Гражданственность и социальное включение городской молодежи в современной России тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 22.00.04, кандидат наук Нартова Надежда Андреевна

• Нартова Надежда Андреевна
• кандидат наук
• 2022

Оглавление диссертации кандидат наук Нартова Надежда Андреевна

Введение

Постановка исследовательской проблемы

Степень разработанности проблемы

Цели и задачи исследования

Теоретико-методологические основания исследования

Личный вклад автора в разработку проблемы и сбор данных

Теоретическая база исследования

Методология и методы исследования

Научный вклад исследования в развитие предметного поля и положения,

выносимые на защиту

Основные результаты исследования

Общие выводы исследования

Список публикаций автора диссертации, в которых отражены основные

научные результаты диссертации

Апробация результатов исследования

Список литературы

Приложение А. Статья «Imagining young adults' citizenship in Russia: from

fatalism to affective ideas of belonging»

Приложение Б. Статья «Гражданственность в представлении петербургской

молодежи и их родителей»

Приложение В. Статья «HIV Activism in Modern Russia: From NGOs to Community Development»

Защита проводится по трем публикациям, представленным в приложениях:

1. Krupets Y., Morris J., Nartova N., Omelchenko E., Sabirova G. Imagining young adults' citizenship in Russia: from fatalism to affective ideas of belonging // Journal of Youth Studies. 2017. Vol. 20. No. 2. P

2. Нартова Н. А. Гражданственность в представлении петербургской молодежи и их родителей // Социологические исследования. 2019. Т. 45. № 12. С

3. Nartova N., Krupets Y., Shilova A. HIV Activism in Modern Russia: From NGOs to Community Development // Community development journal. 2020. Vol. 55. No. 3. P

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Гражданственность и социальное включение городской молодежи в современной России»

Введение

Постановка исследовательской проблемы

Российские и западные исследователи отмечают общее снижение участия молодежи в институционализированной политике по отношению к предшествующим поколениям: молодежь меньше интересуется политикой, меньше голосует, меньше состоит в политических партиях и профсоюзах1. Денис Волков указывает, что «по сравнению со старшим поколением молодые вдвое реже следят за политическими новостями и обсуждают политические вопросы с друзьями и знакомыми, в 3 раза реже ходят на выборы»2. В последних выборах в Государственную Думу в 2016 году участвовало только около 30 % молодежи3, в политических партиях состоит всего около 3,5 % молодежи, доверяют официальным политическим институтам примерно 11 %, в то время как не доверяют почти 41 %4, не интересуется политикой 57 % молодых, а интерес к ней проявляют только 19 %5.

Такое «неучастие» молодежи в легитимном поле политики и — шире — ее не/гражданственность интерпретируются по-разному. Одни исследователи говорят о политической апатии молодежи, о ее аполитичности, о кризисе гражданства молодежи и в целом о формировании негражданственного, эгоистичного и инфантильного поколения6. Другие указывают на общий демократический кризис современных государств и тенденцию к снижению гражданского участия в целом7. Третьи ищут ответы, связанные

1 Pilkington H., Pollock G. 'Politics are bollocks': youth, politics and activism in contemporary Europe // The Sociological Review. 2015. Vol. 63, № S2. P. 1-35.; Putnam R. D. Bowling alone: The collapse and revival of American community. New York: Simon and Schuster, 2000. 554 p.

2 Волков Д. Отличия молодых россиян от представителей старших поколений: результаты социологического мониторинга// Вестник общественного мнения. 2020. № 1-2 (130) - с. 127.

3 Гудков Л., Зоркая Н., Кочергина Е., Пипия К., Рысева А. «Поколение Z»: молодежь времен путинского правления// Вестник общественного мнения. 2020. №.1-2 (130). - с. 41.

4 Collection of short comparative country reports - RUSSIA (2018) // PROMISE: Promoting Youth Involvement and Social Engagement: Opportunities and challenges for 'conflicted' young people across Europe. URL: http://www.promise.manchester.ac.uk/wp-content/uploads/2019/02/National-Report-level-2-Russia-February-

2019.pdf (дата обращения: 14.04.2021).

5 Гудков Л., Зоркая Н., Кочергина Е., Пипия К., Рысева А. «Поколение Z»: молодежь времен путинского правления// Вестник общественного мнения. 2020. № 1-2 (130). - с. 33.

6 Hart S. The "problem" with youth: young people, citizenship and the community // Citizenship Studies. 2009. Vol. 13. No.6. P. 641-657.; Fahmy E. Young Citizens: Young People's Involvement in Politics and Decision Making. Hampshire: Ashgate Publishing Ltd, 2006. 204 p.; Kimberlee R. H. 'Why don't British young people vote at general elections?'// Journal of Youth Studies. 2002. Vol. 5 No. 1. P. 86-98.; Milkman R. A New Political Generation: Millennials and the Post-2008 Wave of Protest// American Sociological Review. 2017. Vol. 82. No. 1. P. 1- 31.

7 Clément K., Zhelnina A. Introduction to the Special Issue: Imagining a Link Between Local Activism and Political Transformation: Inventions from Russia and Eastern Europe// International Journal of Politics, Culture, and Society.

2020. Vol. 33. No. 2. P.117-124.; Norris P., Democratic Deficit: Critical Citizens Revisited, Cambridge. Cambridge University Press, 2011. 350 p.

непосредственно с самой молодежью, ее социальным бэкграундом, ограничениями в

о

доступе к участию и т.д.

Н. Менниг говорит о том, что доминирующий дискурс о молодежи как

неучаствующей, апатичной, негражданственной порождается «ортодоксальным

(гегемонным) представлением о политике» и «количественной методологией»9. Менниг

утверждает, что нерефлексивно используемая в исследованиях гегемонная модель

политики — административной, регуляторной, деморализованной — эффективно

вытесняет любые формы политики, выходящие за ее пределы10. Более того, согласно

Х. Пилкинтон и Г. Поллоку, «аргументы и контраргументы об апатии к политике или

оторванности от нее молодежи подкрепляются предположением о нормативном "благе"

политического вовлечения»11. Что, в свою очередь, исключает из рассмотрения ту

молодежь, которая не разделяет такую перспективу, называя свое включение

12

неполитическим, даже если они политически активны12.

Таким образом, отказ от ригидного понимания политического и гражданского участия, разбивание сцепки гражданства и участия в формальной институционализированной политике, смена методологии и фокуса исследований обещают расширение перспективы видения и понимания гражданского опыта молодежи. Развивающиеся с начала нового тысячелетия качественные исследования молодежного включения в качестве критики и альтернативы конвенциональным подходам сформировали «повседневный поворот» в исследованиях гражданства, ориентированный на теоретизирование неформальной неинституционализированной политики, в которой молодежь участвует. Принимая во внимания изменившиеся условия жизни современного общества, такие как глобализация, становление неолиберального капитализма, высокая степень неопределенности, развитие интернета, индивидуализация, прекаризация, в которых устоявшиеся модели политического участия зачастую оказываются не релевантными, исследователи фокусируются на повседневном опыте и интерпретациях самой молодежи, показывая, что молодежь не аполитична или не гражданственна, а

8 Kimberlee R. H. Why don't British young people vote at general elections?// Journal of Youth Studies. 2002. Vol. 5. No. 1. P. 86-98.

9 Manning N. 'I mainly look at things on an issue by issue basis': Reflexivity and phronesis in young people's political engagements// Journal of Youth Studies. 2013. Vol. 16. No. 1.- p. 18.

10 Ibid. P. 21.

11 Pilkington H., Pollock G. 'Politics are bollocks': youth, politics and activism in contemporary Europe // The Sociological Review. 2015. Vol. 63. № S2. - p. 6.

12 Ibid. P. 6.

развивает новые способы понимая гражданства, новые формы гражданского участия,

13

значительно расширяя «политический» репертуар13.

По данным Левада-Центра14 в России 23 % молодежи когда-либо были волонтерами или участвовали в деятельности общественных организаций, 22 % подписывали политические петиции и обращения, 11 % участвовали в политических действиях и инициативах в интернете, 9 % переставали покупать товары по политическим и экологическим мотивам15. Это тем не менее не позволяет авторам указанного исследования отнести эти действия к реальной политике, определяя гражданско-политическое участие российской молодежи как «телевизионный интерес», т.е. наблюдение без активного участия16. Опрос 2020 г. Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора ВШЭ показал, что молодежь в возрасте 24-34 лет занимается волонтерством чаще, чем взрослое население России (29 % простив 23 %)17 и в целом помогающее поведение активно развивается в крупных городах с населением 1 млн и выше18. Т.е. если опыт волонтерской деятельности среди молодых россиян в 7 раз выше, чем опыт участия в политических партиях, то значит молодежь где-то, как-то и зачем-то участвует? При этом она участвует в особых условиях современной России, которую исследователи определяют как постсоциалистическую «управляемую демократию», характеризующуюся ограничением политического выражения и поддерживаемой государством

19

нетерпимостью19.

С начала 2000-х годов с приходом к власти В .В. Путина в России формируется особый политический режим — в терминологии Владимира Гельмана «персоналистский

13 Threadgold S. Youth, class and everyday struggles. London, New Yourk: Routledge, 2018. 260 p.; Harris A., Wyn J., Younes S. Beyond apathetic or activist youth: 'Ordinary' young people and contemporary forms of participation// Young. 2010. Vol. 18. No. 1. P. 9-32.; Miller-Idriss C. Everyday Understandings of Citizenship in Germany // Citizenship Studies. 2006. Vol. 10. № 5. P. 541-570.; Lister R., Smith N., Middleton S., Cox L. Young People Talk about Citizenship: Empirical Perspectives on Theoretical and Political Debates // Citizenship Studies. 2003. Vol. 7. No. 2. P. 235-253.; Stevenson N. Cultural Citizenship in the "Cultural" Society: a Cosmopolitan Approach // Citizenship Studies. 2003. Vol. 7. No. 3. P. 331-348.

14 АНО «Левада-Центр» - российское юридическое лицо, выполняющее функции иностранного агента.

15 Гудков Л., Зоркая Н., Кочергина Е., Пипия К., Рысева А. «Поколение Z»: молодежь времен путинского правления// Вестник общественного мнения. 2020. № 1-2 (130). - с. 33.

16 Гудков Л., Зоркая Н., Кочергина Е., Пипия К., Рысева А. Российское «Поколение Z»: установки и ценности. 2019/2020. М.: Филиал зарегистрированного союза «Фонд имени Фридриха Эберта» (Германия) в Российской Федерации. - с.38. URL: http://library.fes.de/pdf-files/bueros/moskau/16135.pdf (дата обращения: 14.04.2021).

17 Котляр М., Гебернаторов Е. ВШЭ оценила уровень счастья российской молодежи. РБК. 27.06.2021 URL: https://www.rbc.ru/society/27/06/2021/60d751eb9a7947ff95714152?fbclid=IwAR0x5d3ufDf3zoa7Q9XkfgY7zNpC aLriszxWfW5j7hfSef8BkTe9N8qEcZU (дата обращения: 14.09.2021).

18 Информационно-аналитический бюллетень о развитии гражданского общества и некоммерческого сектора в РФ. М.: Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Центр иссследвоаний гражданского общества и некоммерческого сектора. №2 (19) 2020. - с. 17. URL: https://grans.hse.ru/data/2021/03/18/1399603728/Bulleten%2019 small.pdf (дата обращения: 14.09.2021).

19 Grimm R., Pilkington H.'Loud and proud': youth and the politics of silencing// The Sociological Review. 2015. Vol. 63. No.2_suppl. - p. 207.

"20

электоральный авторитаризм»20, характеризующийся среди прочего тотальным усилением государственного контроля при имитации демократических процессов. Перспективы развития гражданского общества и отношения государство-общество в целом исследователи описывают как «тоска и отчаяние» / «gloom and doom»21. С начала 2000-х, а особенно с 2010-х в России существенным образом сокращается доступ к публичному пространству для неподконтрольных государству инициатив. Так, ужесточается законодательство, касающееся организации и проведения публичных массовых мероприятий, в том числе протестного характера и акций прямого действия. Изменилась и законодательная база, регулирующая деятельность НКО, что привело не только к преследованию и закрытию ряда гражданских и исследовательских НКО в России, но и к созданию атмосферы опасности, когда существует вероятность того, что организация будет закрыта, если деятельность организации, включая источники ее финансирования, перестанет удовлетворять государство. Поправки в ряд законов и введение новых, например так называемого закона "о нежелательных иностранных и международных организациях", привело к ограничению деятельности или уходу из России многих гуманитарных международных организаций и фондов. На сегодняшний момент государство является фактически монопольным регулятором публичной сферы, жестко задавая рамки того, кто, на каких условиях, и с каким посылом будет в нее допущен.

В то же время с середины 2000-х годов происходит беспрецедентная политизация приватного22. Консервативный поворот с биополитической повесткой наделяют частную жизнь сверхзначением в процессе конституирования легитимных субъектов/граждан23. Выстраивание многих аспектов приватной жизни, например сексуальности, как социальной проблемы в контексте национальной идентичности и национальной безопасности24 приводит к ужесточению регуляции как самой сексуальности, так и репродукции, семейной организации, воспитания детей. Под контроль как самого государства, так и про-

20 Гельман В. «Недостойное правление»: политика в современной России. Санкт-Петербург: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербург, 2019. - с. 10.

21 Johnson J. E., Kulmala M., Jappinen M. Street-level practice of Russia's social policymaking in Saint Petersburg: federalism, informal politics, and domestic violence// Journal of Social Policy. 2016. Vol. 45. No. 2. P. 287-304.

22 Temkina А., Zdravomyslova E. Gender's crooked path: Feminism confronts Russian patriarchy // Current Sociology. 2014. Vol. 62. No. 2. Р. 253-270.; Rivkin-Fish, Michele R. 'From "Demographic Crisis" to "Dying Nation": the Politics of Language and Reproduction in Russia'// Goscilo, H. and Lanoux, A. (eds.), Gender and National Identity in Twentieth-century Russian Culture . DeKalb, IL: Northern Illinois University Press, 2006. P.151-173.

23 Stella F., Nartova N. "Sexual Citizenship, Nationalism and Biopolitics in Putin's Russia"// Francesca Stella, Yvette Taylor, Tracey Reynolds and Antoine Rogers (eds.) Sexuality, Citizenship and Belonging: Trans/national and Intersectional Perspectives. London: Routledge, 2016. P. 17-36.; Темкина А. Советы гинекологов о контрацепции и планировании беременности в контексте современной биополитики// Журнал исследований социальной политики. 2013. Том. 11. № 1. C. 7-24.

24 Stella F. Lesbian Lives in Soviet and Post-Soviet Russia. Post/Socialism and Gendered Sexualities. London, New York: Palgrave Macmillan, 2015. 192 p.

