Идея "особого пути" в русской общественной мысли второй четверти XIX века тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.02, кандидат исторических наук Черепанова, Розалия Семеновна

• Черепанова, Розалия Семеновна
• кандидат исторических наук
• 2002

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Черепанова, Розалия Семеновна

ВВЕДЕНИЕ .3.

ГЛАВА 1. «ОСОБЫЙ ПУТЬ» КАК КЛЮЧЕВАЯ ФОРМУЛА НАЦИОНАЛЬНОЙ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ

1.1. Умонастроения в русском обществе во второй четверти XIX в. Актуализация идеи «особого пути». 30.

1.2. Авторские варианты конструкций «особого пути».49.

1.2.1. П. Я. Чаадаев: апология теократии.

1.2. 2. Н. В. Гоголь, С. П. Шевырев: возвращение к патриархальности. 1.2. 3. М. П. Погодин: концепция панславянской империи. 1.2.4. А. С. Хомяков, И. В. Киреевский: обоснование и пафос религиозно-философского идеала.

1.2. 5. А. И. Герцен, К. С. Аксаков: «особый путь» как становление идеального социального устройства - самоуправляющегося общества.

1.2. 6. К. Д. Кавелин: «особый путь» как опыт становления идеального государства.

ГЛАВА 2. «ОСОБЫЙ ПУТЬ» В ПОЛЕМИКЕ «ЗАПАДНИКОВ» И «СЛАВЯНОФИЛОВ»

2. 1. Предмет, аспекты, уровни общественной полемики.93.

2. 2. Социокультурный конфликт как фактор противостояния людей и идей. .118.

2. 2. 1. Морально-этические ценности и стандарты поведения. 2. 2. 2. Представления о служении и гражданском долге.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Идея "особого пути" в русской общественной мысли второй четверти XIX века»

История русской общественной мысли второй четверти XIX в. - периода, хронологически и сущностно совпадающего с эпохой Николая I (1825-1855 гг.) - на первый взгляд представляется хорошо освоенным научным полем. Тем не менее мало какое другое историческое пространство до сих пор вызывает столько споров и неоднозначных оценок и побуждает исследователя обращаться к нему снова. Во-первых, в силу исключительной важности процессов данного периода для развития отечественной мысли и общественного сознания. Во-вторых, по причине крайней узости традиционно предпринимаемых исследований, когда а) различные мыслители рассматриваются по отдельности, изолировано, в отдельных работах1; б) рассматриваются с позиций различных научных дисциплин различные блоки мировоззрения - религиозные, философские, исторические взгляды, экономическая или политическая программа, и т.д. - отдельного мыслителя2; в) рассматриваются отдельные аспекты взаимоотношений различных персон (журнальная конкуренция, предреформенное сотрудничество, и т.п.) или их реакция на какие-либо значимые события (1830-го, 1848-го, 1853-го, 1856-го гг., и т.п.)3; но увязанность всех этих аспектов в некие единые процессы, равно как и вопрос о причинах и закономерностях этих процессов, недостаточно ставились в фокус научного анализа и явно требуют свежих подходов.

Вместе с тем с точки зрения развития идей обозначенный нами период важен тем, что именно во второй четверти XIX в. отечественной общественной мыслью разрабатывается до уровня наукоподобных историко-философских концепций представление об «особом пути» и особом предназначении России в мировой истории. Результаты этой работы затем востребовались как государством, при формировании его внутренней и внешней политики, так и обществом на протяжение XIX и XX столетий; в качестве мифов, априорных принципов или даже «доказанных фактов» «особый путь» России и аргументы в его пользу до настоящего времени живут в массовом сознании, кладутся в основу исторических, экономических, политических конструкций на самых разных уровнях, сопровождаясь характерным

1 См., напр.: Дьяков И. Я. Мировоззрение В. Г. Белинского. Благовещенск, 1962; Каменский 3. А. Тимофей Николаевич Грановский. М., 1988; Кошелев В. А. С. Хомяков. М, 2000; и др.

2 См., напр.: Иллерицкий В. Исторические взгляды В. Г. Белинского. М., 1953.; Ковчегов П. А. Философия русских революционных демократов первой половины XIX в. (А. И. Герцен, В. Г. Белинский). Кишинев, 1966; Смирнова 3. В. Социальная философия А. И. Герцена. М., 1974; Кошелев В. А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840-1850-е гг.) М., 1984; Егоров Б. Ф. А. С. Хомяков - литературный критик и публицист / Хомяков А. С. О старом и новом. М., 1988; Керимов В. И. Историософия А. С. Хомякова. М., 1989; Мюллер Э. И. В. Киреевский и немецкая философия // Вопросы философии. 1993. № 5; и др.

3 См., напр.: Кулешов В. И. «Отечественные записки» и литература 40-х годов XIX в. М., 1959; Кошелев В. А. Общественно-литературная борьба в России 40-х гг. XIX в. Вологда, 1982; Китаев В. А. Славянофилы накануне отмены крепостного права. Горький, 1981; и др. позитивным («мы можем то, что не дано другим; мы лучше и сильнее») или негативным («у нас все не как у людей; у нас это не будет работать») эмоциональным фоном.

Известно, что через представления о принципиально «особом» пути своего народа в истории прошли разные страны, азиатские и европейские, однако, пожалуй, лишь в России эти представления, пережив за несколько столетий разные политические режимы, перешагнули из традиционного общества в XXI век, и, более того, принимаются в расчет ее окружением: ведь на тезисе «особого», своеобразного пути строится не только самоконцепция России, но и концепции России у других стран. Получается, что «особый путь» России оказался все же особенным среди других «особых путей».

Отражают ли концепции «особого пути» России, главные принципы и аргументы которых оформились во второй четверти XIX в., осознание объективного факта или нечто иное? Поставленный вопрос определяет общественную значимость изучения выбранной темы. Но и в более узком, специальном аспекте: исследование причин актуализации в общественном сознании идеи «особого пути», анализ различных преломлений этой идеи, механизмов и логики подбираемых ею «доказательств», ее обусловленности историческим контекстом, а также исследование вариантов конструкции «особого пути» представляется важным для современного состояния исторической науки в силу недостаточной разработанности этой проблемы.

В обширной историографии (которая складывается из работ собственно историков, а также философов, политологов и литературоведов) русской общественной мысли второй четверти XIX в., идея «особого пути» традиционно связывалась исключительно с «реакционностью» «официальной народности» и «славянофильства», соответственно, рассматривалась вскользь и в контексте противостояния «официалов», «славянофилов» и «западников».

Представления об этом «противостоянии», как и вообще о разделении русской мысли на определенные направления, отражают субъективное ощущение событий их современниками, усиленное и схематизированное потомками (термин «официальная народность», например, был неизвестен современникам, и введен в оборот уже А. Пыпиным). Хотя еще Н. Г. Чернышевский в «Очерках гоголевского периода русской литературы» употребил выражение «истинные славянофилы» для отделения «образованнейших, благороднейших и дарови-тейших людей в русском обществе» (под которыми подразумевались Аксаковы, Кошелев, Хомяков, Киреевские) от иных (то есть представителей «официальной народности», под которыми подразумевались С. П. Шевырев и М. П. Погодин)4, однако в целом в дореволюционной историографии, в русле классических «западнических» оценок, не усматривалось разницы между «славянофильством» и «официальной народностью», и эту линию надолго в ка

4 См.: Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы. М., 1953. честве методологического указания унаследовала советская историография5; не чужд такой подход и некоторым из западных ученых (напр. Н. Рязановскому). Показательно, что в целом дореволюционная, советская и зарубежная историография единодушно склонялись к представлению о М.П. Погодине и С.П. Шевыреве как о глашатаях проправительственной линии, а защищаемый ими «особый путь» России выступал, в этом контексте, сугубо как путь консервации политического режима. И хотя В.К. Терещенко, проанализировав взгляды М.П. Погодина в годы Крымской войны, сделала вывод о его остро критической позиции в адрес правительственного курса и всей николаевской системы6, этот результат, даже вкупе с признанием отдельных критических выступлений Погодина еще в 1820-е гг., не привел к принципиальному пересмотру оценок. М.П. Погодин и С.П. Шевырев, под клеймом реакционеров, долгое время оставались практически игнорируемы отечественной историографией, как мыслители и деятели; и лишь в последнее время эта лакуна начинает заполняться7. Не удивительно после долгого забвения, что появившиеся работы по упомянутым персонам носят скорее ознакомительно-реабилитационный характер, нежели проводят широкие аналитические обобщения. В расстановку смысловых акцентов вокруг собственно теории «официальной народности» существенный вклад внесла, отметив всю сложность и подчас противоречивость этого явления, систематизирующая и обобщающая работа, посвященная русскому консерватизму8. В этом труде, однако, остался без должного анализа вопрос о связи между консерватизмом и идеей «особого» исторического пути какой-либо нации, а также вопрос об, очевидно, многофакторной причинной обусловленности такого феномена, как «официальная народность». Сложно и неоднозначно определяется круг лиц, относимых к стану «официалов». Если он исчерпывается двумя-четырьмя значительно разными по убеждениям, биографии, статусу фигурами, возникает вопрос о целесообразности вести речь об отдельном «направлении»; если же расширять круг, подобно Н. Рязановскому, который относит к «официалам» С. Уварова, С. Шевырева, Ф. Булгарина, Н. Греча, О. Сенковского, Н. Кукольника, М. Загоскина, а в некоторые периоды жизни - В. Жуковского, Н. Гоголя, Ф. Тютчева, А. Пушкина и др.9- то в том, что казалось отдельным, к тому же проправительственным, «направлением», начинают видеться некие более широкие и сложные настроения

5 Так, Н. А. Цаголов писал: «Как бы звонки не были либеральные фразы славянофилов в период подготовки реформы, они являлись первыми союзниками крепостников, отстаивали наиболее консервативные условия буржуазного развития России» / Цаголов Н. А. Очерки русской экономической мысли периода падения крепостного права. М., 1959. С. 258. В. И. Кулешов формулировал не менее категорично: «. славянофилы никогда не были ни стадией, ни одной из ветвей прогрессивного движения» / Кулешов В. И. Славянофилы и русская литература. М., 1976. С. 277.

6 Терещенко В. К. М. П. Погодин в общественно-идейной борьбе 30-50-х годов XIX столетия. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. М., 1975.

7 Умбрашко К. Б. М. П. Погодин: Человек. Историк. Публицист. М., 1999; Петров Ф. А. С. П. Шевырев - первый профессор истории российской словесности в Московском университете. М., 1999.

8 Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика / Под ред. В. Я. Гросула. М., 2000. эпохи, в связи с чем не следует забывать об условности самого термина «официальная народность».

В отношении понятия «славянофильство», проведя исследование истории возникновения и аспектов его употребления, справедливо отметил его условность и многозначность Н. И. Цимбаев, поскольку до настоящего времени этот термин продолжает употребляться и в узком, применительно к конкретно-историческому явлению 1840-1850-х гг., (С. С. Дмитриев10, И. В. Кондаков11), и в широком значении (А. Янов, В. Кожинов12). Развитием доминировавших еще в 1820-е годы идей считает «славянофильство» 1840-х годов А. С. Курилов13. Н. И. Цимбаев, подчеркивая полноценное бытование термина «славянофильство» уже в 1810-1820-е гг., тем не менее не считает возможным видеть преемственность «славянофильства» 1840-1850-х гг. от «славянофильства» 1820-х гг., и проводить аналогии и обобщения14, хотя признает, что все основные идеи «истинного» «славянофильства» 1840-1850-х гг. «крепкими нитями связаны с идейными спорами первой трети XIX века»15. В качестве официальной «точки отсчета» в советской историографии утвердилось мнение С. С. Дмитриева о том, что «славянофильство» оформилось в 1839 г., в зимних салонных чтениях статей А. С. Хомякова «О старом и новом» и И. В. Киреевского «В ответ Хомякову»16.

При очевидном обилии работ о «славянофильстве» потрясает скудость исследований, посвященных «западничеству»17. Обманчивое впечатление о том, что «западничество» изучено хорошо проистекает, как справедливо заметил Д. И. Олейников, от огромного количества работ по отдельным персоналиям (так, за период 1917-1970 гг. было издано в общей сложности 7211 работ по А. И. Герцену, за период 1899-1950 гг. - 1546 работ по В. Г. Белин

1 Я скому) . Проведя исторический и этимологический анализ понятия «западничество» (используемого также как в «широком», так и в «узком» смысле), Олейников приходит к выводу о его условности, поскольку к апологии Запада его основные положения отношения не

9 Riasanovsky N. Nicolas I and Official Nationality in Russia. 1825-1855. Berkeley and Los Angeles, 1959. P.52.

10 См., напр.: Дмитриев С. С. Подход должен быть конкретно-исторический // Русская литература. 1969. № 12. С. 76.

11 Кондаков И. В. «Раздвоение единого» (Две линии в развитии русской культуры) // Вопросы литературы. 1991. №7.

12 Янов А. Загадка славянофильской критики // Вопросы литературы, 1969. № 5. С. 91; Кожинов В. О главном в наследии славянофилов // Русская литература. 1969. № 10. С. 113-114.

13 Курилов А. С. Теоретико-литературные взгляды славянофилов / Литературные взгляды и творчество славянофилов. М., 1978. С. 172.

14 Цимбаев Н. И. Славянофильство. М., 1986. С. 54, 11.

15 Там же. С. 67.

16 Дмитриев С. С. Славянофилы и славянофильство // Историк-марксист. 1941. № 1. С. 87.

17 Из обобщающих трудов можно назвать лишь вступительную статью к сборнику-ч<хрестоматии», составленному Ф. Ф. Нелидовым («Западники 40-х годов». М., 1910) и работу Д. И. Олейникова: «Классическое русское западничество». М., 1996.

18 Олейников Д. И. Указ. соч. С. 5. имеют19. Не решен до сих пор вопрос и об определении круга лиц, охватываемых «западничеством». С 1940-х гг. в значительной части отечественной историографии закрепилось мнение, что из круга «либеральных западников» следует исключить «революционных демократов» Герцена, Огарева и Белинского, а также тех, кто эволюционировал со временем в сторону «славянофильства». «Западничество», таким образом, сужалось до фигур П.Я. Чаадаева, Т.Н. Грановского, В. П. Боткина20, или: Т.Н. Грановского, К.Д. Кавелина, М. Стасюлеви-2j ча, Б. Н. Чичерина . Другая традиция видит в «западничестве» нерасчлененные еще, пребывающие в зачаточной форме, либерализм и революционную демократию, и потому объединяет в один лагерь с указанными выше персонами А. Герцена, Н. Огарева, В. Белинского, И. Панаева, И. Тургенева, Н. Кетчера, М. Щепкина и др., на период со второй половины 1840-х до конца 1850-х гг.22 При этом Ф. Ф. Нелидов подчеркивает, что в кружке «западников», как и в кружке «славянофилов», почти никогда не было полного идейного единства, но напротив, кружок постоянно разрывался спорами и столкновениями23.

При столь неоднозначных исходных данных в отношении «славянофильства» и «западничества», идея «особого пути», понимаемая в виде изоляционизма, все же большинством исследователей довольно жестко привязывается к «славянофильству», тогда как «западничество» традиционно (по традиции, надо сказать, заложенной самими «западниками») представляется носителем идеи универсального прогресса и оппонентом «особого пути».

