Художественная специфика "Путешествия из Петербурга в Москву" А. Н. Радищева тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Егорова, Наталья Олеговна

• Егорова, Наталья Олеговна
• кандидат филологических наук
• 2000

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Егорова, Наталья Олеговна

ВВЕДЕНИЕ

На протяжении десятилетий отечественное литературоведение обращалось к анализу «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева в его внетекстовых и интертекстуальных связях. В трудах Г.А Гуковского, П.Н. Беркова, В.П. Семенникова, Л.И. Кулаковой, Г.П. Макогоненко, A.B. Западова, Ю.М. Лотмана, В.А. Западова и других изучались вопросы композиции, текстологии, принадлежности системе литературных жанров и направлений.

Культурно-типологическая перспектива радищевской революционной мысли: «Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую; я зрю сквозь целое столетие», - выявляет ценностный уровень свободы, актуальный для «тотально политизированного» (Ж. Деррида) читателя рубежа веков. С учетом существующих для людей конца XVIII века программ поведения (бытовой «вертеизм» и рационалистическое, стоическое самоубийство) не исключается, а, наоборот, допускается произвольная диспозиция отчуждения личности и социума; такой вектор авторской логики прочтения позволяет реконструировать интеллектуальный контекст создания книги, но главной интенцией деятельности А.Н. Радищева выступает идея созидания добра и стремление объединить единомышленников.

Л.И. Кулакова в «Очерках истории русской эстетической мысли XVIII века» формулирует отличия теории А.Н. Радищева от концепций его современников:

Началом поэзии Карамзин считает личные переживания индивидуума, свое горе, свою скорбь доверяющего не людям, нет, а природе. «Я» в центре внимания искусства. Радищевская теория соучаствования также ставила в центре внимания искусства человека, но человека как существо общественное: искусство рождается тогда, когда человек осознает себя как личность, находящуюся среди других людей, как «мы» (88, 291). Текст «Путешествия» существует как культурный объект и культурная реальность, обусловленные в своей онтолгии осмысленным социальным поведением человека. Социально-ценностный угол зрения и будет являться критерием выбора элементов, определяющих художественную специфику «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева.

Социально значимы и коммуникативно нагружены в "Путешествии из Петербурга в Москву" А.Н. Радищева следующие элементы текста1: слово, жест, взор. Их анализ позволяет выявить коммуникативно-прагматический контекст диалогического взаимодействия персонажей, а также обнаружить лингвистические особенности реализации коммуникативной прогрессии «Путешествия».

Проблемы коммуникативности, структурности, знаковости, телесности не принадлежат только области литературоведения. И.П. Ильин, автор монографии «Постмодернизм от истоков до конца столетия», считает, что существует общее русло тенденции научного мышления современности, «для которого изящная словесность стала испытательным полигоном для разного рода концепций

1 В диссертационной работе будет принято семиотическое понимание Текста как осмысленной последовательности любых знаков (вербальных и невербальных), основными свойствами которой являются связанность и цельность. философского, культурологического, социологического и даже естественнонаучного характера». (75, 15), и в связи с этим указывает на размывание науки о литературе и превращение ее в своеобразный способ современного философствования.

Очевидно, что текст А.Н. Радищева не просто удерживается в рамках коммуникативного анализа, широко распространенного в лингвистике и литературоведении, но сам задает возможности такого опознания.

Психологическая сопряженность характера и общества, активизация духовных потребностей человека и моральное лицедейство составляют отличительную черту конфликта «Путешествия», книги, в которой, как пишет В.А. Западов, «намечается . основной конфликт следующей эпохи, следующего этапа развития русского реализма - «выламывание» человека из среды, противостояние ей (71, 78).

Но так как ни в плане объективной действительности, и ни в плане реальности индивидуального восприятия нет «абсолютной отрицательности», в радищевской модификации важен положительный модус2.

Пафос «Путешествия» не исчерпывается безусловно довлеющим трагическим. В созданных А.Н. Радищевым образах нравственно красивых крестьян, галерее «сочувственников и единомышленников, «Слове о Ломоносове», оде «Вольность», утверждается тесная связь трагического пафоса с героическим, пафосом борьбы и творческой радостной деятельности человека.

Подробнее об оптимуме в эволюции авторского замыла и эволюции настроения героя см.: Западов В.А. История создания «Путешествия» // Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Вольность. - СПб., 1992. - С.620-621.

А.Н. Радищев обогатил идеологию русского Просвещения идеей революции. В «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н. Радищев неслыханно смело доискивался причин утраты «человеческого» в человеке; изобразил внешний мир крепостной России как враждебный и чуждый самим принципам цивилизованного общества, основанного на началах разума и справедливости; в «развержении великих дарований» воспел красоту человеческого духа; с риском для личной репутации, устами Путешественника заявил о необходимой согласованности между рассудком и чувственностью; в коллизиях, выражающих дисгармонию современности, пытался отыскать реальную почву для возможного свободного и гармоничного развития «доведенного до крайности» крестьянства.

Финальный эпизод «Путешествия» - сцена насильственного венчания (ок. ред., гл. «Черная грязь») - вызывает гневное возмущение главного героя книги, не смиряющегося с преступлением против человека, любви, семьи. В мрачном эмоциональном тоне восклицания: «О! горестная участь многих миллионов! конец твой скрыт еще от взора и внучат моих .», - безусловно находит свое выражение пессимизм персонажа, но полный комментарий эпизода нуждается в привлечении позитивных ожиданий Путешественника, его убежденности в пределе рабской покорности крестьян перед «дворянским самовластием». Парадоксально, но в «Черной грязи» конфликт поддерживается и развертывается в восприятии Путешественника; читателю же эстетически и текстуально ведомы не только диалектика трагической развязки, но и разрешение конфликта в пользу внесословных высших моральных ценностей. Главы «Зайцево», «Едрово», «Медное», «Городня», так или иначе затрагивающие тему универсального человеческого конфликта - брак по принуждению - порождают глубокое катастрофическое ощущение; для читателей «Путешествия» момент осознания источников зла не накладывается на момент ощущения чувств примирения и успокоения, как это предполагает эмоциональная и интеллектуальная роль участника трагических событий, будь он читателем или зрителем.

Гнев, сострадание, протест, физически ощутимое эмоциональное напряжение Путешественника побуждают читателя к подключению условности драматического универсума (звуковая, мимическая, живописная суггестивность; единодушное реагирование на события, так как читатель, зачастую, в той же степени, что и Путешественник, находится в позиции активного наблюдателя; действие внутри некого органического пространства, которое сродни сценическим декорациям).

Радищевская теория «соучаствования» находит свое воплощение в полном доверии к читательской логике и эмоциональной отзывчивости, писатель дает опоры-лейтмотивы, ритм развития которых не угасает в силу художественно-публицистической организации «Путешествия» (53, 48; 70, 602).

Как справедливо отмечал Г.П. Макогоненко, А.Н. Радищев показал обстоятельства, в результате которых сформировался барский произвол, конфликт крепостной среды, но самое главное, показал крестьян в действии: в момент свершения мщения угнетателям (102, 486).

Насильственное венчание в «Черной грязи» невозможно осмыслить без учета уже существующей ментальной модели народной революции; для Путешественника и крестьян - революция это уже не только прямой призыв к мятежу, но и действительно бывшее пугачевское восстание.

Подобный подход к изображению реальных онтологических процессов характеризует метод Радищева-писателя, как автора, имеющего реалистическую основу мировосприятия.

Соразмерность проблемы творчества и проблемы восприятия обусловливает наличие коммуникативной цепи автор - текст - читатель и предполагает искомость взаимозависимости, на что указывает В.В. Прозоров: «Автор преследует цель одарить читателя своим открытием жизни, приобщить к поэтической тайне бытия, заразить художественным пафосом. Чтобы такое открытие состоялось, читателю необходимо его пережить, выстрадать, соотнося воспринимаемое в произведении с собственным жизненным опытом. Подобное соучастие безусловно провоцируется самим текстом, оно вызывает в читателе длительное, заинтересованное отношение к тексту, узнавание в тексте «своего», путем как непроизвольных, так и преднамеренных сравнений, уподоблений, ассоциаций» (127, 4).

В этом контексте интересно мнение Рольфа Фигута. Исследователь уточняет историко-литературную репутацию «Путешествия»: «стало известно как гневный литературный удар по крепостному праву, но его идейный объем намного шире. Оно отображает тщательные поиски новых разумных форм свободной коммуникации во всех областях современного автору русского общества, вплоть до областей чувства, духа и религии» (162, 50).

Современные исследования эстетики восприятия сдвигают точку зрения литературного анализа с инстанции творчества (автор) к инстанции восприятия (читатель, зритель) (119). Данный подход не противоречит художественному методу А.Н. Радищева, который в посвящении «Путешествия из Петербурга в Москву» заявил первостепенную важность друга-читателя.

Коммуникация, обмен мыслями и идеями осуществляется при помощи вербальных и невербальных компонентов общения (жестов, мимики, взглядов). В прозе А.Н.Радищева жесты и взоры обретают глубокое понимание как приемы мотивации, приемы, указывающие на психологические и социокультурные причины, согласно которым персонаж принимает ту или иную линию поведения.

Усложненная связь между словом и жестом (сопровождение, дополнительность), формула «жест - переряженное слово» проясняют факультативное значение названных компонентов. Следует учесть, что интернациональная литературная традиция в настоящее время обогащена достаточным количеством убедительных примеров, когда жесту, взгляду сообщаются моделирующие свойства. Такая установка реализуется в романе Милана Кундеры «Бессмертие» (1966) : «Кто же такая Аньес? Как Ева, сотворенная из ребра Адама, как Венера, рожденная из морской пены, Аньес возникла из жеста той шестидесятилетней дамы, что помахала возле бассейна инструктору и чьи черты уже расплываются в моей памяти. Этот жест разбудил во мне тогда бесконечную и неизъяснимую печаль, а из печали родилась фигура женщины, которую я называю Аньес» (7, 13). Этот пример обнаруживает амплитуду психологического и конкретно-событийного рядов.

В историко-литературных трудах отдельный ряд образуют работы, связанные с проблемой жестовости. В докторской диссертации A.C. Демина «Новые художественные представления о мире, природе, человеке в русской литературе второй половины XVII - начале XVIII вв.» рассматривается существующий до XVII в. фонд движения литературных персонажей, диктуемый, с одной стороны, влиянием фольклора, с другой - соображениями литературного этикета (термин Д.С. Лихачева). А.С.Демин выстраивает хронологию стилистического явления «живости» героев (подробное изображение их действий, жестов, поз, мимики) и «оживления» надчеловеческого мира в драмах и проповедях первой четверти XVIII в.; доказывает, что лишь к середине XVIII в. механистические представления XVII в. о переменчивости жизни стали наполняться психологическим содержанием (55, 24-25).

