенно сильным; почему, оказав сопротивление революции, оно смогло увлечь за собой массы покорных прихожан? Влияние низшего духовнества, считает Дюреиль, зависело от двух условий. Во-первых, религиозное усердие крестьян «подпитывалось» их нищетой и страданиями: «Живя между заботами настоящей жизни и надеждами будущей, они сформировали в себе душу в высшей степени религиозную, ибо они страдали от скорбного существования, не видя конца своим мучениям» [17]. Во-вторых, сказывалось влияние аббатов, «кишаших на Западе». Автор не приписывает им конкретных действий в восстании, но полагает, что их численность есть свидетельство глубокого проникновения религиозности в деревенский быт.

Дюбреиль выделяет как второстепенные (отмена десятины, конфискация церковных имуществ), так и главные (отказ признать католическую веру государственной религией, провозглашение веротерпимости) мотивы оппозиционного поведения низшего духовенства. Однако подобные настоения были общими для неприсягнувших кюре всей Франции. Отличие вандейских священносдлужителей, уточняет Дюбреиль, заключалось в том, что «их простота была более отчетлива» и что «в области доктрины они провозглашали лишь покорность вышестоящим» [18]. Таким образом, концепция выглядит весьма стройной. Тем не менее в ней есть ряд уязвимых мест.

Утверждение о зависимости религиозного рвения от нищенского уровня жизни большинства населения с фактической стороны недостаточно аргументированно.

Несомненно, во Франции существовали департаменты, уровень жизни в которых был невысоким, однако религиозность их населения оказалась далека от того, чтобы стать необходимым и легким инструментом для духовенства, преследующего собственные цели. Более того, шуанерия находила поддержку именно в тех районах, где население было зажиточным и, напротив, отвергалась там, где оно было беднее. Что же касается утверждения о роли аббатов, то оно совсем не выдерживает критики. Относительная численность этих служителей культа по различным департаментам и коммунам никак не соотносится с очагами вандейского мятежа, а большинство монашеских орденов к концу XVIII в. находились в полном упадке [19]. Наконец, тезис о "простоте" низшего духовенства не согласуется с собственным утверждением Дюбреиля о том, что большинство кюре на Западе Франции с симпатией отнеслись к начавшейся революции.

Итак, это огромное расследование и поиск лиц или событий, ответственных за произошедшее, оказалось не в силах справиться с большим количеством противоречий. «Тот факт, - говорит, например, П. Буа, - что историки одного идеологического настроя, бесконечно осуждая восстание, не могут согласиться между собой о глубинных причинах столь обширного и продолжительного движения, доказывает лишь ложность избранного ими пути. Создается впечатление, что, наряду с тезисом о тактических преимущствах бокажа, дворяне и кюре являлись лишь вспомогательным фактором. но чего? Повсюду и в других департаментах присутствовали как неприсягнувшие, так и дворяне; и если там ничего не произошло, это означает, что их обстоятельствам недоставало самой сути» [20].

Подводя итог первого этапа изучения вандейских войн, можно заметить, что исследование этого вопроса во французской историографии долгое время было подчинено политической конъюнктуре: оно являлось своеобразной ставкой в конфликте роялистов и республиканцев, а позднее - «правых» и «левых». Несомненно, сложившаяся на протяжении столетия историографическая традиция имела по премуществу республиканский окрас. Для либерального историка А.Олара вандейское восстание было спонтанным выступлением крестьян, сильно привязанных к своим священникам, недовольных декретом о гражданском переустройстве церкви. Когда же движение усилилось и стало подавать надежды на успех, роялисты попытались придать ему монархический характер. «Вандея, оставаясь клерикальной, становится тогда роялистической» [21].

Второй этап в историографии темы охватывает 1900-1960-е года. Широкое распространение социалистических идей в начале XX в. способствовало формированию мощного радикально-демократического, а впоследствии и марксистского течения в исторической науке, представленного именами Ж. Жореса, А. Матьеза, Ж. Лефевра, А. Собуля, К. Мазорика и М. Вовеля [22]. Для них было очевидно, что восстание имело откровенно реакционный характер: клерикально-роялистское движение, спровоцированное аморфным альянсом дворян и духовенства, агитация которых окончательно сбивала с толку невежественных крестьян. Предпринимались попытки найти универсальное объяснение гражданской войне в абсолютном обнищании населения.

Социальные условия Вандеи, - говорит и Ж. Жорес, - сделали ее очагом контрреволюции. Темное и невежественное крестьянство Вандеи не оценило благ, принесенных революцией. но зато болезненно ощущало бремя, которое она возлагала на его плечи» [23]. А. Матьез выводит причины «клерикального и роялистского воссания» исключительно из экономических и социальных условий. «Политические и религиозные соображения привходили потом как следствие указанных причин» [24]. А. Собуль подчеркивает, что восстание в Вандее было «наиболее опасным проявлением встреченного революцией сопротивления и недовольства крестьянских масс. Нищета, в сетях которой они бились, заставила их отозваться на призыв реакции восстать против городских буржуа. Неприсягнувшие священники, весьма многочисленные, использовали религиозные чувства крестьян, подстрекая их против революции. Роялистская партия тоже подняла голову, как только война охватила многие страны» [25].

Таким образом, взгляд на Французскую революцию «снизу» и «слева» означал акцент на социально-экономическую проблематику. От событий политических, военных и дипломатических, от того, что лежало на поверхности историографических процессов, ученые в поисках их сути обращались к глубинным течениям их жизни, к экономической и социальной эволюции. Среди работ стали преобладать написанные на локальном и региональном материале, но охватывающие очень широкий спектр вопросов. Это «классическое» видение революции стимулировало и более детальное исследование причин контрреволюционных движений.

По проблематике Вандеи и шуанерии в этот период наиболее значительный след в науке оставил капитальный и блистательный труд французского историка Поля Буа [26], появившийся в 1960 г. Он основан на огромной и разнородной документальной базе и представляет собой исследование двух, отделенных друг от друга вековым промежутком, временных срезов. В отличие от многих работ той поры исследование Буа отличается цельностью, в нем все взаимосвязано, подчинено главной задаче: показать истоки и причины глубоко различного политического поведения крестьян на западе и востоке департамента Сарты. Автор не только ответил на вопрос, почему деревенские жители западной части традиционно голосуют за «правых», а восточной - за «левых», но и создал оригинальную, хорошо аргументированную концепцию, объясняющую причины контрреволюционных мятежей.

Согласно Буа, фундаментальной проблемой любого исследователя, занимающегося подобным вопросом, является: почему эти мятежи вспыхнули преимущественно на Западе? Почему некоторые регионы Запада не приняли в них участия? «Ни одна из работ не будет иметь научной ценности, если она не ответит на этот двойной вопрос» [27].

В западных районах Сарты сельское население было по имущественному положению гомогенным: в основном крестьяне, скопившие некоторые сбережения и стремившиеся прикупить немного земли. Но осуществить эти надежды мешала городская буржуазия, владевшая еще до революции 51,5% всех земель департамента, тогда как крестьянство имело лишь 12,5%. К 1793 г. ненависть к буржуазии, купившей большую часть национальных имуществ на западе и переложившей на плечи селян, выступавших в большинстве своем в качестве арендаторов, тяжесть основных налогов, только возросла. Эта ненависть перерастала у крестьян в глубокую враждебность и к революции, поддерживавшей их врага. Неприятие революции, а также связанное с географическими условиями изолированное существование способствовали равнодушию к общественным вопросам, «замыканию» на местных проблемах [28].

Иные настроения господствовали у деревенских жителей восточных районов департамента, что, по Буа, однако, не противоречит вышеприведенному тезису, а только подтверждает его. «Бесплодные пески» востока не привлекали богатых горожан, и поэтому в этих местах не возникла острая конкуренция из-за земли. Здесь большое воздействие на политический климат оказывали сельские ткачи, находившиеся в тесном контакте с предоставлявшей кредиты и скупавшей готовую продукцию городской буржуазией и вместе с ней боровшиеся против курса королевской администрации, чиновничьей помехи свободе промышленной и торговой деятельности. Поэтому, как замечает автор, «ткачи кажутся нам населением, способным благосклонно принять великое революционное изменение». При их посредстве «новое влияние проникает в деревни - влияние городов» [29].

Таким образом, заключает Буа, восстание на Западе необъяснимо, если пытаться свести его происхождение лишь к влиянию дворян и священников, оно необъяснимо по своему характеру и геграфическому положению в единственном и обширном регионе Франции. Напротив, все становится логичным и согласованным при попытке допустить, что специфические условия жизни в землях бокажа создали своеобразный коллективный менталитет или даже своеобразный тип общества, социального класса, обладающего единым сознанием и выражавшимся в оппозиции городам. Отсюда - совершенно понятно, почему некоторые регионы Запада, несмотря на присутствие дворян и неприсягнувших кюре, а также вопреки своей религиозности, не приняли участия в мятеже. Это были те самые коммуны, социальная структура которых формировала иной тип менталитета, более открытый влиянию городов; эти земли не отвергли проникновение революционного духа, шедшего извне.

Общим правилом в землях бокажа является фундаментальный антагонизм селяне-горожане» [30]. Его социальная природа подразумевает, что он оформился еще задолго до революции. Он мог бы продолжаться бесконечно, если бы с началом 1789 г. новые события, гораздо более могущественные, не ускорили оформления и ожесточения разрозненных противоречий, воспаляя ненависть и толкая население к гражданской войне. Таким образом, «помимо глубинных и долговременных причин, носивших социальный характер, имелись также ситуативные, порожденные Революцией» [31].

В 1964 г. вышло непосредственно посвященное Вандее и выполненное в том же ключе исследование французского историка Марселя Фоше [32]. Автор изучил архивные материалы четырех охваченных движением департаментов: Дё Севр. Вандеи, Мэна-и-Луары, Нижней Луары. Он полагает, что восстание было вызвано прежде всего крайне тяжелым материальным положением населения. А в этом, в свою очередь, «повинны» плохие пути сообщения, неблагоприятно сказывавшиеся на обеспеченности продовольствием, которая была в два раза ниже, чем в близлежащих районах, в годы раволюции контролируемых «патриотами», и невыносимые государственные налоги, отбиравшие у крестьян 41,4% их доходов. Пауперизм здесь существенно перекрывал средние общенациональные показатели. Если в масштабах страны нищим был один из 8-9, то в департаменте Вандея - один из 7-8, в Мэн-и-Луаре каждый шестой-седьмой, в некоторых мятежных дистриктах и вовсе каждый пятый [33].

1789 год население упомянутых районов встретило с надеждой избавления от тягот. Но этого не произошло. Новые налоги оказались больше прежних, а главное были распределены очень неравномерно, к выгоде некоторых городов и в ущерб ряду сельских мест. Ухудшились условия аренды земли. Беднота имела малый доступ к национальным имуществам. Если до революции, как отмечает Фоше, «социально слабые», коих было очень много в вандее, могли рассчитывать на некоторую помощь со стороны местных кюре, занимавшихся благотворительностью, и дворян, благодаря чему ситуация не доходила до взрыва, то теперь они были предоставлены только самим себе в условиях, порождавших отчаяние и приближавших восстание [34].

Подчеркивая, что «экономические факторы - наиболее могущественные, наиболее непреодолимые», автор фиксирует и другие моменты, осложнившие положение: реорганизацию церковных приходов, призыв в армию. Первоначальным успехам мятежников способствовали условия местности и ограниченная численность воинского контингента республиканцев. В заключении историк сравнивает масштабы восстаний в

Вандее и Бретани. Он считает, что размах вандейского движения не может быть объяснен религиозным фактором, ибо церквей в Бретани было не меньше, а неприсягнувших священников больше, чем в Вандее. Основную причину различий Фоше усматривает опять-таки в большей бедности населения и в менее развитой экономике.

Первой специальной монографией англоязычных исследователей по Вандее была книга американского историка Чарльза Тилли [35], использовавшего в своем анализе прежде всего социологический инструментарий. Главной задачей автора было «поместить Вандею в социологическую перспективу» [36]. В связи с этим он отказывается от уже сложившейся традиции, в соответствии с которой 9/10 повествования отводилось на военную историю. «Книга очень мало рассказывает о том, что случилось после начала контрреволюции. Напротив, она фиксирует внимание на природе общества на Западе в XVIII в. и локальных событиях от начала революции в 1789 г. до возникновения контрреволюции в 1793» [37]. При этом автор преследовал троякую цель: выяснить последствия модернизации в аграрных районах, источники сопротивления новому порядку, происхождение самого восстания. Из общего массива современных ему социологических знаний автор выделяет и два основных направления, по которым только и можно осмыслить Вандею: социальные изменения, сопровождавшиеся ростом городов, то есть процесс урбанизации, и организация сельских «коммун» (сообществ).

Тилли сознательно противопоставляет понятие «урбанизации», как общего процесса общественных изменений, понятию «индустриализации», ибо это последнее является не совсем удачным для рассматриваемого периода времени. При этом он однако заявляет, это есть в сущности лишь попытка переосмысления многих тем, которые известны читателю под названием «индустриализации», «модернизации», «централизации», «рационализации» и «становления национальных государств» [38].