государственных частных и общественных инициатив попадают многие аспекты жизни: получение медицинской помощи, образование, коммуникация в социальных сетях, вероисповедание, участие в субкультурах и т.д. Так, Светлана Ерпылева говорит о том, что современная молодежь взрослеет в совершенно других условиях по сравнению даже с тем, как это было 10 лет назад, — в условиях «политизации повседневной рутины»25.

Таким образом, в современной России со стороны государства можно наблюдать относительную де-политизацию публичной сферы в силу редукции демократических процессов и гомогенизации публичной риторики и политизацию приватной жизни как пространства, в котором конституируется моральное и биополитическое основание существующего политического режима. Это, в свою очередь, с одной стороны, усиливает «приватизацию политического» среди населения, которое дистанцируется от политики и фокусирует свои интересы на доме и работе26, с другой — приводит к формированию так называемой «гражданской» политики» / «"civic" politics», при которой потенциальным

27

политическим значением наделяется гражданское участие27.

Критика связи гражданства, гражданского вовлечения и политического участия в исследованиях молодежного участия приводит к расширению репертуара традиционных, во многом формализованных и универсалистких, завязанных на принадлежность к национальному государству категорий, таких как «гражданство» (citizenship) и «участие граждан» (citizens participation), более гибкими, динамичными и локализованными категориями понимания и реализации участия в жизни общества — «гражданская принадлежность» (civil affiliation), «гражданское участие» (civil engagement), «гражданская жизнь» (civil life)28. В современных социологических исследованиях молодежи категории, связанные с «гражданством» (citizenship) и «гражданским» (civil) опытом, практически не разводятся и выступают как однопорядковые для анализа одного из аспектов интеграции молодежи в общество. Однако первые служат скорее для описания идеал-типических моделей, а вторые — для анализа повседневно производимых значений и реализуемых

25 Erpyleva S. Active citizens under Eighteen: minors in political protests// Journal of Youth Studies, 2020. DOI: 10.1080/13676261.2020.1820973. URL: https://www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/13676261.2020.1820973 (дата обращения: 14.04.2021).

26 Clément K., Zhelnina A. Introduction to the Special Issue: Imagining a Link Between Local Activism and Political Transformation: Inventions from Russia and Eastern Europe// International Journal of Politics, Culture, and Society. 2020. Vol. 33. No. 2. - p. 121.

27 Zhuravlev O., Savelyeva N., Erpyleva S. The Cultural Pragmatics of an Event: the Politicization of Local Activism in Russia// International Journal of Politics, Culture, and Society. 2020. Vol. 33. No. 2 P. 163-180.

28Harris A., Wyn J., Younes S. Young people and citizenship: An everyday perspective// Youth Studies Australia. 2007. Vol. 26. No. 3. P. 19-27.; Ekman J., Amna E. Political participation and civic engagement: towards a new typology // Human affair. 2012. Vol. 22. No. 3. P. 283-300.

практик. В диссертационном исследовании гражданственность29 рассматривается как феномен, включающий в себя и производимые в повседневной жизни представления о гражданстве, и способы его реализации — гражданское социальное участие. Гражданство рассматривается как социально-конструируемая идея о соотношении индивидуального и общего/коммунитарного в рамках национального государства, включая понимание прав, ответственности, способов и пределов участия30. Под гражданским социальным участием понимаются «индивидуальные и коллективные действия и практики, связанные с формированием общества, в котором индивиды хотят жить»31, реализуемые в повседневной жизни вне сферы формализованной политики.

Ключевой исследовательский вопрос диссертационного исследования — как и какая модель гражданственности формируется среди современной городской российской молодежи, имеющей опыт гражданского социального участия? Как молодые юноши и девушки понимают гражданство и как его реализуют? Каковы ограничения и перспективы такой модели гражданского участия?

В диссертационном исследовании предпринимается попытка ответить на эти вопросы на примере опыта молодежи г. Санкт-Петербурга.

Степень разработанности проблемы

Современный общественный и научный дебат рассматривает гражданственность как комплексный, многомерный и дискуссионный феномен. Исследования наглядно показывают, что понимания гражданства в теории и практике исторически изменчивы, контекстуально обусловлены и социально дифференцированы. Они зависят от геополитических и макроэкономических изменений так же, как от индивидуальных опытов и локальных ситуаций.

Во многом понимание гражданства во второй половине XX века определили работы Т.М. Маршалла, выделяющего и обсуждающего три его составляющие: гражданско-правовую, политическую и социальную32. Активная дискуссия о гражданстве началась в

29 Паслер О.В. Идентификационные модели гражданственности студенческой молодежи Северного Кавказа // Теория и практика общественного развития. 2015. №22. URL: http://www.teoria-practica.ru/vipusk-22-2015/ (дата обращения: 14.04.2021).

30 Banaji, S. The trouble with civic: a snapshot of young people's civic and political engagements in twenty-first-century democracies// Journal of Youth Studies. 2008. Vol. 11. No. 5. - p. 544.; Bussemaker J., Voet R. Citizenship and gender: theoretical approaches and historical legacies// Critical social policy. 1998. Vol. 18. No. 3. P. 277-307.

31 Vromen, A. 'People Try to Put Us Down ...': Participatory Citizenship of 'Generation X'// Australian Journal of Political Science. 2003. Vol. 38. No 1. P. 82-83.

32Маршалл Т.Х. Гражданство и социальный класс// Капустин, Б. Г. Гражданство и гражданское общество — М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2011. - с. 154.

80-90-х гг. XX века33, когда, как отмечает Б. Капустин, рост миграционных потоков и глобализация проблематизировали «национальное гражданство», кризис государства всеобщего благосостояния вынудил пересматривать «социальное гражданство», а «дисфункция представительной демократии» поставили новые вопросы о «политическом

34

гражданстве»34.

Указанные процессы и необходимость пересматривать устойчивые подходы и понимания в значительной мере затронули и молодежные исследования, в первую очередь в отношении «политического гражданства» как пути интеграции молодежи в общество и ее способности влиять на него. Общее снижение формального политического участия среди молодежи и нарождающиеся моральные паники о негражданственности и аполитичности молодых способствовали поиску ответов на вопрос, что происходит с молодежной гражданственностью. Так, Р.Х. Кимберли35 выделил 4 доминирующих объяснительных модели молодежного неучастия в дискуссии рубежа веков: «молодежецентричное» объяснение связывает неучастие молодежи с ее социальным бэкграундом, ее навыками и компетенциями, «политикоцентричное» объяснение проблематизирует структурные ограничения в доступе к участию, интерпретация «альтернативных ценностей» говорит о том, что молодежь исключается из большой политики в силу наличия других интересов и ценностей, а «поколенческое» объяснение связывает низкое гражданско-политическое участие молодежи с изменившимися условиями транзиции во взрослость. Однако ни одна из этих моделей, по мнению Кимберли, не являлась самодостаточной. Вопрос о поиске новых перспектив в понимании гражданственности молодежи остается36.

Поиск новых путей анализа происходит сопряженно по трем ключевым осям: (1) методологический сдвиг к качественным исследованиям и изучению повседневного опыта; (2) концептуальный уход от узкого понимания политического как формально-административной сферы к широкому полю вопросов, затрагивающих социальные изменения; и (3) расширение спектра понимаемых как гражданское участие практик и опытов.

33 Капустин, Б. Г. Гражданство и гражданское общество — М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2011. - с. 141.

34 Там же. С. 141.

35 Kimberlee R. H. Why don't British young people vote at general elections?// Journal of Youth Studies. 2002. Vol 5. No. 1. P. 86-98.

36 Ibid. P. 96.

Так, значимое влияние на дискуссию оказали выполненные в качественной методологии работы Р. Листер37 и коллег, С. Миллер-Идрисс38, которые, исследуя британскую и немецкую молодежь соответственно, показали, что для молодежи в повседневной жизни гражданство наполнено множественными, зачастую противоречивыми, значениями. Однако наряду с «традиционными» формальными параметрами, оно включает активный действенный компонент социального участия в широком смысле этого слова. Исследования А. Харрис39 и коллег показали, что австралийская молодежь реализует свое гражданство в первую очередь не через формальное политическое участие, а через повседневное социальное взаимодействие и вовлечение на уровне близкого круга: семьи, групп сверстников, соседства. Х.Р. Банг40 указывает, что молодежь является рефлексивной, критичной и компетентной в отношении политики, процессов в обществе, социальных проблем и в то же время действует в рамках повседневной жизни, опираясь на свой опыт и возможности, вырабатывая свои способы, что определяет ее как «повседневных деятелей» ("everyday makers").

Н. Маннинг41 указывает, что молодежь формирует гражданское участие через микрополитизацию повседневной жизни, размывая границы между публичным и приватным. Молодое поколение персонифицирует политику, отстаивая свое видение и разнообразие образов жизни, вкусовых предпочтений, потребления и т.д.42 Молодежь проявляет активность и включается в значимые для нее пространства — досуга, культуры, потребления, экологии. Б. Бергер43, следом и М. Свенингсон44 особенно подчеркивают, что молодежь формирует свою повестку, лежащую вне интересов формальной политики, но включающую вопросы, объединяющие политические, социальные и моральные аспекты, такие как идентичность, моральный порядок, справедливость, окружающая среда.

37 Lister R., Smith N., Middleton S., Cox L. Young People Talk about Citizenship: Empirical Perspectives on Theoretical and Political Debates// Citizenship Studies. 2003. Vol. 7. No. 2. P. 235-253.

38 Miller-Idriss C. Everyday Understandings of Citizenship in Germany// Citizenship Studies. 2006. Vol. 10. No. 5. P. 541-570.

39 Harris A., Wyn J. Young People's Politics and the Micro-Territories of the Local// Australian Journal of Political Science. 2009. Vol. 44. No. 2. P. 327-344.

40 Bang H. P. Among everyday makers and expert citizens//Newman, J. (ed.) Remaking Governance. Bristol: Policy Press, 2005. P. 159-179.

41 Manning N. 'I mainly look at things on an issue by issue basis': Reflexivity and phronesis in young people's political engagements// Journal of Youth Studies. 2013. Vol. 16. No. 1. - p. 18.

42 HanpnMep: Threadgold S.Youth, class and everyday struggles. London, New Yourk: Routledge, 2018. 260 p.; Harris A., Roose J. DIY citizenship amongst young Muslims: experiences of the 'ordinary'// Journal of Youth Studies. 2014. Vol. 17. No. 6. P. 794-813.; Harris A. Young Women, Late Modern Politics, and the Participatory Possibilities of Online Cultures// Journal of Youth Studies. 2008. Vol. 11. No. 5. P. 481-95.; Stevenson N. Cultural Citizenship in the "Cultural" Society: a Cosmopolitan Approach // Citizenship Studies. 2003. Vol. 7. No. 3. P. 331-348.

43 Berger B. Political Theory, Political Science, and the End of Civic Engagement// Perspectives on Politics. 2009. Vol.7. No. 2. P. 335-350.

44 Sveningsson M. 'I Wouldn't Have What It Takes': Young Swedes Understandings of Political Participation // Young. 2015. Vol. 24. No. 2. P. 139-156.

Новые формы гражданственности влекут за собой и исследования новых форм гражданского и социального участия молодежи. Молодежь значительно расширяет репертуар способов вовлеченности и действия: от благотворительных пожертвований — до развития сообщества, от подписания петиций — до перформансов, от семинаров — до волонтерства45. Критически осмысляя современный дебат о гражданственности, Й. Экман и Э. Амна46 приходят к выводу, что наряду с традиционным манифестным «политическим участием», предполагающим формальное политическое поведение или участие в протестных действиях, современная гражданственность включает и другие формы, такие как социальная гражданская вовлеченность и участие. Гражданское социальное участие, не являясь по форме традиционно политическими, тем не менее может потенциально влиять и на сферу формальной политики, и на процесс социальных трансформаций, что позволяет

47

исследователям определять его как латентное политическое47 участие или предполитическое участие, стимулирующее и облегчающее последнее48. Различные аспекты гражданского социального участия: от рефлексивного внимания к социальным проблемам, участия в жизни общества / сообщества / сцены до индивидуальных и коллективных действий, направленных на социальные изменения, оказываются тесно

49

переплетенными в повседневной жизни молодежи49.

А. Харрис с коллегами указывают на необходимость перехода в исследованиях молодежной гражданственности от тезиса «гражданского дефицита» к тезису «новой вовлеченности»50. Расширение социологической оптики и рассмотрение повседневного опыта в качественной методологии позволяет увидеть новые смыслы, вкладываемые в участие, такие как удовольствие и эмоциональные переживания51, отказ от участия как рефлексивную позицию, и, конечно, формирование моделей более инклюзивной

52

гражданственности52.

45 Adler R. P., Goggin J. What Do We Mean By "Civic Engagement"? // Journal of Transformative Education. 2005. Vol. 3. No.3. P. 236-253.

46 Ekman J., Amna E. Political participation and civic engagement: towards a new typology // Human affairs. 2012. Vol. 22. No. 3. P. 283-300.

47 Ibid. P. 292.

48 Berger B. Political Theory, Political Science, and the End of Civic Engagement// Perspectives on Politics. 2009. Vol.7. No. 2. - p. 342.

49 Ekman J., Amnâ E. Political participation and civic engagement: Towards a new typology // Human affairs. 2012. Vol. 22 No. 3. P. 283-300.; Adler R. P., Goggin J. What Do We Mean By "Civic Engagement"? // Journal of Transformative Education. 2005. Vol. 3 No. 3. P. 236-253.; Banaji S. The trouble with civic: a snapshot of young people's civic and political engagements in twenty-first-century democracies // Journal of Youth Studies. 2008. Vol. 11 No. 5. P. 543-560.

50 Harris A., Wyn J., Younes S. Young people and citizenship: An everyday perspective// Youth Studies Australia. 2007. Vol. 26. No. 3. P.19-27.

51 Riley S., More Y., Griffin C. The "pleasure citizen": Analyzing partying as a form of social and political participation// Young. 2010. Vol. 18. No. 1. P. 33-54.

52 Lister R. Inclusive Citizenship: Realizing the Potential// Citizenship Studies. 2007. Vol. 11. No.1. P. 49-61.

В российской академической дискуссии гражданственность молодежи преимущественно рассматривается с общетеоретических позиций, связывается с духовно-нравственными характеристиками личности и патриотизмом, которые, в свою очередь, по мнению многих авторов, необходимо воспитывать53. Однако в социологических эмпирических исследованиях последних лет проявляется более сложная и гетерогенная картина. Количественные исследования отмечают снижение участия в формальной политике, но расширение других форм социального участия молодежи54 и интерес молодежи к социально-политическим проблемам55. О. Паслер56 на результатах количественного обследования среди участников Всекавказского молодежного форума «Машук-2015» выделяет три модели демонстрирования гражданственности молодежью: активная, ангажируемая и абсентеистская. В. Маленков и Н. Мальцева57 указывают, что среди тюменской молодежи доминирует традиционалистская модель патриотизма, а не гражданская, что связывается ими с доминирующим государственным милитаризированным дискурсом патриотизма. Е. Омельченко и Х. Пилкинтон с

Список литературы диссертационного исследования кандидат наук Нартова Надежда Андреевна, 2022 год

Список литературы

1. Ариф Э. Потребление в среде молодых активистов // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2019. № 1. С. 66-83.