В коллективных сборниках получает разработку важный аспект проблемы жестовости: противопоставление и сопоставление слова и жеста (139, 176).

В статье Н.Г. Пурыскиной «Слово и жест в движении творческих методов (на материале русской прозы XVIII в.)» важны наблюдения о зарождении индивидуального языка жестов у Чулкова, об ироническом жесте у Новикова. Особое внимание уделяется названной зависимости жеста от слова, исследователь приходит к выводу «о примерном равноправии слова и жеста в прозе Радищева, при сохраняющемся в целом приоритете слов» (131,71).

В недавно вышедшей работе Д.М. Бетеа «Славянское дарение, поэт в истории и «Капитанская дочка» Пушкина» (23) выявляется композиционное пространство мотива, имеющего во всеобщем языке культуры высокий процент устойчивости -мотива одаривания. Автор освещает исходные положения концепции славянского дарения у Лотмана и традиции потлача у Мосса и Батая.

В истории человеческой жизнедеятельности акт одаривания изначально не принадлежал лишь сфере материального, и потому «вещный» признак не единственный и не главный критерий атрибута одаривания.

В процессе одаривания совокупное воздействие оказывают слова, жесты, взгляды дарителя.

В жесте одаривания несколько логических направляющих, подчиненных идее доброжелательности и миролюбия: отсутствие угрозы в жесте (в раскрытых ладонях нет предметов, которые могут быть кодифицированы, как опасные для жизни); адресная направленность жеста (жест обращен к конкретному человеку или группе людей).

Знак «жеста»имеет самые разные означающие, создает поле человеческого характера; практика анализа литературного произведения (впрочем, и философского, и живописного, и скульптурного) неизбежно опирается на коррелят «внутреннего» и «внешнего». По убеждению Арпада Ковача, в романах-прозрениях Ф.М. Достоевского внешнее и внутреннее движения сходятся в явлении, которое, словами князя Мышкина, можно назвать «противоположным жестом» (79, 145).

Предметом специального внимания стала метафизика жизненного жеста, жеста-странствия, жеста-поступка в текстах Ф.М. Достоевского (В.В. Иванов (74), И.Л. Альми (16), A.A. Грякалов (48)). Основания для ее актуализации существуют и в познавательной программе радищевского Путешественника, с учетом кризиса метафизики XVIII в. и упразднением субъекта в антропологии Хайдеггера. В этом смысле возможно частичное совпадение отмеченного A.A. Грякаловым ракурса философии Хайдеггера с попытками А.Н. Радищева сказать миру слово о нем, открыть перспективы новых отношений человека и общества: «Рационально осмысливающий свое бытие человек - не может избавиться от того, что метафизика есть событие в самом битии, она - бытийна, и потому всегда со-бытийна, неизменно присутствует в любом слове (жесте)» (48, 95).

Целью исследования является выявление концептуальных элементов повествовательной структуры, которые утверждают сюжетно отмеченную эволюцию Путешественника.

Под эволюцией Путешественника подразумевается установленное В.А. Западовым в процессе сверки редакций «Путешествия» изменение авторского замысла в разработке персонажа и эволюции настроения Путешественника: переход и суть психологического состояния как автора, так и персонажа зафиксированы в оптимистичнейшем посвящении A.M.К. - переход от «уязвленного состояния» к «веселию» (70, 620-621).

В задачи данной работы входит:

1. Выделить сюжетные ситуации, связанные с одним из ведущих мотивов - мотивом одаривания; сопоставить варианты актантов «дарителей».

2. Обозначить особенности семантического комплекса «взор», связанного с визуальным уровнем восприятия персонажей Путешественника;

3. В ходе анализа коммуникативно-речевого взаимодействия Путешественника с другими персонажами «Путешествия» выявить коммуникативно-поведенческие черты Путешественника (позиции слушания и говорения).

- 13

Концептуальная сосредоточенность на анализе когнитивных и коммуникативных процессов в тексте «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева, задача выявления особенностей реализации различных видов поведенческой (в том числе речевой) активности Путешественника обусловили выбор структурно-семиотического и лингвистического методов исследования.

ГЛАВА I

МОДЕЛИРУЮЩИЙ ПОТЕНЦИАЛ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ЭЛЕМЕНТОВ В «ПУТЕШЕСТВИИ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ» А.Н. РАДИЩЕВА

1.1. Функциональный аспект жеста одаривания в «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева

В перечислении философских, естественнонаучных характеристик УХП1 века привычна ссылка на идеологический комплекс «осьмнадцатого столетия» А.Н. Радищева в трагическом регистре его «Путешествия».

Полнота осознания глубины и тонкости обрисовки А.Н. Радищевым человека возможна при условии привлечения культурно-бытового контекста второй половины XVIII века и последней его четверти.

В теоретических экспериментах М.Н. Муравьева важна формула «движенье - жизнь души, движенье - жизнь и слога». Ее появление Л.И. Кулакова связывает с влиянием европейской культуры, а результатом видит вытеснение основополагающего для классицизма представления, «что «подражания» достойно только «истинное», т.е. вечное, неизменное, общечеловеческое, переходящее из рода в род, из века в век, об определенности человека в каждом возрасте, каждом положении» (88,196). Однако, предпосылка идеи движения существует уже в первой половине XVIII века. По определению Л.В.

Пумпянского, «ведущее противоречие в истории классического стиля - это субъективная иллюзия каждого о тождестве его дела с делом предшественника или авторитетного учителя» (130, 132-133).

Русская живописная школа, начиная с 1760-х годов, по-своему преломляет наметившиеся представления об изменчивости человеческой души. Рокотовская образная концепция избирает одухотворенного, чувствующего человека, чье лицо эмоционально неоднозначно. О.С. Евангулова и A.A. Кареев говорят о нестабильности состояния на полотнах Левицкого: «Последний иногда вводит и улыбку, правда не очень откровенную, с близким французской школе чуть грустным подтекстом. То же, но в более ослабленном варианте, есть у Боровиковского и других мастеров» (62, 83). Русский провинциальный портрет отличает тяготение к живой параллельной традиции иконописи, не допускающей перемен в целомудренной натуре. В творчестве А.П. Антропова, А.П. Лосенко и его учеников сказываются уроки парсуны (прямое обращение модели к зрителю, погрудное или поясное изображение) и в то же время привносятся черты станкового полотна (снижение декоративности, возрастающая роль жеста).

Изменяется характер овеществленных знаков общения между людьми. Литература участвует в исканиях новых форм и знаков и сама становится новой авторитетной общественной силой. Хрестоматиен пример литературных занятий Екатерины II, когда власть пытается урегулировать свои отношения посредством литературной полемики широкого жанрового диапазона.

В одном из повествований, сочиненных некоторою россиянкой, рассказывается о том, как сын придворного Комитора - Меркант - побывал на острове диких людей. Правитель этой неизвестной страны обладал чудесным знаком добрых дел: звездой на лбу, по тусклому или яркому свечению которой подданные судили о добродетельности его поступков. Меркант возвращается домой, и эта история становится известной при дворе. Монарх жаждет снискать невиданные знаки почести; это желание получает своеобразный отклик у совета подданных. Решено было поставить против дворца статую монарха, «когда Государь сделает доброе дело, статуя должна быть открыта, и народ мимо идущий должен лобызать стопы статуи, помня, что Государь сего достоин. Когда Монарх сделает сему противное, то должно налагать покрывало на статую, и народ проходящий мимо, должен отвращать свои взоры, помня, что Монарх отступил от права добродетели» (6, 110). Сюжет развивается по дидактической модели: сначала Монарх ожидает механического поклонения подданных, затем закрытая статуя побуждает его к благовидным поступкам, которые вскоре становятся духовной потребностью.

Однако автор повествования - некоторая россиянка - воспитательную задачу своего произведения видит не только в провозглашении зависимости награды от поступка. Мораль такова: «но не одному Государю потребно исправление; и для того желала бы я, чтобы каждый имел свой собственный знак для обличия дел своих» (6, 144). От внимания читателей XVIII века не могло ускользнуть вольное переложение масонского призыва каждому обратиться к исправлению своих собственных пороков. Вместе с тем, данный призыв, синхронный антимасонской политике Екатерины II, вписывается в систему требований императрицы к подданным (141, 155).

Автор-дидактик настаивает на том, что выступает с позиций, близких читателю не-монарху; это проявляется в обращении: «Читатель мой: к общему нашему с тобой сожалению, открою я тебе, что все выше сего мною сказанное, есть не быль, а сказка.» (6, 114), % опоре на закон фольклорного жанра, в прямом признании себя обычным человеком, открытым как плохому, так и хорошему: «не бесполезно бы было и мне, таковое изобретение; ибо я подвержена моим слабостям» (6, 114).

Жест одаривания получает новые оттенки в практике поощрения заслуг, так называемого жалования. В книге И.М. Долгорукого «Капище моего сердца или словарь всех тех лиц, с которыми я был в разных отношениях в течение моей жизни» небезынтересны два эпизода, связанные с бытованием жеста одаривания.

В первом случае важна наградная функция жеста. Автобиографический герой сообщает о получении актерами бриллиантовых перстней от Государя Павла.

Ситуация жалования «сверху» описывается через некую магическую призму: «Тогда появился в Питере фокус-покусник отличного проворства: .он при нас разыграл свои проворства, и выпустил девять щегленков, из коих каждый сел прямо на плечо к тому, к кому он нес во рту свой подарок». (4, 70). Знаковость процедуры довлеет над ее увеселительным иррационализмом: «Не трудно было отгадать, что эта маска происходит от них (Павла)», и ее атрибут - перстни с вензелем Их Величества - диктует норму поведения: «надев перстень, бросился, вместе со всеми благодарить Их Величества» (в, 70).

Другой эпизод предполагает относительно равные социальные роли участников ситуации одаривания (Анна Петровна Юшкова - родственница второй жены повествователя, и, как он, «одарена разными талантами»). «Отдаривание» поэтому лишь предполагается, а не точно предусматривается: «Юшкова . между прочим искусно рисовала и, написав красками Мадонну, подарила оную мне: за сей подарок я благодарил ее в стихах, и они напечатаны» (4, 40).

Знаковая фиксация эмоций контакта происходит в рамках тематической пары: приобретение - утрата. В первом случае получатель подарка от радости так сжал бедную птичку в руках, что она лишилась жизни. В таком случайно-закономерном сокращении коммуникативной цепочки максимально проявляется культурно-символическое значение кольца, традиционно замещающего контакт (обручение, братский обмен, награда). Во втором случае из коммуникативной цепочки выпадает предмет субъективных отношений. Однако рассказчик настаивает на ценности не только реликварной памяти. Минус-одаривание (утрата подарка) обретает статус эмоционального эквивалента: «Но, потеряв образ, я не потерял памяти той, которая мне его приязни подарила, и Мищинскую долину всегда вспоминаю, как точку земли, на которой я провел несколько часов приятно, беззаботно и свободно» (4, 40).