Что касается специфики «славянофильского» понимания «особости», то А.Д. Градов-ский, А.Н. Пыпин, А.И. Ковалевский, А.Г. Дементьев видели ее в панславизме24; другая точка зрения, в частности, «Веховская» традиция, а также значительная часть западной историографии усматривает ее в христианском мессианизме . От имени советской историографии Е.В. Старикова в число основных идей «славянофильской» публицистики включила «веру в великое и отличное от буржуазной Европы предназначение России» , а З.В. Смирнова главными компонентами «славянофильского» учения назвала социальный, национальный и религиозно-философский, подчеркивая лежащую в их основе мысль об особом исто

19 Там же. С. 43. Ср. также: «Термин «западничество» отличается крайней неопределенностью и неточностью». См.: Западники 40-х годов / Сост. Ф. Ф. Нелидов. М., 1910. С. 11.

20 Рябков И. Я. Борьба Белинского против философского идеализма славянофилов. Минск, 1962. С. 9.

21 См., напр.: Кондаков И. В. Контрапункт: две линии в развитии русской культуры (славянофилы и революционные демократы)//Русская литература. 1991. №3. С. 8.

22 См.: Западники 40-х годов. С. 47.

23 Западники40-хгодов. С. 12.

24 См., напр.: Пыпин А. Н. Панславизм в прошлом и настоящем. СПб., 1913; Ковалевский А. И. Общественное движение 30-40-х годов XIX в. М., 1939; Дементьев А. Г. Очерки по истории русской журналистики 1840-1850 гг. М,-Л., 1951.

25 См., напр.: Миллер О. Ф. Основы учения первоначальных славянофилов // Русская мысль. 1880. № 3. С. 4243.

26 Старикова Е. В. Литературно-публицистическая деятельность славянофилов / Литературные взгляды и творчество славянофилов. М., 1978. С. 68. рическом пути России27. Доминирование - в качестве главного смысла «славянофильства» -идеи особого пути признает и Ю.З. Янковский28.

Что касается зарубежной историографии, то такой видный исследователь, как Дж. Биллингтон объясняет «славянофильскую» идею «особого пути» и миссии России наложением трех факторов: объективным положением России, как евроазиатской страны; влиянием особой культуры православия и упадком западного христианства; настроениями романтизма и наследием вульгарного гедонизма ХУШ в., когда «презрение к самим себе, вызванное собственным образом жизни, сублимировалось в обличье иностранного стиля жизни и обычаев, что, в свою очередь, привело к чрезмерному росту национального самосознания»29. Корни парадоксального сочетания «универсализма» и «исключительности» во взглядах «славянофилов» на свою страну Н. Рязановский усматривает в сочетании влияний романтизма и православия30. П. Кристофф полагает, что «славянофильская» утопия, замешанная на романтизме, германской философии и православии, призывающая вернуться в «исконное прошлое» на два столетия назад, была не более исключительной и реакционной, чем широко распространенная в Европе в разных вариациях утопия естественного права31. Подчеркивая необходимость учитывать сложный духовный мир личности и факты индивидуальной биографии для понимания идей каждого отдельного мыслителя, в целом аналогию русских умонастроений западным движениям этой же эпохи провозглашает И. Берлин, отмечая затем в качестве специфически русской традиции «нарциссическое самотерзание» размышлений о своем пути и историческом выборе. В итоге И. Берлин приходит к заключению, что «эта непрерывная озабоченность тем, что есть Россия, должна была, могла стать и стала чередованием коллективного мучения совести, зависти и презрения к Западу, а с чаще - комбинацией того и другого - этот тип национальной самоозабоченности не имел параллели такого рода и подобной силы нигде в Европе. Возможно, что-то похожее существует в наши дни и по сходным причинам в колониальных и экс-колониальных странах»32.

Итак, очевидно, что озабоченность выбором исторического пути, опасение за свою историческую состоятельность, равно исходящие как от «славянофилов», так и от «западников», уже подразумевают в качестве собственной исходной посылки признание «особого пути» своего народа в истории. Однако, если приверженность «славянофилов» идее «особого

27 Смирнова 3. В. К спорам о славянофильстве // Вопросы философии. 1987. № 11. С. 125,128.

28 Янковский Ю. 3. Патриархально-дворянская утопия. М., 1981. С. 18.

29 Биллингтон Дж. Икона и топор / Россия между Востоком и Западом: традиционные и современные концепции. М., 1994. С. 56, 68. См. также: Billington J. Н. The Icon and the Axe: An Interpretive History of Russian Culture. N. Y.1967.

30 Riasanovsky N. V. Russia and the West in the Teaching of the Slavophiles. Gloucester, mass. 1965. P. 180.

31 Christoff P. An introduction to nineteenth-century Russian Slavophilism: a study in ideas. Vol. III. K. S. Aksakov. P. 278, 279.

32 Berlin I. Russian Thought and the Slavophile Controversy // The Slavonic and East European Review. 1981. Vol. 59. №4. P. 581,582, 573,574, 578. пути» не вызывает в историографии споров, то сказать то же самое в отношении «западников» - прародителей революционной демократии - пусть даже очень осторожно, осмеливались немногие исследователи33. Скорее даже, благодаря одностороннему отождествлению «славянофильства» с идеей «особого пути», в литературе встречаются характеристики поздних Герцена или Каткова как «славянофилов» (А.А. Галактионов и П.Ф. Никандров, и другие)34. Признав распространенность в русской общественной мысли вообще (а не только в «славянофильстве») идеи об «особом» историческом пути, Н.И. Цимбаев связывает это с «воздействием официальной идеологии николаевского времени»35, т.е. трактует феномен как нечто наносное, внешнее, не объясняя. Помимо создания искусственного водораздела между «общественной мыслью» и отдельно провисающей над ней и односторонне воздействующей на нее «официальной идеологией», такая позиция игнорирует также не нашедший должного объяснения в историографии феномен амбивалентности «славянофильства» и «западничества», когда практически у любого «западника» можно найти элементы национальной апологетики, а у любого «славянофила» - национальное самобичевание за «отсталость». Известно также явление частых «переходов» из стана в стан (И. Киреевский, М. Катков, и др.). Получается, что приверженность представлению об «особом пути» России реально оказывалась даже более прочной и глубокой, чем акцентируемая в отечественной историографии «славянофильская» или «западническая» ориентация.

Поиски объяснения факту распространенности в общественном сознании идеи «особого пути» предпринимались на пути жесткого и однозначного увязывания духовных явлений с экономическими интересами их носителей и экономическим развитием страны. Однако этот подход так и не позволил разрешить вопрос о принадлежности «славянофильства» и «западничества», как явлений общественной мысли, к либеральному, консервативному или социалистическому комплексу идей, а также принадлежности их к классу идеологии или утопии. Так, определение «славянофильства» как реакционно-консервативной идеологии, во многом обязанное Н.Я. Данилевскому, К.Н. Леонтьеву и пропагандистам типа JI. Владимирова, в советской историографии утвердилась с легкой руки Г.В. Плеханова (ст. «М. П. Погодин и борьба классов»); затем ее распространил и развил H.JI. Рубинштейн, а в последнее время с заслуживающим уважения рвением отстаивал В.И. Кулешов36. Однако, поскольку все-таки трудно причесать под гребенку подобострастия открытую оппозиционность «славянофилов» николаевскому режиму, гораздо более распространенной на сегодняшний

33 Например: Цимбаев Н. И. Славянофильство. М., 1986. С. 67, 72.

34 Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Славянофильство, его национальные истоки и место в истории русской мысли // Вопросы философии. 1966. № 4.

35 Там же. С. 68.

36 См.: Рубинштейн Н. Историческая теория славянофилов и ее классовые корни / Русская литература в классовом освещении. Т. 1. М., 1927. С. 81-82; Кулешов В. И. Славянофилы и русская литература. М., 1976. С. 277. день является трактовка «славянофилов» как ветви своеобразного и половинчатого русского либерализма; такой точки зрения, с различными аргументами и уточнениями, в разное время придерживались Н.С. Державин, С.С. Дмитриев, «поздние» А.А. Галактионов и П.Ф. Никан-дров, Е.А. Дудзинская, Н.И. Цимбаев37. «Демократическая» трактовка «славянофильства», представляемая В.И. Керимовым, JI.B. Поляковым, В.А. Кошелевым, опирается на национализм «славянофилов», и, в целом, сближается с толкованием Н.А. Бердяева и с подозрениями П.А. Флоренского, видевшими в учении А.С. Хомякова и К.С. Аксакова мессианизм и идолопоклонничество . Социалистами прямо называет «славянофилов» В.П. Попов, напирая на роль общины в этом мировоззрении. Как и А. Янов, Б. Ф. Егоров видел в «славянофилах» представителей «своеобразного феодального демократизма», близких европейскому «фео

39 дальному социализму» .

Такой разлет мнений вызван прежде всего выбором для исследования разных аспектов «славянофильской» теории. Так, Е.А. Дудзинская рассматривала прежде всего «славянофильские» прикладные экономические программы предреформенного времени; в этом смысле неудивителен ее вывод о принадлежности «славянофильства» и «западничества» к разновидностям «буржуазно-помещичьего либерализма»40. Вместе с тем политическую программу «славянофилов» Е.А. Дудзинская называет «политической утопией»41. На более раннем историческом материале (1830-1840-х гг.), но также на основе краткосрочных, конкретно-практических установок «ближнего действия», практически не касаясь историософии своих героев, подтвердил либеральный «диагноз» «славянофильства» в своей известной монографии Н.И. Цимбаев (причем «либеральная оппозиционность» Хомякова и И. Киреевского датируется автором еще 1820-ми - началом 1830-х гг.42). При этом исследователь, однако, провозглашает «бесспорный утопизм славянофильского общественного идеала»43, ссылаясь в качестве аргумента на мнение С.С. Дмитриева, который называл «славянофильство» «прекраснодушной утопией помещиков о справедливом общественном строе»44, и на мнение З.В. Смирновой о том, что «славянофилы» пытались «примирить непримиримое - интересы крестьянства и интересы помещиков», противопоставить капиталистическому типу обществен

37 Державин Н.С. Герцен и славянофилы //Историк-марксист. 1939. № 1; Дмитриев С.С. Славянофилы и славянофильство // Историк-марксист. 1941. № 1; Он же. Подход должен быть конкретно-исторический // Вопросы литературы. 1969. № 12; Галактионов А.А., Никандров П.Ф. Указ. соч.; Цимбаев Н.И. Указ. соч.; Дудзинская Е.А. Славянофилы в общественной борьбе. М., 1983.

38 Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX - XX вв. / О России и русской философской культуре. М., 1900; Флоренский П. А. Около Хомякова. Сергиев Посад, 1916.

39 Попов В. П. Социальная природа и функции раннего славянофильства / Проблемы гуманизма в русской философии. Краснодар, 1974; Янов А. Загадка славянофильской критики // Вопросы литературы. 1969. № 5. С.

115; Егоров Б. Ф. Борьба эстетических идей в России середины XIX в. JL, 1982. С. 35-36,103.

40 Дудзинская Е. А. Славянофилы в общественной борьбе. М., 1983. С. 8.

41 Там же. С. 119.

42 Цимбаев Н. И. Славянофильство. М., 1986. С. 66.

43 Там же. С. 231, 169. ных отношений отношения патриархального типа45. В результате такой логики получалось, что буржуазные либералы-практики мечтали об идеале утопического социализма, столь часто ими критикуемого. Подобное противоречие свойственно вообще всем либерализаторским трактовкам «славянофильства»46, а в книге Цимбаева, как справедливо отмечает В.А. Китаев, «рядом с понятием «либерализм» постоянно соседствуют два других, тождественных по смыслу - «идеал» и «утопия».Совершенно очевидно, что мы имеем дело с достаточно устойчивой характеристикой мировоззрения славянофилов. Но в том виде, в каком славянофильский «утопизм» представлен в книге, он не вписывается в рамки либеральной доктрины и составляет ей очевидную оппозицию». Далее, продолжает В.А. Китаев, если «славянофильство» являлось всего лишь течением помещичьего либерализма, то «недостаточно убедительным выглядит в исследовании толкование причин его исчезновения к середине 1870-х годов. В самом деле, почему буржуазная по своему содержанию идеология должна была прекратить свое существование под давлением складывавшихся капиталистических отношений, в условиях роста противоположности интересов труда и капитала?»47

Как видим,' вопрос о том, была ли сущность «славянофильства» утопической, или же оно представляло аналогичную западным либеральную идеологию, не является по сей день убедительно разрешенным. Совершенно бездоказательными (по причине отсутствия анализа самих понятий «идеология» и «утопия» вообще и в применении к основным социологическим положениям «славянофильства») выглядят заявления об утопичности «славянофилов», сделанные А. Яновым, А. Валицким, JI. Фризманом, Ю. 3. Янковским, 3. А. Каменским и другими48. Аналогично в отношении «западника» А. И. Герцена поступила 3. В. Смирнова, когда раздел об общинных теориях (герценовской и «славянофильской») назвала: «Две утопии», равно вызванные, по ее мнению, «кризисом крепостнического строя»49. Вообще же в отношении «западничества» господствовавшая в советской историографии версия предпочитала говорить об «утопическом социализме» позднего Белинского, а также Герцена и Огарева, в противовес зарождающейся либеральной идеологии К. Д. Кавелина, В. П. Боткина, Т. Н. Грановского и других50.

44 Дмитриев С. С. Славянофилы и славянофильство // Историк-марксист. 1941. № 1. С. 95.

45 Смирнова 3. В. Социальная философия А. И. Герцена. М., 1973. С. 227, 214.

46 Так, напр. JI. Фризман считал, что славянофилы, исповедуя «консервативную утопию», объективно способствовали большему простору для развития капиталистических отношений // Фризман JI. За научную объективность / Вопросы литературы. 1969. № 7. С. 145,148.

47 Китаев В. А. Славянофильство и либерализм // Вопросы истории. 1989. № 1. С. 141.

48 См., напр.: Янов А. Загадка славянофильской критики // Литературная учеба. 1969. № 5. С. 115; Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анджея Валицкого. Вып. 1. М., 1991; Фризман JI. За научную объективность // Вопросы литературы. 1969. № 7; Янковский Ю. 3. Патриархально-дворянская утопия. М., 1981; Каменский 3. А. Тимофей Николаевич Грановский. М., 1988. С. 118.

49 Смирнова 3. В. Социальная философия А. И. Герцена. М., 1973. С. 228.

50 См., напр.: Степанищев С. С. Общественно-политические взгляды В. Г. Белинского. М., 1960; Кулешов В. И. «Отечественные записки» и литература 40-х годов XIX в. М., 1958; Кондаков В. «Раздвоение единого» (Две

Очевидную и пока не до конца объяснимую противоречивость «славянофильства» и «западничества» констатирует, но не преодолевает предположение Н.И. Цимбаева о том, что взгляды «славянофилов» и «западников» следует рассматривать как постоянно развивающиеся, меняющиеся, так и не сложившиеся в законченную систему51. Однако внешняя противоречивость воззрений совсем не означает их хаотичности, неувязанности в единую систему, поэтому некоторые исследователи надеялись преодолеть существующее затруднение, приняв тезис о том, что «не существует славянофильства как единого направления, а существует целый ряд отдельных славянофилов»;52 с такой установкой связана серия работ разных авторов по творчеству отдельных представителей «славянофильства» и «западничества». Но разделение указанных явлений на персоналии не снимает противоречивости воззрений каждого отдельного мыслителя, а лишь выводит к еще одной неразрешенной проблеме: сложным взаимоотношениям между представителями различных направлений общественной мысли изучаемого периода.

