Колдовские процессы в России: Официальная идеология и практики "народной религиозности" тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.07, кандидат исторических наук Михайлова, Татьяна Владимировна

• Михайлова, Татьяна Владимировна
• кандидат исторических наук
• 2003

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Михайлова, Татьяна Владимировна

Введение.

Цели и задачи работы.

История вопроса.

Источники.

Хронологические рамки работы.

Глава 1. Колдовство в официальном дискурсе.

1.1. Светская власть и колдовство (колдовство в законодательных актах Российской

Империи).

1.2. Церковь и колдовство.

1.3. Колдовство в "просветительском" дискурсе.

1.3.1. "Госпожа Суеверова" и колдун - обманщик.

1.3.2. "Невинное увеселение" и "Забава в скуке".

Глава 2. Магические практики и представления о "волшебном" в XVIII в.

2.1. Заговоры и контекст их бытования.

2.2. Травы и коренья. Волшебство, отравление, медицина.

2.3. Кости и "бобки". Колдовство - гадание.

2.4. Предметы личного благочестия. Представления о порче и связи колдовства с дьяволом

2.5. Стереотипные волшебные действия.

2.6. Народная и официальная медицина.

Глава 3. Специфика русского колдовского процесса второй половины XVIII в.

3.1. Конфликт людей и идей.

3.1.1. Доносчики и их мотивы. Типы процессов.

3.1.2. Семейные отношения сквозь призму колдовского процесса.

3.1.3. Приходское духовенство в колдовских процессах.

3.1.4. "Аккультурационная" и "демократическая" конфигурации колдовского процесса

3.1.5. Доносы "отчаявшихся" ("слово и дело" и обвинение в колдовстве).

3.2. Власть и "носитель практик".

3.2.1."Процесс без доносчика". Эффективность исполнения законодательной нормы

3.2.2. Особенности судопроизводства.

3.2.3. Человек перед судом.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Колдовские процессы в России: Официальная идеология и практики "народной религиозности"»

Цели и задачи работы

Основным предметом нашего исследования является такой феномен русской культуры как колдовской процесс. Цель данной работы — описать феномен колдовского процесса определенной исторической эпохи, выявить и объяснить его специфические черты. Мы ограничиваем свое исследование конкретными хронологическими рамками 1741-1801 гг. (о причинах, заставивших нас остановиться именно на этих датах, речь пойдет несколько ниже). Столь сложный культурно-исторический феномен как колдовской процесс можно рассматривать во многих ракурсах, и перед нами стоит несколько задач.

Во-первых, нас будет интересовать законодательная почва для подобного рода процессов, отношение к магическим практикам со стороны господствующей культуры и его изменение на протяжении XVIII в.

Во-вторых, мы попытаемся сквозь призму следственных дел о колдовстве взглянуть на "магическую повседневность" подданных Российской Империи XVIII века, главным образом — русского православного населения.

Наконец, нас будет интересовать сам феномен колдовского процесса с его специфическими чертами в том виде, в каком он существовал в России во второй половине XVIII в. Надо иметь в виду, что русский колдовской процесс не был однородным. Во-первых, существует специфика отдельных его вариантов, обусловленная взаимным отношением доносчика и обвиняемого, и мы ставили перед собой задачу последовательно описать все эти варианты. Во-вторых, колдовской процесс изменялся во времени, и мы проследим отличия процессов второй половины XVIII в. от более раннего периода.

Наконец, у данной работы существует и чисто практическая цель — ввести неизвестные и малоизвестные архивные дела в круг актуальных этнографических источников.

История вопроса

A.C. Лавров справедливо пишет, что "в истории изучения религиозного менталитета в России материалам "духовных" и политических дел предстояло сыграть не меньшую роль, нежели фольклорным источникам и народной картинке" (Лавров 2000:10). Впервые исследователи обратились к архивным материалам политического сыска (частью которых в XVII-первой трети XVIII в. были и дела о колдовстве) во второй половине XIX в. К этому времени относятся первые публикации архивных дел и первые посвященные им статьи. Обращение к теме поначалу имело скорее общественный интерес, чем строго научный, и среди первых публикаторов были не только историки и филологи, но также юристы, врачи, общественные деятели либерального крыла. Так, например, A.A. Левенстим сначала обращался к теме колдовских процессов как практикующий юрист, и его целью было "выяснить, насколько суеверие имеет значение в настоящее время, как источник преступления и средство обмана" (Левенстим 1906:291). Затем он обратился к истории отношения законодательства к вопросу о суеверии в Западной Европе и в России. Колдовство представлялось суеверием темного народа, от которого происходит немало бед и с которым необходимо бороться с помощью просвещения: "необходимость просветить его (русский народ - Т.М.) христианскою нравственностью, освободить его от внутренней тьмы и дикости" (Марков 1887:23). Для успешной проповеди просвещения среди крестьян требовалось изучить их суеверия, и материалы дел о волшебстве воспринимались как равноправный источник, наряду с многочисленными "наблюдениями", "сообщениями с мест" и т.п. П. Чубинский, в предисловии к статье В.Б. Антоновича "Колдовство" пишет: "Сближая данные актов с современными этнографическими данными о суевериях, нельзя не заметить, что те же верования в таинственные силы природы существуют и теперь; что народ и теперь верит в возможность принести пользу или вред употреблением известных предметов.Почти все верования заключающиеся в процессах XVIII века, -тождественны с современными. Так, вера в ведьм, упырей, "лятавцев" - существует и теперь. Тот же взгляд на "завитку" во ржи, те же воззрения на обливание пути, те же и средства колдовства или знахарства. Вообще упомянутые процессы могут служить богатым материалом для характеристики народных верований, предлагая в тоже время материал историко-юридический" (Антонович 1877:321).

Общественная значимость темы определила соответствующий дискурс первых статей и комментариев к публикациям дел. В качестве "общих мест" мы можем обнаружить и идею о колдовстве как суеверном заблуждении, присущем крестьянам (см. выше), и рационалистические истолкования феномена, как, например, психическая болезнь или гипноз ("Мы имеем здесь дело с несомненно психически больным субъектом (психопатом или визионером по современной терминологии), нарекающим на себя, что он-то и есть настоящий упырь от самого своего рождения и обладает завидным даром узнавать ведьм" (Линниченко 1889:173); "ознакомление в последние годы с гипнозом показало, что многие явления . которые заставляют суеверных людей прибегать к объяснениям их вмешательством злых сил, должны быть приписаны естественным объяснениям" (Весин 1892:57)), и отношение к волшебным делам, имевшим место в недалеком прошлом как к курьезу ("Курьезное такое происшествие случилось в 1831 году в селе Подосах" (Кошовик 1884:169)) или к мрачной, но уже изжитой странице темного прошлого ("Будем надеяться, что грамотность и просвещение . проникнут во все медвежьи углы нашего отечества, и что общий подъем культуры избавит нас от многочисленных преступлений, совершаемых по суеверию, как он избавил нас от процессов о чародействе, застенка и костров" (Ле-венстим 1906:251)).

Большое число архивного материала было введено в научный оборот Г.В. Есиповым (Есипов 1861; 1878; 1885 (а); 1885 (Ь)), который вошел в историю науки прежде всего как публикатор. Г.В. Есипов первым стал разрабатывать фонды архивов Преображенского приказа и Тайной канцелярии. Г.В. Есипову принадлежит мысль о важности понимания того места, которое колдовство занимало в системе мировоззрения людей XVII в. (эпохи, к которой относились источники Г.В. Есипова). Без понимания того факта, что "убеждение в силе колдовства . было принадлежностью всего русского народа от царя до последнего холопа" (Есипов 1878:64), согласно Г.В. Есипову, была бы непонятна в том числе и политическая история России.

Одна из крупнейших публикаций волшебных дел принадлежит В.Б. Антоновичу (Антонович 1877). В.Б. Антонович просмотрел и издал около ста колдовских дел из Киевского Центрального архива, разбиравшихся местными магистратами и обладающими рядом особенностей, присущих украинским и польским процессам. В частности В.Б. Антонович отмечает относительную мягкость приговоров судов: "среди всех дел, возбужденных о чародействе, никогда ни гродские ни магистратские суды не помышляют о наказании виновных сожжением.Обыкновенно, уплатою штрафа в пользу церкви, церковною эпитимиею, или очистительною присягою отделываются обвиненные от возводимого на них подозрения" (Антонович 1877:327). Причину этого В.Б. Антонович справедливо видит в неразвитости демонологических представлений: "причина относительной мягкости судебных приговоров.в отсутствии тех демонологических понятий, которые вызвали на Западе жестокое преследование колдунов. демонология не только не была развита, как свод стройно развитой системы представлений, но, до самого конца XVIII столетия, насколько можно судить по процессам, совсем не существовала в народном воображении, даже в виде неясного зародыша" (Там же).

Значительное число публикаций и пересказов архивных дел о колдовстве можно обнаружить в работах И.Е. Забелина о процессах XVII в. в среде царского окружения (Забелин 1851), A.A. Левенстима (Левенстим 1906) о делах, главным образом, первой половины XVIII в., A.A. Кизеветтера, иследовавшего дела тульского совестного суда (Кизеветтер 1923). Существует ряд более мелких публикаций и исследований, принадлежащих авторам XIX века; такие работы, как правило, представляют собой пересказ нескольких дел (обычно одного или двух) о колдовстве, кликушестве, чертях и т.п. и комментарий к ним (Алмазов 1911; Беляев 1905; Ефименко 1883,1884; Кирпичников 1894; Кошовик 1884; Костров 1879; Куроптев 1878; Линниченко 1889; Оглоблин 1887; Сапожников 1886; Селецкий 1886; С.П.А. 1911). Данные статьи содержат материал как об украинских, так и о "великорусских" колдовских делах. В хронологическом отношении большинство таких публикаций касаются дел XVII — начала XVIII в. или же — XIX в., в то время, как дела второй половины XVIII в. представлены сравнительно редко.

Среди работ аналитического характера следует отметить вышедшие в самом начале XX в. книги Н.Я. Новомбергского (Новомбергский 1906; 1907; 1909; 1911). Опираясь на большой корпус дел о колдовстве конца XVII - первой трети XVIII в., Н.Я. Новомбергский опровергает установившееся в русской историографии мнение о том, что в России практически не было жестокого преследования людей, обвиненных в колдовстве. Последнюю точку зрения разделяет, например, Л. Весин: "в то время как за границею жестокие определения закона шли, так сказать, с практикою рука об руку, у нас постановления относительно сожжения колдунов оставались, к счастью, мертвой буквой" (Весин 1892:60). Н.Я. Новомбергский убедительно доказывает обратное: "добытые нами новые архивные материалы не оставляют сомнения в том, что борьба с ведовством приводила в движение органы власти. Больше того, эта борьба отличалась не меньшей жестокостью, чем в Западной Европе. Московская Русь в борьбе с ведунами пережила и повальный терроризирующий сыск, и пытки, и публичное сожжение обвиненных в чародействе" (Новомбергский 1907:21). Именно благодаря работам Н.Я. Новомбергского такое убеждение проникло в западную историографию, в которой изучение "русского случая" борьбы с колдовством основано на публикациях дел, осуществленных Н.Я. Новомбергским (например, Zguta 1997).

Н.Я. Новомбергскому принадлежит важная мысль о близости колдовства и народной медицины, которую он высказывает в книге "Врачебное строение в допетровской Руси", где дает очерк истории медицинских знаний в России и высказывает мнение, что народная медицина и знахарство — это одно и тоже, что медицина возникла из приемов колдовства: "мы думаем, что колыбелью народного врачебного знания было ведовство" (Новомбергский 1907:21).

Последней выполненной на тему колдовских дел работой перед затишьем советского периода (когда с 30-х годов было прекращено историческое и этнографическое изучение колдовства как "пережитка" прошлого) стала работа E.H. Елеонской "К изучению заговора и колдовства в России, на материалах XVII в.", впервые вышедшая в 1917 г. (Елеонская 1994:99-143). E.H. Елеонская в своей книге подходит к анализу заговоров как фольклорист, и ее в первую очередь интересуют вопросы соотношение текста и ритуала, характер бытования, способы хранения и прагматика заговоров. Одним из источников для работы E.H. Елеонской послужили "волшебные дела", опубликованные Н.Я. Новомбергским.