Таким образом, общий процесс урбанизации позволяет понять взаимосвязь между основными чертами социальной организации общества в западной Франции и природой его вызова революции, но вместе с тем оставляет в стороне вопрос о том, в какой мере безличный процесс социальных изменений воздействовал на индивида. Именно на это и направлен второй блок исследования, касающийся организации сельских сообществ. Но безусловно доминирующим фактором остается все же первый, ибо именно урбанизация, по мнению автора, вызывает изменения в социальном устройстве общества. Большинство важнейших изменений в период революции (централизация политической власти, рост влияния буржуазии, перераспределение собственности) были лишь «ускоренным» продолжением общего процесса «урбанизации». Соответственно, в тех областях, где уже существовала необходимость подобного «ускорения» - то есть в тех областях, где были сильны последствия урбанизации - революционный процесс протекал гладко, но там, где подобная необходимость отсутствовала - революционное действо встречало упорное сопротивление [39].

В итоге, общий вывод Тилли о природе вандейского мятежа очень краток: «Сегменты западнофранцузского общества, поддерживавшие революцию, были сегментами, сильно охваченными процессом урбанизации; секторы, сопротивлявшиеся ей, были лишь слегка им затронуты». При этом наиболее сложные конфликты происходили в районах соприкосновения «городской» и «деревенской» среды, то есть, если говорить более конкретно, «борьба города и деревни была сутью всей контрреволюции» [40].

Выводы П. Буа и М. Фоше, как верно отметил современный российский исследователь С.Ф. Блуменау, «свидетельствуют о различии в социальном составе восставших: в одном районе его базу составляли крепкие зажиточные крестьяне, а в другом -беднота. Не требуются ли в этой связи дополнительные исследовательские усилия, работы сравнительного и обобщающего плана?» [41]. Вместе с тем, капитальные труды Буа, Фоше и появившаяся одновременно с ними книга американского историка Тилли, несомненно, знаменовали собой большой шаг вперед в исследовании феномена контрреволюционных восстаний на западе Франции. В течение последующих двадцати лет предложенное ими видение Вандеи и шуанерии было господствующим.

Во второй половине 60-х годов в рамках школы «Анналов» наметились контуры нового видения Французской революции, означавшего одновременно начало третьего этапа в историографии нашей темы. Его приверженцы были неудовлетворены той картиной «глобальной истории», где внимание концетрировалось на медленной эволюции, вековых постепенных изменениях и почти не было места для краткосрочных «событий».Вписать такое грандиозное событие, как Французская революция, в длительную историческую перспективу - эту задачу поставил перед собой ряд сравнительно молодых историков. Важнейшим побудительным мотивом для них явилось осознание необходимости переосмысления истории революции в связи с множеством новых научных данных. Следует заметить, что еще раньше это поняли англоязычные ученые, менее скованные парадигмами классической историографии.

Осмыслению специфически крестьянского поведения в революционных событиях стимулировалось ощущением острой потребности в пересмотре методологических и теоретических подходов, оставлявших маргинальное место «неудобного класса» огромному большинству людей из сменявших друг друга человеческих поколений. Эта потребность привела к возникновению в середине 60-х гг. междисциплинарного исследовательского комплекса, который получил красноречивое название «крестьянских исследований» (peasant studies). Это возрождение интереса на Западе к, казалось бы, бесследно исчезнувшей здесь социальной общности, было вызвано не только сугубо научными, но и современными социально-политическими обстоятельствами («ново-левые» движения против технократического истеблишмента, жажда возрождения извечных нравственных ценностей, экологическая тревога, процесс деколонизации, сопровождавшийся выдвижением на авансцену всемирной истории «крестьянских народов»). Таким образом, понимание крестьянства как исторического субъекта становилось видом политической программы для различных идейных течений; гораздо труднее оказалось, однако, подвести под нее научно-теоретическое обоснование. Своеобразным ответом на многообразность крестьянской субъектности сделалась быстро прогрессировавшая фрагментация «крестьянских исследований». В этот период времени определились сразу четыре основных направления в зависимости от того, какой вид жизнедеятельности брался во главу утла; «от крестьянской экономики» (Р. Редфилд, Дж. Скотт), «от крестьянского общества» (Т. Шанин), «от крестьянской культуры» (Р. Редфилд, К. Добровольский), «от крестьянства-класса» (Э. Вольф, Б. Мур) [42].

В результате меньше стало претендующих на глобализм, тяжеловесных, обремененных деталями трудов, а на первый план вышли более цельные работы, с очерченным кругом тесно и взаимоувязанных вопросов. Исчезла и присущая прежней историографии одномерность, заземленносгь в буквальном смысле слова, когда в центре внимания находились, в основном, аграрные отношения, продовольственные трудности, народные движения.

Именно этой новой проблематике и посвящены статьи и монографии двух канадских историков Тимоти Jle Гоффа и Дональда Сазерленда о крестьянском обществе Запада Франции [43]. Главная тема обоих авторов - конфликт между социальными слоями, группами, выигравшими от революции и испытавшими глубокое разочарование. В землях, сильно приверженных католицизму, верующие по иронии судьбы оказались в рядах «проигравших». Но еще большее значение для роста недовольства имела проблема землепользования. Jle Гофф и Сазерленд показывают, что настоящие сторонники нового режима вербовались в регионах с высоким процентом мелкой земельной собственности. Напротив, в Бретани и Пуату, районах по преимуществу арендаторских, процесс перераспределения национальных благ принес мало выгод сельскому населению. Отсюда -разительный контраст с Перигором или Юго-западом, отличавшимися своими эгалитаристскими устремлениями и враждебностью к классической сеньориальной системе, а также Юго-востоком, окутанным густой сетью народных обществ. Отсюда, - согласно выводам английских историков К. Лукаса и П. Джонса, - различие и в характере террора и его размерах между соседними и с виду похожими департаментами [44].

Исследования последних лет по проблематике революционного насилия доказывают, что Вандея не была уникальным феноменом. Подобные движения возникали практически повсюду на Юге (в Провансе, долине Роны. Лангедоке) и Юго-западе [45]. Но в какой мере все эти события заслуживают название контрреволюционного насилия? В большинстве французских регионов вражда между семьями, коммунами и кланами являлась повседневным фактором локальной жизни, постоянным аспектом взаимоотношений между отдельными индивидами и целыми сообществами. Чувство неприязни и ненависти присутствовало здесь и при Старом порядке, готовое актуализироваться с началом революционного процесса.

Новое административное деление Франции было яростно оспорено как городами, так и сельской метностыо. Противоречия между католиками и протестантами в департаменте Гар мгновенно обострились [46]. В Авиньоне и герцогстве Венессен, как утверждает английский историк Джонатан Скиннер, насилие и террор были в гораздо меньшей степени порождением революционной идеологии, чем многовекового разделения между деревнями и внутри них [47]. Даже в больших городах, подобных Лиону и Марселю, «красный» и «белый» террор брали свое начало из политических и личных амбиций его участников. Само федералистское движение можно определить как одну из многочисленных форм провинциального сопротивления [48]. Таким образом, одна из наиболее значимых заслуг английской историографии - разработка темы революционного насилия и определение сущностных характеристик, отличающих одну его форму от другой.

При этом насилие не обязательно носит контрреволюционный характер. В большинстве своем оно было направлено против конкретных носителей власти, правительственных комиссаров, администраторов дистрикта или муниципалитета и полностью исключало идеологическое начало. Деревни и села не были оплотом ни дворян, ни кюре. Легислативная революция, вышедшая из недр Парижа, пыталась распространить свои идеи и законы, а также тотальную унификацию на местные сообщества, которые не были к этому приучены во времена Старого порядка.

Вместе с тем во всех регионах мы встречаем яростное патриотическое меньшинство, - якобинцев, патриотов и т.д. (термин изменяется в зависимости от места и времени) -желающее воплотить в жизнь свои идеи и свою власть над согражданами. В этих условиях — мартовский военный набор в Вандее 1793 г., например, - был частично отказом от насильственного чужеродного управления, защитой определенной локальной автономии

49]. Все эти факторы побудили Колииа Лукаса применить к ним термин "антиреволюции" с целью разграничить менталитет протеста и идеологию контрреволюции как таковой [50].

Одновременно во французской историографии под непосредственным влиянием историков «третьего поколения» школы Анналов, выступавших за изучение того, что М. Блок называл «способами мыслить и чувствовать», в широкий научный оборот вошли названия истории ментальностей и - под воздействием британской культурантропологии и структурной антропологии К. Леви-Стросса - исторической антропологии. Внимание ученых этого направления было сосредоточено на изучении двух важнейших феноменов: «народной культуры» и «народной религиозности». В результате период 80-х - начало 90-х гг. характеризуются резко возросшим интересом к религиозно-церковным аспектам истории Французской революции.

Исследовательская и иная литература о религии и церкви революционной эпохи значительно повлияла как на общую трактовку революции, так и на характеристику значимых отдельных вопросов. Полученные выводы особенно сказались на истолковании мятежей против республики на западе Франции. Если в 60-70-х гг. их выводили из столкновений материальных интересов, из противоречий на социально-культурной почве (между городом и деревней), то теперь связывают по большей части с неприятием религиозной политики революции. При этом речь идет не столько о неудовольстве самих служителей культа, поднявших народ, как полагали в свое время и авторы-клерикалыы, и республиканская историография, а о спонтанном восстании широких кругов населения, прежде всего, сельского, задетого в религиозных чувствах и испытывавшего затруднение даже в отправлении обрядов [51].

Существенный вклад в разработку данной проблематики, как и в исследование революции вообще, внесли англоязычные авторы. Крупным знатоком религиозного вопроса является, например, американский ученый Тимоти Тэкетт. Его труд «Религия и религиозная культура во Франции XVIII в. Присяга 1791 г.» вышел в 1986 г. сразу на двух языках [52] и основан на столь репрезентативном источнике, как анкета Центрального комитета Учредительного собрания, в которой содержится материал на 51 тыс. человек. Он оказался сразу в центре дискуссий французских ученых. Исследователь приходит к выводу о поддержке гражданского устройства церкви 52-55% приходских священников, тогда как традиционно этот процент считался намного выше. Прежде всего Тэкетт стремится выяснить, какие факторы воздействовали на присягу. Американский ученый не приемлет мнения о том, что она - своеобразный референдум среди населения об его отношении к религиозной политике государства, поскольку на священников оказывалось давление местных жителей. По Тэкетту, для понимания «национальной географии присяги», вопреки представлениям ряда французских ученых, не имеет значения изучение антисеньориальных выступлений 1790 г., антиналоговых движений или противоречий между городом и деревней. Более плодотворной может быть гипотеза о том, что и в поведении неприсягнувших проявилось сопротивление периферии королевства курсу жесткой централизации и что существует корреляция между сохранением местных особенностей языка, прежде всего, письменного и отказом от присяги.

Новые данные заставили ученых вновь задуматься над причинами крестьянских контрреволюционных мятежей на Западе Франции. В двух монографиях крупного знатока вопроса французского историка К. Птифрера, базирующихся на материалах его докторской диссертации «Белые и синие Анжу» [53], еще сосуществуют старая версия о Вандее, как о восстании нищеты и новая, учитывающая огромное место религиозного фактора в этой исторической драме. Историком привлечены первоклассные архивные документы: прошения о пенсии на имя властей в эпоху Реставрации от бывших вандейцев и их родственников, позволяющие судить о месте рождения, возрасте, грамотности, профессиональных занятиях, социльной принадлежности, материальном достатке их авторов. Обнаруженный ученым другой источник - контрольные регистры батальонов волонтеров - предоставляет ему аналогичные сведения уже о «патриотах» и дает возможность провести интересный сравнительный анализ.

Сопоставляя материальное положение вандейцев и «синих», то есть патриотического меньшинства, автор отмечает, что размеры среднего состояния последних были почти в 10 раз больше. Он приходит к мысли, что основным противоречием, вызвавшим в Вандее контрреволюцию, был конфликт между «бедными» и «богатыми». Более того Птифрер заявляет о «классовой вражде», «подлинном классовом чувстве», осознании классового антагонизма вандейцами. Однако последние соображения документально никак не подтверждаются.

Историк затрагивает и волнующий науку вопрос о взаимоотношениях города и деревни, их влиянии на события в Вандее. Отмечая «антигородскую» стратегию восставших, он, однако, напоминает, что в их рядах были не только крестьяне (63%), но и городские жители, в частности, ткачи Шоле. Это была, как подчеркивает автор, борьба «не все равно с какими горожанами, а с могущественными, богатыми, выгадавшими от революции» [54].

Интересны и его размышления о месте религиозного фактора в волнениях на западе Франции. Ученый пишет, что в своеобразных социально-географических условиях жизни в восставших районах, где люди весьма изолированы друг от друга и от внешнего мира, «церковь была единственным центром притяжения». Местный кюре пользовался, поэтому огромным влиянием у крестьян. Но из этого не вытекает харктерный для «старой» республиканской историографии вывод, что неприсягнувшие священники - «подстрекатели вандейского мятежа». Птифрер отмечает, что, наоборот, прихожане оказывали воздейтсвие на некоторых колеблющихся священников с тем, чтобы они не присягали государству. По его мнению, религиозная одержимость сыграла решающую роль в сплочении разнородных социальных элементов, участвовавших в вандейском движении [55].