В решении этой проблемы заметны две тенденции: одна склонна акцентировать различия и конфликты между «славянофильством» и «западничеством»; другая стремится подчеркнуть сходство и факты сотрудничества. Помимо традиционной в историографии точки зрения, приписывавшей противостоянию «славянофилов» и «западников» сутубо идеологическую подоплеку, заслуживают упоминания еще несколько мнений. Так, М. Гер-шензон противостояние «славянофильства» и «западничества» объяснял тем, что, по его мнению, в этих двух лагерях общественной мысли: «столкнулись две психологии: религиозная и рационалистическая. <. .> Так возникли два лагеря и две программы; одна гласила: внутреннее устроение личности, другая - усовершенствование общественных форм»53. И. В. Кондаков высказал предположение, что резкости полемики между «славянофильством» и «западничеством» вызваны были не принципиальными идейными разногласиями, а чем-то иным: «Не случайно . что на протяжение истории русской культуры западничество и славянофильство - в разных формах, прямо и косвенно, открыто и подспудно, демонстративно и тайно - сближались и переплетались друг с другом.»54 Н. И. Цимбаев отмечал как требующую должного освещения проблему взаимоотношений «славянофильства» и «западничества», при этом полагая, что «представляется перспективным выделение черт их сходства и линии в развитии русской культуры) // Вопросы литературы. 1991. № 7; Каменский 3. А. Тимофей Николаевич Грановский. М., 1988; Туниманов В. А. А. И. Герцен и русская общественно-литературная мысль XIX в. СПб., 1994.

51 Цимбаев Н. И. Славянофильство. М., 1986. С. 115, 116.

52 Christoff P. An introduction to nineteenth-century Russian Slavophilism: a study in ideas. Vol. 1. A.S.Khomiakov. Mouton, 1970. P. 8. См. также: Дмитриев С. С. Подход должен быть конкретно-исторический // Вопросы литературы. 1969. № 12. С. 80-81.

53 Гершензон М. О. Исторические записки (о русском обществе). М., 1910. С. 137.

54 Кондаков И. В. «Раздвоение единого» (Две линии в развитии русской культуры) // Вопросы литературы. 1991. №7. родства»55. Надо сказать, что в русле заданного подхода в последнее время появляются интересные работы, посвященные детальному анализу позиции какой-либо одной личности в многоуровневом общественном идейном споре56.

Поскольку одной из важных линий самоопределения личности в начале XIX в. становился обязательный выбор философской позиции, и под все исторические, социально-политические теории подводилась философская база, то распространенность и актуализацию идеи «особого пути» в России во второй четверти XIX в. со своих позиций объясняли и фи

57 лософы . Как правило, они однозначно связывали этот феномен со слабостью только становящейся отечественной философской школы и с влиянием философии западноевропейской, в первую очередь германской, в ее главных направлениях - гегельянстве и шеллингианстве. Подчеркивалось и воздействие идей романтизма, как мирового художественного и философского движения. Таким образом объяснялись повышенный интерес к «народности», «самобытности», традиции, духовной жизни, представления о народе как носителе определенной «идеи» и о возможности «особого пути», и т.д. Этот подход вводил русскую мысль в мировые процессы и закономерности, снимая с нее налет уникальности и загадочности, однако поддерживал не слишком продуктивную в научном смысле тенденцию видеть в ней только производное, подражательное явление, лишенное внутренних и иных, кроме философских, пружин развития.

Вместе с тем, думается, имеет смысл переставить акценты: не немецкая философия и романтизм спровоцировали появление русских «аналогов», а русской мыслью, как и европейской, из богатого «банка» носившихся в воздухе идей были широко востребованы и положены в основу историко-политических концепций именно идеи немецкой философии и романтизма, в том числе и идея об «особом пути». Анализ причин, общих и региональных, такой востребованности (актуализации) требует выхода на уровень междисциплинарных исследований, сочетающих знания и методы из всеобщей и отечественной истории, философии, истории культуры, социологии, интеллектуальной истории, но, очевидно, только такой

55 Цимбаев Н.И. Славянофильство. М., 1986. С. 240.

56 См., напр.: Видок Фиглярин: письма и агентурные записки Фаддея Булгарина в III отделение / Публикация, сост., предисл. и комментарии А.И. Рейтблата. М., 1998; Умбрашко К.Б. М.П. Погодин: Человек. Историк. Публицист. М., 1999; Тихонова Е.Ю. Белинский в споре со славянофилами. М., 1999; Иодко О.В. Сергей Семенович Уваров / Во главе первенствующего ученого сословия России. СПб., 2000.

57 См., напр.: Миллер О.Ф. Философские основы учения первоначальных славянофилов // Русская мысль. 1880. №№ 1,3; Колюпанов Н. Очерки философской системы славянофилов // Русское обозрение. 1894. №№ 7-1'1; Степун Ф. Немецкий романтизм и русское славянофильство // Русская мысль. 1910, март; Ковчегов П.А. Философия русских революционных демократов первой половины XIX в. (А.И. Герцен, В.Г Белинский). Кишинев, 1966; Флоровский Г. Вечное и преходящее в учении русских славянофилов // Начала. 1991. № 3; Лосский Н.О. История русской философии. М., 1991; Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Л., 1991; Хоружий С.С. Философский процесс в России как встреча философии и православия // Вопросы философии. 1991. № 5; Песков A.M. Германский комплекс славянофилов//Вопросы философии. 1992. №8; Кантор В.К. Западничество как проблема «русского пути» // Вопросы философии. 1993. № 4; Мюллер Э. И.В. Киреевский и немецкая подход на сегодняшнем этапе развития исторического знания может предоставить адекватные поставленным вопросам ответы, например:

1. о том, почему единой осью для самых разных общественно-политических конструкций (чаадаевской, затем в разных авторских вариантах «славянофильской», «западнической», а также концепции «официальной народности») в 1820-1850-х гг. становится идея особого исторического пути России, ее вынос из законов мировой истории, т.е. антиисторизм под маской демонстративного обращения к истории, а также ясно проступающий и связанный этим мессианизм;

2. о предмете общественной полемики (если «особый путь» так или иначе признавался всеми, то что обсуждалось и вызывало несогласия?);

3. о причинах известных результатов общественной полемики, то есть, иначе говоря, о том, почему различные варианты концепции «особого пути» не смогли распознать собственной общности и не нашли общего языка для ведения конструктивного диалога.

Поскольку традиционные для советской историографии методики исследования в решении этих проблем уже выработали свой запас и больше «не работают»58, то, по-видимому, следует вести речь о поиске нового методологического аппарата исследования.

Например, в свое время принципиально иной путь выяснения сущности и функционального значения «славянофильства» предложил С.Н. Трубецкой, полагавший, что оно составляло «первую попытку нашего общественного самосознания»59, но на этом уровне, оперирующем категориями национального сознания, соответствующих работ, сколько это известно автору данного диссертационного проекта, сделано не было. О необходимости обновления методологического аппарата писал В.А. Китаев, констатируя, что пока такие попытки не дали убедительного результата60.

Возникает вопрос, какие принципы, направления исследования и исходные посылки должна включить новая методология, какие пробелы восполнить. философия // Вопросы философии. 1993. № 5; Додин Е.Я. Славянофилы - романтики и реалисты // Культурология. Дайджест. М., 2001. № 2.

58

Характерна для иллюстрации низкой рабочей продуктивности старой схемы ее неспособность выполнить собственную задачу, а именно: жестко привязать идеи к экономическим и политическим интересам их носителей посредством определений консерватизма, либерализма или социализма. Иначе говоря: «.очень крупные историки затрудняются ответить вполне адекватно на вопрос о том, как можно соотнести консервативные и либеральные начала в мировоззрении многих русских мыслителей.» (Пустарнаков В.Ф. Либеральный консерватизм и либерализм в России XIX - начала XX вв.: различия и сходство / Либеральный консерватизм: история и современность. Материалы Всероссийской Научно-практической конференции. Ростов-на-Дону, 25-26 мая 2000 г. М., 2001. С. 12.). Кризис и изживание старой методологической модели выразились к 1990-м гг., в частности, в появлении большого количества работ, в которых авторы воздерживались от обширной аналитики и ограничивались добросовестным, без идеологических купюр, пересказом теоретических построений отдельных мыслителей николаевского периода российской истории - см., напр.: Благова Т.И. Родоначальники славянофильства: Алексей Хомяков и Иван Киреевский. М., 1995; Керимов В.И. Историософия А.С. Хомякова. М., 1989; и др.

59 Цит. по: Цимбаев Н.И. Славянофильство. М., 1986. С. 99.

60 Китаев В.А. Славянофильство и либерализм // Вопросы истории. 1989. № 1. С. 142.

Прежде всего, вследствие длительного господства одной, при этом крайне политизированной, методологической схемы, в отечественной, и особенно советской историографии всегда с достаточной подробностью освещались экономические «корни» той или иной доктрины, тогда как отражение в ней социокультурных установок автора оставалось вне специальных исследований. Вместе с тем, определения: «славянофил», «западник», представитель «официальной народности» подразумевают не только направленность убеждений, но и определенный культурно-психологический тип. Не проводя детального на этот счет анализа, Н. Рязановский тем не менее назвал основными чертами представителя «официальной народности» прямодушие, решительность, преданность, высокую значимость моральных норм61. Исследование в этом направлении - как «официалов», так «славянофилов» и «западников» -целесообразным представляется продолжить.

Затем, господствовавшая схема дуального противостояния прогрессивности и реакционности идей (основанной на прогрессивности или реакционности озвучиваемых этими идеями корпоративных экономических и политических интересов), оставляла неуслышанными редкие голоса, протестующие против жесткости этой схемы еще в 1860-1880-е гг.62. Среди таких надолго невостребованных идей осталось, например, замечание А. Градов-ского о связи между конструкцией «особого пути» и утопизмом .

В итоге в качестве методологической основы данного исследования были приняты следующие тезисы:

1. общественная мысль (понимаемая как размышления на философской основе представителей общества о самом обществе) не совершенно жестко привязана к базису экономических интересов ее носителей, но определяется также их социокультурными установками (могущими порой даже вступать в противоречие с объективными экономическими интересами), а, кроме того, имеет в эпоху формирования буржуазных национальных государств собственную логику развития и выполняет определенные объективные задачи, главной из которых является теоретическое оформление базовых принципов национального самосознания;

2. складывающееся национальное самосознание предполагает поиск своего национального лица (самоидентификацию64) и формируется через противопоставление: «мы» и «чужие»;

61 Riasanovsky N. Nicolas I. P. 52.

62 См., напр.: Бестужев-Рюмин К. Славянофильское учение и его судьбы в русской литературе // Отечественные записки. 1862, март; Градовский А. Славянофильская теория государственности // Голос. 1881. № 159, 10 (22) июня.

63 Градовский А. Указ. соч. С. 1.

64 Идентификация, по К. Хауссеру, например, это: «единство концепции самого себя, чувства собственной ценности.». См.: Зибер Б. Русская идея обязывает? Поиск русской идентичности в общественных дискуссиях XX века // АИРО - XX. Научные доклады и дискуссии. Темы для XXI века. Вып. 14. М., 2002. С. 15. последнее обстоятельство предполагает набор определенных мифов65 и, в частности, миф (иногда развернутый до уровня концепции) «особого пути» (и, соответственно, особого предназначения) своего народа в истории66; 3. функцию «общественной мысли» осуществляет группа интеллектуалов, вышедшая из некоторых социокультурных кругов, и, соответственно, отражающая в своих построениях определенные социокультурные установки.

Данная методология, отказывающаяся от работы со «славянофильством» и «западничеством», как содержательными, а не субъективно-историческими категориями, опирается на концепции национализма, созданные прежде всего в рамках теории модернизации и теол! рии зависимого развития .

Первая парадигма утверждает, в сжатом изложении А. Миллера: «Модернизацион ный процесс разрушает прежние институты, выступающие посредниками между индивидом и государством (цехи, гильдии, общины и т.п.). Индустриализация, возросшая социальная мобильность, широкое распространение требований политического равенства и участия -таковы обстоятельства, в которых формирование нового механизма идентификации становится необходимым»68. Национализм, таким образом, выступает, по мнению Э. Геллнера69 как по преимуществу политический принцип, который предполагает, что политическое и национальное целое должны совпадать. «Говоря о мифотворчестве национализма, - констатирует А. Миллер, - Геллнер подчеркивает его огромные возможности в создании новой ре

7П альности при опоре на мифы» .

Поясняя подобное понимание мифа, С.Ю. Неклюдов отмечает, что миф «удовлетворяет потребность в целостном знании о мире, организует и регламентирует жизнь общественного человека.»71, а его создание, как констатирует Е. Левкиевская, обусловлено прежде всего тем, что «.миф является способом самоидентификации общества (или нации) в

65 Э. Смит в качестве наиболее общих мифов такого рода называет: веру в общих прародителей; веру в некий «золотой век», за которым в истории последовал период упадка, сопровождавшийся распадом страны, потерей независимости и т.п.; веру в будущее возрождение и др. См.: Лурье С.В. Национализм, этничность, культура. Категории науки и историческая практика // Общественные науки и современность. 1994. №. 4.

66 В XIX в. такие мифы актуализировались в Германии, Италии, Польше, Армении, у финнов и др. Особенности социально-экономического развития этой группы стран позволили В. Хоросу связать подобную «коррекцию культурного кода» с концепцией различных эшелонов модернизации. См.: Яковенко И.Г. Свежий взгляд на историю (Размышления культуролога о книге В. Хороса «Русская история в сравнительном освещении») // Общественные науки и современность. 1999. № 1. С. 109-110.

67 См.: Миллер А. Национализм как фактор развития // Общественные науки и современность. 1992. № 1. С. 124. - Важной работой, высказавшей целостную концепцию национализма в контексте теории модернизации, до сих пор остается вышедшая в 1953 г. книга Карла Дойча «Национализм и социальные коммуникации» (в англоязычном варианте: DeutschK. Nationalism and Social Communication. N. Y., 1966).

68 Там же. С. 126.

69 Gellner E. Nations and Nationalism. Oxford, 1988.

70 Там же. С. 127.

71 Неклюдов С.Ю. Структура и функция мифа // Мифы и мифология в современной России / Под ред. К. Ай-мермахера, Ф. Бомсдорфа, Г. Борюгова. М.: АИРО-ХХ, 2000. С. 29. мире, его отождествления с той или иной культурной, этнической или политической традицией, поскольку отвечает на вопрос «кто мы?», «какова наша система ценностей» . творя из хаоса современности исторический «космос», миф нивелирует наиболее острые страхи общественного сознания, помогая социуму пережить тяжелые потрясения. Например, миф о собственной «богоизбранности» рождался у различных народов в периоды этнического унижения как своеобразная этнопсихологическая компенсация»72.

В рамках теории зависимого развития, в частности, в известной книге И. Уоллер-стайна73 национализм рассматривается как побочный продукт развития отстающего периферийного или полупериферийного общества, сталкивающегося с тяготами принудительного перехода к новому типу хозяйствования и осознающего свою отсталость74. Национализм, с этой точки зрения, выражает идею национального освобождения и вместе с тем выполняет функции психологической компенсации. «Общество, осознающее свою отсталость, пытается как-то снять возникающий психологический Дискомфорт, по крайней мере его ослабить. С неизбежной закономерностью появляются идеи, компенсирующие сознание ущербности, которые облекаются в различные формы мессианизма и концепции жертвы»; так, в Польше «.осмысление судьбы страны в ХУ111 и XIX вв. породило образ Польши - Христа народов, своими страданиями и самоотверженностью искупающей грехи других. Мессианские концепции питались и идеей привнесения в общую копилку цивилизации сохраненных в более полном и чистом, чем где-либо, виде духовных ценностей. Весьма распространены были и представления о «преимуществах» отсталости. Возникала надежда на ускоренное развитие за счет «срезания извилин» и учета ошибок первопроходцев. При резко критическом отношении к опыту Запада возникал соблазн «особого пути», когда в качестве подлежащей срезанию извилины рассматривался весь опыт буржуазного развития в целом»75.