Женщина полноправно входит в систему означающих человека эпохи Просвещения. Чтение и переписка - нормы жизни данного времени -становятся ценностями для круга образованных женщин. «В этом году я купила энциклопедию и словарь Морери. Никогда драгоценное ожерелье не доставляло мне большего наслаждения, чем эти книги», - писала в записках Е.Р. Дашкова (116, 198).

Взаимодействие системы литературных жанров с пограничными ей духовными завещаниями, перепиской способствует усилению психологизма в процессе «открытия человека». Записки и воспоминания русских женщин XVIII века органично вливаются в отечественную мемуаристику и утверждают объектом изображения не только историческую личность, но и обычного человека (17, 13-14; 72,5-40).

Ю. Манн обнажает диалектику художественного образа и разделяет мнение Л.Гинзбург о том, как мемуаристика «обновляет» и «заостряет» существующие принципы изображения человека (45, 94; 104, 155). Очевидно, что послепетровская литература накапливает приемы убедительного и достоверного изображения событий, и этой стратегии отвечает «заострение» житийного метода описания святых, чудес, очевидцев чуда. Е.В.Душечкина в исследовании литературной манеры Нестора выделяет как одну из ведущих черт в жи?ии Феодосия следующее: святой всегда оказывается на виду одного или группы современников и описывается с их слов (61, 55). Есть основания говорить о продуктивности такого метода изображения и о том, что он выдержал испытание временем.

Рождение и развитие нового типа национального самосознания, соответственно и новых способов литературной характеристики человека, предполагают обращение к истокам отечественной культуры и скрупулезное изучение литератур европейских. Именно так рассуждает ординарный профессор Е.В. Петухов в своей лекции 1895 года. (122).

Русская беллетристика в данном отношении не исключение. Как констатирует Е.А.Костюхин: «Сочинения Чулкова, Попова и Левшина - отражение общеевропейского культурного процесса XVIII - начала XIX веков» (82, 16).

Беседы просвещенной российской императрицы Екатерины и философа Дени Дидро - существенный компонент происходящих эстетических перемен, к которым относится открытие новой исторической координаты. По удачному выражению В. Десницкого, «Русские люди начинают чувствовать себя «за пределами национальности», европейцами» (56, 222) и здесь большую роль играют классовые принадлежности и симпатии.

В беседах, напечатанных по собственноручным запискам Дидро, свободно контаминируются картины театральной, литературной жизни, философские рассуждения, приметы российского быта: межа, леса, водка, табак. По поводу табака Дидро задает Екатерине II семь вопросов, получает ответы и указание: за подробностями обращаться к графу Минихину. Как добавляет переводчик записок К.К.Толстой: «Ответов на эти вопросы не имеется, на Минихин напечатал в том же году (1774) анонимную статью, озаглавленную «Ebouche pour donner ите de la Russie» (3, 151).

Разрешенный в России табак создает правила игры в своеобразное одаривание: беседы в курительных комнатах начинаются с предложения «Моего!», «Одалживайтесь!»; таким образом, межличностное общение осуществляется средствами различных знаковых систем.

После того, как Екатерина II в 1762 году уничтожила откуп и действительному статскому советнику Теплову 11 февраля 1763 года было поручено заняться усовершенствованием табака, табак используется в национальной торговле. «Через несколько лет доброта русского табака доведена была до того, что фунт продавали за 2 рубля, наравне с получаемым французским, и что сами французы, предубежденные против нашего табака, остались довольны нашей выделкой» (148, 168)

В большей степени бытовой документ - отзыв Дидро об императрице всероссийской - обогащает перечень свидетельств в пользу распространенности идеи жестовости и представлений об энергичности людей XVIII века. Дидро сообщает: «Употребляя в разговоре много жестов, он похлопывал императрицу по колену и притом так сильно, что заставил ее ставить стол между собою и своим собеседником, он часто целовал ей руки, что не производило дурного впечатления». (3, 154-155). Важно, что Дидро указывает, на какое восприятие поведения он рассчитывает: «Владетельные особы должны любить фамильярность, зависящую только от привычки общения с ними, а не от недостатка уважения» (3, 155).

В записках Дидро фамильярные жесты автора остаются в пределах простой человеческой индивидуальности. Жестовый контакт Екатерины II и Г.Р. Державина, описанный в книге В. Ходасевича, не снимает вышеупомянутый личностный оттенок, но так же отражает становление особого типа официального поведения (по

Державину, «идеальный слуга при идеальной монахине»), отменяет тождество бытового и психологического жеста

Державинский жест мотивирован не только биографической чертой «И в правде черт», но и, как ни парадоксально, психологией государственного чиновника -эталонного секретаря. Более того, в 1783 году Г.Р. Державин уже получил от императрицы знак, позволяющий ему нарушать строгие рамки дворцового этикета. В.Ходасевич считает, что табакерка с золотыми 500 червонцами, посланная «мурзе Державину» от имени киргизской царевны, ввела поэта в круг людей, с которыми императрица шутит (1$, 142).

В XVIII веке русский двор осваивает новую форму общения с государем. Атрибутом фаворитизма становится табакерка. Исследователь Елена Григорьева рассматривает табакерки, осыпанные бриллиантами, наполненные червонцами, как знак неформального общения в иерархической системе, а так же приводит описание

3 «На докладах Екатерина нервничала, он тоже. Споры были так горячи, что однажды Державин накричалпа нее, выбранил и, схватив за концы мантильи, дернул. Государыня позвонила. Вошел Попов (бывший потемкинский секретарь): «- Побудь здесь, Василий Степанович, - сказала она, - а то этот господин много дает воли рукам своим» (11, 142) пакетовых табакерок», которые изготовлялись «в виде конверта, почтового пакета с адресами предполагаемого владельца на крышке и печатью на обороте, причем на внутренней стороне крышки могло быть помещено и более подробное послание дарителя» (46, 222).

В дворянской среде табакерки многих женщин и девушек становятся «кибиточками любовной почты»; то есть проникают в сферу интимного общения (46, 223).

Простонародное религиозное сознание не отторгает табак так строго, как это можно наблюдать в старообрядчестве. Крестьянским девушкам не возбранялось вышивать и вручать своим избранникам кисеты. И все же суеверная табакобоязнь как мельчайший штрих присутствует в свадебном ритуале. Несмотря на притягательность и дороговизну модного табака, он не включается в перечень подарков; М.Д. Чулков в «Абевеге русских суеверий» приводит смету, во что обходиться свадьба простолюдину. В.П. Степанов, оценивая вклад М.Д. Чулкова в развитие литературы, отмечает: «Введение в литературное произведение поверий и обрядов для характеристики простонародной - мещанской, купеческой, крестьянской - среды стало после Чулкова широко распространенным приемом изображения быта, и не только в прозаических жанрах» (143, 240).

Этнографический источник («Абевега») сообщает список вещей, которые, согласно народной традиции, обслуживают ситуацию одаривания при вступлении в брак:

- ~Свекру,~шт~жепшоеу-втцу— 20-к.;

Свекрови, или матери жениховой, сапоги красные, козловые, цена - 50 к.; Золовке, сестре жениховой, сапоги, цена ~ 50 к.;

- Деверю, брату его же - 1 к.;

- Другим свойственикам и свойственицам, смотря по числу их серпанков и калачей примерно, около - 2 к.;

Боярам платков, по 10 копеек платок, всего на - 60 к.; Подружкам девицам орехов и кренделей на -20 к.; Свахе, светилкам и старостам разного звания дары на - 80 к.; Сена лошадям гостиным на ~ 30 к.; (12, 62-63).

Елена Хельберг подчеркивает, что свадебный обряд подчинен логике включения молодой женщины в охранительную целокупность мира посредством повторения его трехчастной вертикальной структуры и цветового кода в костюме и накрашеном лице (164, 7-8). В этом ключе возможна интерпретация замечаний Г.А. Шлейссингера, путешествующего по России в конце XVIII века: «когда жених посылает невесте свой подарок, то в этом подарке обязательно должна быть коробочка румян и белил.» (137, 134-135). В статье Ю.М. Лотмана «Женский мир» годовые полпуда румян, белил петербургской дамы конца XVIII века уже не читаются как знак принадлежности к общенародному идеалу красоты, а объясняются особенностями свечного освещения и модой (99, 50-51).

Жест одаривания реставрирует аксиологические разломы; в «Духовном завещании Елистрата Шибаева» (85) - это ценностный стержень. «Завещание», видимо, как-и-«1 лухов пашпорт», возникло в 1747 году, среди беглых; в рамках этого текста жест одаривания едва ли не максимально расширяет свой смысловой объем.

Как пишет Л.В. Домановский, «в соответствии с художественным замыслом руководитель беглых крестьян предстает в роли своеобразного помещика, владеющего не только огромными земельными богатствами, но и различными сокровищами, которые он щедро раздает своим людям. Однако, характер этих «дарений» показывает, что никаких собственно материальных ценностей атаман не накопил.» (58, 262).

Мотив одаривания развивается в условном метафорическом пространстве; контексты, которые он подключает, обладают большим лирико-психологичеким диапазоном.

Шибаев изначально пародийно приравнивает себя к государю, царю, что не отменяет статус государственной святыни главного дарения: «Наследство мое любезное, Землю Святорусскую, уступаю я вам, моим приятелям. Ково чем царь пожаловал, владеть вам, друзьям моим., по дачам бесспорно». Образ Земли Святорусской отсылает к известному былинному мотиву: Мать-Сыра земля одаривает силой прикасающегося к ней богатыря, тем самым удваивается могущественное свойство наследства атамана. Нет нужды подчеркивать, что атаман предполагает только одну поведенческую реакцию при получении его наследства - сбережение. А.П. Власкин полагает, что в оставлении потомкам подлинных, неразменных ценностей и идеалов заключается единственное настоящее наследство, а также способ найти оправдание своему существованию (39, 194).

Смерть, благодаря ситуации наследования, трансформируется в жизнь после смерти. Просьба Елистрата Шибаева корреспондирует с мифемой о переходе силы, красоты, смелости убитого человека или съедаемого животного: по душе моей грешной раздать требующим всю мою молодецкую бодрость, также и некоторую часть моего щегольства». Раздача предметов одежды, домашней утвари - составная часть погребального ритуала, таким образом память об умершем материализуется и закрепляется в вещных формах.