Тема Вандеи и шуанерии занимала много места на проходившем в 1985 г. в Ренне (Бретань) коллоквиуме «Сопротивление революции» [56]. О причинах контрреволюционных движений на западе говорил один из организаторов коллоквиума Роже Дюпюи [57]. Он связывает мятежи против республики с влиянием традиционных религиозных представлений и ортодоксальной церкви на крестьян, отвергших священников-«чужаков», прибывших заменить местных неприсягнувших, и с широко распространенным пауперизмом, когда 30% населения прихода было не в состоянии платить налоги, а еще 20-30% еле сводило концы с концами, не в последнюю очередь благодаря благотворительности церкви, сеньоров, королевской администрации, которой, однако, с революцией пришел конец. Среди общественных условий, что, по его мнению, неблагоприятны для нововведений -безразлично, проводимых ли в ходе революции или путем реформ - ученый называет и низкий уровень (меньше 12%) урбанизации. Таким образом, он стремится объяснить бретонское и вандейское восстания действием нескольких факторов. Вместе с тем примечательно высказанное в итоговом выступлении Дюпюи суждение: «Церковь, вопреки тому, что предполагает П. Буа, играла решающую роль в генезисе недовольства» [58].

Обобщая результаты проведенного анализа, можно прийти к выводу, что 80-е годы знаменовались всплеском интереса к религиозной проблематике. При этом усилия последователей сконцентрировались не столько вокруг самого института церкви и происходивших внутри него изменений, сколько на постижении позиции верующих, то есть широких слоев населения, глубины их религиозных убеждений, реакции на нововведения, предложенные революционным государством. Развернутые, таким образом, вопросы религиозной истории становятся органичным и важнейшим элементом истории умонастроений. Вера была стержнем мировоззрения французов. Отсюда - чрезвычайное значение, которое приобретает анализ метаморфоз религиозного видения мира и его столкновение с новым, рационалистическим. К сожалению, на разрешение такой фундаментальной проблемы религиозная история выходила пока слабо. Не было предложено и целостной концепции крестьянского движения в годы Революции, учитывающей все новейшие достижения крестьяноведческих работ. Таким образом, социокультурный аспект происхождения вандейских мятежей остается до сих пор открытым вопросом в исторической науке.

К середине 80-х годов в преддверии 200-летия Французской революции активизировалось консервативное крыло в ее историографии. Его представители стремятся к тотальному «развенчанию» революции, рассматриваемой, в основном, сквозь призму крайностей, жестокости, террора. Тема Вандеи и шуанерии их особенно привлекает, поскольку речь идет о беспощадной войне, сопровождавшейся огромными жертвами и среди мирного населения, репрессиями. Касаясь причин восстаний на западе, историки-консерваторы выдвигают на передний план церковно-религиозные моменты. Тон в изучении рассматриваемых проблем задает один из влиятельнейших ученых, преподаватель Сорбонны, член Института социальных исследований, Пьер Шоню, характеризующий политику Республики в Вандее как «франко-французский геноцид» [59]. Само движение в Вандее он считает «самой жестокой из религиозных войн»[60].

В числе последователей этого течения можно назвать и других французских историков [61], первенство среди которых, бесспорно, принадлежит Алэну Жерару, руководителю «Вандейского центра исторических исследований» (Ла Рош-сюр-Йон) [62]. Перу этого историка принадлежит 3 крупных монографии, посвященных вандейской проблеме и составляющих своеобразную «поступенную» попытку анализа генезиса недовольства в одном из департаментов Западной Франции. Отчетливо консервативная ориентация автора бросается в глаза: выполненная в полемической манере его последняя работа (1999) полностью посвящена проблемам Террора, имевшим, с его точки зрения, универсальный характер, одинаковые механизмы действия и специфические особенности во всех странах мира. Более всего автору импонирует аналогия с гражданской войной в России, не случайно поэтому предисловие к книге написано французским историком А. Безансоном, занимающимся вопросами коллективизации и индустриализации в бывшем СССР [63]. Таким образом, вандейская историография, занимавшаяся ранее проблемами происхождения мятежей, теперь сосредоточена на вопросах террора, репрессий и ужасов войны. Эта традиция носит весьма полемический характер, и если в конце 80-х - начале 90-х годов это было, по меткому выражению К. Птифрера, соеобразное «сражение "местных эрудитов" с "университетами"» [64], то в настоящий момент споры о природе революционного насилия породили глубокий раскол среди самих вандейских краеведов.

Попытки точного подсчета «жертв революции» способствовали возникновению оживленной дискуссии по поводу термина, которым можно было бы обозначить действия Республики в Вандее: «геноцид», «истребление», «тактика выжженной земли» и т.д. [65]. Эти дебаты, конечно, не лишены научного смысла, но искать обобщающее «имя» для жестоких убийств в гражданской войне нам кажется, вслед за К. Птифрером, довольно второстепенной задачей в поисках исторической истины, ведь «манера именования вещей ничего не меняет в их смысле и происхождении. К чему же тогда сражения по вопросу о словоупотреблении?» {66] Однако эта рационалистическая, на наш взгляд, позиция никоим образом не повлияла на настрой вандейских историков. Большинство авторов продолжают еще «биться» между собой на страницах газет, научных трудов, за кафедрами коллоквиумов и лекционных аудиторий.

Показательными в этом отношении стали три международных конференции, организованные Вандейским центром исторических исследований (1993, 1996, 1999) [67]. Руководимые П. Шоню и А. Жераром, они имеют тенденцию к продолжению темы террора, ставя вопрос о его происхождении и механизмах. Так, например, профессор Лилльского университета, Ж. де Вигери [68], выводит его из самой философии Просвещения, относившейся с нетерпимостью ко всякого рода фанатизму. В работах Вольтера и Руссо народы (называемые расами) низшего уровня развития (числу которых причислялись и французские крестьяне) противопоставлялсь просвещенной Европе. Справедливым наказанием для тех из них, кто осмелится конфронтировать и тем более открыто воевать с разумным мироустройством, объявлялась смерть. Таким образом, замечает де Вигери, -«террор предшествовал террору» [69].

Помимо указанных вопросов, была сделана примечательная попытка вписать вандейские события в теорию и практику мирового «терроризма». В связи с этм значительная часть статей, таких как: Вандея - Ирландия 1649, 1798 (Ф. Крузе); «адские колонны» Тюрро - депортация акадцев 1775 (Н. Гриффите); Вандея - Севенны (восстание камизаров 1702-1705 гг.; Ф. Жутар); Вандея - Россия (XX в. крестьянские восстания времен гражданской войны; М. Элер, А. Безансон); Вандея - мексиканская кристиада (1926-1929, 1932-1938; Ж. Мейер). [70].

В 1987 г. появился научно-популярный очерк истории Вандеи, написанный Жаном-Клеманом Мартэном, преподавателем Нантского университета [71]. Автор не принадлежит к консервативной историографии и стремится к взвешенной оценке событий. Касаясь социально-экономических истоков восстания, историк отвергает представление о том, что оно возникло на почве пауперизма. Ему ближе позиция Буа, считавшего выступление на западе делом крепких крестьян. В целом причины движения трактуются им не одномерно, в отличие от многих современных исследователей. По Мартэну, оно было вызвано желанием защитить общину и традиционные ценности селян перед лицом экономических, социальных и религиозных перемен, принесенных революцией. Подчеркивая своеобразие жизненного уклада вандейцев, историк связывает их устремления с особым, «крестьянским» путем, лежащим по ту сторону борьбы революции и контрреволюции. Он замечает, что поначалу Вандея «структурировалась» вокруг плебейских кадров, которые, по его словам, подозрительно относились к контрреволюционным системам». Этим она, как считает Мартэн, отличалась от шуанерии, порожденной мелкими бандами во главе с дворянскими предводителями и объединенной в открыто контрреволюционную силу [72].

Уделяя в своей книге значительное внимание проблеме террора, историк пишет об издевательствах крестьян-вандейцев над мирными буржуа, и о массовых «потоплениях» и расстрелах, широко практиковавшихся «синими». Он полагает, что жестокость со стороны последних была не столько вызвана сложной военной ситуацией и экономическими трудностями, сколько следствием настроений народа, привыкшего к насилию, и якобинской идеологии. Именно с этой идеологией, «отклонением в воображаемое» автор и связывает планы уничтожения людей в восставших департаментах. Однако Мартэн не принимает понятия «геноцид» в отношении республиканских репрессий в Вандее, поскольку критерии для расправы были не этнические или географические, а сугубо политические. Еще решительнее он выступает против отождествления вандейского террора с революцией вообще [73]. Эта концепция была развита автором в последующих монографиях и статьях, посвященных проблемам вандейской контрреволюции [74].

Несмотря на значительный прогресс в исследовании мятежей против Республики, конференции и работы последних лет поставили большинство традиционных проблем: почему гражданская война развернулась в этом районе масштабнее, чем в других? Состав восставших, как показывают работы историков, не был гомогенным. На Западе находилось много верующих, преданных своим священникам; но была ли эта вера сильнее, чем во Фландрии и Лозере? Крестьяне воспротивились военному набору; но стало ли это возмущение продолжительнее борьбы Пиренеев или Косс? Утверждение же о роялизме вандейцев, выраженном более, чем у жителей других департаментов, еще должно быть доказано. Таким образом, спустя два с лишним столетия, приходится констатировать, что происхождение вандейского мятежа все еще остается исследовательской проблемой.

В российской дореволюционной историографии Вандейские войны никогда не становились предметом специального изучения. Единственным русским изданием по проблеме до сих пор остается небольшой популярный очерк, вышедший в 1907 г. и представляющий собой по сути «компилятивный» синтез уже имеющихся французских работ [75]. Тезисы о невежестве вандейских крестьян, агитации духовенства и дворянства, природно-географических преимуществах бокажей мирно уживаются на страницах этого произведения. При этом большая часть работы посвящена только военным действиям. У историографии советского периода были свои «счеты» с вандейским восстанием.

Так, В.И Ленин, обосновывая в своих работах «экономику и политику в эпоху диктатуры пролетариата», предельно акцентировал противоречивость крестьянской двойственности: «собственник» и «трудящийся», «работник» и «торгаш», «труженик» и s спекулянт». Вместе с тем, он признавал, что «в живой жизни все свойства "крестьянина". слиты в одно целое» [76]. В последующем, как хорошо известно, возобладала линия на «рассечение» этой целостности, насильственное сведение крестьянской двойственности к классовой однозначности «работника на земле». Опираясь на знаменитый ленинский тезис о том, что только вмешательство крестьянства и пролетариата «способно серьезно двигать вперед буржуазную революцию», что «для Германии XVI в., Англии XVII в. и Франции XVIII в. крестьянство можно поставить на первый план.» [77], советские историки сделали вывод о «революционной» сущности крестьянства как одной из важнейших движущих сил в процессе коренной трансформации общества. В центре внимания исследователей, таким образом, оказывались лишь те народные движения, которые давали импульс восходящей линии революции.

По сути дела, именно спор о природе революционного поведения- крестьян стал важным пунктом размежевания с программой и взглядами меньшевиков, убежденных, вслед за К. Каутским, в коренной противоположности интересов пролетариата и крестьянства («вместе бить, врозь идти»). Согласно «меньшевистской схеме исторического процесса», крестьянство не может быть движущей силой революции, а после пролетарской революции оно вообще является врагом ее. Именно «недооценка роли крестьянства» была позднее поставлена в вину «контрреволюционному троцкизму», логически завершившему этот тезис признанием невозможности построения социализма в одной стране [78]. «Контрреволюционность восстания части крестьянства провинции Вандеи, - заключает советская исследовательница С.А. Лотте в своей монографии о Французской революции, -троцкисты перенесли как типичный признак на все крестьянство в целом, да еще на крестьянство всех эпох и формаций, без учета уровня развития пролетариата и его роли как руководителя крестьянства, без учета характера революции» [79].

Таким образом, партийная дискуссия 20-х годов и отдельные критические замечания самого В.И. Ленина в некоторых его работах в адрес Вандеи [80] предопределили ее положение в советской исторической науке. В результате, если к началу 30-х гг. в работах отечественных ученых еще встречаются упоминания о вандейских мятежах [81], то к середине 50-х они стали рассматриваться лишь досадным исключением из правил, «ошибкой истории», причиной чему послужило «невежество» и «фанатизм» отсталого крестьянства, увлеченного в гражданскую войну «контрреволюционными попами и помещиками». Многие фундаментальные труды о Французской революции либо обходили молчанием этот эпизод, либо «подавали» его в терминах «роялистской контрреволюции» и «заговора аристократов» [82]. Единственным исключением следует считать небольшую рецензию A.B. Адо на статью французского историка-марксиста К. Мазорика, непосредственно посвященную Вандее [83]. В более поздней классической монографии A.B. Адо данные о крестьянских движениях в западных департаментах страны также отсутствуют. Автор однако оговаривается: «Проблема крестьянской контрреволюции в этот период представляет, несомненно, очень большой исторический интерес; однако она требует специального тщательного исследования и не ставится в нашей работе» [84].