Г. Кон выделяет как особый тип (помимо «классического», западноевропейского, т.е. собственно англо-французского национализма) периферийный, или вторичный национализм, который, по его мнению, характеризуется: сильным акцентом на прошлом, которое подвергается инструментальной интерпретации; образом «идеального» отечества как отдаленной цели; сконцентрированностью на идеализированных образах прошлого или будущего; нагруженностью эмоциями; несвязанностью напрямую с решением практических поли

72 Левкиевская Е. Русская идея в контексте исторических мифологических моделей и механизмы их сакрализации // Мифы и мифология в современной России / Под ред. К. Аймермахера, Ф. Бомсдорфа, Г. Бордюгова. М.: АИРО-ХХ, 2000. С. 67-68.

73 Wallerstein I. The Modern World-System. Vol. 1, 2. N. Y., 1974, 1980.

74 Этот подход в целом положен в основу такой известной работы, как: Пантин И. К., Плимак Е. Г., Хорос В. Г. Революционная традиция в России: 1783-1883 гг. М., 1986. См. также, напр.: Авцинова Г. И. Феномен запоздалости как социокультурная основа политического радикализма в России // Социально-политический журнал. 1995. №6.

75 Миллер А. Указ. соч. С. 125. тических и экономических задач; пониманием нации как сообщества, построенного на не-формализуемых, не оформленных в правовом отношении концепциях традиционной культуры, этнической общности; акцентом на различиях и самодостаточности наций76. С. В. Лурье, однако, настаивает на том, что описанные признаки свойственны раннему национализму вообще, в том числе и «классическому» английскому, применительно к XV-XYI вв.77

Как закономерный этап развития национального самосознания склонен рассматривать поиски национального лица и осознание собственной национальной идентичности (осуществляемой путем разработки стандартов литературного языка, публикации произведений фольклора и исторических трудов и т.п.) А. Каппелер78. Именно в одновременном подъеме национализма видит Р. Виттрам важное доказательство родства России и Европы79.

Однако осуществляемый какой-либо концепцией выход из законов мировой истории посредством конструкции «особого пути», вкупе с особым подходом к видению общественного идеала, а также с мессианскими и апокалиптическими идеями, позволяет рассматол ривать ее на предмет типовои принадлежности к классу утопий .

И действительно, как мы видели, в исследованиях, посвященных русской мысли второй четверти XIX в., довольно часто звучит ее характеристика как утопии81. При этом подобные характеристики выносятся по сути «интуитивно», без соответствующего социологи

82 ческого анализа . Но поскольку понятие утопии является «социологическим», то и анализ - на определение принадлежности какой-либо теории к классу утопий - требуется проводить на соответствующем языке. При этом прояснение того обстоятельства, попадают ли хотя бы некоторые концепции «особого пути», выработанные общественной мыслью конкретной страны в определенное время, в разряд утопий, а также вопрос об исторических

76 Kohn Н. The Idea of Nationalism. New York, 1967.

77 Лурье С. В. Национализм, этничность, культура. Категории науки и историческая практика // Общественные науки и современность. 1999. № 4. С. 105.

78 Каппелер А. Россия - многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М., 2000. С. 178.

79 Wittram R. Russia and Europe. L.: Thames A. Hudson, 1973. P. 135-136.

80 Кроме того, как отмечает Е. Левкиевская, миф «смыкается с утопией» в своей функции социально-исторического прогнозирования. См.: Левкиевская Е. Указ. соч. С. 68.

81 Показательны сами названия отдельных работ, например: Янковский Ю. 3. Патриархально-дворянская утопия. М., 1981; Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анджея Ва-лицкого. Вып. 1. Реферативный сборник. М., 1991.

82 Даже А. Валицкий, хотя и пользуется термином утопии (взятом в понимании К. Мангейма), однако полноценного социологического анализа не проводит, просто накладывая определение утопии на свои сугубо исторические размышления, так что получается, по сути, крайне жесткая формула: оппозиционен режиму - значит, утопист. С такой категоричностью принципиально не может согласиться ряд исследователей. Например, Т.И. Благова прямо недоумевает, почему А, Валицкий «отрицал консерватизм Чаадаева на том основании, что его идеи не укрепляли российский статус-кво, критиковали существующую действительность и играли по отношению к ней деструктивную роль. Но ведь то же самое можно сказать и о славянофилах». Тогда как, продолжает Т.И. Благова, в монографиях Е.А. Дудзинской и Н.И. Цимбаева «на солидном историко-архивном материале обоснован вывод о славянофильстве как своеобразном течение русского либерализма». См.: Благова Т.И. Родоначальники славянофильства: Алексей Хомяков и Иван Киреевский». М., 1995. С. 176. предпосылках и генезисе утопического сознания, кажутся важными и для исторического знания тоже.

Несмотря на то, что, как констатируют исследователи, «в современной социологии и философии отсутствует общепризнанная концепция утопии»83, а само «понятие утопии в историко-философской литературе запутано и противоречиво»84, авторитетной, хотя и критикуемой со многих позиций, остается концепция К. Мангейма, утверждающая, что «утопическим является то сознание, которое не находится в соответствии с окружающим его «бы

85 тием» . Выделенная Мангеймом «трансцендентность» утопии по отношению к бытию считается в научной литературе одной из базовых утопических характеристик86. Но даже при допущении, что связи с реальностью невозможно полностью обрубить, возникают сложности следующего рода - можно ли назвать утопиями а) идеализацию и апологетику существующего порядка; б) различные варианты практического осуществления утопий, по поводу которых А. Свентоховский замечает, что «сам по себе факт реализации какого-нибудь общественного идеала не уничтожает в нем утопических черт»87; в) социальные проекты, предусматривающие различные возможности переходных периодов, постепенных реформ, и т.п. В итоге параметр «неприятия» действительности «не работает» на решение этих проблем, стирает качественное своеобразие утопий и оказывается для их типологизации по крайней мере вторичным.

Зато многое для понимания утопии дает следующий из формулы Мангейма вывод о связи существа утопии с наличием конкретного и всеохватывающего идеала нового общественного устройства88. Взгляд на утопию вообще как на «идеал общественных отношений» (А. Свентоховский)89 - это, по-видимому, «единственное, что объединяет исследователей утопии» (Э. Баталов)90. С таким толкованием утопии согласен Е. Шацкий91, внося, однако, на наш взгляд важное уточнение о том, что «утопией будет лишь такой идеал, который возникает в сфере чистой интеллектуальной спекуляции; идеалы другого рода утопическими уже не будут»92. Таким образом, существенной, типологической чертой утопии оказывается не просто ее трансцендентность, не только наличие в ней конкретного общественного идеала,

83 Баталов Э.Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США. М., 1982. С. 12.

84 Сизов С.С. Утопия и общественное сознание. Л., 1985. С. 8.

85 Мангейм К. Идеология и утопия / Утопия и утопическое мышление. Антология зарубежной литературы. М., 1991. С. 113.

86 «Утопист полностью отвергает существующий мир вместе с его альтернативами, между которыми выбирает политик» / Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990. С. 132.

87 Свентоховский А. История Утопии. М., 1910. С. 90.

88 «По нашему мнению, - пишет С. Сизов, -. утопия означает не всякий, а лишь достаточно развернутый идеал, образующий определенный целостный образ общественных отношений, которые его создатель считает наиболее совершенными» / Сизов С. С. Указ. соч. С. 19.

89 Свентоховский А. Указ. соч. С. 5.

90 Баталов Э.Я. В мире утопии. М., 1989. С. 10.

91 См.: Шацкий Е. Указ. соч. С. 31. но именно сугубая «спекулятивность» ее построений, рационалистический максимализм как основополагающая характеристика.

На основе анализа «классических», признанных утопий (Платона, Т. Мора, Т. Кампа-неллы и др.) а также исследовательской литературы, можно создать некую матрицу для «диагностики» какой-либо общественно-политической теории на предмет ее принадлежности к

93 типу утопии .

Во-первых, утопию определяет рациональность конструкции, из которой следует, прежде всего, четкий план будущего общества; оно идеально, из него устранены противоречия, и это общество равновесно, статично, что поддерживается постоянно его внешней замкнутостью. Утопическому миру присуща строгая регламентация и иерархия. Устраняются или подвергаются давлению все факторы, могущие нарушить эту рациональную гармонию. Поскольку вечный источник иррациональности заключается в самом человеке, человек также становится объектом давления и манипуляций. По причине принадлежности к иррациональной сфере не жалуют утописты и искусства, особенно те из них, которые нельзя прямо поставить на службу общественному благу. Никакой индивидуальности и бесконтрольности, никакой недосказанности, нечеткости, которая давала бы пищу для фантазий, утопия не допускает. Все должно быть таким, чтобы это можно было легко проверить и так же легко исправить. Утопия вообще верит, что общество - это механизм, устройство которого можно познать и, следовательно, улучшить. Конфликты из общества устраняются через его однородность, а она проще всего достигается через равенство (имущественное, правовое.). Между членами утопического сообщества действуют связи гораздо более тесные, и социум в целом представляет единую семью. Общество в утопиях не отделено и не защищено от государства. Государство воплощает в себе также нравственный абсолют (в частности, религиозный), выступает как хранитель, сосуд истины. Но поскольку общество и государство в утопиях взаиморастворены, то нередко сакральным смыслом наделяется социум. Очень часто нравственный абсолют в утопиях выводится из разумности, целесообразности, полезности и прочих рационалистических категорий. Кроме того, утопиям совершенно чужды чутье времени и чувство историзма. Но так как человек по своей психологической природе не может жить без авторитета, без моральной поддержки в виде твердого основания собственному существованию, будь этим основанием глобальная истина или исторический прецедент, то чаще всего «вопреки обычному представлению о времени как о чем-то безусловно непре

94 г* рывном, утописты кроят его поперек, вычленяя из него хорошее и плохое время» . Из глу

92 Там же.

93 См. об этом подробнее: Черепанова Р.С. Утопия и антиутопия: типология и взаимоотношения // Вестник Челябинского университета. Сер. 1. История. Челябинск, 1999. № 1.

94 Шацкий Е. Указ. соч. С. 81. бочайшей уверенности утопистов в обладании абсолютной истиной проистекает их уверенность в праве переустраивать мир. И даже если эта истина имеет религиозную основу, само намерение переделать мир по сути своей рационально, а, определив свою истину, утопия как бы отгораживается от дальнейшего познания и развития. Пытаясь человеческое бытие «выровнять» под мировые законы (разума, целесообразности или стихийной свободы), утопия, таким образом, в принципе теократична, наделена эсхатологическими мотивами и телеологическим восприятием истории, оперируют категорическими понятиями Добра и Зла; а идеал и действительность воспринимает либо с позиций абсолютного тождества, либо с позиций радикального противостояния.

Указанные методологические подходы представляются адекватными и конструктивными для оценки сложного идейного фона в России второй четверти XIX в., и в частности, для многогранного анализа преобладающей в это время, запечатленной в разных оттенках, конструкции «особого пути». В то же время, насколько известно автору, подобных комплексных исследований применительно к широкому спектру общественных настроений второй четверти XIX в. на описанной методологической основе еще не предпринималось.

Итак, целью настоящей работы является сравнительный анализ и оценка различных, но обязательно теоретически развернутых, концепций «особого пути», рожденных общественной мыслью второй четверти XIX в. в России, в контексте процесса складывания национального самосознания.

Под развернутой авторской концепцией «особого пути» мы будем подразумевать не просто отдельные критические или апологетические изречения, декларирующие принципиальную непохожесть России на другие современные страны. Такие изречения могут использоваться в работе для характеристики общего идейного фона эпохи. Но для специального исследования нас будут интересовать лишь развернутые, систематизированные теоретические обоснования для вывода об «особом пути» России, предполагающие объяснение причин и факторов исторической «особости», привлечение в ее поддержку тех или иных фактов, анализ ее положительных и отрицательных сторон, а также перспектив. Как правило, подобные построения изложены - или намечены - в специальных программных историко-философских или политических сочинениях, на одной теоретической основе выстраивающих объяснения не только прошлого, но также настоящего и будущего России, причем главным предметом заботы выступает вопрос о будущем.

Хронологические рамки работы, охватывающие внутренне очень цельный и своеобразный период правления Николая Павловича (вторую четверть XIX в., или, точнее, 18251855 гг.), а также условие теоретической развернутости и авторской самостоятельности концепции «особого пути» России в истории (а не просто концепции истории России) исключили из поля исследования идейное наследие таких фигур, как Н.М. Карамзин, Н.М. Муравьев, П.И. Пестель, А.И. Пушкин, В.Г. Белинский, В.П. Боткин, М.Н. Катков, И. Панаев, Н.П. Огарев, Т.Н. Грановский, И.С. Аксаков, А.И. Кошелев, Ю.Ф. Самарин, и др., оставив концепции П.Я. Чаадаева, М.П. Погодина, С.П. Шевырева, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, А.И. Герцена, Н.В. Гоголя, К.С. Аксакова, К.Д. Кавелина. Помимо того, что эти концепции удовлетворяют двум главным условиям - они индивидуально своеобразны, теоретичны, развернуты, касаются прошлого, настоящего и будущего, созданы в период 1825-1855 гг. - эти же концепции, как и их авторы, были наиболее известны современникам и (прямо или через пропаганду сочувствующих) оказывали влияние на умы. Если вне поля исследования представляемой диссертационной работы осталась концепция «особого пути», созданная неким провинциальным философом, либо каким-то столичным преподавателем или журналистом, писавшими свои произведения «в стол», думается, обнаружение такой концепции не должно внести значимых корректив в основные выводы, которые мы надеемся получить. Данная работа, не претендуя на исчерпывающий перечень всех созданных в указанный период авторских концепций «особого пути», исходит из предположения, что охватываемых в работе вариантов достаточно для выявления общего и для анализа причин частных различий. Задачи работы выглядят следующим образом:

1. раскрыть факторы и масштаб актуализации в русской мысли второй четверти XIX в. идеи «особого пути» своего народа в истории;

2. определить общую структуру, логику построения, «доказательную часть» концепций «oco6oi о пути», обозначив при этом и разнообразие их оттенков; а также исследовать ряд развернутых концепций «особого пути» на предмет их типологической принадлежности;

3. определить, какое место занимали в общественной полемике споры об историческом («общем» или «особом») пути России;

4. обозначить причины, определившие разнообразие вариантов конструкции «особого пути».

Объектом исследования, таким образом, выступает общественная мысль, а, более конкретно, существовавшие в общественной мысли представления об основах, пути и перспективах развития России, проявлявшиеся, во-первых, в теоретических построениях, во-вторых, в общественной полемике, в России второй четверти XIX в.

Предметом исследования, соответственно, представляются закономерности и связи, общее и особенное в различных концепциях «особого» исторического пути России.

Работа структурирована в две главы. Первый параграф первой главы посвящен анализу той роли и того места, которые представляла в русской общественной мысли второй четверти XIX в. конструкция «особого пути». Второй параграф анализирует конкретные авторские варианты конструкции «особого пути», из числа созданных русской общественной мыслью второй четверти XIX в.; затем, концепции «особого пути» проверяются на предмет их типологической принадлежности. В первом параграфе второй главы акцентируется внимание на фактической стороне общественных споров, на предмете и аспектах общественной полемики. Во втором параграфе описываются ценностно-нравственные, культурно-поведенческие установки, раскалывавшие интеллектуалов николаевского времени и определявшие своеобразные оттенки конструкции «особого пути», а также остроту общественной полемики вокруг нее.

Поставленные задачи определили круг источников и методы работы с ними.