Косвенное присутствие вышеуказанных контекстов сверхактуальной делает смеховую культуру, где смех в основе своей «веселый, ликующий и -одновременно - насмешливый, высмеивающий он и отрицает и утверждает, и хоронит и возрождает», в силу чего «весь мир . воспринимается и постигается . в своей веселой относительности» (21, 17). Жест одаривания «веселым смехом и воровскими замыслами» очерчивает телесный контур вольного сообщества обездоленных.

Жест одаривания развивает психологию человека через открытие связи с миром живого. Скорбной красотой и нежностью потрясает одаривание Прасковьи Гавриловны; своей благодетельнице атаман завещает «летучее мое сокровище, первые три богоявленские мороза да шесть возов собственной моей казны рожденственского самого белого сыпучего снегу». Светоносность упомянутых праздников Рождества и Богоявления выводит в доминантную позицию цветовой код «белого света». В то же время образы славянской мифологии (снег, мороз), с учетом комментария Н.И. Костомарова, акцентируют валентность страдания, печали (80, 101-102).

В жесте одаривания обретает плоть русская ментальность. На связь принципа дарения: по пословице - «отдать последнюю рубашку» - с темой платья в «Капитанской дочке» A.C. Пушкина указывает Д.М. Бетеа (23). Сходную зависимость можно наблюдать в одаривании подушного друга атамана Шибаева, который получает на сорочки «до семидесяти аршин орлового летания». Отказанные попу «нарясу семь аршин приказных моих ябед» расцениваются в ракурсе карнавального высмеивающего ряжения.

Забавляющую функцию одаривания подчеркивают наградные «конское ржание» и «медвежье плясанъе».

В распоряжении многогрешного атамана о своих похоронах присутствуют сигналы народного суеверного представления о легкой смерти доброго человека. Образ дождя в народной поэзии имеет значение благодати, сравнивается со счастьем любви. «Гроб мой зделать из самого мелкого и тихого дождя, тело мое грешное покрыть самым легким и тонким воздухом и проводить к погребению на двенадцати собственных моих конях, которые ржут еще зарею в болотах».

Мотив жизненного круговорота многообразно разработан в эстетике календарного года, в «Завещании» указанный мотив соотносится с мотивом смерти; конкретно-изобразительный слой этого соотношения «двенадцать собственных моих коней».

Хронотоп умирания поддерживается оксюморонным сочетанием смерть - утро, смерть - свет. Проницаемы, не оплотнены стенки гроба; зыбки границы ландшафта (болото).

В метафорике смерти сквозит мотив одаривания, что подтверждается на этимологическом уровне: воздух - покров на сосудах со святыми дарами; лит. dausos -воздух, с другой степенью вокализма - лит. dvase - дух, душа (160, 333).

В русле сакрально-мифологической концепции человека-жертвы очевиден вывод об иерархии дарений - это мир движущийся (этимоны др. - инд. vahas — «едущий», «ведущий»; гот. wigs - «дорога»). Хождение, езда по своему миру, его собирание-соединение и охрана-оберегание его - духовное завещание атамана с Касимовской дороги.

По мнению В.Топорова, идея единства-единения - ведущая для большей части речений о мире (съезд, сход и др.). В. Топоров анализирует свободу и волю как парные, альтернативные понятия в свете этики ответственности и приходит к выводу о том, что крестьянство России не воплотило волю в коллективных формах по причине неукорененности в мире и неосознанности долга перед миром. Однако в поле внимания исследователя находится и другая, синтезирующая, точка зрения: «. строки Радищева навели на меня уныние. Я думал о судьбе русского крестьянства [.] - он [англичанин]: Что такое свобода? Я [Пушкин - В.Т.]: Свобода есть возможность поступать по своей воле» (152, 129).

Пушкинскому сведению в единый фокус этических ориентиров русского человека интересно аккомпанирует тезис Н.И. Николаева: в первых разделах трактата А.Н. Радищева «О человеке, его смертности и бессмертии» своеобразно преломляется мысль о причастности человека к миру, органической встроенности его в мир. По этому поводу у Н.И. Николаева в его докторской диссертации «Внутренний мир человека в русском литературном сознании XVIII века» следующее утверждение: «Деятельное начало и актуализированный в ощущениях «внутренний человек» проявляется лишь в ситуации «в случае» (116, 34).

Радищевские рассуждения периода илимской ссылки о том, что человек лишь приобщается к «деланию» мира, полемически отсылают ко времени написания «Путешествия», революционный текст которого убеждает читателя в осознании необходимости человека самому призывать к общественным переменам и самому совершать их.

Интроспективный взгляд читателя XX века пытается отыскать стройное соответствие периодов творческой жизни А.Н. Радищева, жизни, по сути и бывшей эстетическим сдвигом в оформлении лично-идейного переживания.

Критики П. Вайль и А. Генис, литературовед Ю.В. Стенник указывают на негодование как на доминирующую эмоцию в «Путешествии из Петербурга в Москву» (33; 149). Действительно, эмоциональная напряженность негодования «на поверхности», обличительный пафос предопределяет большинство психологических коллизий «Путешествия».

Духовный генезис не исчерпывается даже просветительскими постулатами. Как объясняет Мераб Мамардашвили: «У всех нас есть пафосы, то есть то, что владеет нашей личностью, связывает ее в нечто более или менее целое и задает нашу судьбу впереди нас» (101, 14). В отзывах современников об А.Н. Радищеве, в критике разных лет и веков педалируются либо литературная репутация возмутительного автора», либо элегические понятия: «уставший путник», «бедный путешественник» (15, 16), «пламенное человеколюбие», «немерцающий луч вечности» (56, 244); чаще всего первая из названных характеристик затемняет элегический комплекс, имеющий приглушенное звучание в силу своей архетипичности.

В эстетике А.Н. Радищева первостепенно сострадание; это та неизменная поправка, которую со стороны читающего человека ожидает писатель. Аристотель в своей «Поэтике» при описании катарсических процессов затрагивает специфический механизм сострадания: идентификация с трагическим героем и страх перед несчастьем. В «посвящении» «Путешествия из Петербурга в Москву» вес и значительность обретает тип сочувственника. Писатель не расшифровывает инициалы посвящения «А.М.К.». Морально-психологическая подлинность Алексея Михайловича Кутузова не тождественна персонажу «друг мой», о чем неоднократно писал В.А. Западов. Между тем, диалектика типа и характера «сочувственник» достигает своей кульминации в созданной А.Н.Радищевым галерее сочувственников и единомышленников. Так, индивидуальность г. Крестьянкина допускает соотнесенность с конкретным и универсальным сочувствующем читателем.

Готовность А.Н.Радищева определенным (обличительным) образом воспринимать и фиксировать действительность играет роль в движении его творческого метода и знаменует переход к принципиально новому описанию быта. Г.А.Гуковский подчеркивал особенности инновации: конкретность и реалистичность (52, 397).

В современном литературоведении продолжает оставаться актуальной проблема творческого метода А.Н.Радищева. Нельзя не согласиться с мнением Н.Д.Кочетковой: «Наиболее сложным остается вопрос об отношении Радищева к сентиментализму, имеющий долгую историю и продолжающий служить предметом дальнейших дискуссий. Можно по-разному решать вопрос о доминанте в его творчестве, но причастность писателя к художественным исканиям сентиментализма представляется несомненной» (83, 21).

Г.А.Гуковскому принадлежат замечания о дифференциации принципов раскрытия внутренней жизни в произведения сентименталистов Стерна, Карамзина и в «Путешествии» Радищева. Первый критерий разграничения: логика мысли, не сводимой к эмоциональным переживаниям. Второй - понимание «внешней» по отношению к сознанию героя действительности как социальной (51, 562 - 563).

Максимально убедительна теория В.А.Западова о четырех литературных направлениях в русской литературе XVIII века. По В.А.Западову, во второй половине 80-х годов А.Н.Радищев развивает реалистический метод в прозаических произведениях («Житие Федора Васильевича Ушакова» и «Путешествие из Петербурга в Москву») (71).

Ранняя стадия развития раннего реализма, представленная творчеством Д.И.Фонвизина, А.Н.Радищева и Г.Р.Державина, устанавливает проблему литературного характера не только как литературную, но и как социально-историческую, то есть ту, которая воздействует на складывающийся тип культуры. Более того, стилеобразующей основой «Путешествия из Петербурга в Москву» явилось признание А.Н.Радищевым равенства и прав всех людей.

Г.А.Гуковский в части I своих «Очерков по истории русского реализма» писал о повторяемости черт романтических героев, каждый из которых ощущает себя трагически одиноким, оторванным от мира - и в то же время каждый из которых похож на каждого другого.

Л.И.Кулакова в публикации 1961 года («О некоторых особенностях творческого метода А.Н.Радищева») указывала на минимальный интерес писателя к проблеме индивидуализации образов.

А.Н.Радищев, в своем понимании действительности, подчинен следующему принципу, его персонажи - типичные представители разных социальных групп, яркость антикрепостнического протеста максимально высвечивается именно в ряду общественного соположения. Мучительное переживание ими конфликта с российскими ЗАКОНОМ и разрешение этого конфликта адекватны психологии конкретных социальных групп:

Теперь я прощусь с городом навеки. Не въеду николи в сие жилище тигров.» (Приятель Ч., первый в ряду «сочувственников» Путешественника); . Хочет идти на барках в Питер в работу и не воротится, покуда не выработает ста рублей для своего выкупа» (Ванюха, жених едровской Анюты).

Русская реалистическая проза в XVIII веке обогащает литературное сознание идеей зависимости характера от условий среды. В последней трети XVIII века складывается специфический тип поведения русского человека.

Найденная М.Н.Муравьевым шутливая характеристика переписки: «Роман, в котором мы сами были действующими лицами» (124, 363) проецируется на различные формы общения и не ограничивается домашним интерьером.

Тема «жизнь - это роман» не только приобретает значение литературно-театрального эксперимента, ведущего к культу этетизма, но и органически способствует становлению системы внешних знаков, которые фиксируют душевные движения.

Ввиду того, что одна из задач Просвещения - достижение социальной гармонии, литературные кружки имеют особое значение. В середине XVIII века в среде образованного дворянства нормой становится тип писателя-дилетанта (57; 59; 117; 143). Ю.М.Лотман заостряет тот факта, что сходство творческих программ -самая редкая из посылок возникновения литературного кружка. Узы родства, полковой связи, поместное соседство - более могущественные факторы (96, 101-102).

Ироническое осмысление социальной действительности в журналах Н.И.Новикова, И.А.Крылова, в произведениях Д.И.Фонвизина, А.Н.Радищева вбирает опыт высмеивания недостатков семейных нравов, традиций, обогащается приемами альбомного шаржирования и карикатуры. Так совмещаются, на первый взгляд разнородные, смысловые круги: домашний быт и государственное устройство.