В настоящее время отмечается значительное оживление интереса в исследовательских кругах к проблемам контрреволюции [85]. Об этом свидетельствует, например, докторский проект преподавателя Саратовского университета С.Е. Летчфорда, опубликовавшего уже первые результаты своих научных изысканий [86]. Привлекает внимание и попытка методологического переосмысления подходов как к проблемам Французской революции [87], так и к проблеме крестьянского движения, осмысляемого сквозь призму специфически крестьянской культурной традиции и социальной общности. Здесь следует отметить большой вклад автора многих крестьяноведческих работ A.B. Гордона, чьи концептуальные наработки были широко использованы в настоящем исследовании [88].

Опыт крестьянских исследований 60-80-х гг. убеждает, что крестьянскую субъектность легко провозгласить, но трудно раскрыть. Показательны, например, сетования на узость источниковой базы. «Историк мало что может на законном основании, - писал американский синолог А. Фейерверкер, - сказать о мотивах и установках - даже идентифицировать - представителей безымянных масс, которые нередко выступали против бедности и угнетения» [89] (курсив наш. - Е.М.). В историографии живуча традиция признания законной силы только за теми источниками, которые можно считать документами. Поскольку неграмотные массы не оставили письменных источников-документов и существующие исходят из лагеря их противников, нет «законного основания», по этой логике, говорить о «мотивах и установках», о внутреннем мире и личности участников народных движений. Эти «признанные источники» могут быть надежны в установлении хронологии крестьянской борьбы, дающей лишь фрагментацию или даже искаженную картину крестьянского общества. По мнению индийского ученого X. Сетхи, о нем можно больше почерпнуть из художественной литературы, чем из «академических сочинений» [90].

Очевидное пренебрежение в историографии к источникам, связанных с устной традицией, обычаями и обрядами, особенностями местных говоров и художественных средств выражения, топографией поселений и ландшафтов, топонимикой и т.д., следует объяснить не просто самодовлеющей дисциплинарной специализацией, а не сложившимся пока интересом к внутреннему миру участников исторических событий, их субъективной стороне, к «человеческой чувственной деятельности» (Маркс). Конечно, труднее выявить чаяния людей прошлого, чем описать их действия. Ведь это массовое сознание приходится вскрывать не путем анализа «сумм», трактатов или манифестов, но при посредстве сложных непрямых исследовательских процедур, направленных на выявление латентных представлений, имплицированных в фольклоре, произведениях искусства и письменности, адресованных широким слоям населения, в бытовом поведении человека, которое незаметно для его собственного сознания обнаруживает те или иные коренные установки человеческой личности.

В наше время, когда быстро меняются научные приоритеты и «обкатываются» различные методики, когда междисциплинарность возводится чуть ли не в ранг закона научной жизни, выглядит буквально фатальным, когда специалисты в одной области знания десятилетиями стоят перед проблемой, к разрешению которой пролагали пути их «смежники» - этнографы, филологи, культуроведы. Так, одна из лучших мировых традиций постижения субъектности и субъекта сложилась в отечественной науке в послеоктябрьский период в литературоведении (М.М. Бахтин, О.М. Фрейденберг, В.Я. Пропп, А.Ф. Лосев) [91].

Обозревая советские работы 50-х гг. по истории крестьянских войн в России, один из виднейших участников этих исследований В.В. Мавродин, констатировал как недостаток последних неизученность процессов формирования национального и классового сознания крестьян и в связи с этим подчеркнул: «Составить правильное представление о социальных чаяниях народа, о его быте, борьбе можно только на основе изучения фольклора» [92]. Проблема была, таким образом, осознана. Однако судьба подобных идей оказалась драматичной: полноценное признание их значения пришло лишь спустя десятилетия. Давил не только политико-идеологический пресс 30-50-х гг., но и сама господствующая научная парадигма. При разработке проблем, поставленных в настоящей диссертации, автором были учтены все важнейшие достижения отечественной и зарубежной историографии и использован ряд методологических подходов.

Источниковая база диссертационной работы представлена комплексом весьма разнообразных, по преимуществу печатных, отчасти рукописных, документов, различных по характеру, содержанию и степени достоверности. Автором изучены материалы российских (Российский государственный архив социально-политической истории; РГАСПИ) и зарубежных (Архив департамента Вандея, Франция) архивов: в общей сложности около 3 тыс. дел. В работе над диссертацией были использованы документы следующих фондов: фонд 317, оп. 1, дд. 297-369 (РГАСПИ), фонд документов революционного периода 1789- год VIII (серия L, архив департамента Вандея), дд. 1-2834, представляющих собой различного рода официальные документы администраций и трибуналов, муниципалитетов и полицейских участков [93]. При подготовке работы был использован и целый ряд брошюр, листовок, провинциальных и общих газет периода Революции, хранящихся в коллекции Государственной общественно-политической библиотеки (Москва), Российской Национальной библиотеки (Санкт-Петербург), отдела печатных документов при Архиве департамента Вандея [94].

Публикации документов и материалов, специально посвященные крестьянскому движению, практически огсутсвуют. Напротив, велико число выполненных на превосходном научно-техническом уровне публикаций документов по социально-экономической истории Французской революции вообще, ее аграрной истории в частности [95]. Достаточно полно «оснащена» источниками и политическая история Революции [96]. Основная масса «полезных» для раскрытия темы диссертации источников была почерпнута в отделе этнологии библиотечного фонда при Архиве департамента Вандея. Это прежде всего мемуары [97], сочинения, вышедшие из-под пера представителей просвещенной элиты, служителей церкви [98], фольклорно-этнографические материалы [99].

Непревзойденным во всех отношениях применительно к департаменту Вандея остается изданное в конце XIX в. фундаментальное одиннадцатитомное собрание документов, осуществленное усилиями французского историка Ш.-Л. Шассена [100]. Общая серия, озаглавленная «Документальные этюды о Французской революции», состоит из трех самостоятельных частей. Часть 1: «Подготовка войны в Вандее 1789-1793 гг.» (тома 1-3, 1892); часть 2: «Патриотическая Вандея 1793-1800 гг.» (тома 1-4, 1893-1895); часть 3: «Умиротворение Запада 1794-1815 гг.» (тома 1-3, 1896-1899). Последний одиннадцатый том представляет собой алфавитный и аналитический указатель ко всем трем частям (1900). По количиству привлеченных источников и широте охватываемых проблем этот труд и по сей день является основным «поставщиком» официальных и статистических данных по истории крестьянских мятежей на Западе Франции.

Источники можно сгруппировать в соответствии содержанием в них сведений по основной проблеме настоящего исследования, то есть по степени выраженности в них «крестьянской субъективности» и последовательно расположить в условной проекции, идущей от крестьянского «Я».

В первую группу документов следует отнести многочисленные публикации вандейских этнографов, включающие тексты народных песен, былин, баллад, сказок, древних поверий и даже мифов, собрания фольклорных текстов (пословицы, поговорки, загадки, скороговорки, народные приметы) и т.д., детальные описания обрядов и ритуалов. Работая с этой группой источников, мы учитывали, что конец XVIII - начало XIX в. были эпохой «открытия» народной культуры, связанной с романтическим мировоззрением элиты французского общества. Но романтики были склонны идеализировать традиции и культуру крестьян и толковать их как оплот и залог духовного здоровья и целостности нации. Ученые и любители приложили немало усилий, чтобы спасти от забвения уходящую в прошлое крестьянскую культуру. Но, как правило, собиратели фольклора мало заботились о точной фиксации его. Руководствуясь собственными критериями «подлинной» и «истинной» народности, они соответствующим образом трансформировали крестьянские традиции, «приглаживая» и «очищая» их от «грубости» и «вульгарности». Вместе с тем очевидно, что источники подобного рода дают ярчайшее представление о крестьянской «субъектности».

Вторую группу документов составляют памятники словесности, адресованные самой разнородной аудитории и прежде всего «простецам», «невежественным людям». В эпоху позднего Средневековвья - раннего Нового времени (условно - до Революции) основную массу этих источников составляют брошюры «голубой библиотеки» (обобщенное название популярной литературы), продаваемые на ярмарках и странствующими мелочными торговцами (коробейниками). Составить более полное представление о них помогают, в частности, документы канонического права, затрагивающие проблемы морали и религиозного воспитания, а также «популярная» религиозная литература (часословы, катехизисы, жития святых, рождественские и иные песнопения). В бурные предреволюционные годы период самих революционных событий большое значение приобретают центральные и местные газеты, листовки, брошюры, агитационные плакаты, обращения администрации и Национального собрания к жителям деревни. Источники этой группы рассматриваются нами в свете взаимодействия «ученой» и «народной» культур, составляющего важнейшее условие для понимания динамики развития и саморазвития крестьянских умонастроений. Обращаясь к широким слоям населения, издатели, духовные наставники, редакторы газет, авторы революционных брошюр и члены администраций, вольно или невольно, вынуждены были ориентироваться на специфическое крестьянское мировосприятие, его психологические установки, учитывать интересы и приоритетные установки их сознания.

К третьей группе источников относятся многочисленные документы, вышедшие из-под пера высших слоев общества и описывающие в той или иной мере жизнь и быт крестьян. Прежде всего это мемуары современников о гражданской войне, военных действиях на территории Вандеи в период с 1793 по 1796 гг. Разумеется, воспоминания отражают политико-идеологические симпатии их авторов, условно «поделенных» историками на «белых» и «синих». Суждения о крестьянах, их настроениях, быте и поведении появляются лишь спорадически. Так, авторы-«монархисты» с восторгом описывали сельскую идилию, добрых «вандейских дикарей», безмерно преданных королю, сеньорам и священникам, а их политические оппоненты, как правило, указывали на грубость, фанатизм и невежество тех же деревенских жителей.

Народная культура, свидетельства о которой вышли из-под пера высших слоев общества, была не только презираема, но в немалой степени неизвестна просвещенным современникам. Ситуация резко изменяется, если речь идет об источниках из иной социальной среды, пространственно более близкой деревенским жителям, нежели аристократические круги Парижа и провинциальных городов. Одним из наиболее ценных свидетельств об интересующем нас объекте является «Универсальный Словарь» Антуана Фюретье (1672-1684), ярчайшего представителя французской буржуазии, члена Французской Академии, преисполненного картезианским духом рационализма и идеалом общественного порядка. Это сочинение дает историку яркое представление о религиозных, моральных и эстетических установках нового социльного слоя, но, что более важно для нас, его суждения о народной культуре, хотя и не свободные от «предубеждений».

Под непосредственным влиянием решений Тридентского Собора и провозглашенной им программы преобразований, многие епископы-реформаторы стали уделять пристальное внимание религиозной практике сельских жителей, пытаясь отделить добрые семена от плевел, осудить и искоренить некоторые обряды, объявленные несовместимыми с посттридентским католицизмом и называемые отныне «суевериями». «Трактат о суевериях» (1679 г.) Ж.-Б. Тьера, кюре диоцеза Шартр (деп. Эр-и-Луара) служит тому ярчайшим подтвержденим. Автор не скрывает своего намерения: составить как можно более полный каталог суеверий, чтобы иметь возможность эффективнее их обличать, добиваясь тем самым их полного исчезновения.

Наконец, четвертую группу источников составляют документы, характеризующие социально-экономическую и политическую ситуацию в деревне накануне и в период Французской революции (протоколы и сборники различных документов из фондов комитетов Феодальных прав, Земледелия, документы продовольственной комиссии, сборники законодательных и административных текстов, относящихся к сельскому хозяйству, феодальным повинностям, национальным имуществам, налогам, торговле, продовольственному вопросу). Во многих отношениях для работы важны и известные многотомные публикации документов общего характера (парламентские материалы всех трех революционных собраний в «Archives parlementaires», статьи из официозного «Moniteur» и др.).

Особо следует сказать о крестьянских наказах Генеральным Штатам 1789 г. [101] Если данные фольклора и «язык» обрядов дают нам представление об эволюции коренных ментальных установок, проявляя одновременно их наиболее устойчивые (архетипы) и изменчивые признаки, то документы, составленные деревенскими жителями накануне Революции, позволяют сделать моментальный и единовременный срез всех пластов общественно-политического сознания самых широких слоев населения в определенной социально-экономической обстановке, способствовавшей расшатыванию старых традиционных институтов и смене парадигмы мышления просвещенной элиты.

Научная новизна исследования состоит в том, что впервые в российской историографии предпринимается попытка переосмыслить идеологизированные оценки «вандейского феномена», преодолеть недооценку исторического смысла и значимости крестьянской оппозиции революционным властям. Объективный, взвешенный подход к анализу исторических событий позволяет глубже оценить влияние социокультурной эволюции на процесс модернизации вандейской деревни и французского крестьянства в целом. Новизна диссертационного проекта связана также с привлечением значительной части источников, еще не введенных в научный оборот отечественными историками.

Практическая значимость работы заключается в том, что изучение мировоззренческих установок крестьян, их социального поведения перед лицом радикальных преобразований вносит определенный вклад в разработку крестьяноведческой проблематики. Результаты исследования могут быть использованы при подготовке обобщающих трудов по истории крстьянства, чтении общих и специальных курсов по Новой истории.