Источниковая база исследования представлена следующими группами материалов.

1. Изучение развернутых концепций «особого пути» предполагает, что эти концепции связно излагались в некоторых специальных теоретических сочинениях. Следовательно, наиболее обширную группу источников образуют программные документы: статьи, памфлеты, исторические изыскания, философские трактаты, и т.д. На сегодняшний день эта группа источников - практически вся - является опубликованной. То, что не было издано и пролежало «под сукном» в николаевскую эпоху, активно издавалось в пореформенное время - таковы многотомные собрания сочинений К.С. Аксакова, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, М.П. Погодина; затем, в советский период, прежде неопубликованные работы вводились в оборот в собраниях сочинений (П.Я. Чаадаева, А.И. Герцена, В.Г. Белинского и др.) или в серии «Литературного наследства»; наконец, третья волна интереса к историко-философским сочинениям привела к появлению в печати на рубеже 1980-1990-х гг. отдельных работ и целых сборников трудов различных авторов - Н.В. Гоголя, К.Д. Кавелина, А.С. Хомякова, И.В. Киреевского и других. В итоге, даже у такого малоисследованного автора, как М. Погодин, по авторитетному заверению К.Б. Умбрашко, практически все труды опубликованы95.

Перечислим основные источники этой группы:

Статьи К. С. Аксакова на темы русской истории, сведенные в 1-ом томе его собрания сочинений96, его программные статьи и письма, опубликованные И. Аксаковым в газете «Русь»97, Записка О внутреннем состоянии России98, статьи «Голос из Москвы. Западная Европа и народность»99, «О некоторых современных вопросах собственно литературы»100,

95 Умбрашко К. Б. Указ. соч. С. 26.

96 Аксаков К. С. Полное собрание сочинений. М., 1861. Т. 1.

97 См.: Русь. 1883. №№ 3, 5, 7, 8, 12, 13.

98 См.: Ранние славянофилы / Под ред. Н. Бродского. М., 1910.

99 См.: Литература и история. СПб., 1992.

100 См.: Вопросы философии. 1990. № 2.

Рабство и свобода»101; произведения (статьи и фельетоны) А. И. Герцена 1829-1857 гг., такие, как «Двадцать восьмое января», «Москва и Петербург», «"Москвитянин" и вселенная», «Русское крепостничество», «Крещеная собственность», «Старый мир и Россия», «Русский народ и социализм» и др.102, сочинения «О развитии революционных идей в России»103, «О буржуазной Европе»104, циклы статей «Письма из Франции и Италии», «С того берега», и др.; труд Н.В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями»; работы К.Д. Кавелина -«Взгляд на юридический быт древней России», «Ответ "Москвитянину"», «Взгляд на русскую сельскую общину», «Дворянство и освобождение крестьян», «Краткий взгляд на русскую историю», «Мысли и заметки о русской истории», «Философия и наука в Европе и у нас», «Наш умственный строй», «Московские славянофилы сороковых годов», и другие105; статьи И. В. Киреевского «Обозрение русской словесности 1829 года», «Девятнадцатый век», «Обозрение русской словесности за 1831 год», «В ответ А. С. Хомякову», «Обозрение современного состояния литературы», «Публичные лекции профессора Шевырева», «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», «О необходимости и возможности новых начал для философии» и др.106; статьи МЛ. Погодина «О всеобщей истории»107, «Петр Великий»108, его работы, объединенные автором в сборники109; сочинения А. С. Хомякова «Мнение иностранцев о России», «Мнение русских об иностранцах», «О возможности русской художественной школы», «Письмо об Англии», «По поводу Гумбольдта», «По поводу статьи И. В. Киреевского», «О современных явлениях в области философии», «Об общественном воспитании в России», «К сербам. Послание из Москвы»110, «О старом и новом», «О сельских условиях», «Царь Федор Иоаннович», «Еще о сельских условиях», «Об отмене крепостного права в России», «О сельской общине» и др.111, многотомные записки о всеобщей истории, условно озаглавленный автором четырьмя буквами «И» и (называемые с легкой руки Н.В. Гоголя «Семирамидой»); сочинения П.Я. Чаадаева «Философические письма» и «Апология сумасшедшего»112; серия статей С.П. Шевырева, опублико

101 См.: Москва. 1991. №8.

102 Основные из которых опубликованы в: Герцен А.И. Собр. соч. В 30-ти тт. Т. 1. М., 1954; Т. 2. М., 1954.; Т. 7. М., 1956.; Т.12. М„ 1957.

103 Герцен А.И. Собр. соч. Т. 7. М., 1956.

104 См.: Литературное наследство. Т. 61. Ред. А. М. Еголин и др. М., 1953.

105 См.: Кавелин К.Д. Наш умственный строй. М., 1989.

106 См.: Киреевский И.В. Полное собрание сочинений / Под ред. М. Гершензона. Т. 1-2. М., 1911. Практически все важные работы И. В. Киреевского представлены также в сборнике: Киреевский И. В. Избранные статьи. М., 1984.

107 См.: Журнал министерства народного просвещения. 1834. № 1.

108 См.: «Москвитянин. 1841. Ч. 1.

109 Погодин М.П. Историко-критические отрывки. Т. 1. М., 1846; Т. 2. М., 1867.; Он. же. Исследования, замечания и лекции о русской истории. Т. 1-7. М., 1846-1857.; Он же. Простая речь о мудреных вещах. Сборник, служащий дополнением к Простой речи о мудреных вещах. М., 1875.

110 См.: Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. М., 1900. Т. 1.

111 Там же. Т. 3.

112 Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма: В 2 томах. Т. 1. М., 1991. ванных в «Москвитянине»: «Взгляд русского на современное состояние Европы», «Введение в историю русской словесности», «Об отношении семейного воспитания к государственному» и др. При работе с источниками этой группы важно принимать во внимание, что они содержат прежде всего те идеи и ценности, которые их авторы осознанно хотели бы себе приписать, видеть своими, т.е. главным образом выражают взгляд автора на себя со стороны. Вместе с тем, выраженные идеи и ценности могут быть и действительной позицией автора, но убедиться в этом можно только при привлечении других категорий источников.

2. Вторую по важности и объему группу источников образуют материалы периодической печати («Московский Вестник», «Телескоп», «Москвитянин», «Отечественные записки», «Маяк», «Северная пчела», Московские и Петербургские сборники и др. издания), охватывающие период 1820-х - середины 1850-х гг. и отражающие ход и аспекты общественной полемики, позволяющие судить об аргументах и методах спора каждой из сторон. Источники этого рода, как и предыдущая группа, также двойственны в их свидетельстве об идеях, мотивах и принципах того или иного персонажа. Следует учитывать, что на заявлениях и поступках героев могут отражаться события «внешнего ряда»: изменения личных взаимоотношений, обстоятельства конкурентной борьбы, финансовые, «карьерные» и иные соображения.

3. Особую группу источников образуют материалы частного характера - дневники, письма, мемуары, а) содержащие отдельные уточняющие детали концепции «особого пути» России у отдельных авторов; б) позволяющие воссоздать специфику межличностных отношений (важную для понимания общественной полемики); в) отражающие обстоятельства общественной борьбы, полемики, споров, личностных и социокультурных противостояний, а также - г) ценностные установки конкретного мыслителя, проявляющиеся в его бытовом поведении и представлениях об общественном идеале.

Основными источниками этой группы являются: письма и дневники представителей семьи Аксаковых113; эпистолярное наследие В.Г. Белинского114; дневники, воспоминания и письма А.И. Герцена и членов его семьи115; письма Н.В. Гоголя116; дневниковые записи и

113 См., напр.: Аксаков И.С. Письма к родным, 1844-1849 / Изд. подг. Т.Ф. Пирожкова. М., 1988; Аксаков И.С. Письма к родным, 1849-1856 /Изд. подг. Т.Ф. Пирожкова. М., 1994; Аксакова B.C. Дневник Веры Сергеевны Аксаковой / Ред. и прим. Н.В. Голицына, П.Е. Щеголева. СПб., 1913.

114 См., напр.: Белинский В.Г. Письма. 1829-1840 / Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. В 13-ти тт. Т.

11. М., 1956; Белинский В.Г. Письма. 1841-1840 / Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. В 13-ти тт. Т.

12. М., 1956; Белинский В.Г. Из неизданной переписки В.Г. Белинского с Т.Н. Грановским, П.Н. Кудрявцевым, М.С. Куторгой и Н.В. Станкевичем // Литературное наследство. Т. 55. Ред. П.И. Лебедев-Полянский и др. М., 1948; Белинский В. Г. Из неизданной переписки Белинского с К.С. Аксаковым, В.П. Боткиным, А.И. Герценом, А.П. Ефремовым и М.Н. Катковым // Литературное наследство. Т. 56. Ред. A.M. Еголин и др. М., 1950; Белинский В.Г. Белинский в неизданной переписке современников (1834-1848) // Литературное наследство. Т. 56. Ред. A.M. Еголин и др. М., 1950.

115 Герцен А.И. Дневник. 1842-1845 / Герцен А.И. Собр. соч. В 30-ти тт. Т. 2. М., 1954; Герцен А.И. Былое и думы / Герцен А.И. Собр. соч. В 30-ти тт. Т. 8. М„ 1956; Т. 9. М„ 1956; Т. 10. М., 1956; Т. 11. М., 1957; Герцен письма И.В. Киреевского, изданные М. Гершензоном во 2-м томе собрания сочинений"7; письма А.С. Хомякова, приведенные в собрании сочинений 1900 г.; на высоком научном уровне обработанные письма П.Я. Чаадаева (представленные в 2-ом томе собрания сочинений, вышедшего в Москве в 1991 г.); воспоминания и письма современников"8. Источники этой группы наиболее сложны с точки зрения извлечения и достоверности заложенной в них информации, но вместе с тем и содержательно богаты, поскольку отражают как взгляд автора на себя самого, так и его реальную позицию, а также, более или менее объективно, позиции окружающих его персонажей, свидетельствуют об адекватности или неадекватности выбранного для диалога языка. Важные - для понимания идейной позиции их создателя - сведения содержат письма А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, В.Г. Белинского, П.Я. Чаадаева. Учитывая, сложный, скрытный характер последнего, сложный характер «Философических писем» и «Апологии», где серьезные заявления перемешаны с тонким, ядовитым сарказмом, лишь письма Петра Яковлевича к тем, кому он по-настоящему доверял, позволяют прояснить его истинную позицию. Письма В.Г. Белинского раскрывают глубоко интим

А. И. Письма. 1832-1838 / Герцен А. И. Собр. соч. В 30-ти тт. Т. 21. М., 1961; Герцен А. И. Письма. 1839-1847 / Герцен А. И. Собр. соч. В 30-ти тт. Т. 22. М„ 1961; Герцен А. И. Письма. 1847-1850 /Герцен А. И. Собр. соч. В 30-ти тт. Т. 23. М., 1961; Герцен А. И. Письма. 1850-1852 / Герцен А. И. Собр. соч. В 30-тИ тт. Т. 24. М., 1961; Герцен А. Й. Письма. 1853-1856 / Герцен А. И. Собр. соч. В 30-ти тт. Т. 25. М., 1961; Герцен А. И. Ранний автобиографический набросок //Литературное наследство. Т. 61. Ред. А. М. Еголин и др. М., 1953; Герцен А. И. Письма к разным лицам. 1847-1869 //Литературное наследство. Т. 61. Ред. А. М. Еголин и др. М., 1953; Герцен А. И. «О себе». Ранняя автобиографическая повесть // Литературное наследство. Т. 63. Ред. В. В. Виноградов. М., 1956; Герцен А. И., Огарев Н. П. Письма Герцена и Огарева к разным лицам. 1844-1868 // Литературное наследство. Т. 63. Ред. В. В. Виноградов. М., 1956; Герцен А. И. Письма к иностранным корреспондентам // Литературное наследство. Т. 64. Ред. В. В. Виноградов и др. М., 1958; Герцен А. И. Письма к русским друзьям, к сыну и старшей дочери // Литературное наследство. Т. 64. Ред. В. В. Виноградов и др. М., 1958; Герцен А. И. Письма Герцена Ольге, Саше, Тате и Терезине Герценам, О. А. Жеребцовой, Б. Залескому, Мальвиде Мейзен-бург, Огареву, М. К. Рейхель (Эрн), Н. И. Трубецкому, Н. А. Тучковой-Огаревой и В. Чарторыскому // Литературное наследство. Т. 99. Отв. ред. А. Р. Ланский, С. А. Макашин. Кн. 1. М., 1997; Герцен Н. А. Письма Н. А. Герцен // Литературное наследство. Т. 63. Ред. В. В. Виноградов и др. М., 1956; Герцен Н. А. Письма Н. А. Герцен Т. А. Астраковой, Герцену, Саше и Тате Герценам, Огареву и Н. А. Тучковой // Литературное наследство. Т. 99. Отв. ред. А. Р. Ланский, С. А. Макашин. Кн. 1. М., 1997. ".6Гоголь Н. В. Письма Н. В. Гоголя / Ред. В. Шенрока: В 4 т. СПб., Б. г.

117 См. также: Киреевский П. В. Письма П. В. Киреевского к Н. М. Языкову. Ред., вступ. ст. и ком. М. К. Аза-довского. М., - Л., 1935.

118 См., напр.: Астракова Т.А. Из воспоминаний Т.А. Астраковой //Литературное наследство.Т. 63. М., 1956; Астракова Т.А. Фрагменты воспоминаний // Литературное наследство. Т. 99. Кн. 1. М., 1997; Тучкова-Огарева

H.А. Письма Н. А. Тучковой-Огаревой // Герцен и Огарев в кругу друзей / Литературное наследство. Т. 99. Кн.

I. М,, 1997; Тучкова-Огарева Н.А. Из переписки Н.А. Тучковой-Огаревой // Литературное наследство. Т. 63. Ред. В.В. Виноградов и др. М., 1956; Анненков П.В. Воспоминания и критические очерки. Отд. 3. СПб., 1881; Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 1 - 7. СПб., 1888 - 1893; Бестужев-Рюмин К. Славянофильское учение и его судьбы в русской литературе // Отечественные записки. 1862, март, май; Вересаев В. Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников / Вересаев В. Сочинения: В 4-х томах. Т. 4. М., 1990; Ветринский Ч. В сороковых годах. Историко-литературные очерки и характеристики. М., 1899; Галахов А. Сороковые годы // Исторический вестник. 1892. Т. XLV11; Кетчер Н.Х. Из воспоминаний Н.Х. Кет-чера о Белинском. Страницы дневника И.К. Бабста // Литературное наследство. Т. 56. Ред. A.M. Еголин и др. М., 1950; Кошелев А.И. Записки / Русское общество 40-50-х гг. XIX в. Ч. 1., М., 1991; Крылов С. Направление общественной и научно-литературной мысли в сороковых годах текущего столетия // Русское обозрение, 1895, февраль; Мракович А. Воспоминания о П.В. Киреевском // Русская беседа. 1857. Кн. 6; Панаева А.Я. (Головачева). Воспоминания. М., 1986; Тучкова-Огарева Н.А. Воспоминания (О Герцене и Огареве). Подготовка текста, вступительная ст. и примеч. В.А. Путинцева. М., 1959; Чичерин Б.Н. Воспоминания / Русское общество 40-50-х гг. XIX в. 4.2. М., 1991; и др. ный, личностный подтекст его убеждений. Дневниковые записи И.В. Киреевского, А.И. Герцена весьма содержательны как в «теоретическом», так и в «бытовом» аспекте, но носят отрывочный характер; прекрасно раскрывают характер своих авторов письма А.И. Герцена, К.С. Аксакова, Н.В. Гоголя, П. Я. Чаадаева. Позицию «желаемого о себе» рисуют воспоминания А.И. Герцена, Н.А. Тучковой-Огаревой, А.Я. Панаевой, тем не менее позволяя глубже понять личности их создателей, прояснить некоторые малоизвестные обстоятельства. Ценную информацию об участниках и деталях общественной полемики содержат воспоминания П. Анненкова, С. Крылова; гораздо более проникнуты личными симпатиями и антипатиями записки Т.А. Астраковой, Б.Н. Чичерина, К. Бестужева-Рюмина. Достаточно сложной работой является взаимная верификация информации, сообщаемой разными авторами и воссоздание сложной, многопозиционной реальности.