Заслугой деятельности литературных кружков являются открытие и анализ магистральных путей развития русской культуры, прежде всего установление связей с народным творчеством. По мнению А.Н.Радищева, черты национальной моральной культуры содержит не только мифология, но и «голоса русских народных песен». Л.И.Кулакова первой указала на эту особенность эстетики писателя, апеллируя к содержанию главы «София» в «Путешествии из Петербурга в Москву». Т. Ливанова настаивает на том, что открытие самобытного поэтического мотива «заунывная песнь ямщика в дороге» принадлежит именно А.Н.Радищеву и приходит к любопытному выводу: «тема «Радищев и русская музыкальная культура» не сближает Радищева с господствующим направлением русского сентиментализма конца века, а выделяет автора «Путешествия из Петербурга в Москву» на совершенно особое место» (92, 127-128, 135). Действительно, А.Н.Радищев не использует сентиментальное музицирование как знак салонной культуры дворянства (См. об этом: Вознесенский (40), Ливанова (92).

А.Н. Радищев дополняет арсенал художественной прозы последней четверти XVIII века приемами психологического анализа. Он углубляет уже известный «биографический» метод, когда даже внешнее описание событий жизни героя (или автобиографического героя) свидетельствует о переменах в духовном облике. А.Н.

Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» создает проекции линий поведения персонажей.

Мечты, как мотивированные будущие поступки, являются художественной доминантой в типизированном характере едровской Анюты. При таком понимании мечты, ее конфликт с действительностью, в известном смысле, отсутствует. Противоречие - выбор линии поведения - принадлежит плоской реальности, при этом возрастает роль конкретного, пусть единичного, позитивного варианта судьбы (29, 28; 97, 11). Приобщение к ситуации счастливой семьи предопределяет линию поведения избранника Анюты, в его намерении: « . хочет идти на барках в Питер в работу и не воротиться, покуда не выработает сто рублей для своего выкупа», - проступает максимальное волевое усилие.

А.Н. Радищев создает психологический портрет; собственно портрет и портрет типажей культуры.

К.В. Чистов характеризует особенности психологизма А.Н. Радищева: «проникновение в эмоциональный мир современного писателю крестьянства обусловлено опорой на фольклор» (165, 154).

Своей первой и единственной для XVIII века публикацией плача непосредственно в тексте «Путешествия» А.Н. Радищев вплотную приближается к открытию писателей более позднего времени: он отказывается от позиций всепонимающего, всезнающего автора и дает высказаться иному типу сознания.

Можно отметить несколько способов выражения иного типа сознания. В главе «Пешки» «Путешествия из Петербурга в Москву» художественная деталь «сахар» меняет свою семантику с документальной на психологическую. В кругозоре хозяйки избы сахар - это «боярской кушанье», его покупка неизменно сопряжена с крестьянскими слезами. Такую оценку повлек весь предыдущий жизненный опыт; в рамках этого опыта сформировался и разросся до типа образ бурмистра, который, «когда ездит к Москве», покупает сахар на крестьянские слезы.

В мировосприятии Путешественника уже подготовлена почва для сближения с крестьянским отношением к обозначенному типу. Народный анекдот о государевом наместнике

глава «Спасская полесть») - начальная стадия оформления образа господина, чьи развлечения и прихоти оплачивает крестьянский труд. В сообщении о любителе устерсов представлены все звенья развращенной власти. Намек4 на иерарха цепи прозрачно заявлен в чтении курьером надписи на пакете: «Кому прикажите? -прочти адрес. - Его . Его . - Не так читаешь. - Государю моему гос. - Врешь . господину Корзинкину почетному лавошнику, в С.Петербурге в Большой Морской». Художественная форма, в которую облечен рассказ присяжного: ночной подслушанный разговор - обеспечивает приоритет сатирического фиксирования действительности. Контекст сказочной антитезы ночь-утро оказывается сополеженым замечанию Путешественника о том, что он узнал, кому принадлежали голоса, но не убыстряет рефлексию Путешественника по поводу скрытого драматизма подслушанной истории.

До введения реплики Кузьминичны о казенных грешках Климентьича нельзя провести этическую грань между оценками Путешественника и рассказчика; эмоции колеблются от смешного до иронического: «Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какой-то дрянью». Верхняя граница процитированной реплики - «Добро пожаловать», нижняя - «Вот устерсы теперь лишь с биржи» вместили ремарку: «Только барин добрый. Рад ему

4 О намеке см.: Тамарченко (146, 154-155) служитъ», тем самым обнаружили присутствие уровня мышления лицемерного лавошника. Проведенный выше лексический анализ позволяет встать на позицию И.А. Гурвича и разделить его точку зрения: расхождение А.Н. Радищева с существующей традицией заключается в следующем: вопрос о сравнительной ценности сталкивающихся точек зрения оставлен открытым (53, 48).

С.Ф.Елеонский устанавливает интертекстуальную связь радищевского «Путешествия» с так называемым «Плачем холопов», не ссылаясь на факт прочтения писателем рукописного произведения крепостных поэтов (65, 14-15). Но утверждение идейного сходства сомнений не вызывает.

Г.П. Макагоненко убедительно доказывает совпадение сюжета народной песни «Слушай радость одно слово» с эпизодом встречи Путешественника и Анюты (103). По сути, известности песни сопутствует внедрение в различные слои русского общества народного представления о бескорыстной любви между представителями разных классов. Такую трактовку темы любви можно рассматривать в одном ряду с провозглашенным просветителями природным равенством людей, а также как созвучную восклицанию Н.М. Карамзина «И крестьянки любить умеют».

М.Я. Билинкис акцентирует тематическое расширение литературы второй половины XVIII века, подчеркивает отрицание Ф. Прокоповичем права любовных элегий Овидия называться литературным произведением (24, 21). В 1860-е годы предметом литературного изображения избираются разные чувства отдельного человека, но «спрямления» не происходит; радикально не изменяются социологическая оценка и жанровая репутация романа.

Надо заметить, что В.В. Сиповский своеобразно включает в этот идейный круг репертуар русских трагедий. Жанр трагедии занимал одно из основных мест в литературном процессе XVIII века. По мнению В.В. Сиповского, «в работе русского общественного сознания наша трагедия отмежевала себе особую область: выяснение отношений царской власти к своим подданным и подданных к этой власти» (138, 3). В этой связи особым содержанием наполняется образ любящей женщины: героиня трагедии Н.П. Николева «Сорена и Замир» за свободу своего чувства готова вступить в борьбу с самим царем:

Тиран! Не льсти себя, готова все презреть.

Угрозы, муки, казнь! умею умереть!

Когда отмстить врагу я силы не имею.

Рази.я покажу лютейшему злодею,

Как должно умирать за вольность наших чувств!

138, 18)

Данная сюжетная ситуация позволяет кодировать реальное поведение. Ю.М.Лотман констатирует: женщина конца XVIII - начала XIX века переносит в жизнь чувства, поступки и даже жесты литературных персонажей (96, 119). В другой работе Ю.М. Лотман более подробно излагает свою концепцию поэтики бытового поведения, согласно которой низшие единицы поведения (жест, поступок) получают свою стилистику в отнесенности к категориям более высокого уровня: сюжету, стилю, жанру поведения (99, 559). Можно говорить и о неком читательском дилетантизме в переносе просветительских идей в сферу бытового поведения.

Человек читающий в последней четверти XVIII века расширяет сферу подобного дублирования, чаще всего выбирая этически уязвимые амплуа. Например, один из самых популярных способов жизнедеятельности: «Наука убивать время» чтение книг. Под книгами, видимо, подразумевались любовные романы, именно этот жанр был наиболее порицаем разными социальными группами читателей.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Егорова, Наталья Олеговна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Художественно-публицистическое произведение А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» продуктивно для развития системы жанров русской психологической прозы.

Жанр психологического романа унаследует от «Путешествия» А.Н. Радищева топику личного опыта, поэтику «незавершенного» времени, эстетику «стыка» серьезного и смешного, высокого и бытового. Авторы любовных и социальных романов XIX и XX веков будут активно использовать сюжетную ситуацию наградного, семейного одаривания.

В бунинской прозе с новой силой эстетики зазвучат «знаки» любовного одаривания: альбомные рисунки, томики книг, дешевые бусы.

Предметность «деревенской прозы» с ее пронзительным любованием и расставанием с самоварами, рушниками и палисадниками тематически подчинится проблеме, поставленной просветителями, проблеме сохранения народной культуры.

Процесс становления эстетических норм постоянно обновляется, и, так как источником норм и ценностей служит искусство, в понимании А.Н. Веселовского вымирают и забываются те формулы, образы, сюжеты, которые в данное время ничего читателям и писателям не подсказывают, не отвечают на требование образной идеализации; удерживаются и обновляются те, которые обладают большей суггестивностью (36, 58).

Путешествие» А.Н. Радищева «подсказывает» проблему, неизбывную для истории культуры и особо занимающую литераторов последней четверти XVIII века проблему прямого, непредвзятого видения (52, 87). В «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н. Радищев особо высветил аксиологию человека XVIII века. Осознанный писателем модус «лжи» жеста одаривания» долгое время будет оставаться базовой основой чиновничей характерологии.

Оригинальный мотив «оберегателей внешности» в радищевском «Путешествии» (1790) перекликается с идеей ложной важности» трактата Ф.Шиллера «О грации и достоинстве» (1793): «человек как запечатанное письмо. поддельное достоинство держит мимическую игру в строгой дисциплине» (168, 198). Общеевропейская идея XVIII века о проявлении в чувственном мире душевных изменений только как движения просматриваются в лейтмотиве «Путешествия из Петербурга в Москву» - мотиве одаривания.

В своем ироническом моделировании действительности писатель опирается на гуманистическую традицию творчества (173). Представление народной поэзии «забыть смех - это значит потерять что-то бесконечно дорогое и в окружающем мире и в самом себе» - воспринимается как живая культура читателем и в XVIII веке, и в настоящее время (29, 55).

Процесс становления эстетических норм постоянно обновляется, и, так как источником норм и ценностей служит искусство, в понимании А.Н. Веселовского вымирают и забываются те формулы, образы сюжеты, которые в данное время ничего читателям и писателям не подсказывают, не отвечают на требование образной идеализации; удерживаются и обновляются те, которые обладают большей суггестивностью (37, 58).

Путешествие» А.Н. Радищева «подсказывает» проблему, неизбывную для истории культуры и особо занимающую литераторов, журналистов последней четверти XVIII века - проблему прямого непредвзятого видения (54; 87, 713).

Оригинальный мотив «сберегателей внешности» в радищевском «Путешествии» (1790) перекликается с идеей ложной важности» трактата Ф.Шиллера «О грации и достоинстве» (1793): «человек как запечатанное письмо. поддельное достоинство держит мимическую игру в строгой дисциплине» (168, 198). Общеевропейская идея XVIII века о проявлении в чувственном мире душевных изменений только как движения просматриваются в лейтмотиве «Путешествия из

20

Петербурга в Москву» - мотиве одаривания. .