Результаты исследований по теме диссертации были отражены в выступлениях автора на следующих конференциях: молодых ученых (IV Державинские чтения, Тамбов 1999), международной научно-практической конференции «Война и общество» (Тамбов 1999), а также в опубликованных тезисах и статьях. Выдвинутый автором проект получил финансовую поддержку и был встречен с большим интересом в научных кругах России и Франции. В результате нами была получена возможность научной стажировки в Архиве департамента Вандея (при содействии Генерального Совета названного департамента и под непосредственным руководством ведущих специалистов Вандейского центра исторических исследований) в марте-июле 2000 г. В течение сентября-декабря 2000 г. при финансовой поддержке ФЦП «Интеграция» (Россия, Москва) была осуществлена стажировка в Институте всеобщей истории РАН. Диссертация обсуждалась на заседаниях кафедры Всеобщей истории ТГУ имени Г.Р. Державина и рекомёдована к защите.

Заключение диссертации по теме «Всеобщая история (соответствующего периода)», Мягкова, Елена Михайловна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

1. Фурсов А.И. Новейшие модели крестьянина в буржуазных исследованиях // Проблемы социальной истории крестьянства Азии . с. 130.

2. Religion, révolution, contre-révolution dans le Midi 1789-1799. Actes du Colloque de Nîmes. Paris, 1990; Les résistances à la Révolution. Actes du Colloque de Rennes. 1987.

3. Писарев Д.И. Французский крестьянин в 1789 г. // Писарев Д.И. Лтитературная критика. Т. 3, Л., 1981, с. 281.

4. Duby G. Histoire des mentalités // Histoire et ses méthodes. Encyclopédie de la Pléiade. Paris, 1961, pp. 937-966.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Мягкова, Елена Михайловна, 2001 год

1. Архивные документы.

2. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Фонд 317, on. 1, дд. 297-369. Pièces sur la Guerre de Vendée.

3. Archives départementales de la Vendée (далее ADV). Série L: Administrations et tribunaux de l'époque révolutionnaire 1789- an VIII. L 1-520. Département.

4. ADV L 521-1115. Districts.

5. ADV L 1116-1260. Municipalités de cantons.

6. ADV L 1261-1363. Comités de Surveillance.

7. ADV L 1364-1370. Sociétés populaires.

8. ADV L 1501-2834. Fonds judiciaires.1.. Публикации источников.

9. Документы истории Великой французской революции. Т. 1. М., 1990. 528 с. Т. 2. М., 1992.352 с.

10. Chassin Ch.-L. Études documentaires sur la Révolution française. La préparation de la Guerre de Vendée 1789-1793. 3 vol. Paris, 1892. 523, 555. 628 pp.

11. Chassin Ch.-L. Études documentaires sur la Révolution française. La Vendée patriote: 17931800. 4 vol. Paris, 1893-1895. 621, 639, 575, 699 pp.

12. Recueil de pièces pour servir à l'histoire de la Révolution française, depuis la première Assemblée des notables jusqu'en 1800. 70 vol. Avignon, 1820. T. 39-52. N.p.

13. Origines de la Guerre de la Vendée. Documentation // Bulletin du Service Educatif des Archives départementales de la Vendée. 1980, № 30, fascicule 1, documents 1-64; fascicule 2, documents 65-101.

14. Акты государственного законодательства, парламентские документы,документы административных органов.

15. Archives parlementaires de 1787 à 1860. Série 1 (1787-1799). 86 vol. Paris, 1867-1965. T. 47, 53-56, 60. 721, 697, 754, 733, 688, 708 pp.

16. Cahiers de doléances des sénéchaussées de Niort et de Saint-Maxient et des communautés et corporations de Niort et de Saint-Maxient pour les États Généraux de 1789. Niort, 1912. 463 p.

17. Challamel A. Les clubs contre-révolutionnaires. Cercles, comités, sociétés, salons, réunions, cafés, restaurations et librairies. Paris, 1895. 633 p.

18. Les Comités des droits féodaux et de législation et l'abolition du régime seigneuriale (17891793). Publ. Par Ph. Sagnac, P. Caron. Paris, 1907. 938 p.

19. Louis E. Plaintes, doléances et remontances du Tiers-état de quatre paroisses du Bas-Poitou pour les États Généraux de 1789 // Annuaire départemental de la Société d'Emulation de la Vendée. 1873. Série 2, XX-ème année, pp. 3-28.

20. Mignen G. États Généraux de 1789. Cahiers des paroisses de Rocheservière // Société d'Emulation de la Vendée. Série 5, 1908, vol. VIII, pp. 171-195.

21. Le partage des biens communaux. Documents sur la préparation de la loi du 10 juin 1793. Publ. Par G. Bourgin. Paris, 1918. 654 p.

22. Procès-verbaux des Comités d'agriculture et de Commerce de la Constituante, de la Legislative et de la Convention. 4 vol. Publ. Par F. Gerbaux, Ch. Schmidt. Paris, 1907-1910. T. 1-2. 604, 623 pp.

23. Recueil des actes du Comité de Salut public avec la correspondance officielle des représentants en mission. 26 vol. Paris, 1889-1923. T. II-VII. 628, 648, 642, 599, 643, 664 pp.

24. La Société des Jacobins. Réd. Et intr. Par A Aulard. 6 vol. Paris, 1889-1897. T. I, V-VI. 494, 711, 805 pp.

25. Veillet A. Documents relatifs aux États Généraux de 1789. Cahiers de sept paroisses du Bas-Poitou//Société d'Emulation de la Vendée. Série 6, 1911, vol. I, pp. 53-78.1. Периодическая печать.

26. Année de la Feuille villageoise (de la 28-ème à la 52-ème semaine) 7 avril 22 septembre 1791.

27. Béalet D. La Guerre de Vendée à travers les journaux de l'époque // Revue du Souvenir Vendéen. 1976, №114, pp. 52-57.

28. Béalet D. Les journaux de l'An II et la Guerre de Vendée // Revue du Souvenir Vendéen. 1976, № 117, pp.12-15.

29. Coutansais F. La Guerre des Géants vue par des Bleus // Revue du Bas-Poitou. 1963. T. 74, pp. 427-437.

30. The French Revolution. Extracts from «The Times» 1789-1794. London, 1975. 118 p.

31. Réimpression de l'ancien «Moniteur». 21 vol. Paris, 1850-1854. T. XII, XV-XX. 779, 836, 768, 828, 704, 744, 756 pp.

32. Walter G. La Révolution Française vue par ses journaux. Paris, 1948. 472 p.

33. Памфлетная публицистика, листовки, прокламации, политические афиши.

34. Лабрюйер Ж. де. Характеры или нравы нынешнего века. М.-Л., 1964. 415 с.

35. Bonnefon P. Société française du XVII siècle. Lectures extraits des mémoire et des correspondance. Paris, 1911. 315 p.

36. Bonnefon P. Société française du XVIII siècle. Lectures extraits des mémoire et des correspondance. Paris, 1910. 352 p.

37. Collection de pièces imprimées (ADV L 1371-1385). Lois, décrets, arrêtés et proclamations (ADV L 87, 203, 382, 389, 887, 1789).

38. Документы личного происхождения (мемуары, эпистолярные материалы).

39. Произведения художественного творчества.

40. Marquise de Bonchamps. Mémoires de Marquise de Bonchamps sur la Vendée, par Mme la Comtesse de Genlis. Paris, 1823. 134 p.

41. Boutillier de Saint-André. Une famille vendéenne pendant la Grande guerre (1793-1795), avec des notes, introduction, notices et pièces justicatives, par M. l'abbé Eugène Bossard. Paris, 1896. 374 p.

42. Cavoleau J.-A. Annuaire statistique du département de la Vendée pour l'an XII. Statistique ou description générale du département de la Vendée. Nantes, 1818. 944 p.

43. Furetière A. Dictionnaire universel. Rééd. photographique. 3 vol. Paris, 1978.

44. M. abbé F. Gusteau. La Misère des paysans. Geste éditions, 1999. 105 p.

45. M. abbé Jaunet. Eloge funèbre des vendéens et autres œuvres. Centre vendéen de recherche historiques (далее CVRH), 1993. 230 p.

46. La Révellière-Lépeaux L.-M. Mémoires de La Révellière-Lépeaux, membre du directoire exécutif de la République Française et de l'institut nationale. T.l. Paris, 1895. 442 p.

47. Mémoires de la Marquise de La Rochejaqueleine, née Marie-Louise-Victoire de Donissan. Paris, 1889. 506 p.

48. Lucas de La Championnière. Mémoires sur la Guerre de Vendée (1793-1796). Paris, 1904. 208 P

49. Mercier du Rocher. Mémoires de Mercier du Rocher pour servir à l'histoire des guerres de la Vendée. Paris, 1899. 379 p.

50. Mercy (de) Marie-Charle-Isidore, évêque de Luçon. Lettres d'émigration 1790-1802. La Roche-sur-Yon, 1993. 887 p.

51. Les Oubliés de la Guerre de Vendée. Mémoires et journaux présentés par une équipe de chercheurs // Société d'Emulation de la Vendée. 1991-1992. 330 p.

52. Savary J.-J. Guerres des Vendées et des Chouans contre la république française (.) par un officier supérieur des armées de la République. T. 1. Paris, 1824. 470 p.

53. M. curé J.-B. Thiers. Traité des superstitions selon l'Écriture Sainte, les décrets des Conciles et des sentiments des saints Pères, et des théologiens. Paris, 1984. 735 p.

54. Фольклорно-этнографические материалы.

55. Bourgeois H. Coutumes de mariage en Vendée // Bulletin de Société d'Etudes Folkloriques du Centre-Ouest. Tome VIII, 1974, pp. 34-36.

56. Bujeaud J. Chants et chansons populaires des provinces de l'Ouest: Poitou, Saintonge, Aunis et Angoumois, avec les aires originaux. Marseille, 1975. 336, 372 pp.

57. M. abbé Deniau. Histoire de la Vendée d'après des documents nouveaux et inédits. T.l. Angers, 1878. 565 p.

58. La Chesnaye J. de. Le vieux Bocage qui s'en va (Notes de folklore et de traditionisme). Vannes,1911. 196 p.

59. Lacuve R.-M. Contribution au folk-lore du Poitou (Département des Deux-Sèvres). Tours, 1905. 8 p.

60. Lacuve R.-M. Locutions poitevines. Melle, 1896. 12 p.

61. Lacuve R.-M. Proverbes poitevines. 1895. 8 p.

62. Le Quellec J.-L. La Vendée Mythologique et Légendaire. Geste éditions, 1996. 416 p.

63. Logé Y. L'enigme de la Pierre branlante et autres contes et légendes de l'ile d'Yeu. L'Ertave, 1995. 94 p.

64. Montobail (comte E. de). Notes et croquis sur la Vendée. Histoire, mœurs, monuments, costumes, portraits. Dessins d'après nature, texte historique et descriptif. Niort, 1843. 170 p.

65. Noël E.-J. Folklore du Bocage Vendéen: Plantes au Pouvoire Merveilleux // Société d'Emulation de la Vendée. 1942-1949, pp. 73-84.

66. Noël E.-J. La Métérologie populaire en Vendée // Ibid., 1957-1958, pp. 61-73.

67. Novak E. Légendes fantastiques Charentaises et gabayes. Geste éditions, 1999. 96 p.

68. Rouillé J. Légendes et Récits de Vendée. 1996. 222 p.

69. Trébucq S. La Chanson populaire et la vie rurale des Pyrénées à la Vendée.T. 1. Bordeaux,1912. 360 p.

70. I. СПРАВОЧНО-СТАТИСТИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ.

71. Atlas de la révolution française. Sous la direction de Bonin S., Langlois C. 7 vol. Paris, 19871993.92, 106, 79,106, 132, 85 pp.

72. Augris F. Vendéens et républicains dans la Guerre de Vendée (1793-1796). 2 vol. Cholet, 1993. 254, 247 pp.

73. Bluche F. (sous dir. de). Dictionnaire du Grand Siècle. Paris, 1990. 1640 p.

74. Dictionnaire de l'Histoire du christianisme / Préf. de J. Delumeau. Paris, 2000. 1174 p.

75. Dictionnaire historique, géographique et biographique de Maine-et-Loire. Par M. C-éléstin Port. 3 vol. Paris-Angers, 1874-1878. 800, 776, 761 pp.

76. Furet F., Ozouf M. Dictionnaire critique de la Révolution française. Paris, 1988. 1128 p.

77. Lemay E.H. Dictionnaire des Constituants 1789-1791. 2 vol. Paris, 1991. 1023 p.

78. Massignon G., Horiot B. Atlas linguistique et ethnographique de l'Ouest (Poitou, Saintonge, Angoumois). 3 vol. Paris, 1971-1983. 297, 612, 856 pp.

79. Réseau P. Dictionnaire des régionalismes de l'Ouest, entre Loire et Gironde. Les Sables d'Olonne, 1984. 302 p.

80. Soboul A. Dictionnaire historique de la Révolution française. Paris, 1989. 1133 p.

81. Tulard J., Fayard J.-F., Fierro A. Histoire et Dictionnaire de la Révolution française. Paris, 1998. 1224 p.

82. Viguerie J. Histoire et Dictionnaire du Temps des Lumières 1715-1789. Paris, 1995. 1740 p.

83. Vovelle M. (sous la dir. de). L'Etat de la France pendant la Révolution 1789-1799. Paris, 1988. 598 p.1.. ИССЛЕДОВАНИЯ.1. Монографии.

84. Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. Екатеринбург, 1999. 416 с.

85. Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. М., 1957. 315 с.

86. Богданович 'ГА. Великая французская революция. M.-JL, 1925. 196 с.

87. Булгаков А.И. Французское духовенство в конце XVIII в.: в период революции. Киев, 1908. 19 с.

88. Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия / Сост. Т. Шанин. М., 1992.432 с.

89. Волгин В.П. Развитие общественной мысли во Франции в XVIII в. М., 1958. 415 с.

90. Вольтере Ф. Исследование по аграрной истории Франции в XVIII в. (1700-1790). М.-Пг., 1923. 340 с.

91. Гордон А.В. Вопросы типологии крестьянских обществ Азии: Научно-аналитический обзор дискуссии американских этнографов о социальной организации и межличностных отношениях в тайской деревне. М., 1980. 136 с.

92. Гордон A.B. Крестьянские восстания в Китае в XVII-XIX вв. Методологические проблемы изучения крестьянских движений в новейшей западной историографии. М., 1984. 93 с.

93. Гордон A.B. Крестьянство Востока: исторический субъект, культурная традиция, социальная общность. М., 1989. 222 с.

94. Гордон A.B. Падение жирондистов. Народное восстание в парпже 31 мая 2 июня 1793 г. М., 1988. 150 с,

95. Гуревич А.Я. Избранные труды в 2-х томах. М.-СПб., 1999, 350, 560 с.

96. Домнич М.Я. Великая французская революция и католическая церковь. М., 1960, 196 с.

97. Жорес Ж. Социалистическая история французской революции. В 6-ти томах. М., 19761983. Т. 1 (ч. 1), 3, 5. 407, 552, 766 с.

98. Захер М.Я. Великая французская революция и церковь. В 2-х томах. М.; JL, 1930-1931. 274, 184 с.

99. Зотова О.И., Новиков В.В., Шорохова Е.В. Особенности психологии крестьян. Прошлое и настоящее. М., 1983. 168 с.

100. Исследование крестьянских движений в современном мире (с конца XVIII в. до наших дней). М., 1970. 113 с.

101. История Европы с древнейших времен до наших дней. Т. 4. Европа Нового времени (XVII-XVIII вв.). М„ 1994. 508 с.

102. История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 3. М., 1986. 591 с.

103. История ментальностей. Историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996. 242 с.

104. Кареев Н.И. Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII в. М., 1879, 492 с.

105. Кареев Н.И. Очерк истории французских крестьян с древнейших времен до 1789 г. Варшава, 1881, 150 с.

106. Ковалевский М.М. Происхождение мелкой крестьянской собственности во Франции. СПб., 1912. 191 с.

107. Кропоткин П.А. Великая французская революция. 1789-1793. М., 1979. 575 с.

108. Кунисский С.Д. Поздняков В.Н. Общинные земли в эпоху Великой французской революции. М., 1927. 170 с.

109. Кунов Г. Борьба классов и партий в Великой французской революции 1789-1794. М., 1919. 544 с.

110. Jle Гофф Ж. Другое средневековье. Екатеринбург, 2000. 327 с.

111. Лефевр Ж. Аграрный вопрос в эпоху Террора. Л., 1936. 415 с.

112. Лотте С.А. Великая французская революция. М., 1933. 307 с.

113. Лукин Н.М. Избранные труды. Т. 1. M., 1960. 516 с.

114. Лучицкий И.В. Крестьянская поземельная собственность во Франции до революции и продажа национальных имуществ. Киев, 1896. 65 с.

115. Лучицкий И.В. Крестьянское землевладение во Франции накануне революции: (преимущественно в Лимузене). Киев, 1900. 131 с.

116. Лучицкий И.В. Состояние земледельческих классов во Франции накануне революции и аграрная реформа 1789-1793 гг. Киев, 1912. 157 с.

117. Люблинская А.Д. Французские крестьяне в XVI-XVIII вв. Л., 1978. 254 с.

118. Манфред А.З. Великая французская революция. М., 1983. 431 с.

119. Матьез А. Французская революция. В 3-х томах. М.-Л., 1925-1930. 233, 206, 200 с.

120. Михеева К.И. Вандейские войны. Восстание крестьян во Франции. СПб., 1907. 47 с.

121. Олар А. Политическая история французской революции. Происхождение и развитие демократии и республики. 1789-1804. М., 1938. 980 с.

122. Олар А. Теория насилия и французская революция. Париж, 1924. 41 с.

123. Олар А. Церковь и государство в эпоху Великой французской революции. Харьков, 1925. 101 с.

124. Ону A.M. Выборы 1789 г. во Франции и наказы третьего сословия с точки зрения их соответствия истинному настроению страны. Ч. 1. СПб., 1908. 718 с.

125. Попов М.С. Французская революция и религия. Пг., 1919. 384 с.

126. Поршнев Б.Ф. Мелье. M., 1964. 240 с.

127. Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой французской революции. Якобинская республика и ее крушение. Л., 1983. 286 с.

128. Рюде Дж. Народные низы в истории 1730-1848. М., 1984. 320 с.

129. Собуль А. Первая республика 1792-1804. М., 1974.392 с.

130. Тарле Е.В. Крестьяне и рабочие в эпоху Великой французской революции. Пг., 1922. 151 с.

131. Февр Л. Бои за историю. Сретенск, 2000. 344 с.

132. Французская буржуазная революция 1789-1794 гг. /Под ред. Волгина В.П., Тарле Е.В. М.-Л., 1941. 850 с.

133. Чеканцева З.А. Порядок и беспорядок. Протестующая толпа во Франции между Фрондой и революцией. Новосибирск, 1996. 238 с.

134. Airaud С. La vente des biens nationaux de première origine dans le district des Sables d'Olonne (1791-1832). Mémoire de maîtrise. Université de Poitiers, 1995. 250 p.

135. Andrews R.H. Les paysans des Mauges au XVIII-e siècle. Étude sur la vie rurale dans une région de l'Anjou. Tours, 1935. 274 p.

136. Artarit J. Dominique Dillon, curé, Vendéen et révolutionnaire. La Roche-sur-Yon. CVRH, 1995. 296 p.

137. Aulard A. La Révolution française et le régime féodale. Paris, 1919. 283 p.

138. Babeau A. La vie rurale dans l'ancienne France. Paris, 1883. 382 p.

139. Bercé Y.-M. Crocants et Nu-Pieds. Les soulèvements pausans en France, du XVI au XIX siècles. Paris, 1974. 240 p.

140. Bercé Y.-M. Fête et Révolt. Des mentalités populaires du XVI au XVIII-e siècle. Essai. Paris, 1976. 253 p.

141. Bois P. Paysans de l'Ouest: Des structures économique et sociale aux options politique depuis l'époque révolutionnaire dans la Sarthe. Le Mans, 1960. 716 p.

142. Boissonnade P. Histoire du Poitou. 5-e édition. Paris, 1926. 318 p.

143. Boucher R. La vente des biens nationaux de première origine dans le bocage vendéen: ou plus exactement dans les districts de Montaigu et de la Châtaigneraie (1791-1815). Mémoire de maîtrise. Université de Poitiers, 1996. 174 p.

144. Bounolleau Ph. Un curé révolutionnaire. Jean-Alexandre Cavoleau 1754-1839. Mémoire de maîtrise. Université de Poitiers, 1996. 257 p.

145. Certeau M. de., Julia D., Revel J. Une politique de la langue, la Révolution française et les patois: l'enquête de Grégoire. Paris, 1986. 317 p.

146. Chartier R. Les origines cultirelles de la Révolution française. Paris, 2000. 308 p.

147. Chassin Ch.-L. Les cahiers des curés. Étude historique d'après les brochures, les cahiers imprimés et les procès-verbaux manuscrits. Paris, 1882. 461 p.

148. Christianisme et Vendée. La création au XlX-e d'un foyer du catholicisme. Actes du Colloque tenu à La Roche-sur-Yon les 22, 23, 24 avril 1999. CVRH, 2000. 730 p.

149. Christophe P. 1789. Les prêtres dans la Révolution. Paris, 1986. 284 p.

150. Clénet L.-M. Grignion de Montfort: le saint de la Vendée. Paris, 1988. 308 p.

151. Cobban A. Aspects of the French révolution. New York, 1968. 328 p.

152. Cobban A. The Social Interprétation ofthe French Révolution. Cambridge, 1964. 178 p.

153. Dehergne R.P. Le Bas-Poitou à la veille de la Révolution. Paris, 1963. 315 p.

154. Delhommeau L. (abbé). Le clergé vendéen face à la Révolution. La Roche-sur-Yon, 1992. 196 p.

155. Delumeau J. Le péché et la peur: La culpabilisation en Occident (XlII-XVIII-e siècles). Paris, 1983. 741 p.

156. Diné H. La Grande peur dans la généralité de Poitiers. Juillet-août 1789. Poitiers, 1951. 248 P

157. Dubreuil L. Histoire des insurrections de l'Ouest. T. 1. Paris, 1929. 328 p.

158. Duby G., Mandrou R. Histoire de la civilisation française. T. 2. Paris, 1984. 545 p.

159. Duby G., Wallon A. Histoire de la France rurale. T. 2. L'âge classique des paysans de 1340 à 1789. Paris, 1975. 662 p.

160. Dupuy R. De la Révolution à la chouannerie. Paysans en Bretagne. Paris, 1988. 366 p.

161. Dupuy R. Les Chouans. Paris, 1997. 287 p.

162. Faucheux M. Un ancien droit ecclésiastique perçu en Bas-Poitou: le boisselage. La Roche-sur-Yon, 1953. 150 p.

163. Faucheux M. L'insurrection vendéenne de 1793: Aspects économiques et sociaux. Paris, 1964.412 p.

164. Fruchard L. Histoire culturelle du Poitou. Patrimoines médias, 1997. 255 p.

165. Furet F. Richet D. La Révolution française. Paris, 1999. 544 p.

166. Gabory E. Les Guerres de Vendée. Paris, 1996. 1477 p.

167. Gallet J. Seigneurs et paysans en France 1600-1793. Rennes, 1999. 310 p.

168. Gérard A. «Par principe d'humanité.» La Terreur et la Vendée. Paris, 1999. 590 p.

169. Gérard A. Pourquoi la Vendée? Paris, 1990. 312 p.

170. Gérard A. La Vendée 1789-1793. Champ vallon, 1993. 334 p.

171. Giraudeau J. Précis historique du Poitou pour servir à l'histoire générale de cette province; suivi d'un aperçu statistique des départrmrnts de la Vienne, des Deux-Sèvres et de la Vendée. 1843. Rééd. de 2000. 273 p.

172. Godechot J. La contre-révolution 1789-1804. Paris, 1984. 426 p.

173. Goubert P. La vie quotidienne des paysans français au XVII-e siècle. Paris, 1982. 319 p.

174. Goubert P., Roche D. Les Français et l'Ancien Régime. 2 vol. Paris, 1984. 383, 392 pp.

175. Grelet Ch. Les prêtres du Bas-Poitou au XVIII-e siècle: notes d'approche d'après les inventaires après décès. Mémoire de maîtrise. ICES, La Roche-sur-Yon, 1997. 223 p.

176. Guibert Ch. La vente des biens nationaux de première origine dans le district de Challans (1792-1825). Mémoire de maîtrise. Université de Poitiers, 1995. 239 p.

177. Henry J.-F. L'île d'Yeu 1785-1795. Au large de la Guerre de Vendée. Siloë, 1995. 213 p.

178. Hobsbawm E.J. Primitive Rebels. Studies in archaic forms of social movement in the 19th and 20th centuries. Manchester, 1959. 208 p.

179. Jones P. The Peasantry in the French Revolution. Cambridge, 1988. 306 p.

180. Jones P. Politics and rural society: The southern Massif Central 1750-1880. Cambridge, 1985. 375 p.

181. Lataste P. Histoire des Sables d'Olonne et du pays d'Olonne. Siloë, 1995. 182 p.

182. Latreille A. L'Eglise catholique et la Révolution Française. T. 1. Paris, 1946. 280 p.

183. Lebrun F. Les hommes et la mort en Anjou aux XVII et XVIII-e siècles. Essai démographique et de psychologie historiques. Paris, 1971. 562 p.

184. Lefebvre G. La Grande Peur de 1789. Paris, 1932. 272 p.

185. Lefebvre G. La Révolution française. Paris, 1930. 584 p.

186. Lefebvre G. Les paysans du Nord pendant la Révolution française. Bari, 1959. 923 p.

187. Le Goff T.J.A. Vannes and its Region: a Study of Town and Country in Eighteenth Century France. Oxford, 1981. 446 p.

188. Lewis G. The Second Vendée: The Continuity of Counter-Revolution in the department of the Gard. 1789-1815. Oxford. 1978. 218 p.

189. Mandrou R. De la culture populaire au XVII et XVIII-e siècles: La Bibliothèque Bleu de Troyes. Paris, 1964. 262 p.

190. Mandrou R. Magistrats et sorcièrs en France au XVII siècle. Une analyse de psychologie collective. Paris, 1980. 576 p.