Недостатком использования в данной работе всех ресурсов такого источника, как письма, дневники и мемуары, является неполный их охват: хотя по меньшей мере 4/5 названного материала на сегодняшний день опубликовано, некоторая его часть, находящаяся в архивных фондах, до сих пор не введена в научный оборот. Тем не менее, опубликованная часть представляется достаточно репрезентативной для разрешения поставленных в данной работе задач.

4. Дополнительное значение имеют в качестве источников для написания данной работы художественно-публицистические произведения, рисующие принятые различными авторами ценностные установки, выражающие представления об общественном идеале и историческом процессе. Выявленное с помощью художественного анализа идейное содержание произведения (мораль, смысл, призыв, разоблачение) является довольно достоверным выражением точки зрения автора.

Основными работами здесь предстают «Мертвые души» Н.В. Гоголя, художественные повести А.И. Герцена, неоконченная повесть И.В. Киреевского «Остров», исторические поэмы и драмы М.П. Погодина и А.С. Хомякова, «Русские ночи» В.Ф. Одоевского, пьесы К.С. Аксакова («Князь Луповицкий» и др.) и В.Г. Белинского («Дмитрий Калинин», «Пятидесятилетний дядюшка»), и т.д. Практически все источники данной группы опубликованы, многие неоднократно переиздавались.

Итак, опубликованные материалы по каждому отдельному мыслителю представляют собой многотомный идейный багаж и исчерпывающий корпус программных сочинений (трудов, статей, рецензий, художественных произведений), личных писем, воспоминаний, черновиков, набросков - т.е. позволяют сделать корректный и достоверный вывод о сущности и эволюции взглядов и представлений. Подобное обилие изданного на высоком научном уровне материала, а также широкий круг выбранных для исследования персонажей при том, что архивные материалы по каждому из которых разбросаны по различным собраниям, нескольким городам и даже странам), составляя специфику источниковой базы настоящего исследования, позволили автору сосредоточиться на анализе уже известного (введенного в научный оборот) материала, а не пытаться отыскать в архивах еще неизданные источники.

При достаточно большом объеме источникового материала важное значение приобретает методика его обработки. В данном случае каждому источнику в процессе работы с ним, с целью извлечения максимальной информации по выбранной теме, задавались следующие вопросы:

1. что и с какой степенью выраженности является для автора причиной, стимулом, отправной точкой к рассуждениям об исторической судьбе России: объективный, эмоционально холодный научный (исторический, философский) интерес, прагматические соображения пользы (государственной, народной), либо чувства - гордости или, напротив, недовольства, разочарования, возмущения (современным состоянием своей страны или Западной Европы); в последнем случае: какие именно обстоятельства вызывают упование или протест;

2. как оценивает автор исторические основы России и Западной Европы, их взаимоотношения на протяжение веков и в современности; в чем видит содержание исторического прогресса, цель и смысл истории; на каком этапе и в какой связи возникает признание «особого пути» России;

3. как разворачивает, каким смыслом наделяет и какими «аргументами» «подтверждает» автор тезис об «особом пути» России в мировой истории;

4. выдвигается ли какой-либо идеал общественной организации, носит ли он всеобщий (всемирный) или локальный (для определенной страны) характер; какими чертами он наделяется; как соотносится Россия с этим идеалом и позволяют ли характеристики этого идеала признать его утопическим;

5. с какими историко-философскими и политическими конструкциями автор ощущает свое родство; кого из современников рассматривает в качестве союзников и противников, по каким вопросам и на каком основании (идеи, личные или профессиональные связи и конфликты и т.д.);

6. какие методы борьбы с противниками автор считает приемлемыми и использует сам; какие средства рассматривает как неприемлемые;

7. какие морально-нравственные, этические, эстетические, философские и иные ценностные установки положены в основание представлений автора: а) о смысле и цели истории и феномена «особого пути» в ней, о самом общественном идеале; б) о методах борьбы с оппонентами.

29

Последнее выявляется не только на основании декларативных заявлений самого автора, но и на основании реконструкции его повседневного, бытового поведения (прослеживаемого по письмам, воспоминаниям, автобиографиям и биографическим хроникам, звеньям карьерного продвижения, и т.д.).

Таким образом, представляемая работа привлекает элементы интеллектуальной истории, истории повседневности, исторической антропологии, философии, социологии, истории литературы, историософии.

В этом междисциплинарном подходе, в выборе нового взгляда на изучение общественной мысли (через призму идеи «особого пути»), в применении к изучению общественной мысли второй четверти XIX в. нетрадиционных методов заключается и новизна работы, и ее актуальность. Кроме того, на сегодняшний день представляемая работа выделяется широтой рассматриваемого материала, количеством персон, охватываемых исследованием.

Заключение диссертации по теме «Отечественная история», Черепанова, Розалия Семеновна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя итоги, прежде всего отметим, что ощущения «особого пути» развития России, распространенные в русском образованном обществе второй четверти XIX в., не были только плодом влияния западноевропейской философии, но являлись закономерным продуктом работы по национальной самоидентификации. При этом акцентирование, абсолютизирование идеи «особого пути», особой миссии, означая вынос России из законов мировой истории, в принципе открывало дорогу к утопическому конструированию. Последнему содействовали как внешние обстоятельства, в которых оказалась Россия ко второй четверти XIX в., так и внутренние, как объективное отставание России от ведущих стран Запада, так и несоразмерно острые, усиленные особенностями политического режима, ощущения «застоя», разочарования, охватившие общество, и т.д. Например, поскольку общение с Западом и сравнение с ним1 (а самосознание всегда отталкивается от простого распознавания себя от соседа) было искусственно затруднено, это способствовало, помимо прочего, созданию и закреплению неких умозрительно-отвлеченных, мифических представлений о Западе, причем идеальность эта окрашивалась то в положительные, то в отрицательные тона.

Второй, особенностью теоретических построений русской мысли в рамках работы по национальной самоидентификации, также способствующей их утопичности (утопия предполагает особое чувство сплоченности коллектива, чего «следует ожидать .например, в кризисных ситуациях» ), следует отметить их отчетливо читающийся обостренно компенсаторный характер: в ответ на подозрения западноевропейской философии в историческом бесплодии славян, в ответ на неутешительное самосравнение с Европой, произведенное, разумеется, по западным параметрам, и т.п.

Е.В. Барабанов предпринял попытку психологически объяснить эту ситуацию. «Уже сама эта невротическая амбивалентность образа Запада, - утверждает он, - закрепленная болезненными самоупреками, обнаруживает его мифологическую природу. Это - миф, вышедший из лона коллективного бессознательного.» Но и «русское православие, и русская народность, и община как коллективная или символическая личность.были региональные мифы.о спасительном возвратном погружении в сакрально «органическое» родовое целое, избавляющем от страха вынужденной самостоятельности <.> Запад - только символ, образ, шифр Другого; по отношению к этому символическому Другому и обретают силу скры

1 Европа понималась как «весь мир», поскольку Азию, нехристианскую и в основном колониально зависимую, европейская философия того времени исключила из числа «исторических» народов современности. Кроме того, тенденция самоидентификации именно с Европой закрепилась в России с эпохой Петра I. тые травмы: травма осквернения матери-Родины реформами Петра I, травма разрушенного Просвещением родового симбиоза между матерью (народом, церковью, православием) и ребенком (образованным обществом, интеллигенцией), травма сиротства. Отсюда - и классические неврозы: . мазохистский поиск отображения себя в другом, нарциссическая самодостаточность, нетерпимость и чувство превосходства»3.

Хотя указанными настроениями были проникнуты самые широкие слои русского мыслящего общества, и в том числе правительственные круги, развернутых концепций самоидентификации в рассматриваемый нами период было создано не слишком много, что позволило попытаться охватить их в общем анализе.

Итак, при оценке широкого фона общественных настроений, а также развернутых авторских концепций самоидентификации, созданных в России во второй четверти XIX в. П.Я. Чаадевым, Н.В. Гоголем, С.П. Шевыревым, М.П. Погодиным, К.С. Аксаковым, А.И. Герценом, А.С. Хомяковым, И.В. Киреевским, К.Д. Кавелиным, обращает внимание их близость и даже тождество по следующим параметрам.

Во-первых, все они строятся вокруг представления об «особом пути» России в мировой истории, которое выступает, таким образом, в качестве общего стержня и ключевой формулы национальной самоидентификации.

Во-вторых, для всех концепций «особого пути» характерно построение по схеме, предполагающей присутствие (в явной или скрытой форме, в разных соотношениях и даже разном порядке следования) двух противоречивых частей. 1. Осуществлявшееся сопоставление с Европой на уровне «мы» и «чужие», заканчивалось осознанием собственного отставания, формулируемого в виде вывода: «мы хуже всех». 2. Поиск ответа на вопрос о национальном своеобразии России приводил к расшифровке этого своеобразия в православие, самодержавие, общинность. Сами по себе эти характеристики были нейтральны, но наполнялись новым смыслом, когда, в противовес материально-рациональному преуспеянию Европы и под давлением психологического комплекса «опоздания» возникала реваншистская идея о духовном превосходстве России. В итоге вторая часть схемы завершалась формулой: «мы лучше всех».

В-третьих, важной особенностью конструкций «особого пути» является наличие в них . представлений об общественном и нравственном идеале, подробное его описание, а также критика действительности за ее нынешнее несоответствие этому идеалу. Таков идеал средневековой теократии для П.Я. Чаадаева, патриархальной гармонии -для Н.В. Гоголя и С.П.

2 Зибер Б. Русская идея обязывает? Поиск русской идентичности в общественных дискуссиях XX века // АИРО - XX. Научные доклады и дискуссии. Вып. 14. М., 2002. С. 20.

Шевырева, философско-нравственный идеал для А.С. Хомякова и И.В. Киреевского, гармоничное и цельное нравственное общество для К.С. Аксакова и А.И. Герцена, идеал панславянской империи для М.П. Погодина, совершенной государственной машины для К.Д. Кавелина.

Помимо описания собственно идеала в каждой концепции «особого пути» присутствует теоретическая преамбула-общие мировоззренческие установки. Они содержат букет принципов, лежащих в основании любой идеологии: это представления о цели, направлении, движущих механизмах и содержании истории, о значении для развития и характера народа его веры, традиций, географического и других факторов, о сущности государства и оптимальном политическом режиме, и т.д. Примечательно, что эти принципы далеко не всегда соответствуют предлагаемому автором идеалу, что позволяет судить о «желаемых» и реальных убеждениях создателя концепции «особого пути». Так, представители «славянофильской» ориентации, провозглашая замешанную на национальных традициях органичность, относительность, и многомерность исторического прогресса, легко отказывались от этих представлений в пользу описываемого ими, единого для всего человечества, провиденциально определенного общественного и нравственного идеала, путь к которому, естественно, должна указать Россия. Соответственно, представители «западнической» группировки, провозглашая высшимй ценностями свободу личности, научное познание, единство прогресса и т.д., в своих концепциях «особого пути» выносили Россию из мировой истории, видели в неограниченной обществом свободе личности корень «нравственной порчи», вражды и смут, отвергали, как «несовершенную», европейскую идею «правового государства» (порой в пользу самодержавия), цель истории усматривали в воплощении нравственного (а порой -откровенно христианского) общественного идеала, и, наконец, в духе иррационального «и последние станут первыми», утверждали великую роль России в научении человечества этому идеалу.

Таким образом, теоретические основания концепций «особого пути» достаточно существенно различались - как в соответствии со «славянофильской» или «западнической» ориентацией, так и у разных авторов внутри самого «славянофильского» или «западнического» направления. Однако основные представления об идеале у различных авторов концепций «особого пути» поразительным образом совпадали: этот идеал отрицал буржуазно-«мещанское» настоящее состояние Запада (главные добродетели «западного пути» виделись принадлежащими античности или средневековью), предполагал гармонию и равновесие человека и общества, приоритет единственно правильной, совершенной морали над экономи

3 Барабанов Е. В. Русская философия и кризис идентичности // Вопросы философии. 1991. № 8. С. 109,112-113,115. кой и искусством, идею о том, что гибнущий Запад будет спасен идущими из России нравственно высокими социальными основами, имеющими универсальную, всемирную значимость и согласующими с трансцендентными истинами (христианскими); соответственно, после всего этого настоящая отсталость России трактовалась как провиденциально «особый путь». Таким образом, важный для самоидентификации вопрос о национальной миссии разрешался, в рамках конструкции «особого пути», через идею о духовном спасении гибнущей от крайностей материализма и рационализма Европы, которая осознавалась ее создателями как «русская» идея (наряду с римской, германской и т.д.); в свою очередь, Россия (как образ-миф) наделялась чертами смиренности, пассивности, терпения - «агнца Божия» в истории (а в перспективе - «Спасителя»).

Очевидное для всех концепций «особого пути» неприятие буржуазной морали может быть объяснено не только слабостью русского капитализма, и не только реакцией на его появление, но и нарастающим кризисом европейского капитализма в его первоначальном, «чистом» виде. Этот кризис и потребность в «новых началах» морали и социальности отчетливо осознавались и артикулировалась европейской философией и культурой, так что появление «русской идеи» во многом было ожидаемым ответом на «запрос» самого Запада (вспомним интерес Гегеля и Шеллинга к талантливым «ученикам» из России, протестантских проповедников - к церковному учению А.С. Хомякова, европейских радикалов - к идеям А.И. Герцена, веру Р. Оуэна в возможность помощи от Николая I, и т.д.). Подобный поворот выводит нас к размышлениям о том, чем для Запада являлась «русская идея», которая далеко не случайно затем находила там приют в XIX и XX столетиях. Вплоть до того, что, возможно, само «заклание» России и царской семьи в ходе первой мировой войны (помимо аналогичных, но менее ярких ситуаций) в определенной степени может быть представлено в сознании Запада проигрыванием сценария гибели «жертвенного агнца» истории ради спасения и обновления мира. Естественно, что «жертвенным агнцем» может быть только народ, имеющий «особый путь». Получается, что «особыми» по отношению к себе русских считает сам Запад; отсюда - устойчивость его восприятия «русского» как амбивалентного мифа, несущего то угрозу и гибель, то спасение; здесь же коренятся настойчиво воспроизводимые представления о загадочной, не-западной, «русской душе», о неприемлемости для русских западных ценностей, и т.д.

Возвращаясь же к концепциям «особого пути», рожденным в России во второй четверти XIX в., отметим далее, что эсхатологизм, мессианизм, вера в провиденциальную победу одной абсолютной истины, наличие жестко определяемого идеала и его специфические характеристики позволяют рассматривать проанализированные в данной работе авторские конструкции «особого пути» с точки зрения их утопичности. Хотя наряду с этим мифолого-утопическим ядром в мировоззрении каждого отдельного мыслителя проступала, в виде формирующейся национальной идеологии с еще слабо размежеванными консервативно-либеральными полюсами, конкретно-практическая программа, касавшаяся реальных вопросов действительности (крепостное право, аграрные и финансовые преобразования, развитие науки и промышленности, вопросы образования и свободы печати и т.д.) и подразумевавшая вполне реалистические варианты их решения4, однако в концепцию «особого пути» эта программа не входила, там она была функционально не нужна. Пафос утопических концепций «особого пути» обращен не на решение повседневных дел, а на утверждение высших истин, в том числе - об исторической полноценности и индивидуальном лице своей нации.