Архетипичный визуальный и вербальный коды жеста одаривания - ключ гармонизации человеческих отношений (108, 182). Историко-культурная теория развития памяти Выготского - Лурия психологию подарка выводит из потребности человека отметить другого и оставить след о самом себе или со-бытии.

Идея «движения», «жестовости», получившая развитие в тексте «Путешествия», читателями XVIII века воспринималась в русле проблемы индивидуализации. Современники А.Н. Радищева и сам писатель особо отмечали жестуальную своеобычность митрополита московского Платона Левшина: «После получения известия о победе русского флота над турецким в Чесменской битве Платон читал проповедь в Петропавловском соборе. Перечислив в своей речи подвиги Петра I, он вдруг сошел с кафедры, подошел к гробнице Петра и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий монарх, отечества нашего отец! Восстань и

20

В романе Стерна так же присутствует названный мотив: «Я храню эту табакерку наравне с предметами культа моей религии, что бы она способствовала возвышению моих помыслов; по правде сказать, без нее я редко отправляюсь куда-нибудь; много раз вызывал я с ее помощью образ прежнего ее владельца, чтобы внести мир в свою душу среди мирской суеты.» воззри на любезное изобретение твое, он не истлело от времени, и слава его не помрачилась. Восстань и насладись плодами трудов твоих» (88, 249).

Психология дарения учитывает уровень психологизации личности, ее свободу и независимость, способность создать мир в себе и обмениваться им с другими. Не сказанное слово и не сделанный жест - действительные приемы психологизма в романе Л.Толстого «Война и мир» (23, 86):

Под предлогом подарка странницам, княжна Мария припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто, подходя к заветному комоду, княжна Мария останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.

В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой» (10, 241).

Развитие русской лирической прозы связано с изображением человека преимущественно как основного эмоционального тона; атрибутика одаривания и запечатленная в ней хронологическая и эмоциональная история персонажа-дарителя -знаки изображения психической жизни индивидуального человека (81, 124-127).

Жесты литературных персонажей, наравне с диалогами и монологами, играют активную характерологическую роль. П.Х. Тороп приводит одну из реализаций мотива одаривания в «Преступлении и наказании» Ф.М. Достоевского: Раскольников собирается идти на пробу с подарком сестры - колечком с красным камнем, но позже отказывается от намерения заложить его у старушки (161, 154).

А. Белый в работе 1934 года «Мастерство Гоголя» указывает на осознание и воплощение в прозе Н.В. Гоголя приема умерщвления движения и переход жеста в застывшую мину. Согласно точке зрения Ю.М. Лотмана, движения гоголевских героев переведены на язык театра - они не совершают незначимых движений (104, 16). А.Белый, Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум, каждый своим путем приходят к анализу звукового жеста (38, 312; 181, 309).

Влияние эстетики и поэтики театра своеобразно появляется в тексте «Путешествия». Как верно полагают Д.С. Лихачев и A.M. Панченко, театральность -еще не театр, равно как зрелище - не всегда и не обязательно спектакль (93, 107).

Создание образа читателя-сочувственника - безусловная заслуга А.Н. Радищева, во многом предопределившего теоретические и прагматические оттенки теории восприятия. Идея дружеского общения вызрела в пределах пограничного литературе эпистолярного жанра; художественно была освоена А.Н. Радищевым в «Житии Федора Васильевича Ушакова» и в «Путешествии из Петербурга в Москву». Элементы поэтики ораторского и драматического искусств, связанные с осознанием активной роли слушателей и зрителей, играют новаторскую роль в многожанровом составе радищевского произведения. Слова персонажей важны для движения сюжета, но эстетика сотворчества Радищева зиждется на сознании системы невербальных скреп, которое позволяет читателю выстроить свое понимание характеров. Признание высокой общественной роли театра, участие писателя в домашних спектаклях, живое искусство народного театра - факторы, утверждающие осознанность накопления моделирующего потенциала жестов и взоров в литературе XVIII века и в прозе А.Н.Радищева.

Аксиологически важно и то, что «Путешествие из Петербурга в Москву», известное в XVIII веке произведение, с учетом посвящения другу, подготавливает почву для вызревания устойчивых формул, сложившихся на рубеже веков в эпистолярном наследии И.Д. Дмитриева. Достаточно одного примера

- 100из публикации В.Э. Вацуро, где приводится целый ряд идиом, варьирующих тему «книга подарок»:

Милостивый государь мой Николай Иванович!

Спешу изъявить вам чувственную благодарность мою за обязательное ваше письмо и доставление подарка от одного из моих любимейших прозаиков и поэтов. Это драгоценный подарок и для нашей словесности; как ревностный любитель славы ее, искренне желаю увидеть в библиотеке моей и вашего Гомера» (из письма Н.И.Гнедичу от 29 июля 1817 года) (124, 420).

Коммуникативная прогрессия «Путешествия из Петербурга в Москву» осуществляется посредством модели «автокоммуникация», «Путешественник -персонаж» и комментирующей структуры «разговора с читателем». Введение внутритекстового интерпретатора «читатель» размыкает текст во внетекстовое пространство и игра с читателем предстает в полноте слияния стилистического приема как такового и эстетической установки писателя.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Егорова, Наталья Олеговна, 2000 год

1. Аполлос. Дар для благодетелей и друзей, состоящий в поучениях, которые в

2. Санкт-Петербурге, пребывая на чреде священнослужения и проповедывания слова Божия , говорил Ставропигиального Воскресенского, новый Иерусалим именуемого монастыря Архимандрит Аполлос в 1786 г. СПб., 1786 - 41 с.

3. Деревенское зеркало или общенародная книга, сочинена не только, чтобы еечитать, но чтобы по ней и исполнять. Часть вторая. СПб. 1799. - 295с.

4. Дидро и Екатерина II. Их беседы, напечатанные по собственноручным запискам

5. Дидро с пояснительным очерком и примечаниями Мориса Турне. Пер. с фр. К.К. Толстого. - СПб.: тип. A.C. Суворина, 1902. - 155 с.

6. Долгорукий И.М. Капище моего сердца или словарь всех тех лиц, с коими я былв разных отношениях в течение моей жизни. М., 1874. - 369 с.

7. Екатерина II. Сказки и педагогические сочинения императрицы Екатерины II.1. СПб, 1873.-115 с.

8. Звезда на лбу или знак добрых дел. // Разные повествования, сочинениянекоторою россиянкой. М.: Университетская типография, 1779. - с.101-114.

9. Кундера М. Бессмертие. Пер. с чешского Н. Шульгиной. - СПб.: Азбука-Терра, 1996.-368 с.

10. Меморский М. Зеркало, в которое всякому человеку смотреться должно или

11. Должности Человеческие. М.: тип А.Решетникова, 1794. - 90с.

12. Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Вольность. СПб., 1992.671с.

13. Толстой JI.H. Собр. соч. в 12 т. т.5. - Война и мир. - М., 1974. - 397с.

14. Ходасевич В.Ф. Державин. М., 1988.

15. Чулков М.Д. Абевега русских суеверий. -СПб., 1876.

16. Щеголев Н. Дешевый подарок суеверам, состоящий из рассуждения о домовом иукора на предрассудки. Владимир, 1799.

17. Адрианова-Петрец В. Сцена и приемы постановки в русском школьном театре.

18. XVII XVIII ст. // Старинный русский спектакль в России. - JL: Academia, 1928. С. 7-63.

19. Айхенвальд Ю. Радищев. (Серия жизнеописаний «Сеятели правды») М.:

20. Свободная Россия, 1917. 16 с.

21. Альми И.Л. К вопросу о психологизме Достоевского («Преступление инаказание»), // Достоевский и современность. Материалы VIII Международных «Старорусских чтений» 1993 г. Новгород, 1994. С 3-15

22. Антюхов A.B. Русская автобиографическая проза второй половины XVIIIначала XIX веков (Традиции и новаторство. Поэтика). Автореф. дисс. канд. филол. наук. -М., 1996. 18.

23. Атарова К.Н. Лоренс Стерн и его «Сентиментальное путешествие по Франции и

24. Италии»: учебное пособие. М.: Высшая школа, 1988. - 95 с,

25. Ахутина Т.В., Горелова И.Н., Залевская A.A. Исследование речевого мышления в - —психолингвистике. - М.: Наука 1985. - 239с.

26. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. Пер. с фр. - М.: Издат. группа1. Прогресс», 1994. 615 с.

27. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и

28. Ренессанса. М., 1990. - 543 с.

29. Белов П.П. Единство психологического и эипического в «Войне и мире» Льва

30. Толстого. // Традиции и новаторство в русской литературе XVIII -XIX вв. Вып. 1.-М., 1976. С.72-101.

31. Бетеа Д.М. Славянское дарение, поэт в истории «Капитанская дочка» Пушкина. //

32. Автор и текст. СПб., 1996. - С.132-150

33. Билинкис М.Я. Взаимоотношения документальных жанров и беллитристики врусской литературе 60-х годов XVIII в. Автореф. дисс. канд. филол. наук. Л., 1979. -27 с.

34. Благой Д.Д. А.Н. Радищев. Жизнь и творчество (лекция 1-я и 2-я) М.: Знание,1953. -48 с.

35. Богатырев П.Г. Функции национального костюма в Моравской Словакии. //

36. Вопросы теории народного искусство. М.: Искусство, 1971. - С.297-367

37. Богданов В.В. Речевое общение. Прагматические и семантические аспекты. Л.,1990.-88 с.

38. Борев Ю. Комическое или о том, как смех казнит несовершенство мира, очищаети обновляет человека и утверждает радость бытия М.: Искусство, 1970.- 269 с.

39. Бочаров С.Г. О реальном и возможном сюжете («Евгений Онегин») //

40. Динамическая поэтика. От замысла к воплощению. М.: Наука. 1990. - С. 1438.

41. Бочаров С.Г. Психологический анализ в сатире. //Эльсберг Я. Вопросы теориисатиры. М.: Советский писатель, 1957. - С.246-279.

42. Буслаев Ф. Древнерусская народная литература и искусство. СПб., 1861,- 409с.

43. Бухаркин П.Е. Православная церковь и русская литература в XVIII XIX веках:проблема культурного диалога) СПб.: Изд-во С-Петербург, ун-та, 1996. -172с.

44. Вайль П., Генис А. Родная речь. М.: Независимая газета, 1991. - 189с.

45. Вайман С.Т. Слово и жест в контексте диалога. // Слово и жест в литературе.

46. Сборник научных трудов. Воронеж, изд-во ВГПИ, 1983. - Т.225. - С.5-23

47. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб.: Наука,1994.-240с.

48. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: Высшая школа. 1998. - 406 с.

49. Винокур Г.О. Филологические исследования. Лингвистика и поэтика. М.: Наука,1990.-452 с.

50. Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий. Варианты речевого поведения. М.:1. Наука, 1993.- 172 с.

51. Власкин А.П. Новые возможности старых подходов в изучении литературы. //

52. Проблемы истории, филологии, культуры. Москва - Магнитогорск, 1998. -Вып. V.-C. 192-198.

53. Вознесенский М.В. Народная музыкальная культура в русской сентиментальнойповести.//XVIII век. Сб. 17. СПб.: Наука, 1991. С. 203-206

54. Волошин М. Лики творчества. Л.: Наука, 1989. 848 с.

55. Вомперский В.П. «Риторическая рука» Стефана Яворского. // Риторики в России

56. XVII XVIII вв. - М.: Наука, 1972. - С. 72-75

57. Вулис А. Литературные зеркала. М.: Советский писатель, 1991. - 479с.

58. Гинзбург Л.Я. Литература в поисках реальности: статьи, эссе, заметки. Л.: Светский писатель, 1987. - 399 с.

59. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Советский писатель, 1979. - 222 с.

60. Григорьева Е. Безделушка (философско-семиотические заметки по пустякам). // Вчесть 70-летия профессора Ю.М. Лотмана. Сб. ст. Тарту, 1992. - С. 218 - 229

61. Грифцов Б. А. Психология писателя. М.: Худ. лит. 1988. - 462 с.

62. Грякалов A.A. Метефизика и Достоевский. // Достоевский и современность.

63. Материалы XIII Международных «Старорусских Чтений» 1993 г. Новгород, 1994.-С. 94-100

64. Гуминский В.М. Проблема генезиса и развития жанра путешествия в русскойлитературе. Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 1979.

65. Гуниа В.А. Дискуссионные формы изучения художественной формы

66. Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Рдищев. Автореф. дисс. канд. филол. наук.-М., 1985.-26с.

67. Гуковский Г.А. Радищев. // История русской литературы XVIII века. Т.4. Ч. 2

68. М.-Л.: АН СССР С. 507-570.

69. Гуковский Г.А. Русская литература XVIII в. М. 1998. - 453 с.

70. Гурвич И.А. Радищев. Усложненное «изображение мысли». /О развитиихудожественного мышления в русской литературе (конец XVIII первая половина XIX в.) - Ташкент: ФАН, 1987. - С. 45-58

71. Гуэция Г. Историческое рассуждение о начале романов с прибавлением

72. Беллигардова разговора о том , какую можно получить пользу от чтения романов. Пер. с фр. И. Крюкова. М.: Университетская типография у Н.Новикова, 1783,- 120с.

73. Демин A.C. Новые художественные представления о мире, природе, человеке врусской литературе второй половины XVII начала XVIII веков. Автореф. дисс. док. филол. наук. -М., 1976.

74. Десницкий В. Радищевцы в общественности и литературе начала XIX в. Изистории «Вольного общества любителей наук, словесности, художесв». /На литературные темы (книга вторая) -Л.: Худ. лит 1936. С.220-294.

75. Дмитриев И.И. Новиков и его кружок. // Русский быт по воспоминаниямсовременников XVIII в. Время Екатерины II. 4.2, Вып.З. Сост. П.Е. Мельгунов. К.В. Сивков. - М.:3адруга, 1923. - С. 144-148.

76. Домановский JI.B. Народное потаенное творчество. // Русская литература ифольклор (XI-XIII вв.) Л.: Наука, 1970. - С. 248-305.

77. Дробова Н.П. Биографические придания о русских писателях XVIII в. какисторико-литературное явление. //XVIII век. СБ. 13. Проблемы историзма в русской литературе: Конец XVIII начало XIX в. - Л.: Наука, 1981. - С. 275283.

78. Друбек-Майер Н. От «Песочного человека» Гофмана к «Вию» Гоголя. Кпсихологии зрения в романтизме. // Гоголевский сборник. Коллективная монография. Под ред. С.А. Гончарова. - СПб.: Образование, 1993. С. 54-85.

79. Душечкина Е.В. Нестор в работе над житием Феодосия (опыт прочтения текста).

80. Учен. зап. ТГУ, Вып. 266. Тарту, 1971. С. 5 -16

81. Евангулова О.С., Карев A.A. Портретная живопись второй половины XVIII в.1. М., 1994.-138с.

82. Елеонская E.H. Сказка, заговор и колдовство Ts России. Сб. трудов М.: Индрик,1994.-272с.

83. Елеонская С.Ф. Из наблюдений над языком и стилем «Путешествия из

84. Петербурга в Москву». К изучению художественного своеобразия книги А.Н.Радищева. //XVIII век. Сб.З. М.-Л.: АН СССР, 1958. - С. 326 - 342.

85. Елеонский С.Ф. Творчество А.Н. Радищева и народная литература XVIII века. //

86. Учен. зап.Московского гор. пед. ин-та им. В.П. Потемкина, кафедра русской литературы, т XX. Вып.2. М.: Советская наука, 1953. - С. 3-42.

87. Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи. // Вопросы языкознания,1964, №6 С.26-39.

88. Жирмунский В.М. Теория Литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977406с.

89. Забылин М.: Русский народ: обычаи, обряды, предания, суеверия. М.: Русскаякнига, 1996.-496 с.

90. Западов В.А. Алексей Николаевич Толстой. Биография. Пособие для учащихся.

91. Л.: Просвещение, 1969. 128 с.

92. Западов В.А. История создания «Путешествия из Петербурга в Москву.

93. Вольность. СПб.: Наука, 1992. - С. 475 - 623

94. Западов В.А. Литературные направления в русской литературе XVIII века.1. СПб., 1995.-79 с.

95. Записки и воспоминания русских женщин XVIII первой половины XIX века.

96. Сост., авт.вст.ст., С 5-40 и коммент. Г.Н. Моисеева. М.: Современник, 1990. -538 с.

97. Золян С.Т., Чистов И.А. О структуре языка описания поведения. // Учен. зап.

98. ТГУ, Вып 411.-Тарту, 1977. -С.151-163. "

99. Иванов В.В. Юродский жест в поэтике Достоевского. // Русская литература икультура нового времени. СПб.: Наука, 1984. - С. 108-133

100. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научногомифа. М.: Интрада, 1998. - 255с.

101. Ильин И.П. Теоретические аспекты коммуникативного изучения литературы. //

102. Семиотика. Коммуникация. Стиль. М., 1983. - С.126 - 162.

103. Ковалевская Е.Г. Анализ текста повести Н.М. Карамзина «Бедная Лиза». // Языкрусских писателей XVIII в.-Л., 1988. С. 176-193.

104. Ковалева Н.И. «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева (вопросыжанра и метода). Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 1975. - 24с.

105. Ковач А. Жанровая структура романов Ф.М. Достоевского. Роман-прозрение. //

106. Проблемы поэтики русского реализма XIX века. Л., 1984. С. 144 - 169.

107. Костомаров Н.И. Славянская мифология. Исторические монографии иисследования. М., 1994. - 688 с.

108. Корман Б.О. Родовая природа рассказа Паустовского «Телеграмма» (к вопросу оспецифике лирической прозы). // Жанр и композиция литературного произведения. Калининград, 1976. - С. 124-127.

109. Костюхин Е.А. Древняя Русь в рыцарском ореоле. // Приключения славянскихвитязей: Из русской беллетристики XVIII века. -М.: Современник, 1988. — С. 5-20

110. Кочеткова Н.Д. Литература русского сентиментализма (эстетические ихудожественные искания) СПб., 1994, - 281с.

111. Кочеткова Н.Д. Радищев // История русской литературы: в 4-х т. Л.: Наука,1980. Т.1. - С. 707-725.

112. Кузьмина В.Д. Пародии в рукописной сатире и юмористике XVIII векапубликация). Духовное завещание Елистрата Шибаева. Записки отдела рукописей Гос. библиотеки СССР им. Ленина. - М., 1955. Вып. 17. - 145-158с.

113. Кузьмина В.Д. Сказка о Бове в обработке Радищева. // Проблемы реализма врусской литературе XVIII века. М. - Л.: АН СССР, 1940. - 257-292

114. Кулакова Л.И. О некоторых особенностях творческого метода А.Н. Радищева. //

115. Вопросы истории русской литературы. Учен. зап. ЛГПИ им. Герцена, т. 219. -Л., 1961.-С. 3-21

116. Кулакова Л.И. Очерки истории русской эстетической мысли XVIII века. Л.:1. Просвещение, 1968. 343 с.

117. Ланг Ф. Рассуждения о сценической игре. Русский перевод В.Н.

118. Всеволодского-Гернгросса под ред. Ф.А. Лютера. СПб., 1910. // Старинный спектакль в России. - Л.: Academia, 1928. - С. 132-183

119. Леонтьев А.А. Высказывание как предмет лингвистики, психолингвистики итеории коммуникации. // Синтаксис текста. Отв. ред. Г.А. Золотова. - М.: Наука, 1979.-С. 18-36

120. Лехтблау Л.Б. Стиль «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева. //

121. Проблемы реализма в русской литературе XVIII века. М.-Л.: АН СССР, 1940. -С. 226-256

122. Ливанова Т. Радищев. // Русская музыкальная культура XVIII века в ее связях слитературой, театром и бытом. М., 1952. - Т.1. - С. 121 - 135

123. Лихачев Д.С., Панченко A.M. «Смеховой мир» Древней Руси. Л.: Наука, 1976.204 с. -----------

124. Лихачев Д.С., Панченко A.M., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л.: Наука,1984.-295 с.

125. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства

126. XVIII начало XIX века) - СПб: Искусство-СПб., 1994. - 399

127. Лотман Ю.М Литература в контексте русской культуры XVIII века. // Из историирусской культуры. Том IV (XVIII начало XIX века) - М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. - С. 83-148.

128. Лотман Ю.М О «реализме» Гоголя // труды по русской и славянской филологии.

129. Литературоведение II. ред. тома Л.Киселева. — Тарту, 1996. - С.11 - 36.

130. Лотман Ю.М. Богатырев о знаковой функции костюма. // Учен. зап. ТГУ, Вып.365. Тарту, 1975. - С. 21 - 36

131. Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века) М.:

132. Школа «Языки русской культуры», 1996. С.537-575

133. Лотман Ю.М Проблемы художественного пространства в прозе Гоголя. // Учен.зап. ТГУ, вып.209. Тарту, 1968. - С. 5 - 50

134. Мамардашвили М. Картезианские размышления. М., 1993. - 352с.

135. Макогоненко Г.П. Радищев и его время. М.: Худ.лит., 1956. - 774 с.