191. Martin J-Cl. Contre-Révolution, Révolution et Nation en France 1789-1799. Paris, 1998. 374 p.

192. Martin J-Cl. La Vendée de la mémoire 1800-1980. Paris, 1989. 303 p.

193. Martin J-Cl. Une région nommée Vendée. Geste éditions, 1996. 188 p.

194. Mathiez A. Contributions à l'histoire religieuse de la Révolution française. Paris, 1907. 272 P

195. Mathiez A. La Révolution et l'Eglise. Études critiques et documentaires. Paris, 1910. 307 p.

196. Merle L. La métairie et l'évolution agraire de la Gâtine poitevine de la fin du Moyen Âge à la Révolution. Paris, 1958. 252 p.

197. Metay N. La vente des biens du clergé dans le district de Fontenay-le-Comte (1791-1795). Mémoire de maîtrise. Université de Poitiers, 1996. 224 p.

198. Moulin A. Les paysans dans la société française. De la Révolution à nos jours. Paris, 1988. 322 p.

199. Mornet D. Les origines intellectuelles de la Révolution française 1715-1787. Paris, 1933. 632 p.

200. MousnierR., Labrousse E., Bouloiseau M. Le XVIII-e siècle. Révolution intellectuelle, technique et politique 1715-1815. Paris, 1955. 573 p.

201. Mouvements populaires et conscience sociale XVI-XIX-e siècle: Actes du Colloque de Paris, 24-26 mai 1984. Maloine, 1985. 773 p.

202. Muchembled R. Culture populaire et culture des élites dans la France moderne XV-XVIII-e siècles. Essai. Paris, 1978. 398 p.

203. Muchembled R. Société, cultures et mentalités dans la france moderne XVI-XVIII-e siècles. Paris, 1994. 187 p.

204. Péret J. Les paysans de Gâtine poitevine aux XVIII-e siècle. Geste éditions, 1998. 285 p.

205. Pérouas L. Grignion de Montfort et la Vendée. Paris, 1989. 129 p.

206. Pérouas L. Le diocèse de La Rochelle de 1648 à 1724. Sociologie et Pastorale. Paris, 1964. 533 p.

207. Petitfrère Cl. Blancs et Bleus d'Anjou 1789-1793. 2 vol. Lille, 1979. 726-1428 pp.

208. Petitfrère Cl. Les Vendéens d'Anjou 1793: Analyse des structures militaires, sociales et mentales. Paris, 1981. 497 p.

209. Pierrard P. L'Eglise et larvolution 1789-1889. Paris, 1988. 273 p.

210. Pierrard P. Histoire des curés de campagne de 1789 à nos jours. Paris, 1986. 336 p.

211. Plongeron B. La vie quotidienne du clergé français aux XVIII-e siècle. Paris, 1974. 288 p.

212. Port C. La Vendée Angevine. Les origines l'insurrection (janvier 1789-31 mars 1793). D'après des documents inédits et inconnus. 2 vol. Paris, 1888. 447, 409 pp.

213. Praud Ph. Le chapitre cathédrale de Luçon au XVIII siècle: une compagnie ecclésiastique et son organisation économique. Luçon, 1998. 208 p.

214. Ravon S. La vente des biens nationaux de première et de seconde origine dans le district de La Roche-sur-Yon (1791-1815). Mémoire de maîtrise. ICES. La Roche-sur-Yon, 1997. 139 p.

215. Les résistances à la Révolution. Actes du Colloque de Rennes (17-22 septembre 1985) recueillis et présentés par F. Lebrun et R. Dupuy. Paris, 1987. 487 p.

216. Rudé G. The Crowd in the French Revolution. Oxford, 1967. 267 p.

217. Rudé G. Ideology and Popular Protest. London, 1980. 176 p.

218. Soboul A. (sous dir. de). Contribution à l'histoire paysanne de la Révolution française. Paris, 1977.407 p.

219. Soboul A. Problèmes paysans de la Révolution 1789-1848. Paris, 1983. 442 p.

220. Sutherland D.G.M. The Chouans: The Social Origins of Popular Counter-Revolution in Upper Brittany 1770-1796. Oxford, 1982. 360 p.

221. Sutherland D.G.M. France 1789-1815: Revolution and Counter-Revolution. London, 1985. 493 p.

222. Tackett T. La Révolution. l'Eglise, la France. Le serment de 1791. Paris, 1986. 485 p.

223. Tilly Ch. The Contentious French. Cambridge, Mass., London, 1986. 456 p.

224. Tilly Ch. The Vendée. A Sociological analysis of the Counter-Revolution. Cambridge, Mass., 1964. 373 p.

225. La Vendée. Après la Terreur, la reconstruction. Actes du Colloque tenu à La Roche-sur-Yon en avril 1996. Paris, 1997. 671 p.

226. Vendée. Chouannerie. Littérature. Actes du Colloque d'Angers 12-15 décembre 1985. Angers, 1986. 636 p.

227. La Vendée dans l'Histoire. Actes du Colloque tenu à La Roche-sur-Yon en avril 1993. Paris, 1994. 483 p.

228. La Vendée des origines à nos jours. La mise en œuvre de l'ouvrage a été assurée par J.-L. Sarrazin. Saint-Jean-d'Angely, 1982. 469 p.

229. Vigier F. Le clergé paroissiale du diocèse de Poitiers à la fin de l'Ancien Régime. Enquête sur les curés poitevins du milieu des années 1770 à 1789. PUS. 1998. 673 p.

230. Vigier F. Les curés poitevins et la Révolution: curés et vicaires du district de Poitiers et le serment de 1791. Maulévrier, 1990. 220 p.

231. Vigier F. Les curés du Poitou au siècle des Lumières. Geste éditions, 1999. 356 p.

232. Viguerie J. de. Christianisme et Révolution. 5 leçons d'histoire de la Révolution. Paris, 1986. 264 p.

233. Vovelle M. Idéologies et mentalités. Paris, 1982. 331 p.

234. Vovelle M. La mentalité révolutionnaire. Société et mentalités sous la Révolution française. Paris, 1985. 290 p.

235. Vovelle M. La mort en Occident: de 1300 à nos jours. Paris, 1983. 793 p.

236. Vovelle M. La Révolution contre l'Eglise. De la Raison à l'Être Suprême 1793. Bruxelles, 1988,311 p.

237. Vray N. Protestants de l'Ouest 1517-1907. Bretagne, Normandie, Poitou. Rennes, 1993. 274 P

238. Walter G. Histoire des paysans en France. Paris, 1963. 522 p.

239. Wismes A. de. Histoire de la Vendée. Paris, 1994. 332 p.1. Статьи.

240. Адо A.В. К вопросу о Вандее // Вопросы истории. 1966, № 5, с. 193-194.

241. Адо А.В. Крестьянское движение во Франции во время Французской революции (историографические итоги) // Вестник Московского университета. Серия 8. История. 1996, №5, с. 14-26.

242. Блуменау С.Ф. Современная историография Вандеи и шуанерии // Ранние буржуазные революции и современная историческая мысль. Тезисы докладов научной конференции, 13-15 марта 1990 г. Казань, 1990, с. 51-52.

243. Блуменау С.Ф. Современная французская историография Вандеи и шуанерии // Новая и новейшая история. 1992, № 1, с. 223-237.

244. Домнич М.Я. К истории секуляризации церковных имуществ во Франции // Французский ежегодник 1958. М., 1959, с. 127-152.

245. Домнич М.Я. Народные массы во Франции в борьбе с клерикальной контрреволюцией XVIII в. // Из истории общественных движений и международных отношений. М., 1957, с. 273-291.

246. Завитневич И. Новейшие работы по крестьянскому вопросу накануне и во время Великой революции: Библиографический обзор // Историк-марксист. М., 1928, № 7, с. 245-255.

247. Завитневич И. Расслоение крестьян в Бретани накануне Великой французской революции: К вопросу о причинах восстания шуанов // Историк-марксист. М., 1929, № 11, с.100-129.

248. Захер М.Я. Из истории дехристианизации эпохи Великой французской революции // Атеист. М., 1930, № 53, с. 1-46.

249. Карп С.Я. Религиозная проблема в годы Французской буржуазной революции конца XVIII в.: (Церковная политика лидера Жиронды) // Вопросы истории. 1987, № 2, с. 50-59.

250. Левин М. Деревенское бытие: нравы, верования, обычаи // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. М., 1997, с. 90-110.

251. Летчфорд С.Е. Вандейская война 1793-1796 гг. Некоторые теоретические проблемы // Новая и новейшая история. Межвузовский сборник научных трудов. Саратов, 1998, с. 5981.

252. Летчфорд С.Е. «Вандея» судьба одного понятия // Новая и новейшая история. Межвузовский сборник научных трудов. Саратов, 2000, с. 39-46.

253. Люблинская А.Д. К проблеме социальной психологии французского крестьянства ХУЕХУШ вв. // Вопросы истории. 1981, № Ю, с. 90-102.

254. Обичкина Е.О. История массового сознания в истории Великой французской революции // Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции. М., 1989, с. 145-156.

255. Обичкина Е.О. Крестьянство и идеологические предпосылки Великой французской революции // Новая и новейшая история. 1986, № 4, с. 46-56.

256. Обичкина Е.О. О направленности социальных устремлений крестьянства накануне Французской буржуазной революции 1789 г. // Проблемы новой и новейшей истории. М., 1980, с. 84-109.

257. Обичкина Е.О. Распространение идей Просвещения среди французского крестьянства накануне революции конца XVIII в. // Новая и новейшая история. 1982, № 2, с. 45-57.

258. Петров Е.Н. Социальная роль общинного землевладения во Франции перед революцией 1789 г.: (по крестьянским наказам 1789 г.) // Исторический сборник. 1936, № 5, с. 163-238.

259. Пименова J1.A. Антиреволюционное крестьянское движение в Вандее и Бретани в годы французской революции (Обзор) // К 200-летию Великой французской революции: (Зарубежная историография). М., 1988, с. 130-149.

260. Пименова JI.A. Рец. на кн.: Ж.-К. Мартэн. Край по имени Вандея между политикой и памятью // Вопросы истории. 1998, № 6, с. 161-164.

261. Пименова Л.А. Рец. на кн.: Religion et Révolution / Ed. By Martin J.-Cl. Colloque de Saint-Florent-le-Vieil, 13-15 mai 1993. Paris, 1994. 250 p. // Новая и новейшая история. 1996, №3, с. 228-230.

262. Писарев Д.И. Французский крестьянин в 1789 г. // Писарев Д.И. Литературная критика. Т. 3. М., 1981, с. 281-311.

263. Плавинская Н.Ю. Вандея // Исторический лексикон XVIII в. М., 1996, с. 126-129.

264. Плавинская Н.Ю. Вандея // Новая и новейшая история. 1993, № 6, с. 209-212.

265. Поршнев Б.Ф. Крестьянские и плебейские движения XVII-XVIII вв. во Франции // Историк-марксист. М., 1939, № 4, с. 85-93.

266. Сказкин С.Д. Дифференциация крестьян во Франции накануне революции 1789 г.: «Пахари» и «поденщики» в Шампани XVIII в. // Историк-марксист. М., 1936, № 2, с. 2243.

267. Сказкин С.Д. Спорные вопросы аграрной истории Франции накануне революции XVIII в. // Европа в новое и новейшее время. М., 1966, с. 97-113.

268. Солженицын А.И. Слово при открытии памятника вандейскому восстанию // Звезда. 1994, №6, с. 57-58.

269. Федяков М.И. католицизм и Великая французская революция // К 200-летию Великой французской революции: (Зарубежная историография). М., 1988, с. 109-129.

270. Фридлянд Ц. Французская революция в борьбе с религией и церковью // Атеизм и борьба с церковью в эпоху Великой французской революции. Т. 1. М., 1933, с. 3-30.

271. Фурсов А.И. Новейшие модели крестьянина в буржуазных исследованиях // Проблемы социальной истории крестьянства Азии. М., 1986.

272. Хейфец Ф.А. Шуаны. Исторический очерк // Бальзак О. Шуаны или Бретань в 1799 г. М., 1944, с. 287-297.

273. Чеканцева З.А. К вопросу о новейшей проблематике народных движений во Франции в XVIII в. // Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции. М., 1989, с. 157-165.

274. Чудинов А.В. Смена вех: 200-летие Революции и российская историография // Французский ежегодник 2000. М., 2000, с. 5-23.

275. Artarit J. Les prêtres vendéens: des Lumières à un nouveau christianisme // Christianisme et Vendée. Actes du Colloque., pp. 123-157.

276. Audin P. Un exemple de survivance païenne: le culte des fontaines dans la France de l'Ouest et du Centre-Ouest. 2-ème partie: du Moyen Age à nos jours // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 87. 1980, № 4, pp. 679-696.

277. Baker K.M. Politique et opinion publique sous l'Ancien Régime // Annales: Économies. Sociétés. Civilisations. 1987, vol. 46, № 1, pp. 41-71.

278. Barrai P. Note historique sur l'emploi du terme «paysan» // Études rurales. 1966, № 21, pp. 72-80.

279. Béaur G. La Révolution et la question agraire: vieux problèmes et perspectives nouvelles // //Annales: Économies. Sociétés. Civilisations. 1993, № 1, pp. 135-146.