2. Борусяк Л. «Я же не овощ, который сидит за компом и жалуется на власть, я -гражданин». Анализ мотивации и гендерных особенностей участия молодежи в протестных акциях 2017 года// Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2018. № 3 (119). С. 153-168.

3. Великодняя Е., Задворняк А., Черепанова Е. Социально ориентированные некоммерческие организации и молодежные объединения как фактор формирования гражданственности молодежи // Манускрипт. 2020. №5. С. 119-125.

4. Волков Д. Отличия молодых россиян от представителей старших поколений: результаты социологического мониторинга// Вестник общественного мнения. 2020. № 1-2 (130). C. 122-129.

5. Гаврилюк В., Маленков В. Гражданственность, патриотизм и воспитание молодежи // Социологические исследования. 2007. № 4. С. 44-50.

6. Гельман В. «Недостойное правление»: политика в современной России. Санкт-Петербург: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербург, 2019. 254c.

7. Гербер Д. Бредовая работа. Трактат о распространении бессмысленного труда. М.: Ад Маргинем Пресс, 2020. 331 с.

8. Гончарова Н. В., Ясавеев И. Г. Конструирование смыслов поисковой работы в России: лейтмотивы властей и участников экспедиций // Мир России: Социология, этнология. 2020. Т. 29. № 1. С. 153-173.

9. Гражданственность личности в условиях изменяющегося мира: от протестной к созидательной активности: сб. научных статей Междунар. науч.-практ. конф., 22-23 октября 2015 г. / редкол.: С. И. Беленцов (отв. ред.) [и др.]; Юго-Зап. гос. ун-т. Курск, 2015. 430 с.

10. Гудков Л., Зоркая Н., Кочергина Е., Пипия К., Рысева А. «Поколение Z»: молодежь времен путинского правления// Вестник общественного мнения. 2020. № 1-2 (130). С. 21 -121.

11. Гудков Л., Зоркая Н., Кочергина Е., Пипия К., Рысева А. Российское «Поколение Z»: установки и ценности. 2019/2020. М.: Филиал зарегистрированного союза «Фонд имени Фридриха Эберта» (Германия) в Российской Федерации. URL: http://library.fes.de/pdf-files/bueros/moskau/16135.pdf (дата обращения: 14.04.2021).

12. Информационно-аналитический бюллетень о развитии гражданского общества и некоммерческого сектора в РФ. М.: Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Центр исследований гражданского общества и некоммерческого сектора. №2 (19) 2020. URL: https://grans.hse.ru/data/2021/03/18/1399603728/Bulleten%2019_small.pdf (дата обращения: 14.09.2021).

13. Капустин, Б. Г. Гражданство и гражданское общество — М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2011. 224 с.

14. Клеман К. Патриотизм снизу. «Как такое возможно, чтобы люди жили так бедно в богатой стране?». М.: Новое литературное обозрение, 2021. - 232 с.

15. Литвина Д. (Без)денежное потребление в среде антикапиталистически настроенной молодежи: опыт полевого исследования анархистов // Этнографическое обозрение. 2014. № 1. С. 47-60.

16. Лубский А., Мамина Д. Гражданственность в молодежной среде как предмет теоретико-методологического дискурса // Социально-гуманитарные знания. 2019. №7. С. 69-78.

17. Лукьянова Е., Елкина О. Волонтерство как пространство молодежного взаимодействия: в поисках и противоречиях развития// Молодежь в городе: культуры, сцены и солидарности. Под ред. Е.Омельченко., М.: Издательский дом Высшей школы экономики. С. 229-281.

18. Маленков В., Мальцева Н. Гражданственность и патриотизм в представлениях постсоветского поколения// Социология. 2020. №5. С.152-162.

19. Маршак А., Рожкова Л. Политический и гражданский потенциал молодежи Поволжья и Крыма в современных условиях // Власть. 2020. №3. С. 98-109.

20. Маршалл Т.Х. Гражданство и социальный класс// Капустин, Б. Г. Гражданство и гражданское общество — М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2011.С. 145-223.

21. Паслер О.В. Идентификационные модели гражданственности студенческой молодежи Северного Кавказа // Теория и практика общественного развития. 2015. №22. URL: http://www.teoria-practica.ru/vipusk-22-2015/ (дата обращения: 14.04.2021).

22. С чего начинается Родина: молодежь в лабиринтах патриотизма / Науч. ред.: Е. Л. Омельченко, Х. Пилкингтон. Ульяновск: Ульяновский государственный университет, 2012. 320 с.

23. Семенова Ю. Кризис гражданской идентичности в условиях трансформации современного общества// // Вестник Оренбургского государственного университета. 2010. Т. 113. №. 07. С. 87-92.

24. Скотт Дж. С. Искусство быть неподвластным: Анархическая история высокогорий Юго-Восточной Азии. М.: Новое издательство, 2017. 568с.

25. Темкина А. Советы гинекологов о контрацепции и планировании беременности в контексте современной биополитики// Журнал исследований социальной политики. 2013. Т. 11. №.1. C. 7-24.

26. Ясавеев И. Г. Лейтмотивы властной риторики в отношении российской молодёжи // Социологическое обозрение. 2016. Т. 15. № 3. С. 49-67.

27. Adler R. P., Goggin J. What Do We Mean By "Civic Engagement"? // Journal of Transformative Education. 2005. Vol. 3. No. 3. P. 236-253.

28. Banaji S. The trouble with civic: a snapshot of young people's civic and political engagements in twenty-first-century democracies // Journal of Youth Studies. 2008.Vol. 11. No.5. P. 543-560.

29. Bang H. P. Among everyday makers and expert citizens//Newman, J. (ed.) Remaking Governance. Bristol: Policy Press, 2005. P. 159-179.

30. Beck U., Beck-Gernsheim E. Individualization: Institutionalized Individualism and its

Social and Political Consequences. - London, Thousand Oaks, New Delhi: Sage, 2002. 221 p.

31. Bennett W. L., Wells C., Rank A. Young citizens and civic learning: two paradigms of citizenship in the digital age// Citizenship Studies. 2009. Vol. 13. No. 2. P. 105-120.

32. Berger B. Political Theory, Political Science, and the End of Civic Engagement// Perspectives on Politics. 2009. Vol.7. No. 2. P. 335-350.

33. Bussemaker J., Voet R. Citizenship and gender: theoretical approaches and historical legacies// Critical social policy. 1998. Vol. 18. No. 3. P. 277-307.

34. Cammaerts B., Bruter M., Banaji S., Harrison S., Anstead N. 'The Myth of Youth Apathy: Young Europeans' Critical Attitudes Toward Democratic Life'// American Behavioral Scientist. 2014. Vol. 58. No. 5. P. 645-664.

35. Cicognani E., Mazzoni D., Albanesi C., Zani B. Sense of Community and Empowerment Among Young People: Understanding Pathwaysfrom Civic Participation to Social Well-Being// Voluntas: International Journal of Voluntary and Nonprofit Organizations. 2015. Vol. 26. No. 1. P. 24-44.

36. Clément K., Zhelnina A. Introduction to the Special Issue: Imagining a Link Between Local Activism and Political Transformation: Inventions from Russia and Eastern Europe// International Journal of Politics, Culture, and Society. 2020. Vol. 33. No. 2. P. 117-124.

37. Clément K., Zhelnina A. Beyond Loyalty and Dissent: Pragmatic Everyday Politics in Contemporary Russia// International Journal of Politics, Culture, and Society. 2020. Vol. 33. No. 2. P. 143-162.

38. Collection of short comparative country reports - RUSSIA (2018) // PROMISE: Promoting Youth Involvement and Social Engagement: Opportunities and challenges for 'conflicted' young people across Europe. URL: http://www.promise.manchester.ac.uk/wp-content/uploads/2019/02/National-Report-level-2-Russia-February-2019.pdf (дата обращения: 14.04.2021).

39. Ekman J., Amna E. Political participation and civic engagement: towards a new typology // Human affairs. 2012. Vol. 22. No. 3. P. 283 -300.

40. Erpyleva S. Active citizens under Eighteen: minors in political protests// Journal of Youth Studies, 2020. DOI: 10.1080/13676261.2020.1820973. URL: https://www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/13676261.2020.1820973 (дата обращения: 14.04.2021).

41. Erpyleva S. Active citizens under Eighteen: minors in political protests// Journal of Youth Studies, 2020. DOI: 10.1080/13676261.2020.1820973. URL: https://www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/13676261.2020.1820973 (дата обращения: 14.04.2021).

42. Fahmy E. Young Citizens: Young People's Involvement in Politics and Decision Making. Hampshire: Ashgate Publishing Ltd, 2006. 204 p.

43. Grimm R., Pilkington H. 'Loud and proud': youth and the politics of silencing// The Sociological Review. 2015. Vol. 63. No.2_suppl. P.206 - 230.

44. Harris A. Young Women, Late Modern Politics, and the Participatory Possibilities of Online Cultures// Journal of Youth Studies. 2008. Vol. 11. No. 5. P. 481-495.

45. Harris A., Roose J. DIY citizenship amongst young Muslims: experiences of the 'ordinary'// Journal of Youth Studies. 2014. Vol. 17. No. 6. P. 794-813.

46. Harris A., Wyn J. Young People's Politics and the Micro-Territories of the Local// Australian Journal of Political Science. 2009. Vol. 44. No. 2. P. 327-344.

47. Harris A., Wyn J., Younes S. Beyond apathetic or activist youth 'Ordinary' young people and contemporary forms of participation// Young. 2010. Vol. 18. No. 1. P. 9-32.

48. Harris A., Wyn J., Younes S. Young people and citizenship: An everyday perspective// Youth Studies Australia. 2007. Vol. 26. No. 3. P. 19-27.

49. Harris A., Wyn J., Younes S. Beyond apathetic or activist youth: 'Ordinary' young people and contemporary forms of participation// Young. 2010. Vol. 18. No.1. P. 9-32.

50. Hart S. The "problem" with youth: young people, citizenship and the community // Citizenship Studies. 2009. Vol. 13. No. 6. P. 641-657.

51. Inglehart R. Values, ideology and cognitive mobilization// R. Dalton, M. Kuechler(Eds) Changing the Political Order: New Social Movements in Western Democracy. Oxford: Polity Press, 2009. P. 43-66.

52. Johnson J. E., Kulmala M., Jappinen M. Street-level practice of Russia's social policymaking in Saint Petersburg: federalism, informal politics, and domestic violence// Journal of Social Policy. 2016. Vol. 45. No. 2. P. 287-304.

53. Kenny S. Community development today: engaging challenges through cosmopolitanism? // Community Development Journal.2016. Vol. 51. No. 1. P. 23-41.

54. Kimberlee R. H. 'Why don't British young people vote at general elections?'// Journal of Youth Studies. 2002. Vol 5 No 1. P. 86-98.

55. Krivonos, D. State-managed Youth Participation in Russia: The National, Collective and Personal in Nashi Activists' Narratives// Anthropology of East Europe Review, 2015. Vol. 33. No. 1. P. 44-58.

56. Leccardi C. Changing time experience, changing biographies and new youth values// Youth Policy in a Changing World. From Theory to Practice/ Ed. by Hahn-Bleibtreu M., Molgat M. - Opladen, Berlin, Toronto: Barbara Budrich Publishers, 2012. P. 225-237.

57. Lister R. Inclusive Citizenship: Realizing the Potential // Citizenship Studies. 2007. Vol. 11. No. 1. P. 49-61.

58. Lister R., Smith N., Middleton S., Cox L. Young People Talk about Citizenship: Empirical Perspectives on Theoretical and Political Debates // Citizenship Studies. 2003. Vol. 7. No. 2. P. 235-253.

59. Manning N. 'I mainly look at things on an issue by issue basis': Reflexivity and phronesis in young people's political engagements// Journal of Youth Studies. 2013. Vol. 16. No. 1. P. 17-33.

60. Mansouri F., Kirpitchenko L. Practices of active citizenship among migrant youth: beyond conventionalities// Social Identities. 2016. Vol. 22. No. 3. P. 307-323.

61. Milkman R. A New Political Generation: Millennials and the Post-2008 Wave of Protest// American Sociological Review. 2017. Vol. 82. No. 1. P. 1- 31.

62. Miller-Idriss C. Everyday Understandings of Citizenship in Germany // Citizenship Studies. 2006. Vol. 10. No. 5. P. 541-570.

63. Nartova N., Krupets Y., Shilova A. HIV Activism in Modern Russia: From NGOs to Community Development// Community development journal. 2020. Vol. 55. No. 3. P. 419436.

64. Nartova N., Shilova N. Cluster Analysis: Cluster 4: Gender/Sexuality// PROMISE: Promoting Youth Involvement and Social Engagement: Opportunities and challenges for conflicted young people across Europe. WP6: From Conflict to Innovation: Ethnographic Case Studies, 2019. URL: http://www.promise.manchester.ac.uk/wp-content/uploads/2019/04/Cluster-4-analysis-Final-individual-report.pdf (дата обращения: 14.04.2021).

65. Norris P., Democratic Deficit: Critical Citizens Revisited, Cambridge. Cambridge University Press, 2011. 350 p.

66. Parker A., Morgan H. Citizenship, Marginalisation and Youth Offending: Acceptance, Responsibility and Resettlement// Sociological Research Online. 2020. Vol. 25. No.3. P. 507-523.

67. Pilkington H., Acik N. Not Entitled to Talk: (Mis)recognition, Inequality and Social Activism of Young Muslims// Sociology. 2020. Vol. 54. No. 1. P. 181- 198.

68. Pilkington H., Pollock G. 'Politics are bollocks': youth, politics and activism in contemporary Europe // The Sociological Review. 2015. Vol. 63, No. S2. P. 1-35.

69. Putnam R. D. Bowling alone: The collapse and revival of American community. New York: Simon and Schuster, 2000. 554 p.

70. Rheingans R., Hollands R. 'There is no alternative?': challenging dominant understandings of youth politics in late modernity through a case study of the 2010 UK student occupation movement// Journal of Youth Studies. 2013. Vol. 16. No. 4. P. 546-564.

71. Riessman, Catherine Kohler Narrative Analysis// Kelly N., Horrocks C., Milnes K., Roberts B., Robinson D. ( eds) Narrative, Memory and Everyday Life. Huddersfield: University of Huddersfield, 2005. P. 1-7.