136. Макогоненко Г.П. Русское просвещение и проблема фольклора (XI XVIII вв.)

137. Л.: Наука, 1970. С. 180 - 225

138. Манн Ю. В. Диалектика художественного образа. М.: Советский писатель,1987.-319 с.105. -Манн Ю-Вт Русская-философская эстетика (1820 1830 гг.) - М.: Искусство,1969.-304 с.

139. Мацарина JI.В. Пародия в журналах Н.И. Новикова. // Традиции и новаторство врусской литературе XVIII XIX вв. - М., 1976, Вып.1. - С. 22 - 38

140. Мелетинский Е.М. Историческая поэтика новеллы. М.: Наука, 1990. - 279 с.

141. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М.: Изд-во

142. Рос.гос.гуманит.университета, 1994. 134 с.

143. Милых М.К. Прямая речь в художественной прозе. Ростов н/Д., 1958 - 239 с.

144. Моисеева Г.Н. Дени Дидро и Е.Р. Дашкова. // XVIII век. Сб. 15, Русскаялитература XVIII века в ее связях с искусством и наукой. Л.: Наука, 1986. - С. 197-203.

145. Моисеева Г.Н. К пониманию идейного замысла «Путешествия из Петербурга в

146. Москву» А.Н. Радищева (глава «Тосна»). // XVIII век. Сб. 13. Л.: Наука, 1981. -С. 185-191

147. Морозова Н.П. Русский писатель XVIII века в биографических преданиях. //

148. XVIII век. Сб.17.- СПб.: Наука, 1981.-С. 162-168

149. Мукаржовский Ян. Эстетическая функция, норма и ценность как социальныефакты. // Учен. зап. ТГУ, Вып.365 Тарту, 1975. - С. 243 - 293

150. Немировский И.И. Статья A.C. Пушкина «Александр Радищев» и общественнаяборьба 1801 1802 годов.//XVIII век. СБ. 17. - СПб.: Наука, 1991.-С. 123-134.

151. Нечаенко Д.А. Художественная природа литературных сновидений (русскаяпроза XIX века). Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 1991.

152. Николаев Н.И. Внутренний мир человека в русском литературном сознании -----ХУШаека. Автореф. дисс. канд. филол. наук. Архангельск, 1998.

153. Николаев С.И. Литературная культура петровской эпохи СПб.: Дмитрий1. Буланин, 1996. 151 с.

154. Очерки русской культуры XVIII в. М.: Изд-во МГУ, 1987. - 4.1. - 406 с.

155. Пави П. Словарь театра Пер. с фр. М.: Прогресс, 1991. - 504 с.

156. Павленко И. Нравы русского общества в Екатерининскую эпоху. Архангельск:типо-лит. С.М. Павлова, 1912. 158 с.

157. Папян Ю.М. Словесные ряды в письмах русских писателей XVIII века, (наматериале писем М.Н. Муравьева, Д.И. Фонвизина, С.Г. Домашнева, Н.А.Львова, Н.М. Карамзина и А.PI. Радищева). Автореф. дисс. канд. филол. наук. Воронеж, 1992.

158. Петухов Е.В. О главнейших направлениях в русской литературе XVIII-ro ипервой четверти XIX веков. Юрьев, 1895.

159. Пиксанов Н. «Бедная Анюта» Радищева и «Бедная Лиза» Карамзина. К борьбереализма с сентиментализмом. //XVIII век. Сб.З. М. - Л.: АН СССР, 1958. -С.309 - 325

160. Письма русских писателей XVIII века. Л.: Наука, 1980.

161. Подорога В.А. Выражение и смысл. М.: Ad Marginem, 1995. - 426 с.

162. Подорога В.А. Феноменология тела. Введение в философскую антропологиюматериалы лекционных курсов 1992-1994 годов) М.: Ad Marginem, 1995. -339 с.

163. Прозоров В.В. О читательской направленности художественного произведения. //

164. Литературное произведение и читательское восприятие: Межвуз. темат. сб. -Калинин: Изд-во КГУ, 1982. С. 3 - 14128Пропп В-Я. Морфология сказки. Л.: Academia, 1928.

165. Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. Изд-е второе. СПб.: Алетейя, 1997. -287 с.

166. Пумпянский Л.В. Очерки по литературе первой половины XVIII в. // XVIII век.

167. М.-Л.: АН СССР, 1935.-С. 83 132.

168. Пурыскина Н.Г. Слово и жест в формировании творческих методов ( наматериале русской прозы XVIII века). // Слово и жест в литературе. Сборник научных трудов. Воронеж, Изд-во ВГПИ. 1983. -Т.225. - С. 54 - 71

169. Рабинович В.П. Исповедь книгочтея, который учил букве, а укреплял дух. М.:1. Книга, 1991.-496 с.

170. Развитие реализма в русской литературе: В 3-х Т. редкол. К.Н. Ломунов, П.А.

171. Николаев, Н.В. Осьмаков. М.: Наука. 1972. - Т1. - 349 с.

172. Рождественский Ю.В. Теория риторики. М.: Добросвет, 1997. - 597 с.

173. Савушкина Н.И. Драматизированный образ в некоторых жанрах русскогофольклора // VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук (Москва, август 1964) М., 1964 .- 12 с.

174. Семенников В.П. Материалы для истории русской литературы и словаряписателей эпохи Екатерины II. Петроград, 1915.-161 с.

175. Семенова Л. Н. Очерки истории быта и культурной жизни России (Перваяполовина XVIII века) Л.: Наука, 1982. - 279 с.

176. Сиповский В.В. Из истории самоосознания русского общества XVIII века.1. СПб., 1913.-25 с.

177. Слово и жест. Сборник научных трудов. Воронеж: Изд-во ВГПИ, 1983. - Т. 225.- 107 с.

178. Сопер П. Основы культуры речи. Пер. с англ. - 2 испр.изд. - М.: Прогресс,

179. Прогресс Академия, 1992. - 416 с.

180. Стенник Ю.В. Православие и масонство в России XVIII века (к постановкепроблемы). // Русская литература, 1995, №1. С. 76-93.

181. Стенник Ю.В. Роль Екатерины II в развитии русской литературы XVIII века. //

182. Русская литература. 1996. № 4. С. 3-21

183. Степанов В.П. К вопросу о репутации литературы в середине XVIII века. // XVIIIвек. СБ. 14. Л.: Наука, 1983. - С. 105 -120

184. Степанов В.П. Чулков и «фольклорное» направление в литературе. // Русскаялитература и фольклор (XI XVIII вв.) - Л.: Наука, 1970. - С 226 - 247

185. Степанов Г.В. О границах лингвистического и литературоведческого анализахудожественного текста. // Теория литературных стилей. Современные аспекты изучения. -М: Наука, 1982. С. 19-31

186. Тамарченко Е.Д. Факт бытия в реализме Пушкина. // Контекст -91. Литературнотеоретические исследования. М.: Наука, 1991.-С. 135-166

187. Татаринцев А.Г. Сатирическое воззвание к возмущению. (О книге А.Н. Радищева

188. Путешествие из Петербурга в Москву») Саратов: изд-во Саратовского университета, 1965. - 91 с.

189. Терещенко A.B. Быт русского народа. М.: Русская книга, 1997. - 4.1. - 288 с.

190. Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии иэтнолингвистике. М.: Индрик, 1995. - 512 с.

191. Топоров В.Н. Вхождение в опыт христианской жизни. // Святость и святые врусской духовной культуре. Том I. Первый век христианства на Руси. М.: Гнозис. - Школа «Языки русской культуры», 1995. - С. 415-440.

192. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исслед. в обл. мифопоэт.: Избранное.- М.: Изд. группа «Прогресс»:Культура, 1995. 623 с.

193. Топоров В.H. Праславянская культура в зеркале собственных имен. // История,культура, этнография и фольклор славянских народов. XI Международный съезд славистов. Доклады российской делегации. М.: Наука, 1993. - С 3.-118

194. Тороп П.Х. Симультанность и диалогизм в поэтике Достоевского. // Труды познаковым системам. XVII. Тарту, 1984. - С.238-158

195. Травников С.Н. Писатели петровского времени: литературно-эстетическиевзгляды (путевые записки). Учебное пособие. М., 1989. - 104с.

196. Трубецкой E.H. Три очерка о русской иконе: Умозрение в красках. М.:1. ИнфоАрт, 1991.-112с.

197. Тынянов Ю. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. - 574 с.

198. Успенский Б.А. История и семиотика. // Избранные труды, Том I. 2-е изд., испр. идоп. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. - С. 9-70

199. Успенский Б.А. Семиотика искусства. М.: Школа «Языки русской культуры»,июль 1995.-360 с.

200. Фарино Е. Введение в литературоведение. Варшава, 1991. -646 с.

201. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4-х т. T.I. (А-Д) - Пер.с нем. и доп. О.Н. Трубачева. 3-е изд., стер. -СПб.: Терра-Азбука, 1996. - 576с.

202. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4-х т. T. II. (Е-Муж)

203. Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. 3-е изд., стер. СПб.: Терра-Азбука, 1996. -672с.

204. Фигут Р. Дискурс о возвышенном в русском сентиментализме: А. Радищев и Н.Карамзин. // Русский текст, 1995. №3. С.47-59

205. Хализев В.Е. Функция случая в литературных сюжетах. // Литературный процесс.-М.: Изд-во МГУ, 1981.-С. 175-201.

206. Хельберг Е. Цветовая триада в народной традиции // Учен, зап ТГУ. Вып. 897.1. Тарту, 1980.-С. 5-14

207. Чистов К.В. Фольклор в русской культуре XVIII века. // русская литература,1993, №1,-С 149-154.

208. Чудинов А.Н. Очерк истории русской женщины в последовательном развитии еелитературных типов. Публичные лекции, читанные в Орле, в марте 1871 г. -СПб.: тип. П.П. Меркульева, 1873.-216 с.

209. Чурсина Л.К. Концепция «жеста» в работах А.Белого. // Слово и жест влитературе. Сборник научных трудов. Воронеж.: Изд-во ВГПИ, 1983. Т.225. -С. 24-40

210. Шиллер Ф.О. О грации и достоинстве. // Соч в 8 т. М.-Л.: Гослитиздат, 1950.1. С.150-209.

211. Шпетт Г.Г. Герменевтика и ее проблемы. // Контекст-91. Литературнотеоретические исследования. М.: Наука, 1991. - С. 215-255

212. Эльсберг Я. Вопросы теории сатиры. М.: Советский писатель, 1957. - 274 с.

213. Эйхенбаум Б. Как сделана «Шинель» Гоголя. /О прозе. Л.: Худ.лит., 1969.1. С.306-326.

214. Юнг. К. Архетип и символ. М., 1991. 299с.