Конструкция «особого пути» у всех своих апологетов подкреплялась набором «исторических фактов», под которыми на деле скрывались такие характерные мифы, как миф основания (в нашем случае - «добровольного призвания» государственности), единства происхождения, духовного и функционального полюбовного взаимодействия низших и высших классов, «золотого века» (в образе Киевской Руси), «смутного периода» (эпоха раздробленности, Смутное время), «внешнего врага» - антихриста, «падения» (эпоха Иоанна Грозного; преобразования Петра I) и «воскресения» (призвание Романовых) и др. Показательно, что о периоде более близкой истории авторы конструкций «особого пути» говорят гораздо менее - он еще свеж в памяти и труднее поддается мифологизации. Полное ощущение спора о мифах создают, к сожалению, не выделенные отдельно в данной работе по соображениям ее объема, «исторические» споры А.С. Хомякова с Т.Н. Грановским, К. Аксакова с С. Соловьевым, К.Д. Кавелина с Ю.Ф. Самариным, и т.д. В этом смысле показательно наблюдение Н. В. Гоголя: «Я заметил, - писал он, - что почти у всякого образовывалась в голове своя собственная Россия, и оттого бесконечные споры»5.

Мифы, привлекаемые в качестве «фактической», «доказательной» базы авторами концепций «особого пути» - историками и талантливыми литераторами, на трудах которых воспитывались последующие поколения - делают неизбежным вопрос о степени мифологи-зированности отечественной исторической науки и закрепившихся в общественном сознании представлений как о далеком прошлом, так и о собственно самом периоде второй четверти XIX в. Большинство исторических оценок и мнений об этом периоде заимствовано было из субъективных ощущений современников, прежде всего «западников», из перехлестов их по

4 Поскольку именно к этой части теоретического наследия выбранных нами персонажей чаще всего обращалась советская историография, изучив и описав ее довольно основательно, в настоящем исследовании эти вопросы не затрагивались.

5 Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992. С. 277. лемики, и в значительной своей части - из ярких публицистических статей, мемуарных и художественных произведений А.И. Герцена. Именно «западническая» схема, ярче всего озвученная Герценом, заложила представления об «оппозиционности» самодержавию П.Я. Чаадаева; о том, что центральным событием развития общественной мысли второй четверти XIX в. являлась идейная борьба «славянофилов» и «западников» как достаточно четко различающихся идеологических группировок; о том, что дискуссия между «славянофилами» и «западниками» шла по вопросам дальнейшего реального экономического и социально-политического развития страны (при этом в основу «программ» были положены реальные экономические интересы помещичьего дворянства и политические устремления разночинной интеллигенции); о том, что «славянофильской» и «западнической» идеологиям принципиально противостояла охранительная официальная идеология; о том, что правление Николая I отличалось сугубым полицейским деспотизмом (понимаемым также как сила режима), следовательно, тот, кто вел с ним борьбу, представал как герой (политический революционер); и т.д.

Не только уход из жизни на переломе 1850-1869-х гг. практически всех значимых очевидцев описываемой эпохи и блестящие литературные достоинства Герцена стали причинами живучести указанных мифов. Важная причина заключается в том, что описанные формулы своей простотой и схематичностью были гораздо удобнее, чем реально существовавшая сложность, по крайней мере, для двух направлений: радикального и правительственного, и по своему льстили каждому из этих лагерей.

Разумеется, восприятие потомками исторического прошлого всегда опосредованно и потому в определенной степени мифологизировано. Осознать миф, внутри которого находишься, очень сложно. Но, тем не менее, как представляется, достигнутый уровень исторического знания позволяет сегодня исследователю взглянуть на историю России второй четверти XIX в. не глазами современников эпохи (оставаясь в рамках их объяснений, а значит, и в рамках их споров), а с высоты времени и с позиции историка.

Так, например, современники и ближайшие потомки объясняли охватившую их «вдруг» озабоченность проблемами судьбы России известными внешними обстоятельствами эпохи. Однако, очевидно, следует переоценить роль событий 1812, 1825, 1830, 1836 гг. в процессе вызревания идей. Не являясь главными причинами процессов национальной самоидентификации, эти события могут быть оценены лишь как второстепенные катализаторы процесса, который был закономерен, длителен, постепенен, а споры вокруг него не имеют четко датируемого во времени и соотносимого с каким-либо внешним событием начала.

Наконец, выявление конкретного предмета и аспектов общественной полемики, а затем сопоставление позиций различных персон в «живом» споре как с теоретической частью, так и с описанием общественного идеала из созданных ими же конструкций «особого пути», позволяет подтвердить уже отмеченные нами характерные несоответствия декларируемых убеждений с реальными. Позиции, занимаемые авторами конструкций «особого пути» в общественной полемике, отражали принципы теоретической преамбулы из их концепции «особого пути», то есть представления «желаемого о себе», и это обстоятельство мешало спорящим осознать свою реальную близость, разбивало интеллектуалов на замкнутые и воинственные кружки.

Другими факторами «раскола» могут быть названы следующие обстоятельства.

1. Распознавание реальных идейных союзников и противников в России второй четверти XIX в. затрудняла прежде всего невыработанность специального терминологического аппарата (в частности, известная путаница в понятиях: «публика» -«народ», «национальность» - «народность»),

2. Страх государства перед обществом, цензурные стеснения мешали свободному обмену мнениями и приводили к тому, что разговор в обществе велся в основном на эзоповом языке и не по своему настоящему предмету. Мешало разговору о настоящем предмете и то обстоятельство, что собственно идеологические лозунги и представления еще только формировались, а это последнее, в свою очередь, делало невозможным размежевание между кружками на строго идеологической основе.

3. В итоге, предметами спора между «славянофилами» и «западниками» выступали:

- философское противостояние гегельянства и шеллингианства, следствием которого вырастали споры о природе человека и пределах человеческого разума и свободы, о роли личности в истории (на примере Петра I), о методах и о линейности и абсолютности, либо относительности исторического и научного прогресса;

- дискуссии об облике национальной литературы вообще и журналистики в частности; вопрос здесь ставился так: должна ли русская литература сохранять рафинированные, аристократические по духу облик и приемы, обрисовывать идеал, или же ей следует демократическим языком рисовать неидеальную действительность;

- можно также предположить, что полемика между «западничеством» и «славянофильством» выражала диалектическую полемику разных сторон процесса национальной самоидентификации.

4. Тесно примыкали к «идейным» спорам: самая банальная журнальная конкуренция, личные противостояния, университетские интриги, а также сложные взаимоотношения покровителя «западников» - графа С. Строганова с покровителем М. Погодина и С. Шевырева - графом С. Уваровым. 5. Разделял «славянофилов» и «западников» (и, в частности, заставлял «славянофилов» по многим позициям блокироваться с М. Погодиным и С. Шевыревым) также и конфликт патриархально-аристократической и разночинно-демократической культур, и, следовательно, вытекавшая из него разница смыслов, морально-этических ценностей, стиля и методов научного мышления.

Последнее обстоятельство рисует важность для понимания и оценки конкретной концепции «особого пути» изучения личности и биографии ее создателя, ведь именно специфические личностные установки в конечном итоге определяли авторские оттенки конструкций «особого пути».

Принятый в данной работе подход, как представляется, открывает новые пути к анализу феноменов «славянофильства» и «западничества» (их сущности, функции, взаимоотношений) и решению многих, связанных с этими явлениями, проблем. В частности, само их появление обретает более убедительное обоснование.

Взгляд на идейные конструкции эпохи через призму идеи особого исторического пути России, позволяет также уйти от малоплодотворных попыток привязать на самом деле довольно расплывчатые общественные группировки к определениям консерватизма или либерализма, ввиду того, что на описываемой стадии складывания национального самосознания вести речь можно лишь о вызревании отдельных политических идей, на базе которых только через некоторое время оформятся консервативная и либеральная идеологии.

Уходя от натянутой схемы жесткого идеологического противостояния «официалов», «западничества» и «славянофильства», мы можем по-новому расценить эти явления как составные части единой формулы, на основе которой интеллектуалами второй четверти XIX в. конструировалось национальное самосознание; в рамках совершаемой интеллектуальной работы, соответственно, «западниками» становились те, кто более акцентировал первую часть формулы «особого пути» («мы хуже всех»), «славянофилами» - те, кто подробнее останавливался на второй («мы лучше всех»). Таким образом, отрывается путь к объяснению причин и внутренней логики многочисленных переходов из «западнического» стана в «славянофильский» стан и наоборот.

Отталкиваясь от последнего заключения, можно попытаться также ответить на вопрос, почему «славянофилы» и «западники» так легко и единодушно объединялись против представителей так называемой теории «официальной народности». Дело в том, что схема «официалов» описывается формулами «Мы лучше всех», в прошлом и настоящем, - «Мы

187 лучше всех», в будущем (правда, следует оговориться насчет М. Погодина и Ф. Булгарина, каждый из которых совсем не склонен были афишировать критическую часть своей идеологии, что создавало внешнее впечатление ее отсутствия). В отличие от схемы «славянофилов» и «западников», такая модель, не предусматривающая осознание негативных сторон настоящей действительности и исторического опыта, была неконструктивна для дальнейшего развития и страны, и общественного сознания.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Черепанова, Розалия Семеновна, 2002 год

1. Авцинова Г.И. Феномен запоздалости как социокультурная основа политического радикализма в России // Социально-политический журнал. 1995. № 6.

2. Анциферов Н.П. Н.А. Герцен (Захарьина). Материалы для биографии // Литературное наследство. Т. 63. Ред. В.В. Виноградов и др. М., 1956.

3. Анциферов Н.П. Старшая дочь Герцена (Тата) // Литературное наследство. Т. 63. Ред. В.В. Виноградов и др. М., 1956.

4. Ахиезер А.С. Архаизация в российском обществе как методологическая проблема // Общественные науки и современность. 2001. № 2.

5. Барабанов Е.В. Русская философия и кризис идентичности // Вопросы философии. 1991. № 8.

6. Барсуков Н. П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 1 -7. СПб., 1888- 1893.

7. Баталов Э. Я. В мире утопий. М., 1989.

8. Баталов Э. Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США. М., 1982.

9. Батуринский В. П. А. И. Герцен, его друзья и знакомые. СПб., 1904.

10. Белозерский Н. (Порошин И.А.) А.И. Герцен, славянофилы и западники. СПб., 1905.

11. Белый А. Гоголь / Белый А. Серебряный голубь. М., 1989.

12. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.

13. Бердяев Н.А. А.С. Хомяков. М., 1912.

14. Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX начала XX вв. / О России и русской философской культуре. М., 1990.

15. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. М., 1973.

16. Берлин И. Рождение русской интеллигенции / Берлин И. История свободы. Россия. М., 2001.

17. Бестужев-Рюмин К. Славянофильское учение и его судьбы в русской литературе // Отечественные записки. 1862, март, май.

18. Бюшингтон Дж. Икона и топор / Россия между Востоком и Западом: традиционные и современные концепции. М., 1994.

19. Благова Т.И. О философском наследии А.С. Хомякова // Философские науки. 1991. № 11.

20. Благова Т. И. Родоначальники славянофильства: Алексей Хомяков и Иван Киреевский. М., 1995.

21. Бор<одк>ин М. Происхождение славянофильства. СПб., 1891.

22. Бородкин М. Славянофильство Тютчева и Герцена. СПб., 1902.

23. Блюммер Д. Белинский перед лицом западников и славянофилов // Светоч. 1861. Кн. 1.

24. Венгеров С.А. Гоголь/ Собр. соч. С.А. Венгерова. СПб., 1913. Т. 2.

25. Венгеров С.А. Передовой боец славянофильства К. Аксаков / Собр. соч. С.А. Венгерова. Т. 3. СПб., 1912.

26. Валицкий А. В кругу консервативной утопии: структура и видоизменения русского славянофильства (отрывок)//Параллели. Россия-Восток-Запад. Вып. 1.М., 1991.

27. Валицкий А. Интеллектуальная традиция дореволюционной России // Общественные науки и современность. 1991. № 1.

28. Валицкий А. Нравственность и право в теориях русских либералов // Вопросы философии. 1991. №8.

29. Валицкий А. По поводу «русской идеи» в русской философии // Вопросы философии. 1994. №1.

30. Введенский А. Судьбы философии в России. ML, 1898.

31. Веселовский А.Н. Западное влияние в новой русской литературе. М., 1906.

32. Ветринский Ч. Т.Н. Грановский и его время. СПб., 1905.

33. Винокур Г.О. Собрание трудов. Комментарии к «Борису Годунову» А.С. Пушкина. М., 1999.

34. Виппер Р. Общественные движения и политические теории XVIII и XIX вв. М., 1913.

35. Габитова Р. М. Философия немецкого романтизма. М., 1989.

36. Галактионов А.А., Никандров П.Ф. Славянофильство, его национальные истоки и место в истории русской мысли // Вопросы философии. 1966. № 6.

37. Галкин А.А., Рахшмир П.Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем. М., 1987.

38. Гершензон М.О. Чаадаев. М., 2000.

39. Гинзбург Л.Я. Автобиографическое в творчестве Герцена // Литературное наследство. Т. 99. Отв. ред. А.Р. Ланский, С.А. Макашин. Кн. 1. М., 1997.

40. Гозенпуд А.А. Из истории литературно-общественной борьбы 20-30-х годов XIX в. («Борис Годунов» и «Димитрий Самозванец») / Пушкин. Исследования и материалы. Т. 6. Л., 1969.

41. Гордин Я.И. Мистики и охранители. Дело о масонском заговоре. СПб., 1999.

42. Градовский А. Славянофильская теория государственности // Голос. 1881. № 159,10 (22) июня.

43. Гройс Б. Поиск русской национальной идентичности // Вопросы философии. 1992. № 1.

44. Гройс Б. Россия как подсознание Запада // Параллели. Россия-Восток-Запад. Вып. 1. М., 1991.

45. Дементьев А.Г. Очерки по истории русской журналистики 1840-1850 гг. М. Л., 1951.

46. Державин Н.С. Герцен и славянофилы // Историк-марксист. 1939. № 1.

47. Дмитриев С.С. Подход должен быть конкретно-исторический // Русская литература. 1969. № 12.

48. Дмитриев С.С. Славянофилы и славянофильство // Историк-марксист. 1941. № 1.

49. Дмитриев-Мамонов Э.А. Славянофилы // Русский архив. 1873. Кн. 2.

50. Додин Е.Я. Славянофилы романтики и реалисты// Культурология. Дайджест. М., 2001. № 2.

51. Дудзинская Е.А. Буржуазные тенденции в теории и практике славянофилов // Вопросы истории. 1972. № 1.

52. Дудзинская Е.А. Славянофилы в общественной борьбе. М., 1983.

53. Дьяков И .Я. Мировоззрение В.Г. Белинского. Благовещенск, 1962.

54. Егоров Б.Ф. А.С. Хомяков литературный критик и публицист / Хомяков А.С. О старом и новом. М., 1988.

55. Егоров Б.Ф. О национализме и панславизме славянофилов // Вопросы литературы. 1991. № 6.

56. Елизаветина Г.Г. «Всегда в движении!» (А.И. Герцен человек и художник) / Герцен А.И. Соч. в 4 томах. Т. 1. М., 1988.