72. Riley S., More Y., Griffin C. The "pleasure citizen": Analyzing partying as a form of social and political participation// Young. 2010. Vol. 18. No. 1. P. 33-54.

73. Rivkin-Fish, Michele R. 'From "Demographic Crisis" to "Dying Nation": the Politics of Language and Reproduction in Russia'// Goscilo, H. and Lanoux, A. (eds.), Gender and National Identity in Twentieth-century Russian Culture . DeKalb, IL: Northern Illinois University Press, 2006. P. 151-173.

74. Stella F. Lesbian Lives in Soviet and Post-Soviet Russia. Post/Socialism and Gendered Sexualities. London, New York: Palgrave Macmillan, 2015. 192 p.

75. Stella F., Nartova N. "Sexual Citizenship, Nationalism and Biopolitics in Putin's Russia"// Francesca Stella, Yvette Taylor, Tracey Reynolds and Antoine Rogers (eds.) Sexuality, Citizenship and Belonging: Trans/national and Intersectional Perspectives. London: Routledge, 2016. P. 17-36.

76. Stevenson N. Cultural Citizenship in the "Cultural" Society: a Cosmopolitan Approach // Citizenship Studies. 2003. Vol. 7. No. 3. P. 331-348.

77. Sveningsson M. 'I Wouldn't Have What It Takes': Young Swedes Understandings of Political Participation // Young. 2015. Vol. 24. No. 2. P. 139-156.

78. Temkina A., Zdravomyslova E. Gender's crooked path: Feminism confronts Russian patriarchy // Current Sociology. 2014. Vol. 62. No. 2. P. 253-270.

79. Threadgold S. Youth, class and everyday struggles. London, New Yourk: Routledge, 2018. 260 p.

80. Vromen, A. 'People Try to Put Us Down ...': Participatory Citizenship of 'Generation X'// Australian Journal of Political Science. 2003. Vol.38. No. 1. P. 82-83.

81. Woodman D., Leccardi C. Generation, transitions, and culture as practice: a temporal approach to youth studies// Youth cultures, transitiona, and generations. Bridging the gap in youth research/ Ed. by Woodman D., Bennet A. - Hampshire, New York: Palgrave Macmillan, 2015. P. 56-68.

82. Zhuravlev O., Savelyeva N., Erpyleva S. The Cultural Pragmatics of an Event: the Politicization of Local Activism in Russia// International Journal of Politics, Culture, and Society. 2020. Vol. 33. No. 2 P.1 63-180.

Приложение А. Статья «Imagining young adults' citizenship in Russia: from fatalism to affective ideas of belonging»

Krupets Y., Morris J., Nartova N., Omelchenko E., Sabirova G. Imagining young adults' citizenship in Russia: from fatalism to affective ideas of belonging // Journal of Youth Studies. 2017. Vol. 20. No. 2. P. 252-267. DOI: 10.1080/13676261.2016.1206862

Разрешение на копирование: согласно

https://authorservices.taylorandfrancis.com/publishing-your-research/moving-through-production/copyright-for-journal-authors/

Согласно соглашению о копирайте автор статьи может использовать принятую в журнал рукопись со следующей ссылкой:

Это авторская рукопись статьи после рецензирования и до редактирования, которая опубликована в Journal of Youth Studies. Окончательная версия Yana Krupets, Jeremy Morris, Nadya Nartova, Elena Omelchenko & Guzel Sabirova (2017) Imagining young adults' citizenship in Russia: from fatalism to affective ideas of belonging, Journal of Youth Studies, 20:2, 252-267, 10.1080/13676261.2016.1206862 доступна по ссылке:

https://www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/13676261.2016.1206862

Ниже приводится авторская рукопись в том виде, в каком она была принята в печать.

Yana Krupets, Jeremy Morris, Nadya Nartova, Elena Omelchenko, Guzel Sabirova

Imagining young adults' citizenship in Russia: from fatalism to affective ideas of belonging

Abstract

This article contributes to comparative analysis of the meaning of citizenship for youth. Young people, traditionally seen as 'incomplete' citizens in the process of transition to adulthood, possess their own everyday understanding of what it means to be a citizen in the contemporary world. Based on empirical qualitative material collected in two Russian cities, it is argued that there is a disjunction among young Russians between the ideal-typical perception of citizenship and the practical realization of it. Particular emphasis is put on the 'emotional' understanding of citizenship by Russian youth involving the experience of particular feelings towards fellow citizens and the country.

Keywords: youth, young adults, citizenship, Russia, everyday citizenship

Introduction

Citizenship today is a complex concept: contemporary social and scholarly perspectives conceptualise and problematize the category in numerous ways. Scholarship has shown how definitions of citizenship in theory and practice are historically changeable, contextually relative and socially differentiated. These definitions depend on geopolitical and macroeconomic changes and also on individual experience and local contexts. These are particularly thorny issues in Russia where the norms, forms and lexicons of political and social collective and individual life have been intensively defined and re-defined over the course of the last three decades and the cultural differences between generations can be thought of as being characterised by rupture (Yurchak 2006; Peacock 2011; Ule 2012; Haukanes and Trnka 2013).

The course of the first decade after the collapse of the USSR characterized by the rejection of Soviet ideology, political democratisation, openness to the West, market liberalisation, shifted in Russia at the beginning of the 2000s towards authoritarianism, the centralisation of power and a harsh domestic policy. The image of a strong power was projected at home and abroad. This occurred against the backdrop of the neoliberalisation of the social sphere, a widening of control over the activities of foreign and domestic NGOs, and a number of new laws which severely punish street protests and/or demonstrations.

Youth is subject to the gaze of the Russian state primarily as an object of 'vospitanie'. 'Vospitanie' is more than its literal translation of 'upbringing'. Vospitanie is a hangover from

Soviet concerns about the moral and social education of youth (Muckle 1988, see also Disney 2015). Sidorkin (2012) characterises vospitanie as a continual process of educational interventions. The purpose of producing a 'morally educated' person was so that they would always know how to act in the spirit of the social and political aims of the state. Unsurprisingly, given its materialist philosophical basis, Soviet approaches to youth emphasises the plasticity of personality particularly during young (Furlong 2009) or 'emerging' adulthood (Arnett 2000) - the main focus of this article. The right training could produce not only a collectivised citizen, but a collectivised body and personality (Oshakine 2004).

While in Soviet times the accent in moral education was put on civic-mindedness and communist (collective) duty towards labour, today's Russian state sees civicness as inexorably connected with patriotism and loyalty, reproduced through activism of a narrowly prescribed kind, and also displayed through the holding of patriarchally normative values (the marginalisation of homosexuality, the promotion of traditional gender roles through marriage and fecundity).

This tendency became most pronounced from the middle of the 2000s when governmental national youth groups were organised. Groups such as 'Nashi' and 'Young Guard' were supposed to mobilise youth for social and political activism in the format proposed by the state. The most important accent was put on patriotic moral education, which was mainly about bringing historical memory to life: victory in WWII, and also the opposition of Russia to the rest of the world as a 'superpower'. The state's idealised conception of youth as malleable to the short-term and often cynical citizenship needs of its leaders remains.

State youth movements played an important role in the election campaigns for the State Parliament in 2011 and the Presidential election in March 2012. This period proved a turning point in understanding the limits of legitimate forms of political and civic engagement. In 2013, when the interviews for the current research were carried out, a number of participants in Moscow protests had already been prosecuted. In addition the Pussy Riot activists who organised an anti-presidential punk-prayer in the Cathedral of Christ the Saviour in Moscow had also been imprisoned. It was during this period that the first signs appeared of a new Russian politics aimed at isolation from the West. Symptomatic were laws such as the so-called 'Dima Yakovlev' Act which banned US citizens from adopting Russian orphans and was later extended to those states where gay marriage had been legalised.111

Our previous research has argued that a precise definition of the political profile of youth and young adult groups or individuals in Russia is problematic. They have been eclectic and pose

111 The ban on US adoptions was in response to the 2012 US Magnistky Act, aimed at punishing Russian officials after the death of Russian lawyer Sergei Magnitsky in 2009 who died in a Moscow prison after investigating fraud involving Russian tax officials.

a politics of the private and individual against 'big politics' (Omelchenko and Zelnina 2015). The civic youth sector remains relatively narrow in terms of its links with various forms of social activism or subcultural protest and mostly restricted to large cities. Nonetheless Russian youth are well connected to global cultural youth trends, mainly thanks to the Internet, even though the use of social networks is marked by cultural difference among youth and others alike. These differences coalesce around shared and affective meanings of place, civic engagement and patriotism that are similar to those explored in this article (Morris 2013). In this article we show how in today's social-political conditions, Russian young adults can define for itself citizenship in terms of daily life and how people perform this understanding.

Citizenship in youth studies

Citizenship in contemporary scholarship is an umbrella term which covers contradictory ideas, including: belonging and simultaneous exclusion of people; passive membership/status and active participation; legal political membership, and extra-political involvement in various groups and practices of non-political participation in them on the basis of new shared solidarities. This plurality of meanings, on one hand, allows citizenship to be understood as a complex phenomenon. On the other it leads to debate over what actually qualifies as citizenship and, consequently how to judge the level of civic engagement of a particular group.

The multifaceted meaning of citizenship is also evident in the possible diversity of its types. Traditionally it was divided into legal, political, economic and social types (on the basis of the classical understanding by Marshall (1950)), however now the purview of what constitutes citizenship has expanded further, particularly with regard to culture (Stevenson 2003) and everyday life (Harris et al. 2007). Youth researchers are particularly interested in everyday citizenship, which we expand on below.

One of the key groups that had garnered attention in terms of problematising the study of citizenship is youth (France 1998; Gifford, Mycock and Murakami 2014; Hall, Coffey and Williamson 1999; Hall, Williamson and Coffey 1998; Lister et al. 2003). Traditionally the gaining of the status of citizen was connected with the transition to 'adulthood' (Thomson et al. 2004). Chronological maturity was connected with a change in legal status (staged access to a range of state-provided rights and duties), exit into the educational and labour markets, economic independence from parents, the acquisition of social, professional and political competencies, etc. Young men and women go through a process of mastering an understanding of what it means to 'be a citizen', interiorising the dominant cultural codes and transforming them on the basis of their own accumulating experience. However, before this, children and youth are seen as 'incomplete' citizens, 'pre-citizens', citizens 'in the making' or even 'second class' citizens. Recently this

approach to understanding youth citizenship has been problematized in scholarship (Cohen 2005; Gordon and Taft 2011; Lister et al. 2003; Smith et al. 2005; Thomson et al. 2004).

Current research on youth is increasingly critical of narrow conceptualisations of citizenship as the involvement of young peoples solely in the space of formally institutional politics. The reductiveness of seeing political citizenship exclusively as involvement in the traditional forms of party politics and elections has revealed a crisis in the meaning of citizenship. However, increasingly scholars attempt to redefine citizenship to avoid reductiveness (Harris, Wyn and Younes 2010; Henn, Weinstein and Wring 2002; Lister et al. 2003; Smith et al. 2005; Vromen 2003; Wood 2014). They note that the distancing of young people from politics is not evidence that they lack citizenship or that they are incomplete citizens characterized by an absence of interest in community life and participation in its affairs (Hart 2009). Harris and her colleagues note that it is necessary to move on from 'the "civics deficit" thesis' to 'the "new engagement" thesis' (Harris et al. 2007).

New understandings of participation might be studied using the concept of 'everyday citizenship, which is also defined as 'living' citizenship or 'DIY-citizenship', and may become the basis for a more inclusive sense of what it means to be a citizen (Lister 2007). Citizenship here is more a kind of practice realized in everyday life on a local level which incorporates the rich life experience of youth. (Harris and Roose 2014; Lister et al. 2003). This 'inclusionary' understanding of citizenship allows us to see all marginalised groups, including youth, as citizens and study their biographical everyday experience of being a citizen.

Thus for example, Harris and Wyn (2009) show that Australian youth are not apolitical, but realise citizenship in spaces of everyday life and their immediate circle of experience: family, peers, neighbours. On this level youth have the opportunity and desire to discuss politics and social issues and take actions, including work-on-the-self, even if they are excluded from formal politics. Citizenship is thus a question of both identity and recognition (Lister 2007; Stevenson 2001). At the same time activism is evident in those spaces that are most meaningful for youth - in leisure, sport, consumption and culture (Harris and Roose 2014; Vromen 2003). Leisure becomes a much more important sphere for the construction of new identities (Haste 2004). Citizenship is more often connected not only with rights and duties, but with a certain pleasures (Riley, et al. 2010).

A number of researchers focus on how 'ordinary people' understand their citizenship. Such commonplace understandings become the basis for participation and sense of being a citizen in everyday life (Lister et al. 2003; Miller-Idriss 2006; Wood 2014). At the same time these interpretations combine life experience and learned representations of citizenship. The latter are transmitted through media and state discourse, and together with life experience form a complex web of meanings. At the level of the everyday there is no common and shared by all understanding

of citizenship. Everyday meanings are multiple and can both coincide and diverge from theoretical and political concepts.

Lister and her colleagues were some of the first to pay attention to questions of the understandings of citizenship and self-identification as citizens by British youth (Lister et al. 2003). They encountered methodological difficulties: in everyday life young people rarely used the concept of citizenship. However, according to the researchers, direct questioning about citizenship allowed young people to reflect on what was meaningful for them in terms of their place in society (Lister et al. 2003, p. 237). Hart also noted how young people do not operationalise the concept of 'citizenship' and as a result approached the question indirectly allowing informants to pursue their own topics: respect, belonging and the rights to a voice in community (Hart 2009). Both approaches had their drawbacks and the question of whether it is meaningful to speak of citizenship if it is not clearly articulated in the speech of youth themselves remains an open one. While this discussion lies outside the scope of this article we note that in our research we preferred to ask questions about what it meant to be a citizen directly, but we did this in the second part of the interviews. In the first part we collected information about the lives of informants and their involvement in various communities.

Lister's work presents the meaning of the everyday citizenship in terms of five models: starting from that most commonly encountered among informants to the narrowest view: 'universal status', 'respectable economic independence', 'constructive social participation', 'social contractual', 'right to a voice'. These models are not seen as mutually exclusive and young people can subscribe to more than one at a time. Lister also highlighted both 'positive' and 'negative' conceptualizations of citizens, respectively: 'caring attitude towards others' and 'a constructive approach towards and active participation in the community', versus, 'selfish, uncaring, lazy and lacking in respect'. In conclusion, British youth are shown to strongly favour a duties, rather than rights perspective on citizenship. This puts their everyday understandings closer to a communitarian theoretical model (the necessity of undertaking action for the good of the community).