280. Béaur G. Les catégories sociales à la campagne: repenser un instrument d'analyse // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 106. 1999, № 1, pp. 159-176.

281. Bendjebbar A. Les problèmes des Alliances politiques, sociales et économiques dans la Contre-Révolution Angevine 1787-1799 // Les résistances à la Révoluton. Actes du Colloque., pp. 87-96.

282. Benoist A. Vie paysanne et protestantisme en «Moyen Poitou» du XVI-e siècle à la Révolution // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T.92. 1985, № 2, pp. 161-182.

283. Bercé Y.-M. Géographie politique du soulèvement vendéen // La Vendée dans l'Histoire. Actes du Colloque., pp. 21-35.

284. Bianchi S. Les curés rouges dans la Révolution française // Annales historiques de la Révolution française. 1982, № 249, pp. 364-392.

285. Bianchi S. Les curés rouges dans la Révolution française // Annales historiques de la Révolution française. 1985, № 262, pp. 447-479.

286. Bercé Y.-M. Nostalgie et mutilations: psychoses de la conscription // Les résistances à la Révoluton. Actes du Colloque., pp. 171-179.

287. Blanvillain B. La Franc-Maçonnerie en Anjou pendant la deuxième moitié du XVIII-e siècle // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T.92. 1985, № 4, pp. 411-418.

288. Bois P. Aperçu sur les causes de l'insurrection // Echange. Vendée-Chouannerie. Numéro spéciale 1. 1980, pp. 19-23.

289. Bonnin H. Attitudes et sentiments religieux dans les cantons de Luçon et Chaille les Marais au XVIII-e siècle // Société d'Emulation de la Vendée. 1984, pp. 141-185.

290. Bossis Ph. Le Marais poitevin occidental et la domination de l'Eglise au XVIII-e siècle // Enquêtes et documents (Centre de recherches sur l'histoire de la France Atlantique). Université de Nantes. V, 1980, pp. 55-77.

291. Bossis Ph. Recherches sur la propriété nobiliaire en pays vendéen avant et après la Révolution// Société d'Emulation de la Vendée. 1973, pp. 123-145.

292. Bossis Ph. Recherches sur le milieu paysan aux confis de l'Anjou, du Poitou et de la Bretagne (1771-1789)//Études rurales. 1972, №47, pp. 122-147.

293. Burgière A. Les transformations de la culture familiale et des structures domestiques autour de la Révolution // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T.100. 1993, № 4, pp. 395-410.

294. Chartier R. Cultures, lumières, doléances: les Cahiers de 1789 // Revue d'histoire moderne et contemporaine. 1981, № 1, pp. 68-93.

295. Chartier R. Lectures pausannes. La bibliothèque de l'enquête Grégoire // Dix-Huitième Siècle. 18, 1986, pp. 45-64.

296. Constant J.-M. Les idées politiques paysannes: étude comparée des cahiers de doléances (1576-1789) // Annales: Économies. Sociétés. Civilisations. 1982, № 4, pp. 717-728.

297. Davies A. The Origins of the French Peasants revolution of 1789 // History. 1964, vol. 49, № 165, pp. 24-41.

298. Debien G. Défrichements et reprise de fermes par la noblesse et par le clergé en Poitou à la fin du XVIII-e siècle // Annales historiques de la Révolution française. 1968, № 193, pp. 381400.

299. Dubreuil L. Le paysan breton au XVIII-e siècle // Revue d'histoire économique et sociale. 1924, vol. 12, №4, pp. 478-492.

300. Forrest A. Le recrutement des Armées et la Contre-révolution en France // Les résistances à laRévoluton. Actes du Colloque., pp. 180-190.

301. Forrest A. Les soulèvements populaires contre le service militaire 1793-1814 // Mouvements populaires et conscience sociale XVI-XIX siècle. Actes du Colloque., pp. 159-166.

302. Furet F., Ozouf J. L'alphabétisation des Français, trois siècles de métissage culturel // Annales: Économies. Sociétés. Civilisations. 1977, № 3, pp. 488-502.

303. Furet F., Sachs W. La croissance de l'alphabétisation en France XVIII-XIX-e siècles // Annales: Économies. Sociétés. Civilisations. 1974, № 3, pp. 714-737.

304. Gallarneau Cl. La mentalité paysanne en France sous l'Ancien Régime // Revue d'histoire de l'Amérique française, 1960, vol. XIV, № 1 pp. 16-24.

305. Goubert J.-P. Culture paysanne et culture médicale en France (1770-1820) // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 100. 1993, № 4, pp. 587-591.

306. Grateau Ph. Les doléances paysannes entre tradition et modernité // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T.100. 1993, № 4, pp. 573-586.

307. Grimoüard Vte H. de. De l'Union en Famille chez les Cultivateurs d'autrefois en Vendée // Revue du Bas-Poitou. 1935, № 48, pp. 231-244.

308. Hampson N. La Contre-révolution a-t-elle existé? // Les résistances à la Révoluton. Actes du Colloque., pp. 462-468.

309. Henry J.-F. Paysannerie, artisanat et professions libérales à l'Ile-d'Yeu à la fin de l'Ancien Régime // Société d'Emulation de la Vendée. 1982, pp. 129-153.

310. Huard R. Existe-t-il une politique populaire? // Mouvements populaires et conscience sociale XVI-XIX siècle. Actes du Colloque., pp. 59-68.

311. Hufton O.H. Le paysan et la loi en France // Annales: Économies. Sociétés. Civilisations. 1983, №3, pp. 679-701.

312. Krumenacker Y. Être protestant en terre catholique: l'exemple du Bas-Poitou au XVIII-e siècle // Christianisme et Vendée. Actes du Colloque., pp. 179-195.

313. Lagrée M. La structure pérenne, événement et histoire en Bretagne orientale. XVI-XX-e siècles // Revue d'histoire moderne et contemporaine. T. 23, 1976, pp. 394-407.

314. Langlois Cl. Les dérives vendéennes de l'imaginerie révolutionnaire // Annales: Économies. Sociétés. Civilisations. 1988, № 3, pp. 771-797.

315. Lebrun F. La culture populaire en France au XVII-e siècle à travers le Dictionnaire de Furetière // Histoire sociale, sensibilités collectives et mentalités. Paris, 1985, pp. 275-282.

316. Lebrun F. La culture populaire et la Bibliothèque Bleu de Troyes trente ans après R. Mandrou // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T.100. 1993, № 4, pp. 453-458.

317. Lebrun F. Le «Traité des Superstitions» de Jean-Baptiste Thiers. Contribution à l'éthnographie de la France du XVII-e siècle // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 83. 1976, №3, pp. 443-465.

318. Lefebvre G. Foules révolutionnaires // Études sur la Révolution française. Paris, 1954, pp. 271-287.

319. Lefebvre G. La Révolution française et les paysans // Études sur la Révolution française. Paris, 1954, pp. 246-268.

320. Lemarchand G. La féodalité et la Révolution française: seigneurie et communauté paysanne // Annales historiques de la Révolution française. 1980, oct.-déc., pp. 536-558.

321. Lenne O.Les régents et les petites écoles sous l'Ancien Régime en Bas-Poitou // Au fil du Lay. 1999, №33, pp. 2-88.

322. Le Roy Ladurie E. L'exemple chouan // Echange. Vendée-Chouannerie. Numéro spéciale 2. 1980, pp. 30-35.

323. Lucas C. Résistances populaires à la révolution dans le sud-est // Mouvements populaires et conscience sociale XVI-XIX siècle. Actes du Colloque., pp. 473-485.

324. Marais J.-L. Littérature et culture «populaires» aux XVII et XVIII-e siècles. Réponses et questions // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 87. 1980, № 1, pp. 65-105.

325. Marcadé J. Le protestantisme poitevine à la veille de la Révolution // Christianisme et Vendée. Actes du Colloque., pp. 197-209.

326. Martin J.-Cl. Emergence et reconnaissance d'une culture paysanne // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 100. 1993, № 4, pp. 631-639.

327. Massé P. Survivances des droits féodaux dans l'Ouest 1793-1902 // Annales historiques de la Révolution française. 1965, vol. 37, № 181, pp 270-298.

328. Mazauric Cl. Autopsie d'un échec: la résistance à l'anti-révolution et la défaite de la contre-révolution // Les résistances à la Révoluton. Actes du Colloque., pp. 237-244.

329. Mazauric Cl. Vendée et chouannerie // La Pensée. 1965, № 124, pp. 54-85.

330. Meyer J., Dupuy R. Bonnets rouges et blancs bonnets // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 82, 1975, № 4, pp. 405-426.

331. Morin G. Les résistances linguistique au discours révolutionnaire // Les résistances à la Révoluton. Actes du Colloque., pp. 222-233.

332. Muyard F. Un manuel de sorcellerie en Basse Bretagne au XVIII-e siècle // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 99, 1992, № 3, pp. 291-297.

333. Nicolas J. Les mouvements populaires dans le monde rurale sous la Révolution française: état de la question // Bulletin de la Société d'histoire moderne. 1986, № 3, pp. 20-29.

334. Ormières J.-L. Les scrutins de 1790 et 1791 et le soulèvement de 1793: interpretation du comportement électorale // Les résistances à la Révoluton. Actes du Colloque., pp. 82-86.

335. Pérouas L, Grignion de Montfort, un prédicateur vraiment populaire? // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 98, 1991, № 3, pp. 205-210.

336. Petitfrère Cl. Paysannerie et militantisme politique en Anjou au début de la Révolution 1789-1793 // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 89, 1982, № 2, pp. 173-183.

337. Pitou F. Violence et discours au XVIII-e siècle. «Si je ne t'aimais pas je te tuerais tout à fait.» // Annales de Bretagne et des Pays de l'Ouest. T. 105, 1998, № 4, pp. 7-35.

338. Plongeron B. La guerre de Vendée // Echange. Vendée-Chouannerie. Numéro spéciale 1. 1980, pp. 5-9.

339. Prouteaux M. Les origines de la Guerre de Vendée. Notes de psychologie historique // Revue du Bas-Poitou. 1899, № 12, pp. 457-468.

340. Saint-Vic V. Assemblées, villes et villages en 1789 // Blanc et Bleu. La mémoire vendéenne. 1988, № 2, pp. 29-37.

341. Saint-Vic V. La Province de Poitou // Blanc et Bleu. La mémoire vendéenne. 1988, № 1, pp. 23-30.

342. Saint-Vic V. Les États Militaires du Poitou en 1788 // Blanc et Bleu. La mémoire vendéenne. 1988, № 4, pp. 30-34.

343. Soboul A. Aux origines de la Vendée // Echange. Vendée-Chouannerie. Numéro spéciale 2. 1980, pp.23-26.

344. Soboul A. La communauté rurale française, problèmes de base // La Pensée. 1957, № 73, pp. 65-81.

345. Soboul A. Mouvements paysans et féodalité (De la fin de l'Ancien Régime vers le milieu du XIX siècle) // La Pensée. 1970, № 149. pp. 56-72.

346. Soboul A. La Révolution française et la «féodalité» // Annales historiques de la Révolution française. 1968, № 193, pp. 289-298.

347. Soboul A. Sur les «curés rouges» dans la Révolution française // Annales historiques de la Révolution française. 1982, № 249, pp. 349-363.

348. Soboul A. Survivances «féodales» dans la société rurale française au XlX-e siècle // Annales: Économies. Sociétés. Civilisations. 1968, № 5, pp. 965-986.

349. Sutherland D.G.M. Dans le sillage d'André Siegfried: Chouannerie et légitimisme populaire dans l'Ouest 1793-1906 // Les résistances à la Révoluton. Actes du Colloque., pp. 399-405.

350. Sutherland D.G.M., Le Goff T.J.A. The Revolution and Rural Community in Eighteenth-Century Brittany // Past and Present. 1974, № 62, pp. 96-119.

351. Sutherland D.G.M., Le Goff T.J.A. The Social Origins of Counter-revolution in Western France // Past and Present. 1983, № 99, pp. 65-87.

352. Tackett T. Histoire sociale du clergé diocésain dans la France du XVIII-e siècle // Revue d'histoire moderne et contemporaine. 1979, № 2, pp. 198-234.

353. Tallonneau P. Les Etats Généraux vus par un député bas-poitevin. Le docteur Gallot // Blanc et Bleu. La mémoire vendéenne. 1989, № 7, pp. 47-51.

354. Taylor G.V. Les Cahiers de 1789: Aspects révolutionnaires et non révolutionnaires // Annales: Économies. Sociétés. Civilisations. 1973, № 6, pp. 1495-1514.

355. Viguerie J. de. Les missions des Montfortains dans l'Ouest au XVIII-e siècle expliquent les motivations du Soulèvement Vendéen // Revue du Souvenir Vendéen. 1982, № 138, pp. 10-19.

356. Viguerie J. de. La Vendée et les Lumières: les origines intellectuelles de l'extermination // La Vendée dans l'Histoire. Actes du Colloque., pp. 36-51.

357. Vivre en Poitou en 1788 // Blanc et Bleu. La mémoire vendéenne. 1988, № 3, pp. 33-44.