57. Желвакова И.А. Лиза Герцен // Литературное наследство. Т. 99. Отв. ред. А.Р. Ланский, С.А. Макашин. Кн. 1.М., 1997.

58. Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Л., 1991.

59. Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. М., 1997.

60. Зернов Н.М. Три русских пророка: Хомяков, Достоевский, Соловьев. М., 1995.

61. Зибер Б. Русская идея обязывает? Поиск русской идентичности в общественных дискуссиях XX века // АИРО XX. Научные доклады и дискуссии. Темы для XXI века. Вып. 14. М., 2002.

62. Зубкова Е.Ю., Куприянов А.И. Возвращение к «русской идее»: кризис идентичности и национальная история // Отечественная история. 1999. № 5.

63. Идеал, утопия и критическая рефлексия. М., 1996.

64. Иллерицкий В. Исторические взгляды В.Г. Белинского. М., 1953.

65. Иодко О.В. Сергей Семенович Уваров / Во главе первенствующего ученого сословия России / Отв. ред. Э.И. Колчинский. СПб., 2000.

66. История как объект философского знания / Отв. ред. Н.В. Клягин. М., 1991.

67. Каменский З.А. Тимофей Николаевич Грановский. М., 1988.

68. Кантор В.В. «Личность . есть необходимое условие всякого духовного развития народа» (Судьба идей К.Д. Кавелина в контексте общественно-литературных споров в России // Вопросы литературы. 1990. № 8.

69. Кантор В.К. Западничество как проблема «русского пути» // Вопросы философии. 1993. № 4.

70. Капинос С.В. Социальная эксперименты Н.П. Огарева по новым материалам // Отечественная история. 1999.№ 3.

71. Каппелер А. Россия многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М., 2000.

72. Керимов В.И. Историософия А.С. Хомякова. М., 1989.

73. Китаев В.А. Славянофильство и либерализм // Вопросы истории. 1989. № 1.

74. Китаев В.А. Славянофилы накануне отмены крепостного права. Горький, 1981.

75. Ковалевский А.И. Общественное движение 30-40-х годов XIX в. М., 1939.

76. Ковчегов П.А. Философия русских революционных демократов первой половины XIX в. (А.И. Герцен, В.Г. Белинский). Кишинев, 1966.

77. Кожинов В. К методологии истории русской литературы // Вопросы литературы. 1968. № 5.

78. Кожинов В. О главном в наследии славянофилов // Русская литература. 1969. № 10.

79. Кожинов В. Размышления о русской литературе. М., 1991.

80. Колюпанов Н. Очерки философской системы славянофилов // Русское обозрение. 1894. №№7-11.

81. Кондаков И.В. Контрапункт: две линии в развитии русской культуры (славянофилы и революционные демократы) // Русская литература. 1991. № 3.

82. Кошелев В. А. С. Хомяков. М., 2000.

83. Кошелев В. А. Общественно-литературная борьба в России 40-х гг. XIX в. Вологда, 1982.

84. Кошелев В. А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840-1850-е гг.). М., 1984.

85. Кулешов В. И. «Отечественные записки» и литература 40-х годов XIX в. М., 1959.

86. Кулешов В. И. Славянофилы и русская литература. М., 1976.

87. Кулешов В. И. Славянофильство, как оно есть. // Вопросы литературы. 1969. № 10.

88. Курилов А.С. Константин и Иван Аксаковы / К. С. Аксаков, И. С. Аксаков. Литературная критика. М., 1982.

89. Левандовский А.А. Время Грановского. М., 1990.

90. Левандовский А.А. Т.Н. Грановский в русском общественном движении. М., 1989.

91. Линицкий П. Славянофильство и либерализм. Опыт систематического обозрения того и другого. Киев, 1882.

92. Литературные взгляды и творчество славянофилов (1830-1850-е гг.) М., 1978.

93. Лосский Н.О. История русской философии. М., 1991.

94. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб., 1997.

95. Лотман Ю.М. Отставка Чаадаева / П.Я. Чаадаев: pro et contra: Личность и творчество П. Чаадаева в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология / Сост. А.А. Ермичев, А.А. Златопольский. СПб., 1998.

96. Лясковский В. А.С. Хомяков. Его жизнь и сочинения. М., 1897.

97. Лясковский В. Братья Киреевские, жизнь и труды их. СПб., 1899.

98. Лурье С.В. Национализм, этничность, культура. Категории науки и историческая практика // Общественные науки и современность. 1999. № 4.

99. Макаров Г.М. Обоснование нравственного идеала в философии ранних славянофилов и у Вл. Соловьева // Философские науки. 1992. № 2.

100. Малия М. Революция 1848 г. // Новое литературное обозрение. 2001. № 3.

101. Мангейм К. Консервативная мысль // Социологические исследования. 1993. № 4.

102. Маслин М.А. Современные буржуазные концепции истории русской философии. М., 1988.

103. Медушевский А.Н. Либерализм как проблема современной западной историографии // Вопросы истории. 1992. Ms 8-9.

104. Миллер А. Национализм как фактор развития // Общественные науки и современность. 1992. № 1.

105. Миллер О.Ф. Философские основы учения первоначальных славянофилов // Русская мысль. 1880. №№1,3.

106. Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб., 1913.

107. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Ч. 3. СПб., 1901.

108. Милюков П.Н. Из истории русской интеллигенции. СПб., 1903.

109. Мордовченко Н. Белинский в борьбе за натуральную школу // Литературное наследство. Т. 55. Ред. П.И. Лебедев-Полянский и др. М., 1948.

110. Мочульский К. Духовный путь Гоголя / Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский М., 1995.

111. Мюллер Э. И. В. Киреевский и немецкая философия // Вопросы философии. 1993. № 5.

112. Назаркин А. Общественно-политические и философские взгляды В. Г. Белинского. М., 1953.

113. Нарский И.В. Представления о «современности» в новейшей западной историографии // Вестник Челябинского университета. Сер. 1. История. 1998. № 1.

114. Неведенский С. Катков и его время. СПб., 1888.

115. Некрасова Е.С. Николай Платонович Огарев / Под знаменем науки. Юбилейный сборник в честь Н.И. Стороженка. М., 1902.

116. Неманов И.Н. Социальный утопизм и его отношение к истории домарксистской философии // Проблемы методологии историко-философского исследования. Вып. 2. М., 1974.

117. Никуличев Ю. «Век новый, царь младой, прекрасный»: русская литература между Двором и салоном // Вопросы литературы. 2001. № 2.

118. Новикова Л.И., Сиземская И.М. Русская идея как проблема историографии // История как объект философского знания. М., 1991.

119. Носов С.Н. Новые тенденции и старые проблемы (обзор новейшей советской литературы о славянофильстве) // Русская литература. 1984. № 2.

120. Овсянико-Куликовский Д.Н. Гоголь. СПб., 1907.

121. Олейников Д.И. Классическое российское западничество. М., 1996.

122. Осипова Е.В., Пустарнаков В.Ф. Исследование русского славянофильства // Вопросы философии. 1968. № 7.

123. Павлов А.Т. От дворянской революционности к революционному демократизму. М., 1977.

124. Пантин И.К. Проблема самоопределения России: историческое измерение // Вопросы философии. 1999. № 10.

125. Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России: 1783-1883 гг. М., 1986.

126. Парамонов Б. Славянофильство // Парамонов Б. След. Философия. История. Современность. М., 2001.

127. Песков A.M. Германский комплекс славянофилов // Вопрос философии. 1992. № 8.

128. Петров Ф.А. С.П. Шевырев первый профессор истории российской словесности в Московском университете. М., 1999.

129. Платонова Д.В. Проблема национальной самобытности в свете антропологических взглядов западников и славянофилов // Общественные науки и современность. 2001. № 3.

130. Поляков М. Студенческие годы Белинского // Литературное наследство. Т. 56. Ред. A.M. Еголин и др. М., 1950.

131. Попов В.П. Социальная природа и функции раннего славянофильства / Проблемы гуманизма в русской философии. Краснодар, 1974.

132. Пул Р. Зло и свобода: критерии русской исключительности // Общественные науки. 1990. №6.

133. Пушкин С.Н. Историософия русского консерватизма XIX века. Н. Новгород, 1998.

134. Пыпин А.Н. Панславизм в прошлом и настоящем. СПб., 1913.

135. Пыпин А.Н. Характеристики литературных мнений от 20-х до 50-х годов XIX в. СПб., 1906.

136. РадаевВ.В. В борьбе двух утопий//Вопросы философии. 1992. №4.

137. Розин А.Г. Герцен и русская литература 30-40-х годов XIX в. Краснодар, 1976.

138. Романенко С.А. Типология процессов национального самоопределения // Общественные науки и современность. 1999. № 2.

139. Российская ментальность. Материалы «Круглого стола» // Вопросы философии. 1994. №1.

140. Россия и Запад: сб. статей / Сост. А. Терещук, С. Фирсов. СПб., 1996.

141. Россия и Запад. Из истории литературных отношений / Отв. ред. М.П. Алексеев. Л., 1973.

142. Россия между Востоком и Западом: традиционные и современные концепции / Отв. ред. Ю.И. Игрицкий. М., 1994.

143. Рубинштейн H.JI. Историческая теория славянофилов и ее классовые корни // Русская историческая литература. Т. 1. М., 1927.

144. Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика / Под ред. В.Я. Гросула. М., 2000.

145. Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения. Материалы «Круглого стола» // Отечественная история. 2001. № 3.

146. Рябков И.А. Борьба Белинского против идеализма славянофилов (40-е годы XIX в.) Минск, 1962.

147. Свентоховский А. История утопий. М., 1910.

148. Святловский В.В. Каталог утопий. М. Пг., 1923.

149. Сизов С.С. Утопия и общественное сознание. JL, 1988.

150. Синявский А. В тени Гоголя / Синявский А. Собр. Соч.: В 2 томах. Т. 2. М., 1992.

151. Славянофильство и западничество: консервативная и либеральная утопия в работах Анджея Валицкого. Реферативный сборник. Вып. 1,2. М., 1992.

152. Славянофильство и современность. СПб, 1994.

153. Смирнова З.В. Социальная философия А. И. Герцена. М., 1974.

154. Соловьев Е. Опыт философии русской литературы. М., 1922.

155. Стасюлевич М. Опыт исторического обзора главнейших систем философии истории. СПб., 1866.

156. Степанищев С.С. Общественно-политические взгляды В. Г. Белинского. JL, 1960.

157. Степун Ф. Немецкий романтизм и русское славянофильство // Русская мысль. 1910, март.

158. Строганов М.В. Французская тема в сатирических журналах Н. И. Новикова: Протест против галломании или осознание национальной специфики? // Россия и Запад: диалог культур. Тверь, 1994.

159. Сухов С.Д. Илья Муромец славянофильства. М., 1990.

160. Тихонова Е.Ю. Мировоззрение молодого Белинского М., 1998.

161. Тихонова Е.Ю. В. Белинский в споре со славянофилами. М., 1999.

162. Туниманов В. А. А. И. Герцен и русская общественно-литературная мысль XIX в. СПб., 1994.

163. Умбрашко К.Б. М.П. Погодин: Человек. Историк. Публицист. М., 1999.

164. Устрялов Н. Национальная проблема у первых славянофилов // Русская мысль. 1916, октябрь.

165. Утопия и утопическое мышление. Антология зарубежной литературы. М., 1991.

166. Философия в России XIX начала XX вв.: преемственность идей и поиски самобытности / Ред. А.Д. Сухов, С.И. Бажов. М., 1991.201 ^i

167. Философия и культура в России: методологические проблемы / Отв. ред. А.Д. Сухов, С.И. Бажов. М., 1992.

168. Флоренский П. А. Около Хомякова. Сергиев Посад, 1916.

169. Флоровский Г. В. Пути русского богословия / О России и русской философской культуре. М., 1990.

170. Флоровский Г. Вечное и преходящее в учении русских славянофилов // Начала. 1991. № 3.

171. Фойгт А. Социальные утопии. СПб., 1906.

172. Фреде В. История коллективного разочарования: дружба, нравственность и религиозность в дружеском кругу А.И. Герцена Н.П. Огарева 1830-1840-х гг. // Новое литературное обозрение. 2001. № 3.

173. Франк C.J1. По ту сторону правого и левого // Новый мир. 1990. № 4.

174. Франк C.JI. Русское мировоззрение // Общественные науки и современность. 1990. № 6.

175. Франк С.Л. Философские предпосылки деспотизма // Вопросы философии. 1992. № 3.

176. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1977.

177. Фрейденберг О.М. Утопия// Вопросы философии. 1990. № 5.

178. ХобсбаумЭ. Век революции. Европа 1789-1848. Ростов-на-Дону, 1999.

179. Холодный В.И. А.С. Хомяков дилетант и провидец постхристианского «завета» // Вопросы философии. 2001. № 8.

180. Хорос В. Русская идея на историческом перекрестке // Свободная мысль. 1992. № 6.

181. Хоружий С. С. Философский процесс в России как встреча философии и православия // Вопросы философии. 1991. № 5.

182. Хоружий С. Хомяков и принцип соборности // Здесь и теперь. М., 1992. № 2.

183. Цимбаев Н.И. Славянофильство. М., 1986.

184. Чадов М.Д. Славянофилы и народное представительство (Политические учения в прошлом и настоящем). Харьков, 1906.

185. Чаликова В. Настоящее и будущее сквозь призму утопии / Современные буржуазные теории общественного развития. М., 1984.

186. Чаликова В.А. Утопия и свобода. Эссе разных лет. М., 1994.

187. Чернышевский Н.Г. Очерки гоголевского периода русской литературы. М., 1953.

188. Черткова Е.Л. Метаморфозы утопического сознания (от утопии к утопизму) // Вопросы философии. 2001. № 7.

189. Чесноков Д.И. Общественно-политические и философские взгляды А.И. Герцена. М., 1952.

190. Чуковский К.И. Панаева и ее воспоминания / Панаева А.Я. (Головачева). Воспоминания. М., 1986.

191. Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990.202

192. Ш<аховской> Н.В. Н.П. Гиляров-Платонов и А.С. Хомяков // Русское обозрение. 1895. №11.

193. Шаховской Н.В. Н.П. Гиляров-Платонов и К.С. Аксаков // Русское обозрение. 1895. №12.

194. Щукин В.Г. На заре русского западничества // Вопросы философии. 1994. № 7/8.

195. Янковский Ю.З. Из истории русской общественно-литературной мысли 40-50-х гг. XIX столетия. Киев, 1972.

196. Янковский Ю.З. Патриархально-дворянская утопия. М., 1981.

197. Янов А. Загадка Фаддея Булгарина // Вопросы литературы. 1991. № 5.

198. Янов А. Загадка славянофильской критики // Вопросы литературы. 1969. № 5.

199. Янов A.JI. Россия против России. Очерки истории русского национализма. 1825-1921. Новосибирск, 1999.

200. Berlin I. Russian Thought and the Slavophile Controversy // The Slavonic and East European Review. 1981. Vol. 59. № 4.

201. Christoff P. An introduction to nineteenth-century Russian Slavophilism: a study in ideas. Vol. 1. A.S.Khomiakov. Mouton, 1970; Vol. 2. K. S. Aksakov. 1982.

202. Huntington S. P. Conservatism as an Ideology // The American Political Science Review. 1957. Vol. LI.

203. Preece R, The Anglo-Saxon Conservative Tradition // Canadian Journal of Political Science/ 1980, march. Vol. 13. № 1.

204. Riasanovsky N. Nicholas I and Official Nationality in Russia. 1825-1855. Berkeley and Los Angeles, 1959.

205. Riasanovsky N. Russia and the West in the Teaching of the Slavophiles. Gloucester, mass, 1965.