Интерес к изучению следственных дел возобновился в нашей стране в 60-е годы XX в., что является заслугой H.H. Покровского, которому удалось создать в Новосибирске целую школу специалистов, работающих с материалами судебно-следственных дел, и доказать, что данный вид источников является актуальным, важным и информативным для изучения религиозности "народных масс". H.H. Покровский наметил источниковедческую базу, в которую вошли судебно-следственные дела о старообрядцах, волшебстве, суевериях, договорах с дьяволом и прочих девиантных по отношению к официальному православию формах религиозности. H.H. Покровским ввел в научное обращение и сам концепт "синодального варианта православия". Противоречие между синодальным и "крестьянским (народным) православием" представляет собой аналог концепции аккультурации (Muchambled 1978:1991) и является основой для работ школы Покровского. Наибольшее внимание в исследованиях этой школы уделяется изучению старообрядческих дел, а основу источниковедческой базы составляют сибирские материалы (Покровский 1972:133-137; 1975 (а): 19-49; 1975 (Ь):110-130; 1978:49-57; Покровский, 1981:96-108; 1987(а):290-297;1987(Ь):239-266; Го-релкина 1987:289-305; Журавель 1992:29-40).

1 I v> w /■"* и V> и

Практически первой крупной работой в советский период, посвященной анализу именно "духовных дел", стала защищенная в 1987 г. диссертация Е.Б. Смилянской (Смилянская 1987). Источниковедческой основой исследования Е.Б. Смилянской стали несколько серий судебных дел первой половины XVIII в. о различных церковных преступлениях — колдовских, кощунственных, дел об оскорблении икон, еретических (серия дел о кружке Дмитрия Тверитинова). Работа Е.Б. Смилянской написана на основе архивных материалов Преображенского приказа, Тайной канцелярии, Синода и Московской синодальной конторы. Все дела были разбиты на три группы: волшебные, богохульные и (куда вошли дела о "кощунствах", оскорблениях икон, богоотступничестве) и еретические (о кружке Тверетинова). Е.Б. Смилянская сознательно исключила из рассмотрения дела о старообрядцах и сектантах, которые долгое время были главным объектом советских исследований религиозности. Таким образом, работа Е.Б. Смилянской стала первым крупным исследованием "народного православия" первой половины XVIII в. Впоследствии Е.Б. Смилянская продолжили исследования в области народной религиозности и опубликовала целый ряд статей (см., например, Смилянская 1989; 1999; 2001 (а); 2000; 2001(Ь); 2001 (с); 2001 (d); 2002 (а); 2002 (Ь); 2002 (с); 2002 (d)). Нам представляется справедливым и актуальным антропологический подход к изучению религиозности, который предлагает Е.Б. Смилянская, при котором "народное христианство" должно рассматриваться как целостная религиозная система1. Поскольку, как пишет исследовательница, "догматы и установки "народного христианства".если существуют в письменности, то лишь в памятниках, отражающих индивидуальные религиозные воззрения" (Смилянская 2000:106), то "исследовательские подходы к изучению общих и частных черт народной религии в полноте взаимосвязей догмата и ритуала, христианской и архаической мифологии, религиозного опыта — должны быть исключительно антропологичны и видятся нам через анализ религиозных воззрений личности при максимально подробном воссоздании ее.картины мира" (Там же: 107).

Колдовским процессам первой половины XVIII в. уделено внимание в недавно опубликованном исследовании A.C. Лаврова (Лавров 2000). Тема данной книги гораздо шире, чем просто анализ колдовских дел петровского и аннинского времени, цель автора — изучение религиозности нескольких поколений российских людей, чья жизнь пришлась на период серьезных потрясений и изменений в российском обществе. A.C. Лавров использует в качестве источников очень большой массив следственных дел из архивов центральных учреждений

Подобный подход был предложен A.A. Панченко: "с антропологической точки зрения представляется более уместным говорить не о церковном каноне и отступлениях от него, а о религиозных институциях и религиозных практиках, подразумевая, что последние представляют собой иначе организованную, более лабильную, но не менее важную часть религиозной жизни общества.Большинство исследователей, писавших о "русской народной религиозности", обычно пытались квалифицировать ее в качестве "язычества", "двоеверия", "аграрной обрядности" или "магии", либо, наоборот, как "подлинное" воцерковленное православие. Возможно, настало время отказаться и от той, и от другой крайности и рассматривать "народное православие" как сумму религиозных практик, находящихся в динамическом взаимодействии с религиозными институциями" (Панченко 1999:202, 215).

Российской империи (Преображенский приказ, Тайная канцелярия, Синод), выделяя отдельные тематические "ряды". В центре внимания исследователя — такие аспекты "народной религиозности" как кануны и братчины, переходные обряды, народное почитание мощей, икон, эсхатология, юродство, старообрядчество и колдовство. Все эти сюжеты рассматриваются на фоне петровской реформы благочестия, которая создала крайнюю напряженность в религиозной жизни общества, поделив его на "правильно" и "не правильно" верующих. Мы во многом опираемся на положения и подсчеты A.C. Лаврова, а наши источники являются прямым продолжением "первичного ряда" дел о колдовстве 1700-1740 гг.

Среди западных исследований русских колдовских процессов следует отметить работы Р. Згуты (Zguta 1977 (а); 1977 (Ь)), В. Кивельсон (Kivelson 1991; 1995; 1997), К. Воробец (Worobec 1994), У. Райна (Rayn 1998; 1999). Западные специалисты опираются на дела, опубликованные Н.Новомбергским, и сферой их интересов остается борьба московского государства и церкви с колдовством в XVII в., однако, например, К. Воробец анализирует украинские процессы более позднего времени. Для работ Р. Згуты и К. Воробец характерен тендерный подход к изучению колдовства, и их внимание привлекают различия в тендерном составе обвиняемых в колдовстве в России и в Западной Европе. Последним крупным исследование о русском колдовстве стала недавно вышедшая книга У. Райана (Rayn 1999), которая представляет собой обзор форм магических действий с IX по XIX вв. Автор уделяет не слишком много внимания социальному контексту магических представлений и месту магии в традиционной картине мира, но для нашей темы интерес представляет последняя глава книги "Магия, Церковь, Закон и Государство" (Там же 408-433), в которой автор анализирует 23 следственных дела (из собрания Н.Я. Новомбергского), приходя к п выводу о том, что Россия не избежала большой "охоты на ведьм", в которую была вовлечена Западная Европа .

О том, что интерес к изучению материалов колдовских процессов в последнее время остается высоким, свидетельствует проведение в декабре 2000 г. в Англии международной конференции "Что стоит за ведовскими процессами" ("Beyond the Witchcraft Trials"). На конференции, в частности, обсуждались следующие темы: отношение односельчан к людям, обвиненным в колдовстве и вернувшимся после процесса в деревню; отношение элиты общества к тем, кого официальная культура объявляла "суеверными" и постепенное превращение концепта "магии" в ироническую характристику (Линда Ойя); властные и иерархические отношения в деревенском сообществе, когда обвинение в ведовстве было способом перевернуть устоявшуюся социальную иерархию (Райза Той-во); специфика ведовских процессов в условиях, когда для светской и церковной властей преследование колдовства не было главной проблемой (такая ситуация имела место, например в Шотландии) (Петер Максвелл-Стюарт); тендерные различия договоров с дьяволом в Швеции в период тридцатилетней войны (Сойли-Мария Эклунд) (отчет о конференции см.: Stark-Aróla 2000).

Завершая данный обзор, следует отметить, что в большинстве случаев исследователей русских колдовских процессов привлекали дела конца XVII в. и петровского времени. Последнее вполне объяснимо, поскольку источники данного времени наиболее ярко иллюстрируют резкое противоречие между государственной политикой и нормами официальной культуры, с одной стороны, и религиозностью подавляющей части населения — с другой. Материалы второй половины XVIII в. за редким исключением не опубликованы и не известны ши

2 Данный вывод не нов ни в русской, ни западной историографии (ср., Новомбергский 1907), однако нуждается в корректировке. Жестокие наказания за колдовство действительно имели место в конце XVII первой трети XVIII в., но даже для этого периода русской истории преследование колдовства оставалось менее актуальным, чем "охота на ведьм" дл Западной Европы. При привлечении большего количества дел несоизмеримость "русского случая" и западно-европейской "охоты на ведьм" становится очевидной (см. об этом Лавров 2000:1213). рокому кругу ученых. На данный момент не существует ни одной крупной работы, которая была бы посвящена изучению "волшебных дел" второй половины XVIII в.

Источники

Источниками для нашей работы стали, с одной стороны, официальные документы, выражающие позицию светской власти, Церкви и высших слоев российского общества относительно колдовства, а с другой — судебно-следственные дела.

К первой группе источников относятся законодательные акты, касающиеся колдовства, изданные на протяжении XVIII в. (указы, распоряжения, уставы и регламенты), церковные постановления, затрагивающие данную тему и актуальные в исследуемый период, а также ряд светских литературных сочинений и публицистических изданий, в которых упоминается колдовство и колдуны и которые должны были формировать общественное мнение по этому вопросу. В качестве изданий, содержащих законодательный материал, можно назвать "Полное собрание законов Российской Империи", "Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской Империи", "Книгу правил святых апостол, святых соборов вселенских и поместных и святых отец". В качестве источников, иллюстрирующих общественное (не законодательное) обсуждение интересующего нас вопроса, можно упомянуть многочисленные публицистические издания второй половины XVIII в. Важным источником являются издававшиеся в 1770-1790 гг. "Оракулы", "Сонники", "Новейшие способы гаданий" и т.п. (полный список данных изданий см. в Приложении 1).

Вторую группу источников, основную для нашего исследования составляют архивные документы — "волшебные дела". "Волшебные дела" входят в типологический ряд "следствий по духовным делам" , включающий в себя дела о "расколе", богохульствах, ложных чудесах, "несвидетельствованных" мощах, различных "суевериях" (почитание местных святынь - колодцев, камней, родников, о юродивых, кликушах и т.п.). Объединить все эти дела в единый ряд позволяет тот факт, что все они являются результатом давления регулярного государства, стремящегося облечь повседневную религиозность в формы нового благочестия.

Определенную проблему представляет собой выделение волшебных дел из общего массива "следствий по духовным делам". Волшебным делом в строгом смысле слова должно считаться то, которое возбуждено по доносу с обвинением в волшебстве, и где в приговоре человек осуждается за занятие волшебством. Однако ситуация в России второй половины XVIII в. несколько сложнее: зачастую человек, обвиненный в волшебстве, осуждается за какое-то иное преступление (суеверие, мошенничество, незаконное лечение); более того, возможны случаи, когда обвиняемый оправдывается, а доносчик, напротив, сам подвергается суду (такая ситуация имеет место в делах, начатых по доносам кликуш). Нечеткость юридического языка XVIII в., в особенности в применении к духовным следствиям, также создает сложности. Так, "богопротивными поступками" могло быть названо как колдовство — практики магического характера, так и "богохульство" (которое могло быть, а могло и не быть связано с колдовством) или "раскол" (понятие "раскол" покрывало всю сферу альтернативной религиозности, а не только старообрядчество); слово "противоцерковный" могло применяться по отношению как к заговорам, так и к "раскольническим тетрадям".

Нельзя исключать, что важный для нашего исследования материал о повседневных практиках магического характера могут дать дела, ни название, ни

3 Формулировку впервые предложила Е.Б. Смилянская (Смилянская 1987). приговор которых не содержат слова "волшебство". Таковы, например, дела из фондов врачебных и ветеринарных отделений губернских правлений и врачебных управ "о тайном лечении", "об освидетельствовании подозрительного вещества" или же донесения епископов и духовных консисторий "об обнаружении суеверий в епархиях".

В данной работе мы опираемся на корпус следственных дел, обнаруженных нами в ходе архивной работы в Российском Государственном архиве Древних Актов (далее РГАДА), Российском Государственном Историческом архиве (далее РГИА), Государственном архиве Псковской области (далее ГАПО) и Государственном архиве Архангельской области (далее ГААО). Вслед за Е.Б. Смилянской и A.C. Лавровым мы, прежде всего, остановились на фондах центральных учреждений, разбиравших дела о "волшебствах", таких как Преображенский приказ и Тайная канцелярия (РГАДА фонд 7), Сыскной приказ (РГАДА фонд 372) и Синод (РГИА фонд 796). Правомерность подобного подхода объясняется как лучшей сохранностью данных фондов, так и сравнительной репрезентативностью хранящихся в них документов (в центральные учреждения поступали дела изо всех губерний и епархий страны). Однако мы посчитали необходимым выйти за рамки центральных учреждений и обратиться к делам местных архивов, практически не введенным в научных оборот, полагая, что подобный подход позволит получить более полные материалы (до цен

LL тральных учреждении зачастую доходили лишь экстракты - краткие пересказы дел, из которых исключены многие могущие заинтересовать этнографа подробности). Этими соображениями объясняется привлечение корпуса дел из ГАПО и ГААО. Кроме того, мы проанализировали дела Московской конторы тайных дел ( РГАДА фонд 349), Московской Синодальной конторы (РГАДА фонд 1183), Владимирской провинциальной канцелярии (РГАДА фонд 423) и Тамбовской провинциальной канцелярии (РГАДА фонд 447).