Similar observations were made by Miller-Idriss on working-class German youth (Miller-Idriss 2006).112 For the majority of research participants, citizenship contained multiple contradictory meanings. Miller-Idriss also directly asked informants about how they defined citizenship and what it meant to be a citizen of Berlin, Germany and Europe. In addition, she asked questions about how informants felt about Germany, how they defined the German nation and Germans. The first meaning of citizenship for most informants was linked to their place of birth

and residence/belonging to a particular state (the 'universal status' of Lister et al. (2003)). However, Miller-Idriss notes that for many young Germans citizenship was also closely linked with a sense of 'Germanness' - cultural identity and assimilation to norms regardless of origin. In contrast, Lister's research did not reveal a similar level awareness among British youth. At the same time, the German youths' commitment to Germanness was a key criterion for their understanding of what it meant to be a German citizen (although this was possibly due to the prompting of interviewers). Miller-Idriss emphasises that this is primarily a cultural rather than ethno-biological criterion. She also presented youth understandings of what they considered good and bad citizens which were very similar to the British findings. In addition she makes the conclusion that citizenship for youth today is displayed primarily in particular acts (for the good of others), not just as a status; it is a particular practice and way of life, which are complemented by the attitudinal criterion: desire to be German.

It is noteworthy that the category 'feeling of belonging' appears in the German research; to be a citizen means to feel one's co-belonging as a German. In most Western research citizenship is interpreted as a reflexive project of the subject under conditions of an individualized society (cf. Vandergrift 2015). Affective considerations are mainly left to one side. Miller-Idriss in one sense attempts to bring to the fore feelings too, although she doesn't put a particular emphasis on this, rather she puts 'feelings' on the same level as a sense of belonging to a community. In our research we have tried to bring out affective elements and pay closer attention to feelings and emotions of our informants than has occurred in prior research.

To conclude this short literature review we emphasise that the turn in youth research towards everyday citizenship and to the meanings produced by 'ordinary people' extends beyond the global north (see for example the review of youth research in South America: Coe and Vandegrift 2015). Our research makes a contribution to that extension at the same time as building the empirical depth of research available. At the beginning of the 2000s Lister and her colleagues noted an 'empirical void' (Lister et al. 2003) in youth citizenship research; today the situation is changing and the field is benefiting from a growing scholarship that adopts a non-marginalising, inclusive approach towards the understanding of youth citizenship. However, if in Western countries such research has increased significantly, in the post-socialist East there is still a serious deficit of cases.

Most Russian scholars speak of citizenship on a theoretical level from the perspectives of ethico-moral debates (Nikoforov and Skalina 2007; Smirnov 2011). Citizenship emerges as an indicator of the 'spiritual' development of a person and society as a whole. To be a citizen means being a 'good person' with high moral standards and sharing a 'national idea' (Kapustina 2009; Shungalov 2012). In such research we found that often citizenship as a category was made synonymous with patriotism - to be a complete citizen one also needs to be a patriot. This

understanding also dominates in pedagogical research, in which citizenship is seen as the result of a special moral education and forming of the schoolchild or student. (Puzikov and Zhigadlo 2009, Gavriluk and Malenkov 2007). The tradition of researching citizenship as an active participation of the person in civil society also is present, but is much less important, particularly given the recently conditions of so-called crisis of civil society (Patrushev 2009; Semenova 2010; Levashov 2007). There is also research on activism of youth in Russia, involvement in civic and state initiatives (see for example Hemment 2009; Krivonos 2015) and anarchists (Litvina 2014). However, the citizenship of 'ordinary youth', their experience of everyday existence remains unexplored in Russian sociology. In this article we attempt to fill this gap: go beyond the view of citizenship as participation in formal politics, examine it as local practice of everyday life and uncover those meanings which young professionals link to citizenship in the context of today's socio-political Russia.

Methodology and empirical data

This article is based on the analysis of 40 biographical interviews with young Russian 'professionals', collected in 2013. While the term 'professional' may appear to lack sociological precision, in the Russian context it has relatively clear and narrow connotations: it is broadly synonymous with the more traditionally Russian and Soviet term 'specialist' - a person undertaking 5 years in Higher Education - usually for a named vocational role). In addition, this term was a clearly preferred interpretative category among respondents: this self-descriptor was dominant. Our 'young professionals' respondents were all 22-30 years-old with at least 3 years' work experience. The young professionals were recruited to represent different spheres of employment as defined by the state according to ten key categories: (1) business, (2) education and science, (3) PR and media, (4) IT sector, (5) service sector, (6) public sector, (7) art and culture, (8) industry, (9) health services, (10) construction and real estate.

In each employment cluster informants were recruited through the social networks of the researchers, through social media and snowballing methods. A gender, age and employment balance was met. The aim of the study was to 'extract' multiple and 'floating' meanings of citizenship. To do this biographical interviews were used. This including questions on civic activity in biographical life stories, which allowed the researchers to analyse this experience in the integral context of everyday practices and values. The second part of the interview was thematic and consisted from questions on understanding citizenship, political views and activity, and migrational expectations. The interviews lasted from 90-130 minutes and were recorded and transcribed.

Our research took place in two Russian cities: St. Petersburg and Ulyanovsk. St. Petersburg is the second-largest metropolis in Russia after Moscow. It is a large cultural, political, economic, and educational center. St. Petersburg is one of the main destinations for internal migration in Russia. Many young professionals, including those in our research, came to the city from other regions for work and study. Ulyanovsk is a city situated in the central part of Russia. During Soviet times as the birthplace of Lenin it was a symbolic center with well-developed tourist, cultural, and educational infrastructure. However, after the fall of the Soviet Union it experienced hard times. Many industries were closed or bought by businesses from more successful Russian regions. 30 interviews were conducted in St Petersburg and 10 in Ulyanovsk.. Despite the significantly different socio-economic conditions in the cities, interview analysis showed that in most ways young professionals' interpretations of the meaning of citizenship were similar. In this article we focus on general and typical meanings and practices encountered in our interviews. To analyse interviews we used the concept of biographical narratives (Rosenthal, 1993), which, firstly, allow for the reconstruction of life experiences of informants (stages, events, practices); secondly, allow for the analysis of the informants' interpreted meanings of such experiences. Biographical analysis was widened using the conceptual model of the 'experiential triad' (Rotkirch, 2000: 42), which proposes that subjectivity is formed through three interdependent, but analytically distinct, structures: practices, interpretations and feelings. 'Feelings' relate to emotions, bodily sensations, and affective forces. Thus the classic model of biographical analysis with the addition of reconstructed experiences of feeling allowed us to track the nascent emotional component of citizenship in its interpretation by young professionals.

Citizenship in everyday imagination

Interview analysis of young educated Russians shows that 'citizenship' is a complex and problematic phenomenon that evokes special reflection. Moreover citizenship interpretations by young adults are influenced not only by ideological metanarratives around loyalty and patriotism, but also the socio-political context of Russia. These include a sense of belonging according to birth, performativity, and affect.

The first basis for the defining citizenship in respondents' speech, relates to the 'traditional' definition of citizenship, the legal status of belonging to a particular country by birth or by long-term residency. In this scenario, the acquisition of this status is seen with a degree of 'fatalism', as something 'inevitable' and 'inherited' from the parents. Thus, Mikhail, a 29-year-old doctor working in a pharma company in St. Petersburg is convinced that,

'You cannot be born and not be a citizen. If your parents are Russian citizens and they have a baby, the baby has no choice but to become a Russian citizen.' (Int. №10, St. Petersburg)

However, this starting interpretation of citizenship as 'fixed' and 'formal' is not sufficient for our informants. For them citizenship is more than just having a passport. This status requires confirmation through some special actions and practices - a second main component of the interpretation of citizenship. Stepan, a 27-year-old IT worker expresses it thus:

'It is when you live according to the laws of your country, pay tax, as it is an essential part of it, and possibly when you try to do something for your country.' (Int.№36, Ulyanovsk) At the same time, the absence in Russian society of a consensus on the aim of civic involvement, its end result and the common good lead to a floating idea about the importance of action in itself, and not the result. Young professionals envisage an ideal, or imaginary citizenship as performative, based on taking part in the socio-political life of society. It is through this reflexive involvement, active civic actions for the benefit/ development of society and an opportunity to influence decision-making, in the opinions of young men and women, constitute an 'idea' of the citizen. 29-year-old lawyer Andrei who works in a social rights centre confirms this:

'How to be a citizen? To be, to take part in the life of society, your town, your country, in other words to take part.' (Int. №29, St. Petersburg)

A third component is the affective or emotional aspect of citizenship. For young Russian professionals 'genuine', imagining citizenship demanded not only goal-rational investment and involvement, but also affective attachment. Sensual empathy and concern for the fate of the country were established as part of civic identity. Anna, a 23-year-old primary school teacher emphasizes this:

'I think pensioners, as a social group are the real citizens of their country.[...] Well, I think that they care about their country more, they have seen a lot, changes in power, the collapse of the Soviet Union, so they are more emotional and they care about their country, yes, care about what is happening, the changes that are taking place. I think the older you get, the more you feel like a citizen.' (Int. №5, St. Petersburg)

'Emotional citizenship' prescribes particular regimes of feelings in relation to one or another topic or issue and produces emotional communities of citizenship. Affective attachment replaces a rational and pragmatic relation to the state and constitutes a citizenship that is sensually experienced by attachment.

In this way, interpretations of the imagined concept of citizenship for young Russian professionals are based on the fact of their birth in the country, produced and realised performatively through 'doing'(active involvement in social and political life), and emotionally, through affective attachment. if the formal basis of citizenship such as birthplace, or passport status is not worthy of note in the individual biographies of informants because they are considered

fatalistically 'given', then the performative and emotional aspects are problematized and reinterpreted in everyday life experience in which the imaginary and real collide.

Citizenship and everyday practice

The formation of imagined citizenship for young professionals is accompanied by, but not always coincides with, the real experience of citizenship in everyday life. Interview analysis showed that there is a disjuncture between representations of 'ideal' citizenship and real practice which defines the perception of self as citizen. Young people problematize their desire for the performative aspect of their own civic identity, experiencing limited access to involvement in social-political life, the possibility to express their opinion or make their selves known, notes Mikhail:

'To be a citizen means taking part in decision-making. I do not always feel that I am taking part in making decisions, so I feel left behind. It makes me feel less of a citizen.' Young adults articulate the sense of a deficit of legitimate, accessible and effective means for public articulation and civic influence.. 26-year-old Irina, an IT specialist, comments sadly: '...But on the other hand, I really cannot see any opportunities for myself to demonstrate that I am a citizen. /.../ As I have said earlier, handcuffing myself to the doors of the Legislative Assembly would only leave me with bruises but would achieve nothing. So, on the one hand, I hold a certain position, I have an opinion on what is happening in the country, but, on the other hand, there is absolutely nowhere to express it.' (Int. №15, St. Petersburg) Moreover, the established practice of democratic activity and expression through elections, protests, and petitions in the Russian context are interpreted by young people are either ineffective from the perspective of influencing events, or as dangerous for individual and collective wellbeing of those taking part in civic space. Marketing worker, Olga, 27 years old has experience of involvement in non-governmental organisations and underlines that,

'.If you express your protest without any negative actions, then it is ignored for a while but if you start demonstrating your opposition in a more aggressive manner, try to involve other people, then you will be silenced one way or another/./. I think it is not without a danger to express your citizen views freely in our country.' (Int. №8, St. Petersburg)

And for many informants public protests were seen as actions with dangerous or other ominous consequences. Thus, 23-year-old actor Oleg from Ulyanovsk reflects,

'If there is no alternative, and in our country there is no real alternative, then I support the state that we have got, rather than have chaos, revolutions and civil war.' (Int. № 40, Ulyanovsk)

Such interpretations of the varieties of civic involvement reduce practically to naught the possibilities for young adults. . One of the results of such social order is a distancing from the state and a depoliticising of young people in everyday life or even a refusal of civic identity in principle. Ilya, a 27-year-old engineer says,

'Yes, I do not feel like a citizen. A citizen is closely connected to the state. The state is predominantly formed of power, so the state is mainly politics /./ I would not like to be a citizen. /../ I do not see a need. /.../ The state is over there somewhere and I am here. We exist separately from each other.' (Int. № 16, St. Petersburg)

The perception of self as citizen in the context of adopting models of performative citizenship stressing activeness for the sake of others was particularly problematised. In such a situation, the correlating of one's own behaviour with such an understanding of citizenship results in the interpretation of oneself as a 'bad' citizen. 26-year-old doctor Elena comments about herself: 'So, I believe that I am a citizen, but I do not vote, of course.., so maybe I am not such a good citizen. It is just that some people have a responsible attitude towards citizenship and some do not, like me.' (Int. № 11, St.Petersburg)

Some young people completely exclude citizenship from their life priorities. Thus 26-year-old architect Ivan, answering the question 'Is it important for you to be a citizen?', answers 'Let's say that I do not notice that I am a citizen' (Int. №38, Ulyanovsk).

On the other hand, the gap between the imaginary interpretation of citizenship as performative participation in the socio-political life of the country, and the existing everyday conditions for implementing this in practice calls for a different interpretation of citizenship by young people, based on people's individual biographies ('lived' citizenship). Young professionals re-interpret citizenship, moving away from 'big ideas' to practical individual strategies.

Analysis of empirical data demonstrated several dominant strategies: obeying the rules; economic activity; the politics of 'small things'; individual responsibility; personal development. It is important to mention that the same individual biography may embrace several strategies that form a personal portfolio of interpretation of citizenship for an individual.

In particular for some young professionals citizenship is experienced as obeying common rules and norms. Distancing oneself from the political aspects is transferred to everyday cultural reproduction. For 26-year-old economist Kirill, to display one's civic consciousness means,

'To obey the laws of the country that you live in, the order of things, moral principles, unwritten.' (Int. №1, St.Petersburg).

For other informants, the practical application of citizenship is found not in the political sphere, but in the economic one. For example, young men and women demonstrate their

citizenship by choosing to buy Russian goods, making a contribution to the economy. Thus doctor Mikhail emphasises:

'I do not beat my chest and shout - Russia, our great power. However, I would support Russia. For example, I prefer buying Russian food, goods and services, where possible. I understand that it is not a responsibility, I just want to encourage development in the country I live in.'

A third strategy towards citizenship is demonstrated through the rhetoric of 'small things', involving not collective solidarity and responsibility, but individual local actions aimed at improving the 'prosperity of the country. Similarly, citizenship becomes individual responsibility for oneself and people close to the individual. ' A proper citizen should take responsibility for his dwelling, his family and his kids', - underlines Andrei.