В нашем распоряжении имеется 127 волшебных дел за период 1741 - 1801 гг.4 Данную подборку можно считать достаточно репрезентативной (для сравнения: A.C. Лавров за предшествующий период 1700-1740 гг. насчитывает 103 дела о волшебстве (Лавров 2000:365)). Мы ставили целью обработать не случайную выборку, а весь массив однородных дел, отложившихся в фонде того или иного учреждения за период 1741-1801 гг., следуя в этом за A.C. Лавровым, который справедливо пишет: "принципиальным является исследование каждого дела в рамках определенного ряда — других дел о колдовстве, о ложных чудесах или о кликушестве . в противном случае дело просто невозможно прокомментировать, а все оценки носят вкусовой характер" (Лавров 2000:35). Анализ большого массива однотипных источников важен при изучении верований еще и потому, что мы сталкиваемся с проблемой отделения общих стереотипов от индивидуальных убеждений, фантазий и т.п. (о существовании подобных индивидуальных систем, не становящихся достоянием традиционной культуры см., например, Гинзбург 2000). Только анализ таких рядов дел позволяет отделить типичное от необычного, общее от индивидуального.

В состав дела входят донос, листы допросов, материалы повального розыска и очных ставок, списки вещественных доказательств, выписки из законодательных памятников, подходящих для решения дела, материалы переписки суда с другими инстанциями.

Дело начинается с доноса ("доношения") частного лица или того учреждения, которое ранее расследовало дело. Чаще нам приходится иметь дело с "экстрактами" из инстанции более низкого уровня, чем собственноручными доносами частных лиц, но в любом, случае донос или экстракт позволяет полу

4 Общий список архивных источников несколько больше именно в силу оговоренной выше сложности. Мы включаем в него, наряду с "волшебными" делами, "не волшебные", но содержащие интересующий нас материал (дела врачебных управ, доношения о суевериях) и в ряде случаев позволяем себе нарушать хронологические рамки, привлекая в качестве сравнительного материала дела как более раннего, так и более позднего времени. чить информацию о доносчике и его стереотипных представлениях, связанных с областью магического.

Листы допросов ("роспрос" или "пыточные речи", в случае, если при расследовании применялась пытка) вместе с примыкающими к ним материалами очных ставок и повальных розысков составляют основной объем дела. "Роспросы" второй половины XVIII в. достаточно подробны и позволяют получить информацию о представшем перед судом человеке (его родителях, возрасте, конфессиональной принадлежности, грамотности, многих чертах его повседневной жизни). Важную информацию предоставляют списки "подозрительных вещей" — вещественных доказательств, обнаруженных при обвиняемом или в его доме во время обыска. Именно в таких описях мы обнаруживаем списки названий, а нередко и тексты "отреченной" литературы (апокрифов, астрологических предсказаний), копии "волшебных тетрадок" и "писем" (заговоров), травников, набор предметов и веществ, с которыми были связаны волшебные коннотации и т.п. Все это, наряду с почти полным отсутствием для XVIII в. иных источников по повседневным религиозно-магическим практикам и верованиям, делает массовый архивный материал крайне важным и актуальным.

Именно листы допросов являются нашим основным источником для изучения магической повседневности XVIII века, но при использовании подобного рода материалов необходимо помнить, что мы имеем дело с записью, созданной в условиях заведомо неравной коммуникации. Вопрос о том, чей текст (носителей интересующих нас практик или судей, репрезентирующих нормативные установки господствующей культуры) мы читаем в допросе, неоднократно поднимался в научной литературе (см., например, Ginzburg 1994; Гинзбург 1990; Гуревич 1987). Работая со следственными делами в материалах допросов сложно разделить "реплики" сторон. A.C. Лавров, описывая аналогичные источники, справедливо пишет: "порой в показания допрашиваемых попадали целые абза

CL ^ цы чуждого им текста и далее — порой следствие просто представляло в виде стандартных формулировок отрывочные высказывания, междометия и, наверное, даже молчание допрашиваемых" (Лавров 2000:30). Проблематичность использования подобного типа источников для изучения этнографических реалий отдаленной от нас эпохи достаточно очевидна: в следственных документах мы получаем описание одной культуры на языке другой (на "чужом языке", сквозь призму чуждых ей понятий). Так, мы регулярно встречаем в текстах допросов "раскольник" вместо употреблявшегося самими допрашиваемыми "старовер", а "суеверие", "суеверный" фактически являются основными понятиями, посредством которых официальная культура XVIII в. описывает всю обширную сферу повседневных религиозно-магических практик и верований.

Тем не менее мы полагаем возможным использовать следственные дела в качестве этнографического источника5. В материалах доносов и допросных речей мы имеем дело не столько с описаниями реально совершаемых действий (хотя и такой вариант не исключен), сколько с областью стереотипных представлений и верований, и именно эта область является для нас объектом изучения. Значимым для нас является тот факт, что доносчики полагали правдоподобным совершение тех или иных действий, произнесение тех или иных слов и возможность тех или иных последствий, а не то, происходило ли все это в действительности. В этом смысле донос (в том числе ложный, клеветнический) в полной мере может быть нашим источником, и при подобном подходе действительно "любой донос (или любое доказанное обвинение) имеет под собой почву" (Лавров 2000:32). Для исследователя верований индивидуальные "истории" допрашиваемых (термин, предложенный Натали Земон Дэвис, см. Davis 1987), при всей невозможности свести их в общую непротиворечивую историю и при

5 Дискуссия о сопоставлении следственных дел с этнографическими интервью показала, что подобные метафоры могут быть плодотворными как для антропологов, так и для историков (см., например, Гинзбург 1994; Пан-ченко 2000). всех элементах "fiction", в них содержащихся, гораздо важнее, чем "версия следствия".

Работая с материалами судопроизводства, мы сталкиваемся с проблемой того, кому принадлежат изучаемые стереотипы — представшим перед судом людям или же самим судьям, т.е. не являются ли они принадлежностью господствующей культуры, и не объясняется ли высокая повторяемость ответов тем, что в условиях неравной коммуникации они навязываются сверху. Возможность такого положения дел хорошо показана в работах, проведенных на материале западноевропейских ведовских процессов: клишированные ответы обвиняемых, полученные в большинстве случаев под пыткой, отражают как раз представления "ученой культуры" о ведьмах и колдовстве. Так, Карло Гинзбург пишет: "наводящие вопросы особенно очевидны в допросах инквизиторов, касающихся шабаша ведьм, который по мнению демонологов и есть сама суть колдовства. В таких случаях обвиняемые отражают, более или менее произвольно, стереотипы инквизиторов, которые распространялись по Европе проповедниками, теологами и юристами" и далее: "ответы обвиняемых довольно часто были просто эхом, вторившим вопросам инквизиторов" (Ginzburg 1994).

В случае с русскими "волшебными делами" второй половины XVIII в., однако, можно говорить о стереотипных представлениях именно носителей практик. В определенной мере мы можем доверять речам подследственных. Допрос по волшебным делам в России, несмотря на всю тяжесть "первого свидания с регулярным государством" (Лавров 2000:29), проходил все же под гораздо меньшим прессом, чем в инквизиционных судах Западной Европы (подробнее мы рассматриваем данную проблематику в разделе "Власть и носитель практик"). Важно, что большая часть признаний получена без применения пытки: последняя была исключена в расследованиях, проводившихся Синодом и совестными судами. Допросные речи, по сравнению с западно-европейским материалом, менее клишированы и в качестве этнографического источника вызывают большее доверие6.

Аргументом в пользу того, что в текстах доносов и допросных речей мы

С »-»99 »-» имеем дело с внутренней позициеи, может также служить разница между доносом и приговором. Мы уже упоминали выше, что довольно часто судьи интерпретировали действия обвиняемого не так, как это делал доносчик, и человек, обвиненный в волшебстве, мог быть осужден за иное преступление.

Материалы очных ставок и повального розыска примыкают к допросным листам. Эти процедуры применялись в тех случаях, когда в показаниях наблюдались несовпадения ("разноречие"). При очной ставке проводились второй и третий допросы, иногда с применением пытки (тогда верили словам того, кто ни разу не изменил свои показания). При повальном розыске полагалось верить тому из "разноречащих", о ком все или большая часть опрошенных в повальном розыске отзывались положительно. Материалы "повального розыска" содержат текст присяги и краткую запись показаний свидетелей о поведении подследственного. Будучи свидетельскими показаниями соседей обвиняемого, материалы повального розыска могут в какой-то мере прояснить социально-психологический климат (см., например, показания крестьян в деле Акилины Пантелеевой (ГАПО. Ф.105. Оп.2. Д.305. Л.16-18об.), в котором становилось возможным обвинение в колдовстве и демонстрировать как стереотипные представления о колдуне, так и отношение к магическим практикам рядового населения империи.

Кроме вышеперечисленных документов, в составе дела имеются специально подобранные указы и постановления, исходя из положений которых

6 Самым клишированным является дело об устюжских чародеях, обвиняемые по которому прошли четыре допроса в инстанциях разного уровня с применением пытки. Показания настолько однотипны, что заставляют вспомнить западно-европейские аналоги, но и в данном случае приходиться говорить о верованиях крестьянской общины, под давлением которой были первоначально "выбиты" признания в колдовстве и порче (которые затем только подтверждались в судах из-за "боязни разноречия"), а не о давлении "господствующей культуры". должно было приниматься решение по делу (страницы, озаглавленные "на справку"). На их основании мы можем судить о том, как в реальности работала система, описанная в законодательных памятниках, какие акты служили для принятия реальных решений, а какие оставались только декларируемой нормой, и как эта система изменялась во времени. Характерным примером здесь может служить постоянное вынесение "на справку" норм петровского и аннинского законодательства (предусматривавших смертную казнь за колдовство) вплоть до 90-х гг. XVIII в. (см., например, ГАПО. Ф.105.0п.2.№305 .JI.33), при полном отсутствии смертных приговоров после 1736 года7.

Довольно запутанная бюрократическая система XVIII в. порождала еще один вид документов — материалы переписки суда с другими инстанциями: "предложения", "доношения", "требования", рапорты о получении и исполнении указов (о системе государственных учреждений Российской империи см., например, Латкин 1887; 1899; Чернов 1960). Такие материалы могут не только рисовать картину судопроизводства, но и служить иллюстрацией столкновения различных позиций по вопросу о колдовстве (ярким примером этого является дело об устюжских чародеях (РГИА. Ф. 796 Оп. 49 № 355), см. об этом деле ниже, разделы Церковь и колдовство, Предметы личного благочестия. и Власть и носитель практик).

Согласно нормам петровского законодательства (ПСЗ. T.IV. №1818; ПСПР. Т.П. №532), волшебные дела (наряду с богохульными, еретическими и раскольничьими) принадлежали к ведению Синода, который был судом высшей инстанции. В Синод передавались донесения и материалы следствий, проведенных в низших инстанциях духовного ведомства (духовных правлениях и консисториях, епископских и монастырских канцеляриях). Но синодальный суд не был единственным и, тем более, независимым от светского государства судом

7 Последней известной в русской истории смертной казнью за колдовство стало сожжение в 1736 году в Симпо "делам веры". Духовные дела существовали на пересечении государственной и церковной юрисдикций. Светская политическая система сыска, обладая чрезвычайными полномочиями, могла дублировать и подменять синодальную, поэтому большое количество дел отложилось в архивах Преображенского и Сыскного приказов. На местах, где непосредственно подавались доносы и проходили первые разбирательства, волшебные дела часто расследовались в светских учреждениях (нижних и верхних земских судах, воеводских канцеляриях, магистратах, провинциальных и губернских канцеляриях), откуда их могли передать наверх по линии светского или духовного следствия или решить на местах. В последнем случае их следует искать в фондах местных архивов. С 1775 года в России появляется новое местное судебное учреждение, в ведение которого поступают волшебные дела — совестные суды, что, впрочем, не отменило существовавшую систему синодального расследования.

Необходимо отметить неполноту многих дел, особенно синодального и местного производства. По окончании расследования и вынесении приговора (или, в случае синодального следствия, — менее обязательного к исполнению "мнения") человек передавался для наказания в другую инстанцию (в Юстиц-Коллегию или, по месту жительства и согласно с его социальным положением, в земский суд, полковую канцелярию, магистрат и т.п.). Из-за таких особенностей российского судопроизводства XVIII в. отыскать начало или конец большинства дел трудно, а подчас невозможно8.

Хронологические рамки работы

Выбор хронологических рамок нашей работы требует пояснения. Столь точное установление временных рамок, особенно в исследованиях, посвященных области верований, не может не быть условным. Эти даты обозначают пебирске Якова Ярова (РГИА. Ф.796. Оп. 21. №328). См. также Сапожников 1886.

8 В нашем распоряжении имеется ряд дел-комплексов (дубликаты или разные стадии расследования дела, отложившиеся в разных фондах и архивах). При всех подсчетах мы принимаем такие комплексы за одно дело. риод, к которому принадлежат наши архивные источники. Дела, вошедшие в нашу подборку, являются прямым продолжением "первичного ряда" дел о колдовстве, проанализированных A.C. Лавровым, чье исследование заканчивается как раз на 1740 году.

Помимо этой формальной причины, существуют действительные основания для выделения такого хронологического отрезка. 1741 г. — это начало царствования Елизаветы, момент, с которого можно отсчитывать новую эпоху в религиозной политике российского государства. Как мы постараемся показать, во второй половине XVIII в. пресс государства, со времени петровской реформы активно проводившего политику нового благочестия, ослабел, власть постепенно стала терять интерес к данной проблеме, и к XIX в. волшебные дела перешли в область курьезов. Не соглашаясь с тем, что с начала 1740-х гг. из источников исчезают "интересные подробности о "народном православии"" (Лавров 2000:5), мы должны отметить, что картина, рисуемая источниками в обозначенных нами хронологических рамках, отличается от той, которую мы встречаем в аналогичных делах предыдущего времени. Так, исчезают смертные приговоры за волшебство, к 1760-м гг. волшебные дела исключаются из сферы политического сыска, заметные изменения претерпевает официальный взгляд на волшебство, к концу XVIII в. резко уменьшается количество возникающих волшебных дел, зато появляются дела "о незаконном лечении" и т.п.

A.C. Лавров пишет: "перед нами определенный тренд, начавшийся в 1666 г. и исчерпанный к 1741 г.", мы можем сказать, что с 1740-х гг. начинается новый тренд, который, по видимому, оказывается исчерпанным к концу XVIII в. Таким образом, колдовские процессы 1741-1801 гг. могут и должны быть рассматриваемы в более широком контексте. Их специфика выявляется на фоне материалов предшествующего и последующего времени. Если первые проанализированы A.C. Лавровым (и мы довольно часто будем обращаться к его работе в нашем исследовании), то относительно судебного преследования колдовства в XIX в. следует сказать несколько слов.

Мы не ставили себе целью детально проанализировать феномен колдовского процесса в XIX в.: это требует привлечения многих дополнительных источников и может служить темой отдельной работы. Тем не менее, на основании ряда дел, обнаруженных нами в синодальном фонде РГИА (список дел см. в Приложении 2), можно сделать ряд общих замечаний. Если в XVIII в. волшебство было предметом серьезного судебного разбирательства, хотя к концу века власть и начала бороться не столько с волшебством, сколько с верой в него (см. об этом главу Колдовство в официальном дискурсе), то в XIX в. волшебные дела представляют собой скорее курьез. Власть окончательно теряет интерес к проблеме колдовства, в ее задачи входит пресечение обмана, шарлатанства, мошенничества. Тот факт, что подобные преступления порождались невежеством и суеверием, со временем стал рассматриваться как смягчающее обстоятельство. (ср. ст. 49 уголовного уложения: "покушение учинить преступное деяние очевидно негодным средством, избранным по крайнему невежеству или суеверию не наказуемо" (Левенстим 1906: 334-335)). Проблема колдовства постепенно уходит в сферу интересов общественных деятелей и ученых, сначала юристов, затем — филологов, историков, этнографов.

В XIX в. волшебные дела исчезают или трансформируются. За сорок лет XIX в. в фонде Синода обнаружено всего 9 дел (для сравнения: за 1740-1800 — 44 дела), которые отделены друг от друга неравномерными большими промежутками времени. Можно предположить, что для XIX в. "бывшие" колдовские процессы следует искать в делах о мошенничестве, шарлатанском лечении, разрытии могил, пресечении самосудов крестьян и т.п., именно сюда должно будет попадать то этнографическое наполнение, которое в XVIII в. мы находим в волшебных делах.

В свете всего вышесказанного 1801 г. как формальный конец века, ставший первым годом Александровского царствования (и, между прочим, годом отмены пыток как актуального средства расследования) представляется нам оправданной верхней границей нашего исследования.

Заключение диссертации по теме «Этнография, этнология и антропология», Михайлова, Татьяна Владимировна

Заключение

В заключении следует еще раз подчеркнуть роль, которую сыграли в истории и культуре России петровские реформы, в частности, церковная. Мы в своей работе начали описание законодательных инициатив государства с петровского царствования именно потому, что тогда обозначилась "новая политика" власти по отношению к народной религиозности, характеризующая все XVIII столетие. Задачей государства (и Церкви как подчиненного государству ведомства) в рамках "новой политики" было упорядочить сферу народной религиозности, определить и зафиксировать нормативные образцы поведения и запретить то, что им не соответствовало. Начиная с царствования Петра I был издан целый ряд законодательных актов, призванных регулировать религиозную жизнь подданных; многие практики и стоящие за ними верования, которые были существенной составляющей народной религиозности, были переведены в разряд запретных. Народная религиозность стала для официальной культуры областью суеверий. В эту область должны были бы попасть и магические практики, но несмотря на то, что запреты волшебства и суеверий шли рука об руку, до определенного времени волшебство не растворялось в общей сфере суеверий. В царствование Петра I и Анны Иоанновны в законодательном дискурсе сосуществовали две линии преследования — суеверий вообще и волшебства в частности. Можно выделить две тенденции, которые остаются характерными для российского законодательного дискурса на протяжении всего XVIII в.: ак-культурационную и тенденцию к рационализации, которые проявляются на уровне риторики законодательных актов. В царствование Екатерины II одинаковые риторические приемы используются в рассуждениях и о суеверии, и о колдовстве, свидетельствуя о том, что волшебство «растворилось» в области суеверий.

Законодательных актов против колдовства немного, но его понимание светской властью серьезно изменилось за XVIII столетие: от понимания колдовства как реальности в петровском законодательстве до признания его несуществующим в законодательстве Екатерины II, в соответствии с "просветительской" концепцией колдовства. Основная идея последней — что колдовство является вымыслом, плодом заблуждений, свойственным невежественным людям. Обвиняемый в колдовстве, таким образом, понимается как жертва злонамеренного либо по невежеству выдвинутого обвинения. Главные носители суеверий, злонамеренности и невежества — представители простонародья. Заблуждения этой части подданных хотя и не похвальны, но вполне понятны. Но если их разделяют представители "элитарной культуры", те, кто не только сами должны быть просвещенными, но и "стараться об улучшении других", это совершенно непростительно. В таком случае заведомо ложные признания со стороны обвиненных в колдовстве выбиваются под пыткой, и тем самым укрепляется почва для соблазнов и суеверий. Если человек сам называет себя колдуном и утверждает, что он способен совершать волшебные действия, он расценивается как обманщик, пользующийся невежеством и легковерием своих клиентов. Соответственно с изменением взглядов на характер преступления изменились наказания, выносимые за него, которые приняли гораздо более мягкий характер. Путь от одного полюса к другому проходит через указ аннинского времени, который можно рассматривать как ужесточение преследования колдовства со стороны властей, и через сравнительно "милосердное" царствование Елизаветы.

Говоря о перевороте в законодательстве, свершившемся в екатерининское время, следует, однако, отметить, что законодательный дискурс не совсем последователен. Представление о том, что колдовство и колдуны могут действовать, все же сохраняется: указ 1770 г. можно понять в том смысле, что колдовства нет, а можно и так, что колдовство является реальным, но крайне редко встречающимся преступлением. Не следует забывать и того, что прецедентный указ 1770 г., который можно было бы рассматривать как отражение представлений о том, что колдовство — "выдумка", относится лишь к случаю с кликушами. Что касается последних, то относительно них в русском праве сложилась своеобразная ситуация, сильно отличающаяся от западноевропейской. Наиболее многочисленная группа доносчиков, кликуши, была объектом преследования со стороны властей наряду с колдунами. В этом, в частности, заключается специфика русской ситуации: борьба велась на два фронта, одновременно с колдунами и с доносчиками на колдунов, что во многом обусловило отсутствие а *-» 55 ведовской истерии на русской почве.

К началу XIX в., когда колдовские процессы стали превращаться в курьез и исчезать из поля зрения властей, представляя интерес уже для общественных деятелей и ученых. "Бывшие" колдовские процессы стали делами о мошенничестве, шарлатанском лечении, разрытии могил, пресечении крестьянских самосудов и т.п.

Особенность русской ситуации, которая тоже препятствовала размаху "охоты на ведьм" — довольно запутанная бюрократическая система Российской Империи и отсутствие единого суда по "делам веры". Таким судом должен был стать Синод, но система политического сыска часто вмешивалась в синодальное расследование. Для российской правовой ситуации была характерна несогласованность различных законодательных актов между собой, сосуществовали различные акты, каждый из которых не отменял предшествующих. "Нормативные" представления о колдовстве изменялись крайне быстро, фактически в течение нескольких десятилетий. Это тоже объясняет, почему Россия избежала того размаха преследовании, который имел место в странах Западной Европы.

Сложным было положение Церкви в условиях ведения колдовского процесса во второй половине XVIII в.: в то время как светская власть объявила колдовство вымыслом, для Церкви оно еще долго оставалось реальностью, по крайней мере там, где речь шла о возможном влиянии дьявольских сил (как, например, в процессах с участием кликуш), хотя надо признать, что идея об обязательной связи колдовства с дьяволом никогда не была ярко выражена в русском богословском дискурсе. Последний обладал рядом особенностей, важных для понимания специфики русских процессов. Русская Православная Церковь опиралась на традицию соборов, более терпимую по отношению к "магическим практикам", чем ветхозаветная, на которую опиралась Церковь в Западной Европе, для русской традиции не было актуальным тождество колдовства и ереси, сыгравшее столь большую роль в развязывании западноевропейской "охоты на ведьм", а богословский дискурс о колдовстве в России был не развит и не обладал прямым действием. Борьба с колдовством не была основной проблемой Церкви, и это также может объяснить отсутствие развитого богословского дискурса о колдовстве в России. Гораздо больше и Церковь и государство были озабочена проблемой раскола, борьба со старообрядчеством оттянула на себя внимание как духовной, так и светской власти.

В последней трети XVIII в., наряду со светской и духовной властью, в обсуждение проблемы колдовства включилось "общественное мнение". Его позиция в целом близка позиции современной ему светской власти. С присущей эпохе склонностью к рационализации, к поиску естественных объяснений "сверхъестественным" происшествиям, колдовство в публицистике понимается как обман и суеверное заблуждение. Внутри публицистического дискурса существовало два направления: одно было представлено собственно публицистикой и некоторыми художественными произведениями, другое — многочисленными изданиями "оккультного" толка. Если произведения первого направления проводят свои идеи достаточно жестко и очень определенно, то второе — гораздо мягче. Оно выражает общую для "просветителей" идею, но в силу специфики жанра делает это в менее обязательной форме, оставляя за читателем право видеть в издании либо руководство к гаданию, либо развлечение, либо нравоучение, согласно его собственному выбору. Издатели вовсе не всегда сопровождали книги нравоучительными комментариями и зачастую использовали "суеверные" ожидания читателей. В последней трети века слово "волшебство" стало приобретать новые значения, например, "фокусы", и постепенно уходить в область литературы, отрываясь от той области (законодательные акты, следственные дела и т.п.), в которой оно первоначально бытовало.

Говоря о том, как нормативные установки отражались в делах, следует отметить, что в пределах одного дела, по отношению к одним и тем же предметам или действиям, как правило, употребляется несколько разных терминов одновременно ("волшебство", "еретичество", "раскол", "богохульство", "суеверие"). В процессе судебного разбирательства складывалась ситуация, при которой обвиняемый описывал то, что для него являлось единым неразделимым комплексом действий, а для судей различные предметы из набора вещественных доказательств и различные действия тяготели к разным областям большой сферы подозрительной "народной религиозности". Отсюда проистекает кажущееся отсутствие системы в вынесении приговоров и выборе терминов судьями: они зависят от конкретных условий конкретного дела. В официальной культуре постепенно устанавливается мнение, что колдовство не может действовать; если что-то действует (человек заболел или умер), это объясняется в "рациональных" терминах (так "порча" превращается в "отравление"), а если никаких последствий нет — описывается через "суеверие". К концу XVIII в. в делах чаще встречаются термины "обман", "мошенничество", "глупость и невежество", и даже появляются приговоры, в которых человек осуждается не за то, что он колдовал, а за то, что верил в возможность колдовства.