Another strategy of including citizen participation in the life project of an individual is to 'start with oneself and develop desirable personal qualities. Olga articulates:

'.If you are really worried about bureaucracy or some other problems in politics or society, then the only thing to do is to make sure that you do not do the same.' In other words, one can say that the aspect of citizenship that can be referred to as performative, in everyday life of young professionals is privatised, re-assigned to the sphere of individual responsibility and choice, and becomes a local strategy in individual biographies. In the process of implementing these strategies, an individual perceives himself as a state-independent entity. This conscious minimalist relationship-building with the state, assumes creation of autonomy from the state social system, based on the following principles: 'I live on the money that I earn -1 only use private medical services -1 am saving for my own pension'. This logic aims at minimising the state involvement in the person's private space, which is still present though the tax and legal systems, and children's education (cf. Harboe-Knudsen 2014).

Citizenship as everyday feeling

In our research the emotional aspect of citizenship for young professionals was displayed and articulated in the context of discussing possible migration plans. Frequently globalisation and increased mobility of the population are seen to problematize and re-inflect both the ideas of citizenship and civil participation practices. In turn this identifies possible new meanings of citizenship, beyond national borders. However, when discussing migration plans, young professionals did not expand or challenge existing notions of citizenship, but on the contrary, narrowed their focus, emphasising primarily their personal attachment to country, national roots and integration into a particular society. Citizenship, as social status - 'pre-determined' by particular territory, mentioned earlier - also became a marker of one's 'own' space that the

informants would not want to leave. In other words, in the process of discourse on the possibility of emigration, informants constructed and reinforced their civic (i.e. national) identity and 'own' / 'respectful' / 'comfortable' place in Russian society.

Interview analysis shows that a form of emotional citizenship as fuzzy patriotism is developing amongst young professionals. It is difficult to identify factors contributing to it, as well as the cultural context that defines this new form. However, this is another reason to talk about growing feelings towards the Motherland (a standard term in Russian to refer to one's native land), not in the context of 'pride' but love and attachment, that are not rational but that exist as persistent feelings of attachment not 'because of but 'despite of. Thus Oleg very emotionally states:

'I would never leave... It may sound strange, silly but I am a patriot. I would miss it /.../ I was born here, my home is here, I will die here. I will do my best. Not to die, but to make sure that this home gets a bit better. I am Russian. I am Russian and I cannot be any different. Yes, I would be with other people but I need the Russian Language, the Russian mentality. I would not be happy if I was a long way from it. Yes, I might live abroad for a year or two but I would always come back because you cannot escape from yourself, no matter where you go. It is inside you.'

26-year-old construction engineer Vasilii also stresses that,

'to be honest, I am not planning to move abroad because I, well... It would be difficult for me to live away from my Motherland, even if it is a bit rubbish, a bit something else, but it is what I know, what I am attached to.' (Int. № 21, St.Petersburg)

'Emotional citizenship' in the context of migration planning, acquires additional meaning: the feeling of emotional attachment and closeness to one's Motherland and parents. Maria, a 25-year-old English teacher:

'To move to a different country, of course, leaving my parents would be a problem. Even though I don't live with them at the moment but to imagine that here you can visit any time and still sometimes.' (Int. №6, St.Petersburg)

The roles of parents and close relatives in relation to those plans is ambiguous. Informants' parents are in their 50s and 60s; they experienced the first and hardest wave of Perestroika and the turmoil of the post-socialist transformation of society: prolonged economic crisis, unemployment, the disavowal of traditional values: all the 'turbulent' 1990s. Many stories were told of relatives who had emigrated and with whom the family kept in touch. Quite often those stories were not positive, sometimes connected to the loss of social status, which was made even worse by the current economic crisis and a drop in living standards.

The majority of those who consider moving abroad, would prefer only temporary migration. The idea of gaining experience of 'living and working in another country' has become more

prevalent than the recently popular - 'make money abroad', which is now rare, especially in relation to Europe (both Eastern and Western), given the current world economic crisis and the rise of unemployment.

However, there is much reluctance regarding both possible long-term emigration and short-term temporary work abroad; this is primarily associated with possible loss of status, lack of professional skills and career progression. This somewhat in contrast to the idealised notions of globalisation among young Russians found by Vandergrift (2015). Young men and women often referred to the USA's 'Work & Travel' visa programme. The majority of work available was in cleaning, agriculture, or road construction. Even though there were stories about making good money through the programme, the experience of feeling like 'second class citizens', as well as the perceived preconceptions about Russian people, created a notion that emigration meant losing a 'place in life' and becoming a 'loser'. Thus, 30-year-old tour manager Karina from Ulyanovsk notes:

'.people who emigrate do not become anybody, as a rule. In other words, most of them

spend their whole life working in service support roles or similar professions, mainly as

service staff.' (Int. № 39, Ulyanovsk)

As already mentioned, most informants do not envisage emigrating. Those from Ulyanovsk that do consider moving, would mainly choose other Russian cities. The main reasons are fear of insufficient skills, lack of language skills, and cultural difference or patriotic feelings.

On the whole, the high level of cultural competency of this group: their high career and professional aspirations and demands, is reflected in the wide variety reasons for (im)possible emigration. In addition there is an acute perception of both positive and negative consequences of including (or not including) emigration in one's life scenarios. Along with the fear of loss of professional and social status associated with migration, a key barrier is the feeling of emotional-affective attachment to one's country. Patriotism is a constitutive element of the sense of cultural and social community, belong and attachment through birth, parents, language, 'mental set-up'. As made routine in everyday life, emotional citizenship is actualised in situations where the person considers migration abroad and which then becomes a border greater than the literal one and more difficult to cross.

Conclusions

Today on the one hand increasing globalisation and on the other hand resurgent nationalism make any analysis of the subjective understanding of citizenship highly problematic. The classic conception of citizenship is insufficient to grasp the shifting processes that lead to the creation and interpretation of everyday citizenships. Our analysis of biographical interviews with young

professionals in two Russian cities allows us to draw the following conclusions: citizenship is a composite category; it is important to remain open to the various interpretive understandings of citizenship by the young adults themselves. Similarly, instead of speaking of various models of citizenship, as in Lister et al. (2003), it may be more appropriate to consider both the relative conventionality of an interpretation and its composite nature - drawing on conflicting elements in a particular national context. Indeed, national and even local context remains relevant, as do temporal factors. The Russian case shows how quickly the concatenation of economic, social and political circumstances can affect subjects' appreciation of what at first may appear an unchanging set of assumptions about what a citizen is.

In the Russian context the imagined model of citizenship for urban young adults is based on three components: belonging according to birth, performativity, and affect. However, the first is insufficient for ideal citizenship; it is produced and realised through performative practice of involvement in the social-political life of the country. On the level of ideal representation, through such performativity the individual and state are connected - by the traditional participation in elections, parties, civic actions such as protests, rallies, etc. At the same time, actions and participation take on meaning and value only in the presence of affective attachment and concern for events. Affect acts as an emotional anchoring effect, but not towards the state - the patriarchal vertical of power politics, but towards the Motherland. It is no coincidence that the opposition of Patria and Motherland - two terms for native land in Russia, have historically been divided in terms of loyalty-to-state versus affective love of country. In the Russian language one 'serves' the fatherland, but struggles/fights for (in desperate times) and loves the Motherland (Hellberg-Hirn 1998). In this way the ideal model of citizenship includes birth-place, performative involvement and affective tethering to one's native land.

At the same time imagined citizenship comes up against everyday limits for its realisation. Young adults are reflexive about their civic identity and the opportunities for realising their citizenship (Vandergrift 2015). Performative citizenship, because of the limited access to political participation, is privatised and removed from formal politics to the politics of 'small things.' Just as 'patriotism' can be associated with loyalty in domesticated, familial and feminine terms through the choice of 'motherland' over patria, the kind of fellowship that citizenship entails can be reimagined in practice. In other words it is constituted as 'living' everyday citizenship (Harris et al. 2007, Lister et al. 2003). This phenomenon is similar to that found by other research on experiences of youth elsewhere - depoliticization and civic activism limited to local communities (Harris, Wyn and Younes 2010; Harris and Roose 2014; Hart 2009; Vromen 2003; Wood 2014). At the same time this turning inwards of younger people has echoes of earlier tactics associated with the personalisation of ethical life under socialism in the face of the perceived impossibility of

enacting change in the public space (Yurchak 2006). The brief and curtailed period of democratization in Russia and the experience of the previous generations in terms of non(involvement), along with global processes of individualisation in the epoch of late modernity are the cultural backdrop against which citizenship as an individual practice of everyday responsibility for oneself, one's family, become legitimate and normative concerns.

The emotional character of involvement in everyday life is thought of as necessary for one's own civic identity. Affective attachment acts as the basis and guarantor of belonging. This is partly similar to the 'feeling of belonging', identified by Miller-Idriss (2006). However, for German youth what is important is co-belonging to Germany as a community, which to a great extent is based on ethnic-cultural ties. For Russian young adults such co-belonging is thought of more as a connection to place than in terms of the 'classic' imaginary community of Anderson (2006). The absence of a consensus about the nature of the common good or the result of civic involvement intensifies the affective components which construct citizenship as unconditional love towards the Motherland and which is not connected to rational or pragmatic concerns. As was mentioned, in numerous senses this is love 'in spite of. State rhetorical discourse of the last few years has actively used the category of citizenship as patriotic loyalty and non-critical attitudes towards the government, the distancing of the country from the 'other' or Western world, and the cultivation of the uniqueness of Russia. Emotional belonging also begins to be redefined as a fuzzy patriotism. This displaces discourses of rights and duties in the representation of ideal and personal citizenship and narrows the understanding of duties to one thing alone: love of the Motherland. The significance of the feeling of place grows in the context of е everyday patriotism and identity among Russian youth and young adults (Omelchenko, Pilkington, 2012; Pilkington, 2012).

The importance of examining citizenship as a multidimensional phenomenon and the bringing out its various elements, rather than thinking of it in terms of different models, allows us to see the specificity of the realization of citizenship in the Russian context. From the interviews collected it is clear that in the composite form citizenship takes the affective components are more significant than the performative ones. This undoubtedly reduces the critical and activist potential of Russian youth, yet points towards youth as active in redefining civil participation in terms of a patriotism that is not necessarily confined to state-directed ideology and rhetoric.

References:

Anderson, Benedict. 2006. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso Books.

Arnett, J. J. 2000. "Emerging Adulthood: A Theory of Development from the Late Teens Through the Twenties." American Psychologist 55 (5): 469-480.

Coe, Anna-Britt, and Darcie Vandegrift. 2015. "Youth Politics and Culture in Contemporary Latin America: A Review." Latin American Politics and Society 57 (2): 132-153.

Cohen, Elizabeth F. 2005. "Neither Seen Nor Heard: Children's Citizenship in Contemporary Democracies." Citizenship Studies 9 (2): 221-240.

Disney, Tom. 2015. "Between Care and Control: Orphan Geographies in the Russian Federation." Unpublished PhD diss., University of Birmingham.

France, Alan. 1998. "'Why Should We Care?' Young People, Citizenship and Questions of Social Responsibility." Journal of Youth Studies 1 (1): 97-111.

Furlong, A. 2009. "Reconceptualizing Youth and Young Adulthood." In Handbook of Youth and Young Adulthood: New Perspectives and Agendas, edited by A. Furlong, 1-2. Oxford: Routledge.

Gavriluk, Vera, and Vjacheslav Malenkov. 2007. "Grazhdanstvennost', patriotizm i vospitanie molodezhi [Citizenship, Patriotism, and Education of Youth]." Sociologicheskie issledovanijaa 4: 44-50.

Gifford, Christopher, Andrew Mycock, and Junichi Murakami. 2014. "Becoming Citizens in Late Modernity: A Global-National Comparison of Young People in Japan and the UK." Citizenship Studies 18 (1): 81-98.

Gordon, Hava R., and Jessica K. Taft. 2011. "Rethinking Youth Political Socialization Teenage Activists Talk Back." Youth & Society 43 (4): 1499-1527.

Hall, Tom, Amanda Coffey, and Howard Williamson. 1999. "Self, Space and Place: Youth Identities and Citizenship." British Journal of Sociology of Education 20 (4): 501-513. doi: 10.1080/01425699995236 [Taylor & Francis Online], [Web of Science ®], [Google Scholar]

Hall, Tom, Howard Williamson, and Amanda Coffey. 1998. "Conceptualizing Citizenship: Young People and the Transition to Adulthood." Journal of Education Policy 13 (3): 301-315.

Harboe Knudsen, Ida. 2014. "The Story of Sarunas: An Invisible Citizen of Lithuania." In The Informal Post-Socialist Economy: Embedded Practices and Livelihoods, edited by Jeremy Morris and Abel Polese, 35-51. London: Routledge (Routledge Contemporary Russia and Eastern Europe Series).

Harris, Anita, and Joshua Roose. 2014. "DIY Citizenship Amongst Young Muslims: Experiences of the 'ordinary'." Journal of Youth Studies 17 (6): 794-813.

Harris, Anita, and Johanna Wyn. 2009. "Young People's Politics and the Micro-Territories of the Local." Australian Journal of Political Science 44 (2): 327-344.

Harris, Anita, Johanna Wyn, and Salem Younes. 2007. "Young People and Citizenship: An Everyday Perspective." Youth Studies Australia 26 (3): 19-27.

Harris, Anita, Johanna Wyn, and Salem Younes. 2010. "Beyond Apathetic or Activist Youth 'Ordinary' Young People and Contemporary Forms of Participation." Young 18 (1): 9-32.

Hart, Stella. 2009. "The 'Problem' With Youth: Young People, Citizenship and the Community." Citizenship Studies 13 (6): 641-657.

Haste, Helen. 2004. "Constructing the Citizen." Political Psychology 25 (3): 413-439.

Haukanes, Haldis, and Susanna Trnka. 2013. "Memory, Imagination and Belonging across Generations: Perspectives from Postsocialist Europe and Beyond." Focaal: Journal of Global and Historical Anthropology 66: 3-13.

Hellberg-Hirn, Elena. 1998. Soil and Soul: The Symbolic World of Russianness. Aldershot: Ashgate.

Hemment, Julie. 2009. "Soviet-style Neoliberalism? Nashi, Youth Voluntarism, and the Restructuring of Social Welfare in Russia." Problems of Post-Communism 56 (6): 36-50.

Henn, Matt, Mark Weinstein, and Dominic Wring. 2002. "A Generation Apart? Youth and Political Participation in Britain." The British Journal of Politics & International Relations 4 (2): 167-192.

Kapustina, Zinaida. 2009. "Grazhdanstvennost' kak pravil'no organizovannyj duh nacii [Citizenship as correctly organized spirit of the nation]." Novye rossijskie gumanitarnye issledovanija 4. http://elibrary.ru/item.asp?id=14453236&.

Krivonos, Daria. 2015. "State-managed Youth Participation in Russia: The National, Collective and Personal in Nashi Activists' Narratives." Anthropology of East Europe Review 33 (1): 44-58.