Анализ большого количества дел позволяет выявить не только набор предметов и действий, обладавших волшебными коннотациями, но и установить иерархию подозрительности, первое место в которой принадлежало письменному тексту. Список заговора был наиболее частым поводом для заведения дела. Это можно объяснить как повышенным вниманием судей, так и обвинительной стратегией доносчика, который мог использовать судейское отношение к письменному тексту, как к вещи подозрительной, в своих интересах. Для судей важным было не содержание текста, а способ его бытования: внимание привлекал рукописный листок или сборник. Данные дел показывают, что при обыске отбирались любые рукописные тетради и записки, в которых при ближайшем рассмотрении оказывались тексты канонических молитв, медицинские рецепты или выписки из травников. Нельзя исключать, что повышенное внимание властей к рукописному тексту объясняется интересом структур государственной безопасности к "письмам" вообще, поскольку те могли содержать информацию о бунтарских намерениях или затрагивать достоинство правящих особ. Заговор воспринимался как волшебный предмет по-преимуществу и носителями практик, и судьями. Даже к концу XVIII в., когда идея колдовства как суеверия стала общим местом колдовских процессов, письменный текст, по сравнению с другими вещественными доказательствами сохранил большую значимость, и колдовство с использованием заговора в глазах судей оставалось более "колдовством", чем "обманом".

Волшебные дела предоставляют большое число сведений о практике обращения с заговорным текстом, путях распространения заговоров, прагматике заговорных текстов и сопровождавшем их "магическом ритуале".Тот факт, что среди письменных текстов крайне мало договоров с дьяволом, свидетельствует о том, что идея об обязательной связи колдовства с дьявольским вмешательством была чужда не только русской богословской традиции, но и народным представлениям.

Во второй половине XVIII в. в господствующей культуре постепенно произошло разделение понятий "порча" и "отравление", до определенного времени бывших синонимами, в результате которого "отравление" стало рациональной заменой "порчи". Это убеждение, однако, не сразу проникло в умы подданных Российской Империи. Ореол волшебного продолжал в глазах не только рядовых подданных, но и сотрудников судебных инстанций окружать пучки трав, корешки и прочие предметы, назначение которых было неочевидно. Область смыслов, связанных с травами и корешками и для носителей, и для судей была широка и включала в себя "волшебство", "отравы", "медицинские средства" и пр. Официальная культура постепенно признавала те приемы "народной медицины", которые отвечали ее представлениям о "рациональном": идея о возможности и необходимости использования лекарственных трав ут-верждилась в официальной медицине, в то время как другие представления, связанные с травами в народной культуре, перешли в разряд "суеверий". Постепенно случаи использования "снадобий" для лечения вовсе исключаются из сферы колдовских процессов; показательно, что дела такого рода заводятся по инициативе сотрудников врачебных управ, а оттуда передаются не в совестные суды, куда должны были бы поступать, если бы были признаны "волшебными", а в земские. Складывается ситуация, при которой человека, которого некоторое время назад судили бы за "волшебство", теперь судят за шарлатанство и непрофессионализм. Обе линии преследования "народной медицины" — как волшебства и как шарлатанства — начиная с петровского времени, существовали параллельно, но к началу XIX в. окончательно возобладала вторая.

На основании анализа массива волшебных дел можно сделать вывод о большой распространенности и бытовом характере магических практик: письма", травы, корешки и пр. часто обнаруживали при обыске случайно задержанных людей; практически каждый человек мог прибегнуть к услугам "знающих", и, несмотря на усилия государства, направленные на то, чтобы привить подданным понятие о противозаконности таких практик, они продолжали оставаться естественной частью повседневности. Это подтверждается и тем, что люди часто обращалиь за лечением к тому же человеку, которого обвиняли в причине своей болезни, причем не скрывали этого от суда. Если для судей "волшебство" включало в себя всю область многочисленных магических практик, независимо от намерений и результата, то для носителей практик волшебство лежало в области представлений — это опасная злонамеренная "порча", в то время как использование корешков, трав, писем, гадания и пр. было естественной частью жизни и не воспринимается как таковое.

Колдовской процесс возникал из внутрисемейного конфликта, из конфликта между представителями приходского духовенства, из различных конфигураций конфликта в дворянской усадьбе, наконец, из конфликта соседей, знакомых или случайно столкнувшихся людей. Доносчики руководствовались различными мотивами, из которых для нас важно противопоставить "лояльность" и все остальное. Не все процессы возникли как продолжение социального конфликта, по доносу. Довольно большое количество дел было заведено в результате случайного столкновения с властью (это могло быть случайное задержание человека на улице, обыск колодника уже находящегося под следствием или возникновение "волшебной коллизии" в рамках другого, гражданского или уголовного дела). Соображения лояльности, как показывают данные дел, совершенно чужды как преследованию колдовства внутри семьи, так и процессам с участием духовенства и дворянства, большинство доносов производят впечатление искреннего опасения за себя.

Подоплекой процессов, участниками которых были представители приходского духовенства, была борьба за места внутри клира. Однако неверно представлять себе все обвинения в колдовстве только как ложные наветы с целью избавиться от соперника, нередко священнослужители действительно практиковали колдовство, как для себя, так и для круга клиентов. Подобное положение дел можно объяснить тем, что приходское духовенство было вынуждено отвечать на существующие в своем окружении социальные ожидания, которые возникали в силу принадлежности священнослужителей к грамотной, "книжной" и к авторитетной части приходского сообщества. Кроме того, между приходским священником или дьяконом и прихожанами в XVIII в. еще не было той культурной разницы, которая стараниями государства появится лишь к середине XIX в., а формы проявления религиозности, попавшие в разряд девиаций (в том числе и магические практики), были настолько распространены и являлись такой естественной составляющей жизни, что просто не воспринимались (в том числе и духовенством) как то "волшебство", о котором говорится в указе. Нам известно только два дела возбужденных по доносам клириков, направленных не на своих собратьев, а на прихожан. Именно такие доносы могут свидетельствовать о проявлении лояльности представителями духовенства, и такая статистика должна демонстрировать крайне низкую эффективность правительственных мер, особенно учитывая, что естественной опорой власти в проведении политики по упорядочению религиозности в России должно было стать епархиальное и приходское духовенство.

Что касается дел, которые начаты по доносу, исходящему от человека с более высоким статусом, чем у обвиняемого, то большинство их начато по доносам помещиков на своих крестьян. Являясь нижним звеном имперской администрации, помещик осуществлял властные функции по отношению к своим крестьянам, но соображения лояльности почти совершенно чужды и этой группе доносов. Практически полное отсутствие доносов по мотиву лояльности в тех группах, которые могли бы быть проводниками нормативных установок (и от которых именно это ожидалось), свидетельствует об отсутствии связующего звена между декларируемой нормой и действительным положением дел.

Большую группу составляют доносы отчаявшихся, которые близки доносам по "слову и делу". Тот факт, что в подобные доносы попадает волшебство, может быть объяснен, с одной стороны, воспоминанием о традиционном понимании колдовства как угрозе государеву здоровью, а с другой, контаминацией в общественном сознании двух "громких законов", которые были известны практически всем — "слова и дела" и аннинского указа о волшебниках 1731 г. Количество дел по доносам снизу несколько уменьшается, а коллизия дел отличается от предыдущего периода. Если прежние колдовские процессы по доносам снизу обычно содержат обвинение помещика в том, что он хотел "испортить" государя, теперь упоминание порчи царствующей особы совершенно исчезает. В таком изменении обвинительной риторики доносчика можно видеть последствия и определенный успех петровских преобразований: после того как петровская церковная реформа поставила преследование колдовства на новые основания, сам факт колдовства стал достаточным поводом для доноса.

Доля дел, возникших случайно, не по доносу составляет почти четверть от общего количества в подборке за 1740-1801 гг. Большое количество "процессов без доносчика" может свидетельствовать как о распространенности магических практик (при случайном задержании практически любого подданного Российской Империи можно было обнаружить нечто "приличное волшебству"), так и о том, что государству не удалось создать эффективно работающий механизм преследования колдовства, и воспитать лояльного подданного, готового доносить о наличие запрещенных практик.

Сравнительно небольшое число доносов в целом означает, что люди XVIII в. не считали повседневные магические практики достаточным поводом для доноса, последние воспринимались как норма жизни и, возможно, даже не соотносилось с тем "волшебством", о котором говорилось в указах.

Преследование колдовства в России XVIII в., как со стороны властей, так и «снизу» было частным явлением, не приобретавшим массового характера. Законодательная норма так и осталась нормой в отрыве от действительности и исполнялась лишь тогда, когда случайно сталкивались интересы подданных (страх, поиски справедливости, желание отомстить и т.п.) и необходимость для власти начинать расследование, продиктованное наличием статей о колдовстве в законодательстве. Главную причину такого положения дел следует видеть в том, что для самой власти колдовство не было главной проблемой. Преследования колдовства выглядят скорее инерцией преобразований петровского царствования, чем постоянной политикой власти. Власть гораздо серьезнее боролась против старообрядчества и сектантства, чем против колдовства. В этом отношении следует еще раз вспомнить о том, что в богословской культуре России отсутствовало тождество колдовства и ереси, что можно считать одной из основных причин своеобразия русской "охоты на ведьм".

Отсутствие массовых преследований колдовства в России связано не только с тем, что оно не было главным в ряду "духовных" дел, но и с тем, что российское судопроизводство отличалось рядом особенностей. Судопроизводство не было сосредоточено на обязательном "выбивании" у обвиняемого признания, применение пыток бло ограничено, и не по каждому доносу заводилось дело. Сыграла роль и общая нечеткость системы российского судопроизводства: "волшебные" дела могли решаться в разных инстанциях, как светских, так и духовных и довольно часто передавались из одного ведомства в другое, как "не относящееся до следования". Единого специализированного суда, который должен был заниматься именно такими делами, подобного западноевропейским инквизиционным трибуналам, в России не было, а к тому времени, когда все "дела колдунов и колдовства" было велено передавать в совестные суды, взгляд на колдовство радикально изменился. Русские колдовские процессы отличает то, что редко по делу проходило больше, чем два человека, один из которых перевел обвинение на другого (например, человека задержали с заговором, и он "показывает", что списал его у такого-то). С одной стороны, это можно объяснить тем, что власть была не слишком заинтересована в получении обязательных признаний от каждого, кто проходил по делу (следовательно, не было необходимости называть большое число "сообщников"), с другой — сами обвиняемые могли признаваться, поскольку не считали свои действия серьезным преступлением и надеялись оправдаться. Несмотря на то, что два основных законодательных акта о колдовстве, Устав Воинский и указ 1731 г., предписывали в качестве наказания смертную казнь, в делах мы находим гораздо более мягкие приговоры.

Общность стереотипных представлений о волшебном у представителей разных социальных групп настолько высока, что может показаться, что социокультурного разрыва в обществе второй половины XVIII в. вообще нет, и пресс официального давления не оказывает никакого дейтвия. Нормативные установки, однако, проникали в общество и изменяли риторику "реплик" в диалоге судей и подследственных. Несомненным свидетельством того, что власть добилась результата в утверждении своей позиции, является почти полное исчезновение волшебных дел по доносам кликуш. Но даже в этом, наиболее успешном, случае степень устойивости традиционных верований была высока: доносы кликуш, несмотря на постоянно повторяемые директивы не принимать их и "им не верить", появляются и в XIX в. Анализ текстов допросов позволяет сделать вывод о том, что нормативные установки в какой-то мере влияли на жизнь. Под воздействием законодательства появляются новые стратегии защиты (признание в мошенничестве, обмане, вместо признания в волшебстве), обвиняемые начинают использовать риторику лояльности и риторику невежества, редкие, но все же неслучайные особенности защиты духовных лиц могут быть показателем некоторого успеха государственной политики по воспитанию "нового священства". И хотя в целом социокультурного разрыва в большей части общества нет, почти незаметное проникновение нормы важно и показательно.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Михайлова, Татьяна Владимировна, 2003 год

1. Аблесимов А.О. Мельник - колдун, обманщик и сват. СПб., 1919.

2. Абрамзон Т.Е. Суеверные представления и их осмысление в русской литературе второй половины XVIII века. Дис. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук. СПб., 1998. 195с.

3. Алмазов П. Колдовское дело // Костромская старина. Вып.7. Кострома, 1911. С.29-34.

4. Анисимов Е.В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М.: Новое литературное обозрение, 1999. 720с.

5. Антонович В. Колдовство. Документы процессы - исследование // Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-русский край. Т.1. Вып.2. СП6.Д877.С.323-361.

6. Беляев И.С. Икотники и кликуши. К истории русского суеверия. По архивным источникам. // Русская старина. СПб., 1905. Т.122. С.144-164.

7. Богданов Григорий. Безвредная ворожея или верной способ гадания. М., 1791.

8. Богданов К.А. Заговор и молитва ( к уяснению вопроса) // Русская литература. №3. 1991. С. 65-68.

9. Богданов К.А. Тендер в магических практиках: русский случай // Мифология и повседневность. Тендерный подход в научных дисциплинах: Материалы научной конференции 19-21 февраля 2001 г. СПб.: Алетейя, 2001. С.150-165.

10. Ю.Верный и легчайший способ отгадывать на картах. СПб., 1789. П.Весин Л. Народный самосуд над колдунами // Северный вестник. СПб., 1892. Кн.9. Отд.2. С.57-79.

11. Всякая всячина. СПб., 1769.

12. Гадательный способ переведен с французского стихами, сокращен и издан трудами К.Н.СПб., 1778.

13. М.Геберлейн X. Самонужнейшая домашняя аптечка с рецептами и наставлениями, как употреблять предписываемыя в оной лекарства; в пользу помещиков и жителей деревенских изданная. М.,1800.

14. Гинзбург К. Образ шабаша ведьм и его истоки // Одиссей. Человек в истории. 1990. М., 1990. С.132-146.

15. Гинзбург К. Сыр и черви: Картина мира одного мельника, жившего в XVI в., М.:Росспэн, 2000. 269с.

16. Горелкина О.Д. К вопросу о магических представлениях в России XVIII // Научный атеизм, религия и современность. Новосибирск, 1987. С.289-305.

17. Гуревич А.Я. Ведьма в деревне и перед судом (народная и ученая традиция в понимании магии) // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987. С.12-46.

18. Димитрий Ростовский. Розыск о раскольнической брынской вере. М., 1824.

19. Добровольский В.И. Очерк по русскому брачному праву. СПб.,1903.

20. Египетский оракул или всеобщий полный и новейший гадательный способ, служащий к невинному увеселению людей обоего пола, снабденный ответами на предложенные вопросы. М., 1796.

21. Елеонская E.H. Сказка, заговор и колдовство в России. М.: Индрик, 1994.272с.

22. Енгалычев П. Н. Простонародный лечебник, содержащий в себе пользование разных часто приключающихся болезней домашними лекарствами без помощи лекаря, и важнейшия наставления о предупреждении оных и хранении своего здравия. М., 1799.

23. Есипов Г.В. Колдовство в XVII и XVIII столетиях (из архивных дел) // Древняя и новая Россия. СПб., 1878. Т.З. С.64-70, 156-164, 234-244.

24. Есипов Г.В. Люди старого века. Рассказы из дел Преображенского приказа и Тайной канцелярии. СПб., 1885.

25. Есипов Г.В. Раскольничьи дела извлеченные из дел Преображенского приказа и Тайной канцелярии. СПб., 1861-63. Т. 1-2.

26. Есипов Г.В. Тяжелая память прошлого. Рассказы их дел Тайной канцелярии и других архивов. СПб., 1885.

27. Ефименко П. Попытка околдовать волостной суд // Киевская старина. Год третий. Т.8. Киев, 1884.

28. Ефименко П. Суд над ведьмами // Киевская старина. Год второй. Т.7. Киев, 1883. С.374-401.

29. Журавлев А. И. Полное историческое известие о древних стригольниках и новых раскольниках. СПб., 1795.

30. Забелин И.Е. Сыскные дела о ворожеях и колдуньях при царе Михаиле Федоровиче. //Комета. М., 1851. Вып.26. С.471-492.

31. Змеев Л.Ф. Русские врачебники. Исследование в области нашей древней врачебной письменности. СПб., 1895.

32. Знаменский П.В. Духовные школы в России до реформы 1808 года. СПб.: Летний сад-Коло, 2001. 800с.

33. Истолкование снов по астрономии произходящих по течению Луны. М., 1772.

34. История жизни благородной женщины. М.: Новое литературное обозрение, 1996. 500с.

35. Кизеветтер A.A. Совестные суды при Екатерине II // Голос минувшего. №2. 1923. С. 14-28.

36. Кирпичников А. Очерки по мифологии XIX века. // ЭО. М., 1894.4.

37. Книга глаголемая Прохладный вертоград. М.: Археографический центр, 1997.412с.

38. Книга правил святых апостол, святых соборов вселенских и поместных и святых отец. СПб.: Титул. 1993. 408с., 73с.

39. Костров Н. Колдовство и порча между крестьянами Томской губернии. // Записки Западносибирского отдела ИРГО. Кн.1. Омск, 1879.

40. Кошовик К. Живой упырь в борьбе с умершими упырями // Киевская старина. Год третий. Т.8. Киев, 1884. С.169-171.

41. Краинский Н. В. Порча, кликуши и бесноватые как явления русской народной жизни. Новгород, 1900. (Русский медицинский вестник. Под. ред. П. И. Ковалевского, М. П. Манасеена).

42. Крылов И.А. Каиб // Русская проза XVIII века. М., 1971.С.553-580.

43. Куроптев М. Чорт в городе Курмышеве // Русская старина. Т.22. СПб., 1878. С.176-180.

44. Лавров A.C. Колдовство и религия в России 1700-1740 гг. М.: Древлехранилище, 2000. 572с.

45. Латкин В. Н. Законодательные комиссии в России в XVIII в. Т.1. СПб. 1887.

46. Латкин В. Н. Учебник истории русского права. СПб., 1899.

47. Левенстим A.A. Суеверие и уголовное право. Исследование по истории русского права и культуры // Вестник права. СПб., 1906. №1. С.291-343; №2. С.181-215.

48. Лекарство от праздности и скуки, или забавное препровождение празного времяни угадывать на картах все, что мы ни пожелаем. Новоизобретенный способ изданный в свет первым тиснением. М., 1790.

49. Линниченко И. Два дела о волшебстве. Киевская старина. Год восьмой. Т.27. Киев, 1889.С.172-179.

50. Марков Е. Деревенский колдун // Исторический вестник. СПб. Т.28. 1887. С.5-24.

51. Новомбергский Н.Я. Врачебное строение в допетровской Руси. Томск, 1907. (T.IV)

52. Новомбергский Н.Я. Колдовство в Московской Руси XVII столетия. СПб., 1906.

53. Новомбергский Н.Я. Слово и дело государевы. М,1911. T.I; Томск, 1909. T.II

54. Отреченное чтение в России XVII-XVIII веков. Ред.А.А. Топорков, А.Л. Турилов. М.: Индрик, 2002.

55. Панченко A.A. Религиозные практики: к изучению "народной религии" // Мифология и повседневность: Материалы научной конференции 24 -26 февраля 1999 года. СПб., 1999.С. 198-218.

56. Покровский Н. Н. Тетрадь заговоров 1734 года // Научный атеизм, религия и современность. Новосибирск, 1987 (Ь). С. 239-266.

57. Покровский H.H. Материалы по истории магических верований сибиряков XVII-XVIII вв. // Из истории семьи и быта сибирского крестьянства в XVII начале XX века. Новосибирск, 1975(b). С.110-130.

58. Покровский H.H. Документы XVIII в. об отношении Синода к народным календарным обрядам // Советская этнография. 1981. №5. С.96-108.

59. Покровский H.H. Исповедь алтайского крестьянина // Памятники культуры. Новые открытия. 1978. JL, 1979. С.49-57.

60. Покровский H.H. Крестьянский побег и традиции пустынножительства в XVIII в. // Крестьянство Сибири XVIII начала XX в. (классовая борьба, общественное сознание и культура) Новосибирск, 1975 (а). С. 19-49.

61. Покровский H.H. Народная эсхатологическая газета 1731 г. // Исследования по древней и новой литературе. JL, 1987 (а). С.290-297.

62. Покровский H.H. Сибирский Илья-пророк перед военным судом просвещенного абсолютизма. // Известия СО АН СССР. 1972. №6. Серия общественных наук. Вып. 2. С.133-137.

63. Полное собрание законов Российской Империи. Т. 1-45. СПб., 1830.

64. Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской Империи. Царствование Государыни Императрицы Екатерины Второй. Т.1. 1762-1772. СПб., 1910.

65. Попов Г. Русская народно-бытовая медицина по материалам этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. СПб.,1903.

66. Послания блаженного Игнатия митрополита Сибирского и Тобольского //Православный собеседник. 1855. № 1. С.1-38; №2. С.39-176.

67. Раевский Н. Народные суеверия в Ростовском уезде. (Из записок сельского священника) // Ярославские губернские ведомости. Ярославль, 1870. № 29. Часть неофициальная. С. 112-113.

68. Ровинский Д.А. Русские народные картинки. СПб., 1881.

69. Рост X. И. Деревенский врачебник, или Легкой способ пользоваться недостаточным людям от всяких болезней простыми или домашними вещами, не имея надобности в лекарствах аптекарских. Сочиненный надворным советником и штаб-лекарем Христиан. Рост. М., 1793.

70. С.П.А. Колдовское дело. // Костромская старина. Вып.7. Кострома,1911.

71. Сапожников Д. Симбирский волшебник Яров // Русский архив. Год 24-й. № 3. М., 1886. С.382-386.

72. Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. (1725-1800). Т.1-5. М., 1962-1966.

73. Селецкий А. Колдовство в юго-западной Руси в XVIII столетии // Киевская старина. Год пятый. Т.15. Киев, 1886. С. 193-236.

74. Словарь Академии Российской. Т. 1-6. СПб., 1789-1794.

75. Смилянская Е.Б. "Суеверие" и рационализм властей и подданных в России XVIII века // Европейское просвещение и развитие цивилизации в России. Саратов, 2001 (а). С. 219-224.

76. Смилянская Е.Б. Доносение 1754 года в Синод Суздальского епископа Порфирия "якобы во граде Суждале колдовство и волшебство умножилось" // Христианство и церковь в России феодального периода (материалы). Новосибирск, 1989. С. 254-260.

77. Смилянская Е.Б. К изучению "народного христианства" (беседы о вере со старообрядцем-книжником) // Вестник РГНФ. 2000. №3. С. 105-113.

78. Смилянская Е.Б. Камергер и колдун: "Беспутное обманство" царедворца-чародея //Родина. М., 2001(Ь). № 7. С. 38-41.

79. Смилянская Е.Б. Колдовство у трона. Слово и дело о волшебных чарах на волю государеву// Родина. М., 2001 (с). № 6. С. 45-49.

80. Смилянская Е.Б. Колдун и ведьма в контексте русской культуры XVIII в. М.: РОО Кеннан, 2001 (ё). 32 с. (Текст выступления на семинаре).

81. Смилянская Е.Б. Магические верования: проблемы и задачи сравнительно-исторического анализа// Вестник РГНФ. 2002 (а). № 1. С. 5-14.

82. Смилянская Е.Б. О концепте "суеверие" в России века Просвещения: доклад на международной конференции "Исследования по народной религиозности: современное состояние и перспективы развития", СПб., 26-28 сентября 2002 г. (Ь)

83. Смилянская Е.Б. Поругание святых и святынь в России в первой половине XVIII века (по материалам следственных дел) // Одиссей. Человек в истории. Трапеза. М., 1999. С.123-138.

84. Смилянская Е.Б. Скандал в благородном семействе Салтыковых: пагубные страсти и "суеверия" в середине XVIII в. // Россия в XVIII столетии. М., 2002 (d). Вып.1. С. 74-96.

85. Смилянская Е.Б. Следствия по "духовным делам" как источник по истории общественного сознания в России первой половины XVIII века. Дис. на соиск. уч. степ. канд. ист. наук. М.,1987. 218с.

86. Смолич И.К. История русской церкви 1700-1791. Кн.8. 4.2. СПб.: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1997. 798с.

87. Сонник сказующий матку правду. СПб., 1799.

88. Стефанович П.С. Приход и приходское духовенство в России в XVI-XVII веках. М.: Индрик, 2002. 352с.

89. Суворов A.B. Наука побеждать. М., 1984. 254с.

90. Титов В.В. Ложные и отреченные книги славянской и русской старины. Тексты первоисточники XV-XVIII вв. с примечаниями, комментариями и частичным переводом. / Гос.публ.ист.б-ка России. - М., 1999. 134с.