Levashov, Viktor. 2007. "Mera grazhdanstvennosti v socioizmerenii [Degree of citizenship in social measuring]." Sociologicheskie issledovanija 1: 55-62.

Lister, Ruth. 2007. "Inclusive Citizenship: Realizing the Potential." Citizenship Studies 11

(1): 49-61.

Lister, Ruth, Noel Smith, Sue Middleton, and Lynne Cox. 2003. "Young People Talk about Citizenship: Empirical Perspectives on Theoretical and Political Debates." Citizenship Studies 7

(2): 235-253.

Litvina, Daria. 2014. "(Bez)denezhnoe potreblenie v srede antikapitalisticheski nastroennoj molodezhi: opyt polevogo issledovanija anarhistov [(Non)Free consumption among anticapitalistic youth: The case of fieldwork of anarchists]." Jetnograficheskoe obozrenie 1: 4760.

Marshall, Thomas H. 2006. "Citizenship and Social Class". In The Welfare State Reader, edited by Christopher Pierson and Francis G. Castles, 30-39. Cambridge: Polity Press.

Miller-Idriss, Cynthia. 2006. "Everyday Understandings of Citizenship in Germany." Citizenship Studies 10 (5): 541-570.

Morris, J. 2013. "Actually-existing Internet Use in the Russian Margins: Net Utopianism in the Shadow of the 'Silent Majorities'." Region 2 (2): 181-200.

Muckle, James. 1988. A Guide to the Soviet Curriculum: What the Russian Child Is Taught in School. London: Routledge Kegan & Paul.

Nikiforov, Juri, and Alla Skalina. 2007. "O ponjatii 'grazhdanstvennost' [About the concept of citizenship]." Vestnik Bashkirskogo universiteta 12 (4): 188-191.

Omelchenko, Elena, and Hilary Pilkington. 2012. S chego nachinaetsja Rodina: molodezh' v labirintah patriotizma [What motherland begins from: Youth in the labyrinth of patriotism]. Ul'janovsk: Ul'janovskij gosudarstvennyj universitet.

Omelchenko, Elena, and Anna Zhelnina. 2015. "Risks and Pleasures in the Youth Activist Scenes in Contemporary Russia." In Hopeless Youth!, edited by Francisco Martinez and Pille Runnel, Chap. 1, 119-140. Tartu: Estonian National Museum.

Oushakine, Serguei. 2004. "The Flexible and the Pliant: Disturbed Organisms of Soviet Modernity." Cultural Anthropology 19 (3): 392-428.

Patrushev, Sergei. 2009. "Grazhdanskaja aktivnost': institucional'nyj podhod (perspektivy issledovanija) [Civic activity: Institutional approach (perspectives of research)]." Politicheskie issledvanija 6: 24-35.

Peacock, E. 2011. "Growing Out of a Postsocialist World: Teenagers Reconstructing Identities in Western Ukraine." Unpublished PhD Thesis, University of California, San Diego.

Pilkington, Hilary. 2012. "'Vorkuta Is the Capital of the World': People, Place and the Everyday Production of the Local." Sociological Review 60 (2): 267-291.

Puzikov, Vladimir, and Aleksandr Zhigadlo. 2009. "Kognitivnye aspekty vospitanija grazhdanstvennosti studencheskoj molodezhi [Cognitive aspects of citizenship education for student youth]." Omskij nauchnyj vestnik 3-78: 139-143.

Rosenthal, Gabriele. 1993. "Reconstruction of Life Stories: Principles of Selection in Generating Stories for Narrative Biographical Interviews." The Narrative Study of Lives 1 (1): 59-91.

Rotkirch, Anna. 2000. The Man Question. Loves and Lives in late 20th century Russia. Helsinki: University of Helsinki - Department of Social policy, Research reports 1/2000.3.

Riley, Sarah, Yvette More, and Christine Griffin. 2010. "The 'Pleasure Citizen' Analyzing Partying as a Form of Social and Political Participation." Young 18 (1): 33-54.

Semenova, Yulia. 2010. "Krizis grazhdanskoj identichnosti v uslovijah transformacii sovremennogo obshhestva [Crisis of civic identity in the conditions of transformation of contemporary society]." Vestnik Orenburgskogo gosudarstvennogo universiteta 113 (7): 87-92.

Shungalov, Bulat. 2012. "K utochneniju ponjatija 'grazhdanstvennost' [Defining the concept of citizenship]." Sovremennaja vysshaja shkola: innovacionnyj aspekt 3: 78-83.

Sidorkin, Alexander. 2012. "The Russian Method." Other Education: The Journal of Educational Alternatives 1 (1): 61-78.

Smirnov, Viktor. 2011. "Institucional'no-rolevoj podhod k ponimaniju fenomena grazhdanstvennosti [Institutional and role approach to understanding of citizenship phenomenon]." Sociologicheskij al'manah 2: 246-255.

Smith, Noel, Ruth Lister, Sue Middleton, and Lynne Cox. 2005. "Young People as Real Citizens: Towards an Inclusionary Understanding of Citizenship." Journal of Youth Studies 8 (4): 425-443.

Stevenson, Nick. 2001. Culture and Citizenship. London: Sage.

Stevenson, Nick. 2003. "Cultural Citizenship in the 'Cultural' Society: A Cosmopolitan Approach." Citizenship Studies 7 (3): 331-48.

Thomson, Rachel, Janet Holland, Sheena McGrellis, Robert Bell, Sheila Henderson, and Sue Sharpe. 2004. "Inventing Adulthoods: A Biographical Approach to Understanding Youth Citizenship." The Sociological Review 52 (2): 218-239.

Ule, Mirjana. 2012. "Reconstruction of Youth in Postsocialism: Expectations and Dilemmas." In 1989 - Young People and Social Change after the Fall of the Berlin Wall, edited by Carmen Leccardi, Carles Feixa, Siyka Kovacheva, Herwig Reiter, and Tatjana Sekulic, 29-44. Strasbourg: Council of Europe Publishing.

Vandergrift, Darcie. 2015. "'We don't Have Any Limits': Russian Young Adult Life Narratives through a Social Generations Lens." Journal of Youth Studies. Pre-print online.

Vromen, Ariadne. 2003. "'People Try to Put Us Down ...': Participatory Citizenship of 'Generation X'." Australian Journal of Political Science 38 (1): 79-99.

Wood, Bronwyn Elisabeth. 2014. "Researching the Everyday: Young People's Experiences and Expressions of Citizenship." International Journal of Qualitative Studies in Education 27 (2): 214-232.

Yurchak, Aleksei. 2006. Everything was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Приложение Б. Статья «Гражданственность в представлении петербургской молодежи и их родителей»

Нартова Н. А. Гражданственность в представлении петербургской молодежи и их родителей // Социологические исследования. 2019. Т. 45. № 12. С. 38-47. Б01: 10.31857/8013216250007742-9

Разрешение на копирование: статья доступна в открытом доступе на сайте журнала по ссылке http://socis.isras.ru/article/7927

Н.А. НАРТОВА

ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ В ПРЕДСТАВЛЕНИИ ПЕТЕРБУРГСКОЙ МОЛОДЕЖИ И ИХ РОДИТЕЛЕЙ

НАРТОВА Надежда Андреевна - старший научный сотрудник Центра молодежных исследований, Санкт-Петербургская школа социальных наук и востоковедения, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» в Санкт-Петербурге, Санкт-Петербург, Россия ([e-mail]).

Аннотация. Статья посвящена анализу представлений о гражданственности в поко-ленческой перспективе. Опираясь на концепции повседневного гражданства и качественную методологию, в работе исследуются смыслы и интерпретации, придаваемые гражданству молодежью и их родителями в Санкт-Петербурге. Анализ эмпирического материала показывает, что молодые сформировали и разделяют относительно конвенциональную для них модель гражданства как деятельной включенности в социальные изменения в повседневном пространстве. Для родительского же поколения гражданственность, преимущественно, определяется в морально-этических категориях и проявляется через ответственную трудовую деятельность. При этом более активная и социально-ориентированная позиция молодых приводит к изменению межпоколенческого взаимодействия: не только старшие транслируют свои ценности и опыт младшим, но и наоборот.

Ключевые слова: молодежь • гражданственность • поколения • повседневное гражданство • социальное участие

DOI: 10.31857/S013216250007742-9

Гражданство, и шире - гражданственность, сложный и многомерный феномен в современном социально и политически гетерогенном мире. Концепции гражданства в академических дискуссиях и повседневной жизни множественны и зачатую противоречивы. Существенным образом трансформирующийся глобальный и национальный социальные порядки вынуждают индивидов пересматривать свои представления и опыт гражданственности, а исследователей искать новые пути концептуализации.

Одной из наиболее проблематизируемых в контексте гражданственности групп является молодежь. Снижение доверия и участия молодежи в формальной институциональной политике, по мнению исследователей, приводит к тому, что молодежь перестает мыслиться как «авангард социальных изменений» [Rheingans, Hollands, 2013]. Вместо этого жизнь молодого поколения все чаще связывается с новыми рисками в современном обществе, прекаризацией, высокой степенью неопределенности, индивидуализацией и упадком коллективной идентичности [там же, 2013]. Молодежь маркируется как апатичная, гедонис-тичная, нарцисстичная и занятая собой.

В то же время исследования показывают рост различных низовых инициатив, волон-терства, практик социального участия среди молодежи по разным направлениям [Adler, Goggin, 2005; Седова, 2014; Тютюнджи, 2012]. При этом исследователи подчеркивают: молодежное гражданское поле - это гетерогенное пространство, а степень включения в него представляет собой континуум между активистами и «обычной» молодежью [Sveningsson, 2015]. Поэтому важно уходить от аллармистских и дискредитирующих молодежь дискурсов и аналитических подходов и изучать смыслы и интерпретации гражданства самой молодежи, анализировать их опыт социального и гражданского участия.

Молодежь не существует в вакууме, она включена во множество сфер и взаимодействий, и особый интерес в этом контексте представляют внутрисемейные представления о гражданстве. С одной стороны, родители и дети принадлежат разным, существенно

отличающимся, поколениям [Радаев, 2018]. Формативный период мам и пап нынешней молодежи пришелся на позднесоветский период с его логиками проживания гражданства [Voronkov, Chikadze, 2003; Zdravmyslova, Voroncov, 2002]. Более того, родительское поколение пережило смену политических и социальных режимов, экономические кризисы, переопределение национального проекта и т.д. Современная же российская молодежь социализируется в совсем другом глобальном и локальном мире и формирует иные культуры [Омельченко, 2019; Omelchenko, Pilkington, 2013].

С другой - поколения не автономны. Внутрисемейная коммуникация родителей и детей влияет на формирование смыслов, памяти, опыта в различных аспектах жизни, среди которых и представления о гражданстве. Определяя и переопределяя свои культурные ценности, нормы, отличия, «поколенческое сознание формируется в противоречивом пространстве конкурирующих дискурсов, индивидуального и коллективного опыта переживания, а также активной работы поколенческих единиц за право "представлять" свое время» [Омельченко, Андреева, 2017: 154], в том числе и внутри семьи.

Поэтому данная статья фокусируется на анализе и реконструкции смыслов, придаваемых гражданству и гражданственности молодыми юношами и девушками и их родителями в Санкт-Петербурге. На основе 60 биографических интервью рассматриваются идеал-типические представления о гражданстве двух поколений, оценка собственной гражданственности родителями и детьми и рефлексия относительно опыта другого поколения.

Гражданство в повседневной жизни. Актуальная дискуссия о гражданственности во многом вызвана наблюдаемым феноменом - молодежь перестала следовать практикам гражданского участия родителей. Исследователи отмечают, что за последние 10-15 лет интерес молодежи к участию в формальной институциональной политике существенно снизился: молодежь меньше голосует, меньше вступает в политические партии, меньше состоит в профсоюзах и т.д. [Putnam, 2000; Fahmy, 2006; Длугош, 2012; Collin, 2015; Bessant et al., 2017; GESIS, 2018]. Молодежь в отличие от старших поколений больше не рассматривает голосование как гражданский долг, а существующая сфера обсуждения и принятия политических решений кажется ей далекой и бессмысленной [Pilkington, Pollock, 2015]. Это, в свою очередь, позволило части исследователей маркировать, в том числе и российскую, молодежь, как ориентированную в первую очередь на гедонистические индивидуалистические ценности, и определить ее как «негражданское поколение» [Длугош, 2012; Бабинцев, Реутов, 2010].

Часть исследователей подвергли критике доминирующие теоретические и методологические основания понимания гражданства как недостаточные для понимания функционирования гражданства в современном обществе. Они заявили о необходимости ухода от тезиса об апатичности молодежи, выросшего из количественного подхода в социологических исследованиях и опирающегося на ортодоксальное гегемоннное представление о политике [Manning, 2013], и переключении исследовательского фокуса на качественное исследование «нового включения» молодежи с ее собственными повестками, формами организации солидарностей и коммуникации, новыми смыслами политического, гражданского и социального [Harris et al., 2007]. Это позволило увидеть, что молодые создают новые модели гражданства, базирующиеся на повседневном включении [Stevenson, 2014; Miller-Idriss, 2006; Coe, Vandegrift, 2015].

Молодежь, как показали исследования, является рефлексивной, критичной и компетентной в отношении политики, процессов в обществе, социальных проблем [Dahlgren, 2010; Bessant et al., 2017]. В то же время она действует не на традиционной политической арене, а в рамках повседневной жизни, опираясь на свой опыт и возможности, вырабатывая свои способы реализации гражданской вовлеченности, что позволяет определять ее как «повседневных деятелей» («everyday makers») [Bang, 2005].

При этом молодежь значительно расширяет репертуар форм вовлеченности и действия: от благотворительных пожертвований до развития сообщества, от подписания петиций до перформансов, от семинаров до волонтерства, и т.д. Гражданское участие и

вовлеченность молодежи, не являясь по форме традиционно политическими, тем не менее потенциально влияют и на сферу формальной политики, и на процесс социальных трансформаций [Ектап, Атпа, 2012].

Понимание гражданского опыта молодежи позволило не только переопределить позицию молодежи, но и концептуально реконфигурировать исследования гражданства в целом. Перенос взгляда с нормативных предзаданных моделей на опыт и интерпретацию самих людей позволяет увидеть конвенциональные модели гражданства и сопутствующие им логики действия в повседневной жизни, в том числе их множественность и противоречивость. Данный подход лег в основу данной работы и позволил реализовать исследовательскую чувствительность не только к опыту молодежи, но и их родителей.