91. Трудолюбивая пчела. СПб., 1759.

92. Утреннее времяпрепровождение за чаем или в стихах новое полное и по возможности достоверное истолкование снов по астрономии. М., 1791.

93. Флоров В. Обличение на раскольников // Братское слово, 1894. № 6-14. С.454 -482.

94. Фонвизин Д.И. Сочинения. СПб., 1866.

95. Харузин Н. К вопросу о борьбе московского правительства с народными языческими обрядами и суевериями в половине XVII в. // ЭО. 1897. №1. Год 9-й. Кн.32. С.143-151.

96. Мифологические рассказы и легенды русского севера / Сост. О.А. Черепанова. СПб.: Изд-во С.-Петербургского Университета, 1996. 212с.

97. Чернов А.В. Государственные учреждения России в XVIII в. М.,1960. 579с.

98. Чулков М.Д. Словарь русских суеверий. СПб., 1782.

99. Шашков А.Т. Якутское дело XVII века о колдуне Иване Жег-лове // Общественное сознание, книжность, литература периода феодализма. Новосибирск, 1990. С.83-88.

100. Штырков С.А. Исторические предания и перспективы изучения традиционных нарративных практик // Мифология и повседневность: Материалы научной конференции 24 26 февраля 1999 года. СПб., 1999.С.22-35.

101. Юкин И. Колдун, ворожея и сваха. СПб., 1789.

102. Яворский Стефан. Камень веры. СПб., 1728.

103. Davis N.Z. Fiction in the Archives. Pardon Tales and their Tellers in Sixteenth-Century France. Stanford: Stanford univ.press, 1987. XII, 217p.

104. Frank S. P. Popular Justice, Community and Culture among the Russian Peasantry // The World of Russian Peasant: Post-Emancipation Culture and Society. / Ed. by Ben Eklof and Stephen Frank. Boston, 1990. Pp. 133-153.

105. Freeze G.L. The Rechristianization of Russia: The Church and Popular Religion 1750-1850 // Studia Slavica Finlandensia. Vol.7. Helsinki. 1990. P.101-129.

106. Ginzburg C. The inquisitors as Anthropologist // Clues, Myths, and the Historical Method. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1994. Pp. 156-164.

107. Kieckhefer R. European Witch Trials. 1300-1500. Berkeley, 1976.

108. Kivelson V. Patrolling the Boundaries: Witchcraft Accusation and Household Strife in Seventeenth-Century Muscovy // Harvard Ukrainian Studies. Vol. XIX. 1995. Pp. 302-323.

109. Kivelson V. Political Sorcery in Seventeenth-Century Muscovy // Московская Русь (1359-1584): культура и историческое самосознание. М., 1997. С.267-283.

110. Kivelson V. Through the Prism of Witchcraft: Gender and Social Change in Seventeenth-Century Muscovy // Russian Women: Accomodation, Resistance, Transformation. / Ed. B.E.Clements, B.A.Engel and Ch. B. Worobec. Berkeley, 1991. Pp. 74-94.

111. Muchambled R. Culture populaire et culture des elites dans la France Modern (XV-XVIII). Paris, 1978.

112. Muchambled R. La sorciere au village. XV-XVIII siecle. Paris,1991.

113. Stark-Arola L. Beyond the Witchcraft Trials // NNF News, 2000. Vol.3. Pp. 20-26.

114. Rayn W.F. The Bathhouse at Midnight. Magic in Russia. An Historical Survey of Magic and Divination in Russia. University Park, Pennsylvania, 1999. 504p.

115. Ryan W.F. The Witchcraft Hysteria in Early Modern Europe: Was Russia an Exception? // SEER. 1998. Vol. 76.№1. Pp. 49-84.

116. Worobec C. Witchcraft Beliefs and Practices in Prerevolutionary Russian and Ukrainian Villages // RR. 1994. Vol. 54.№2. Pp. 165-187.

117. Zguta R. Was There a Witch Craze in Moscovite Russia? // Southern Folklore Quaterly. 1977 (a). Vol. 40. Pp. 119-127.

118. Zguta R. Witchcraft Trials in Seventeen-Century Russia // American Historical Review. 1977 (b). Vol. 82. №5. Pp. 1187-1207.

119. Список использованных источников

120. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 720. Дело лейб гвардии Преображенского полку о солдате Петре Шестакове. 1740. 20л.

121. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 789. Дело о присланных лейб гвардии Преображенского полку ис полковой канцелярии оного полку сержанте Иване Ры-кунове да о казацком сыне Сергее Корсинове. 1741. 15л.

122. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1004. По доношению ис тайной канторы о Володимерского Успенского монастыря дьяконе Федоре Иванове. 1745. 4л.

123. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1012. Дело о дворовом человеке Евдокиме Карамшине (он же Калмыков) при котором найдены волшебные заговоры и таблицы. 1745. 24л.

124. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1260. Дело о купце Аверкие Иванове имевшем при себе волшебную тетрадь. 1748. 19л.

125. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1194. Дело о рейтаре Федоре Аничкове у которого найдено волшебное письмо. 1748. 5л.

126. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1298. Дело о вдове действительного статского советника Прасковье Ергольской обвиненной в волшебстве. 1749. 529л.

127. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1359. О причетнике Петре Якимове обвиненном в колдовстве. 1750. 25л.

128. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1612. По присланному доношением ис тайной канторы о крестьянине Иване Иконникове. 1754 1755. 82л.

129. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1714. Дело по посланному ис тайной канцелярии в тайную кантору указу о присылке из оной канторы в тайную канцелярию некоторой девки. 1756. 12л.

130. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1965. Дело по доношению ис тайной канторы о жонке вдове Пелагее Филиповой. 1760. 11л.

131. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 2239. О присланном из полицмейстерской канторы молдавского гусарского полка отставном вахмистре Устине Журавлеве. 1767. 6л.

132. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 2380. О вожатом колонн Иване Соколове имевшем у себя волшебное письмо. 1774. 16л.

133. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1754. О священнике Макаре Иванове суж-денном за имение при себе волшебной тетратки. 1756. 51л.

134. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1074. Дело о крестьянине Семене Минове лечившем посредством заговоров. 24 марта 1746. 4л.

135. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1144. Дело о дворовом человеке Василии Симонове показавшем что помещик его Иван Бешенцов в сношениях с волшебниками. 1747. 13 л.

136. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1081. О княгине Марии Байдероковой обвиненной в сношениях с волшебниками. 1746. 17л.

137. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1880. О дворовом человеке Семене Соколове обвиненном в волшебстве. 1759. 40л.

138. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1508. Дело по присланному из тайной канторы экстракту о колодниках Иване Полетае Василье Федорове и о протчих. 1752. 61л.

139. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1063. Дело о дворовом человеке Федоре Алексееве доносившем на своего господина князя Александра Долгорукова что он занимается волшебством. 1745. 13л.

140. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 982. Дело о дворовых людях Василие Дмитриеве и др. сужденных за умилостивление помещика своего камер юнкера Никиты Возгринского. 1745. 16л.

141. РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1852. О камергере Петре Салтыкове сужден-ном за намерение привлечь к себе милость имперетрицы Елизаветы при помощи волшебства также за мужеложество с своими крепостными людьми и пр. 1758.210л.

142. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 5858. Дело о приводном при челобитной дому тайного советника сенатора графа Михайла Гавриловича Головина служителе Льве Крылове которой приведен с заговорным писмом. 1738 -1741. 22л.

143. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 5882. В сей обертке дело генерала маэора и кавалера Ивана Петровича Измайлова о приводе человека ево Сифона Гор-деева с наговорною солью. 1739 —1741. 20л.

144. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 5927. Дело обергофмейстера и кавалера Матвея Дмитриевича Алсуфьева жены ево вдовы Анны Ивановой дочери по которому держатца крестьяне Павел Зезин да женка Авдотья Клементьева в волшебстве. 1740. 19л.

145. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 5928. Дело по доношению лейб гвардии конного полку подпоручика князь Ивана княж Алексеева сына Голицына о служителе ево Федоре Струнине о непотребных и противных христианскому закону писмах которые значатца руки ево. 1740. 15л.

146. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 644. Дело по доношению княгини Прасковьи Борисовны Голицыной служителя Андрея Гущина при котором объявлено было дедиловской вотчины села Панина дьячка Максима Дьяконова волшебное писмо. 1740. 6л.

147. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1553. Дело по указу ис канторы тайных розыскных дел майора князя Александра Володимерова сына Долгорукова о человеке Александре Матвееве в волшебстве. 1740. 54л.

148. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 5201. Дело по доношению дворцовой хо-тунской волости ис приказной избы при котором присланы были деревни Свиновой крестьянин Семен Карпов к следствию о волшебстве. 1740. Юл.

149. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 702. Дело по доношению поручика Сергия да брата ево поручика ж Николая Нестеровых при которых привели людей своих Василия да Михаила Резаковых для следствия в приносе в дом их кореньев. 1742. 17л.

150. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 911. Дело о присланных из московской полицмейстерской канцелярии при промемории женках Аграфене Ивановой Софье Карповой во облитии крутичкого архиепископа служителя Савы Тимофеева жены ево Авдотьи Ильиной водою. 1743. 39л.

151. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 934. Дело по присылке ис канцелярии тайных розыскных дел по которому содержитца третьей гильдии купец Иван Брыкин в следствии о волшебстве. 1743. 36л.

152. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1314. Дело об обозвании дворовым человеком Ильею Сидоровым дворового человека господина Кондратьева Ларио-на Иванова колдуном и корелыциком. 1745. 6л.

153. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1426. Дело по челобитью подпоручика Николая Атяева при котором приведен взятой ево вотчины сельца Некрасова крестьянской сын Егор Тимофеев для следствия о волшебстве. 1746. 14л.

154. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1598. Дело по доношению девицы княжны Прасковьи Михайловны Куракиной о приеме у ней приведенных дворовых ея людей трех человек с ножиком и письмом для следствия в волшебном их умысле. 1746- 1747. 52л.

155. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1805. Дело по определению сыскного приказа об отсылке подлинного дела надворного советника Ивана Мусина Пушкина о волшебстве в святейшаго правительствующаго синода кантору. 1747 — 1748. 6л.

156. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1855. Дело по челобитью вдовы князя Прасковьи Ивановой дочери Егуповой Черкасской при котором привели крестьян Илью Казакова да женку Феклу Осипову для следствия о волшебной траве. 1748. 18л.

157. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1937. В сей обертке дело о присланном при промемории из московской полиции колоднике Сергее Исаеве. 1748. 34л.

158. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2018. Дело по присланному указу ис тайной канторы в следствии о умервщлении младенца и о волшебстве. 1748 -1750.21л.

159. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1995. Дело по указу канторы тайных дел при котором прислан дворовый человек майора князя Александра Долгорукова Алексей Силин для следствия о показании им на помещика своего в волшебстве. 1748-1749. 14л.

160. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2005. Дело о дворовом человеке князя Александра Долгорукова Алексее Силине который обвинял помещика своего в волшебстве. 1748 1749. 16л.

161. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2422. Дело по указу канцелярии тайных розыскных дел ис канторы о исследовании карачевским посадским человеком Львом Семеновым сыном Масленниковым в писании наподобие волшебного писма. 1750 -1751. 35л.

162. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2668. Дело по известию сыскного приказа секретаря Козмы Зверева при котором объявил записнаго раскольника Григорья Сафонова и при нем найденное писмо о травах каменьях и о прочем. 1752. 18л.

163. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2731. Дело по челобитью правительст-вующаго сената канторы секретаря Степана Алексеева при котором приведена женка Ирина Иванова в волшебстве. 1752 -1754. 36л.

164. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 3439. Дело по челобитью поручика Игнатия Поливанова при котором привел крепостную дворовую свою женку Аку-лину Нефедову для роспросу и учинения по указом в волшебстве. 1755 -1756. 12л.

165. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 3497. Дело по челобитью гостинного внука Петра Филатьева о приводе для допросу дворовой ево девки Марины Еремеевой в клаже ею в молотой кофе наговорной соли. 1756. 14л.

166. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 3825. Дело по челобитной поручика лейб компании гранодера Ивана Гаврилова сына Решоткина при которой объявил дворовую женку Ульяну Яковлеву с легушкою сушеною. 1757 1758. 5л.

167. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 3940. Дело о дворовой девке графа Федора Апраксина Ульяне Сергеевой обвиняемой в имении при себе кореньев. 1758. 20л.

168. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 5690. Дело по челобитной Леонтья Авра-мова сына Друкартова и приводных девке Федосье Наумовой да вдове Татьяне Ильиной. 1761 1762. 28л.

169. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 4808. Дело по челобитной лейб гвардии капитана поручика Петра Пашкова Веневского уезду села Васильевского о крестьянине Григорье Ширине в найдении у него незнаемо каких кореньев. 1762-1763. 46л.

170. РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 6148. Дело о заговорном письме. 1763.22л.

171. РГАДА. Ф. 447. Оп. 1. Ч. 2. Д. 824. Дело о найденной еретической книге. 1761. 16л.

172. РГАДА. Ф. 349. Оп. 1(11). Д. 1817. Дело о возвращении из ссылки и об отдаче Анисьи Матвеевой дочери жене майора Афанасия Протасьева в полное ее распоряжение. 1743. 18л.

173. РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. Ч. 6. Д. 494. Дело о следствии по доношению володимерского духовного правления володимерского Успенского де-вича монастыря о дьяконе Федоре Андрееве и взятых из дому ево дьякона да

174. Воскресенского погосту попа Григорья Васильева и у брата ево родного тоя ж церкви дьячка Прохора Васильева приличных к волшебству тетратках и о протчем в учрежденной в Москве о раскольниках комиссии. 1745. 116л.

175. РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. Ч. 7. Д. 249. Копия с протокола об отсылке доношения и при нем подлинного дела о волшебстве присланного городов Перемышля и Воротынска из воеводской канцелярии в крутицкую духовную консисторию. 1746. 2л.

176. РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. Ч. 8. Д. 301. По доношению из пожарной комиссии о изследовании по показанию содержащегося в той комиссии суж-дальского архиерея служителя Василья Макарова тоя епархии крестьянина в волшебстве. 1748. 22л.

177. РГАДА. Ф. 1183. Оп. 1. Ч. 8. Д. 391. По доношению из сыскного приказа при котором прислан города Елатмы купец Аверкий Иванов с суеверною тетраткою для следствия. 1748. 6л.

178. РГИА. Ф. 796. Оп. 21. Д. 328. По ведению Правительствующего Сената о содержащемся в Казанской Губернской Канцелярии богохульнике Якове Ярове. 1732. 12л.

179. РГИА. Ф. 796. Оп. 22. Д. 108. По требованию Кабинета Е. В. о доставлении сведений о провинившихся и наказанных из среды духовенства. 1733-1741. 35л.

180. РГИА. Ф. 796. Оп. 21. Д. 35. По ведению Правительствующего Сената об уничтожении суеверия, замеченного в Архангелогородской губернии. 1740. Юл.

181. РГИА. Ф. 796. Оп. 22. Д. 626. Экстракт из дела о расколе проживающих в СПб крестьян. 1740. 1 Юл.

182. РГИА. Ф. 796. Оп. 22. Д. 426. По прошению рисовального Академии Наук подмастерья Андрея Грекова о разводе ево с женою Матреною за прелюбодеяние ее с учеником оной же Академии Андреем Степановым и о дозволении вступить ему в другой брак. 1741. 36л.

183. РГИА. Ф. 796. Оп. 23. Д. 932. По определению Святейшего Правительствующего Синода об отсылке в духовную дикастерию дела для подлежащего разсмотрения и решения о поручице Марии Ступишиной в волшебстве. 1742. Зл.

184. РГИА. Ф. 796. Оп. 23. Д. 1115. О ссылке в Соловецкий монастырь богоотступника матроса Никифора Куницына. 1738, 1765. 68л.

185. РГИА. Ф. 796. Оп. 24. Д. 335. По доношению преосвященного Устюжского по возбужденому в Устюжской епархии делу о появлении в доме вдовы Ирины Коневой нечистого духа. 1743. 16л.

186. РГИА. Ф. 796. Оп. 25. Д. 149. По доношению из Канцелярии главной артиллерии о найденной у Михаила Вощешникова волшебной тетра-дишке. 1744. 56л.

187. РГИА. Ф. 796. Оп. 27. Д. 238. По доношению преосвященного Вологодского с приложенным из дела о положении белозерским заплечным мастером Ташировым под пяту креста и о питии с него воды экстрактом. 1746. 42л.

188. РГИА. Ф. 796. Оп. 27. Д. 230. По доношению митрополита Бело-градского Антония, о произнесении Белоградским купцом Щедровым похожих на волшебство слов. 1746. 8л.

189. РГИА. Ф. 796. Оп. 27. Д. 20. По доношению Канцелярии Тайных Розыскных дел о волшебстве и женитьбе на другой жене солдата Измайловского полка Федора Соловьева. 1746. 12л.

190. РГИА. Ф. 796. Оп. 27. Д. 228. По доношению Орловской Провинциальной Канцелярии об убийстве священником села Спасского, Кромского уезда, Дмитрием Ивановым служителя Орловского купца Паршина Григория Кругликова. 1746. 74л.

191. РГИА. Ф. 796. Оп. 27. Д. 51. По доношению Главной Полицмейстерской Канцелярии о найденных у крестьян волшебных письмах. 1747. 52л.

192. РГИА. Ф. 796. Оп. 27. Д. 226. По доношению малороссиянина Алексея Малиновского о двукратном крещении в православную веру еврея Емельянова и о двукратной же его женитьбе. 1747. 48л.

193. РГИА. Ф. 796. Оп. 28. Д. 58. По доношению Канцелярии Лейб-Гвардии Коннаго полка с приложенными при оном найденными у рейтара Федора Аничкова волшебными письмами. 1747. 58л.

194. РГИА. Ф. 796. Оп. 31. Д. 24. О чинимом некоем волшебстве женою посадского человека города Дмитрова Домною Егоровой по наущению жены конюха Троице Сергеевой лавры Василисы Прохоровой. 1747. 32л.

195. РГИА. Ф. 796. Оп. 30. Д. 335. По доношению Московской губернской канцелярии при которой прислан Каширского уезда Соколовой пустыни монах Иов да Коломенского уезда села городица пономарь Петр Алексеев с волшебными тетратками. 1749. 24л.

196. РГИА. Ф. 796. Оп. 30. Д. 18. Экстракты произведенных в Следственной о раскольниках Комиссии следствий о колодниках, обвиняемых в принадлежности к хлыстовщине или "квакерской ереси", присланные Ко-миссиею на рассмотрение и решение Синода. 1749. 118л.

197. РГИА. Ф. 796. Оп. 31. Д. 35. О приличном к волшебству письме найденном в Ростовской епархии, часовнях и раскольниках той же епархии. 1750. 12л.

198. РГИА. Ф. 796. Оп. 32. Д. 3. О суевериях и волшебствах в епархиях. 1751. 63л.

199. РГИА. Ф. 796. Оп. 32. Д. 213. По доношению Московской Синодальной конторы о богохульнике Кудринского баталиона фурьере Петре Крылове. 1752. 54л.

200. РГИА. Ф. 796. Оп. 33. Д. 48. По доношению Канцелярии Тайных Розыскных дел, при котором прислан Новгородского Антониева монастыря иеродиакон Варлаам с заговорным в противность святой церкви письмом. 1752. 26л.

201. РГИА. Ф. 796. Оп. 34. Д. 6. Доношения из разных епархий о кликушах, юродивых, распространенных суевериях. 1753. 86л.

202. РГИА. Ф. 796. Оп. 34. Д. 423. По доношению Берг-Коллегии о найденных у украинца Сидора Вдовина двух заговорных книжках. 1753. 12л.

203. РГИА. Ф. 796. Оп. 35. Д. 528. По доношению преосвященного Порфирия, якобы во граде Суждале колдовство и волшебство умножилось. 1754. 5л.

204. РГИА. Ф. 796. Оп. 46. Д. 358. Об оказавшейся волшебной тет-ратке у попа Алексея Яковлева и дьякона Власа Федотова. 1765. 24л.

205. РГИА. Ф. 796. Оп. 48. Д. 356. По донесению вологодского епископа Иосифа о священнике Успенской церкви Вологодского уезда Гавриле Гаврилове подозреваемом в волховании. 1767. 35л.

206. РГИА. Ф. 796. Оп. 49. Д. 355. По доношению преосвященного епископа Устюжского об оказавшихся в Устюжской епархии чародеях. 176468. 134л.

207. РГИА. Ф. 796. Оп. 51. Д. 322. По доношению преосвященного Коломенского Феодосия об оказавшемся в приходе Богословской церкви города Коломны мальчике, который чинит выговор птичьим и собачьим голосами. 1770. 54л.

208. РГИА. Ф. 796. Оп. 51. Д. 117. По доношению Новгородской консистории об оказавшемся у экономического крестьянина Василия Рыбакова, служившего писчиком в Новгородском Экономическом правлении приговорном письме. 1770. 34л.

209. РГИА. Ф. 796. Оп. 51. Д. 402. По доношению преосвященного Коломенского о лишении диакона церкви села Сергиевского, Епифаниевско-го уезда, Дионисия Федорова, за богопротивные поступки сана. 1770. 28л.

210. РГИА. Ф. 796. Оп. 69Д. 89. По доношению преосвященного Парфения епископа Смоленского о наложении господина генерал-поручика и кавалера Шепелева дворовому человеку Егору Гусеву за написание им двух писем суеверных церковной епитимьи. 1788. 24л.

211. РГИА. Ф. 796. Оп. 75. Д. 68. По доношению преосвященного Самуила митрополита Киевского о определении помещечьей подданой женке Ксении Шаповаленковой за чинимую ею ворожбу церковной епитимьи на шесть лет. 1794. 36л.

212. РГИА. Ф. 796. Оп. 81. Д. 620. По рапорту синодального члена преосвященного Гавриила митрополита Киевского и кавалера о происшедших в первой сего года половине разных суеверных поступках. 1801. 56л.

213. РГИА. Ф.796. Оп.121. Д. 1006. О кликушах и колдунах в селении называемом Нижнее. 1840. 25л.

214. ГАПО. Ф. 105. Оп. 2. Д. 2. Дело по доношению Псковского уездного суда о крестьянах Иуды Федорове и Алексее Яковлеве, 2-го в наговаривании на вино и соль, а перваго во употреблении онаго. 1778. 42л.

215. ГАПО. Ф. 105. Оп. 2. Д. 306. Дело по сообщению здешней духовной консистории при коем прислан несовершеннолетний Боруцкого погоста пономарь Алексей Агеев с найденною у него гадкою бумашкою. 1790. 63л.

216. ГАПО. Ф. 105. Оп. 2. Д. 356. Дело по предложению псковского наместнического правления при коем прислан Успенской Пароменской церкви пономарь Хрисанф Козмин с найденным у него волшебным письмом. 1793. 19л.

217. ГАПО. Ф. 105. Оп. 2. Д. 405. По рапорту порховского духовного правления при котором прислан вотчины помещицы Ладыжиной крестьянин Емельян Григорьев, оказавшийся в колдовстве. 1794. 12л.

218. ГАПО. Ф. 105. Оп. 2. Д. 406. По уведомлению Холмского нижнего земского суда о крестьянине вотчины помещика Александра Чели-щева Ивана Константинова в колдовстве и ворожбе. 1794. Юл.

219. ГААО. Ф. 5. Ф. 5. Оп. 1. Д. 107. Дело об обнаружении в доме мезенского купца А. Попова в полуштофе неизвестного лекарства. 1800. 1л.

220. ГААО. Ф. 5. Ф. 5. Оп. 1. Д. 108. Дело о лечении вдовой М. Дмитриевой матроса флотской береговой команды Сальникова Т. сулемою. 1800. 5л.

221. ГААО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 120. Дело о тайном лечении удельным крестьянином Шенкурской округи Зыкиным Д. Крестьянина Тарнянской волости Нечаева С. 1800. Зл.

222. ГААО. Ф. 5. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1094. Дело о включении во врачебное употребление травы немоден (чернокудрявник волокнистый) произрастающей в Симбирских губерниях. 1826. 8л.

223. ГААО. Ф. 5. Ф. 5. Оп. 1. д. Д. 1606. Дело о химическом исследовании вещества найденного в кармане кафтана у крестьянки Малошуйской волости Онежского уезда Баевой А. 1833. Зл.

224. ГААО. Ф. 1025. Оп. 5. Св. 17. Д. 816. Допросные речи крестьян Спасского стана по поводу обнаружения волшебных писем и трав, обнаруженных у Григория Курицына, переданных будто бы ево отцу неизвестным пастухом. 1728. 11л.

225. ГААО. Ф. 359. Оп. 1. Д. 374. Дело о говорении Шенкурской четверти Редогорской волости пономарем Андреем Ларионовым крестьянину Варламу Кузнецову таковых речей я де твою свадьбу испорчю и о прот-чем. 1777. 15л.