Эмпирическая база исследования. Эмпирическую базу статьи составляют 60 биографических интервью с двумя поколениями горожан, проживающих в Санкт-Петербурге: молодежью N = 28 чел.) и взрослыми из поколения родителей и бабушек/дедушек N = 32 чел.), собранных в 2016 г. в рамках проекта Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ - СПб «Продвижение молодежного участия и социального включения: возможности и вызовы в контексте межпоколенческих отношений». К участию в исследовании приглашалась молодежь, которая в настоящем или прошлом имела опыт социального включения в общественные и активистские инициативы разной направленности (социальные, экологические, креативные, политические), т.е. для которой смыслы и практики гражданственности были частью личного биографического опыта, а также их родители/ прародители вне зависимости от опыта социального участия. Индивидуальные интервью проводились по двум гайдам (для молодежи и взрослых), разработанным согласно целям исследования, включавшего, среди прочих, тему гражданственности. Все интервью записывались на диктофон, затем дословно транскрибировались и анонимизировались.

Таким образом, были собраны интервью с 17 девушками и 11 юношами в возрасте от 18 до 26 лет. На момент исследования 10 человек были студентами вузов, 2 человека получали среднее профессиональное образование, 2 - имели неоконченное высшее, а 13 - уже получили образование (9 - высшее, 4 - в колледжах и техникумах). Один информант готовился к поступлению в вуз. Все окончившие учебные заведения работали по найму или имели свое дело, половина студентов имели подработки или были заняты как фрилансеры. При этом важно отметить, что у большинства молодежи работа и сфера гражданской активности различаются.

В выборку «взрослых» вошли 32 человека, большинство из которых - родители активистов (27 чел.) в возрасте от 36 до 69 лет. Однако в некоторых семьях удалось взять интервью у третьего поколения (5 интервью с бабушками и дедушками в возрасте от 61 до 79 лет). В родительском поколении были проинтервьюированы 25 женщин и 7 мужчин, большинство из которых имели высшее образование (25 чел.), средне-профессиональное получили 6 человек, и один имел только школьное образование.

В целом в исследовании приняли участие молодежь и их родители с разным образовательным, культурным, профессиональным статусом. При этом анализ показал относительную схожесть взглядов бабушек/дедушек и мам/пап, что позволило отнести их к «родительскому» поколению. Значимых гендерных отличий в представлениях о гражданстве у молодых и взрослых не выявлено, однако обнаружена значительная разница в его понимании между молодежью и родительским поколением.

Идеал-типическое представление о гражданстве двух поколений. Анализ эмпирического материала показал, что основанием идеал-типической гражданской деятельности для молодых выступает сильная эмоциональная вовлеченность в страну: «Для начала нужно любить свою страну, потому что если ты её не любишь, как ты можешь считаться гражданином этой страны именно в душе, а не по паспорту? <.. .> А если ты любишь свою страну, ты хочешь, чтобы она стала лучше, чтобы уровень жизни стал лучше, соответственно, у тебя появляется какая-никакая гражданская позиция» (инт. № 1, жен., 20 лет).

Молодые разводят представления о государстве и стране, связывая первое с управленческим аппаратом (правительством, бюрократической структурой) и определяя его как репрессивную машину, а второе - как свое социокультурное пространство. Дистанцируясь от государства, молодежь подчеркивает значимость эмоциональной связности со страной: «Мне кажется, главное - любить свою... ну, как сказать... родину. Не любить государство Россию, а любить Россию как родину» (инт. № 19, муж., 21 год).

При этом важно подчеркнуть, что категория «патриотизм» является для молодых неоднозначной. Доминирование в публичном пространстве риторики, связывающей государство и патриотизм, вынуждает молодых искать новые способы вербализации и интерпретации собственной включенности: «Ну уж патриоткой точно меня назвать сложно, хотя я, да, люблю свою родную землю <.. .> люди, которые живут в моём городе и в моей стране, они особенные, ну, они отличаются от людей других стран, я если уеду куда-то вдруг, я буду, наверно, по ним скучать. Наверное да, да, меня можно назвать гражданкой моей страны» (инт. № 3, жен., 21 год).

И это существенным образом отличает молодежь от их родителей. Для последних основания гражданственности гораздо чаще связывались с националистическим проектом, антимигрантскими настроениями, государственной аффилиацией и патриотизмом как долгом: «Не знаю, быть гражданином это в первую очередь агитация, не позволить вытирать ноги о русский народ» (инт. № 50, жен., 59 лет). При этом для родительского поколения гражданство сегодня в большей мере мыслится через морально-этические характеристики личности - быть «хорошим человеком»: «Я думаю, что гражданином страны... быть, быть хорошим человеком, не делать другим гадостей» (инт. № 35, жен., 54 года). «Гражданская позиция - она в некоторой степени совпадает с законами Моисея» (инт. № 48, жен., 55 лет).

В то время как их дети формулируют концепцию гражданства, выходящую за рамки персонифицированных личных характеристик и ответственности. Для молодежи уже недостаточно быть просто хорошим человеком. Молодые предполагают, что этому «хорошему человеку» необходимо приложить дополнительные усилия, действия, чтобы называться гражданином: «Я думаю, что в том обществе, которое сложилось у нас, недостаточно быть просто <...> честным человеком, <...> хорошо работать, делать хорошо свое дело. А нужно делать ещё что-то сверх, потому что наше общество в общем не здорово, да? И в нездоровом обществе нужно какие-то сверхусилия прилагать, чтобы быть каким-то достойным, правильным гражданином. Поэтому мне кажется, что действительно граждане - это те, ...которые как-то проявляют свою позицию, отстаивают её, стараются как-то защищать какую-то справедливость общечеловеческую... Я ...не всех активистов, политических деятелей, прочих реально поддерживаю и вообще со всеми их словами согласен, но в целом большинство из них гораздо больше в моем представлении граждане, чем просто ...честные люди, которые там не врут» (инт. № 13, муж., 24 года).

Для молодого поколения гражданственность - это выход за пределы индивидуального мира частной жизни. Юноши и девушки говорят о гражданстве как о «неравнодушии» к другим и происходящему вокруг, артикулируют гражданство не как замыкание в себе, а наоборот - как выход за пределы собственного комфорта, ответственность за окружающее: «С моей точки зрения, быть гражданином - это всё-таки делать что-то не только для себя, но и для того общества, в котором ты находишься. Потому что не все успевают всем помочь, и если у тебя есть такая возможность, то тебе нужно это делать» (инт. № 3, жен., 21 год).

Лишь немногие родители определяют гражданство схожим образом: «Ну, настоящий гражданин - это человек неравнодушный прежде всего. Неравнодушный ко всему, что происходит в стране.... Но гражданственность - это активная позиция. ...несмотря на то, считаешь ли, что это поможет, не поможет ...если каждый человек будет неравнодушный и как-то выскажется, и таких людей будет больше, вот тогда что-то поменяется» (инт. № 39, жен., 48 лет).

Воплощение гражданства на практике для большинства родительского поколения определятся размышлениями о долженствовании перед государством: «Понятно, что у

гражданина есть обязанности перед страной. Само [слово] "гражданин" подразумевает, что он непосредственно... ячеечка маленькая, человечек именно этой страны. Т.е. он не абориген какой-то из племени, он гражданин в государстве. Естественно, у него есть права и обязанности. Вот, например, я обязана... платить налоги. Что я должна возмущаться, не платить? Пусть даже наши дороги делают плохо или что-то где-то хорошо, где-то обманут или что там... Это обязанность все-таки. Это не право. Право мое не пойти в магазин и ничего себе не купить. Вот это я не обязана делать» (инт. № 49, жен., 44 года).

Реализация гражданских обязательств для мам и пап нынешней молодежи мыслится в первую очередь через труд/работу: «Ну, и потом человек, конечно, трудится. В обязательном порядке» (инт. № 38, муж., 50 лет). «Нужно что-то делать, стараться у себя, чтобы жилось как-то лучше, как-то исправить положение, постараться, по крайней мере, какую-то лепту свою внести. <...> Через что? Ну, во-первых, трудом своим» (инт. № 51, жен., 58 лет).

Среди молодых идея долга появляется лишь в нескольких нарративах юношей и определяется как служба в армии: «Ну, мне кажется, гражданство нужно заслужить в какой-то степени. Не знаю - служба в армии, отдать некий долг родине» (инт. № 7, муж., 20 лет). А представления о реализации гражданства через работу в анализируемых нарративах молодежи совсем не проявляется. Для них гражданственность связана с рядом специальных компетенций и навыков: с рефлексивностью и критичностью, ориентацией на деятельность и отсутствием пассивности, и личной ответственностью: «Это человек, который к стране своего жительства, и к своему городу относится с любовью, заботой и критикой одновременно. ...ты не можешь закрывать глаза на какие-то вещи, на которые ... больно смотреть, ты должен на них смотреть, замечать и пытаться устранить всеми возможными способами, ты должен заботиться о мире вокруг себя: в зоне личного комфорта и за пределами ее, не только в своей квартире, но и в своем подъезде, в своем районе, должен выражать какую-то гражданскую и политическую позицию» (инт. № 10, жен., 23 года).

Подобные рассуждения переопределяют гражданство с формального политического участия на повседневное гражданское действие, гражданство «на уровне вытянутой руки» - там, где молодые могут участвовать и менять жизнь вокруг себя: «Я считаю, что, прежде всего, необходимо не молчать, если ты с чем-то не согласен. Отстаивать свою позицию, хотя бы в рамках своей семьи, своих друзей, знакомых, своего окружения. Хотя бы в рамках соцсетей. Максимально подробно, максимально аргументированно описать свою позицию» (инт. № 14, муж., 24 года); «...быть ответственным к происходящему вокруг, не обязательно в стране, хотя бы во дворе и в городе, следить за обстановкой и стараться сделать её как-то лучше» (инт. № 15, муж., 21 год).

Приватизированное социальное гражданство рассматривается молодежью не только как легитимное, но и как более безопасное. Эта тенденция прослеживается и усиливается еще с 2012-2013 гг. [Krupets et а1., 2017]. Однако индивидуальный, рутинный уровень гражданской включенности в представлениях молодых не исключает потенциальной мобилизации и массовой солидаризации в определенные моменты: «Я вообще-то не считаю, что все люди должны по первому щелчку сниматься с места, выходить на улицу. Потому что иначе у них бы просто жизни не было никакой. А всё-таки люди не так устроены, всё-таки им своя жизнь дороже, чем какое-то там. Но в экстренных случаях, да, наверное, в каких-то случаях. Это логически понимаешь, что существованию там - ну, всё то, в чём живем - уже угрожает: и правам человека, и общественному договору и всему остальному» (инт. № 4, жен., 22 года).

Для родителей политическое проявление гражданства тоже выступает проблематичным в отличие от социального, ориентированного на личную эмпатию, помощь и участие: «Господи, да вот столько социальных проектов, куда хочешь - туда и иди. С политикой сложнее, конечно, потому что сейчас это очень опасно, тебя могут ни за что посадить. Но, в принципе, гражданственность - это не только политика, это и социальное, не пройди мимо в метро, там помоги кому-нибудь» (инт. № 39, жен., 48 лет).

Родительское поколение, пережившее смену политических и социальных режимов, преодолевшее кризисы, и чья повседневная жизнь включает большую долю ответственности за семью и детей, декларирует очень персонифицированную модель гражданства, основанную на национальной принадлежности и долге. Молодое же поколение, выросшее в иных условиях (относительное материальное благополучие, обеспеченное родителями, глобализация, стабильный, но во многом репрессивный политический национальный режим), сформировало новую конвенцию о реализации гражданской активности. Почти для всех молодых участников нашего исследования представление о проявлении гражданственности, подкрепленное своим опытом и опытом ровесников, видится как расширенная ответственность и деятельность на повседневном уровне, ориентированная на изменение уклада (условий, отношений и т.д.) в доступном для осмысления и влияния социальном пространстве. Логика «я участвую там, где могу что-то изменить», с одной стороны, сужает горизонты гражданской активности, с другой - побуждает к действию, ведь если есть возможность, надо ее использовать. Родители рассматривают гражданство через долг и труд, дети - через участие, как неравнодушие и как действие. При этом отсутствие идеи работы/наемного труда в представлении молодых о гражданстве не влечет за собой маркирование ими гражданской активности как досуговой деятельности. Несмотря на то что многие из наших информантов имели оплачиваемую работу, не связанную с их гражданской деятельностью, последняя не воспринималась как способ проведения свободного времени. Социальная активность и активизм выступают как значимая часть человеческой деятельности в целом.

Рефлексия о собственном гражданстве родителями и детьми. Производимые представления о гражданстве выступают осью референции для оценки собственного гражданства как для молодежи, так и для взрослых. Для молодых основным является деятельный аспект. Поэтому многие, имеющие опыт активистской деятельности, юноши и девушки в нашем исследовании довольно позитивно оценивают свой опыт гражданского участия для себя лично и уверенно называют себя гражданами: «Для меня проблемы России сейчас на первом месте, и проблемы, которые я вижу... если мне удастся какую-то микроскопическую часть из них решить, тогда уже подумаю, но гражданкой России я могу [быть], считаю, что я довольно много сделала» (инт. № 10, жен., 23 года). «Гражданином чувствую, когда делаю что-то во благо кого-то другого или чего-то другого, просто во благо или просто во благо места, в котором живу, например» (инт. № 5, жен., 22 года).

Для родителей гражданство, как уже было сказано выше, связывается в первую очередь с неким морально-этическим кодексом личности, с частной ответственностью за себя. По отношению к этим идеям они и оценивают свое гражданство, артикулируя соответствие заявленным принципам: «Среди моего окружения <...> наверное нету таких людей, которых я бы считала, что они лишены гражданской позиции, они все работают, все не воруют, все честно исполняют свой долг, воспитывают детей» (инт. № 48, жен., 55 лет). «Я считаю, что я просто делаю что-то очень маленькое, но нужное в формате своей семьи. Я занимаюсь воспитанием своих детей, потому я хоть чуть-чуть могу считать себя гражданкой» (инт. № 31, жен., 45 лет). «Я стараюсь быть гражданином. Тоже не всегда получается, к сожалению, но, конечно, я стараюсь, потому что по крайней мере мусор на улице я не оставляю и грязь за собой тоже не оставляю. ...стараюсь поставлять хорошие товары, чтобы люди не обижались, покупатели были довольны» (инт. № 54, жен., 53 года).

Несмотря на то что последняя информантка артикулирует некоторую неуверенность в собственной гражданственности, для родительского поколения в целом не свойственны сомнения относительно гражданской идентичности. Некоторым достаточно даже формальной привязки: «Все-таки как ни крути, я гражданин, в таком записном виде что ли, я гражданин России все-таки. Ну, и родственники тоже так понимают, что мы граждане страны нашей» (инт. № 44, муж., 68 лет).

В отличие от взрослых молодежь, предъявляющая довольно высокие эмоциональные и компетентностные требования к гражданской позиции и активности, в большей степени

выражает критичность к собственному гражданству. Подчеркивая таким образом процес-суальность становления гражданином, необходимость вложения (временных, личностных и т.д.) ресурсов: «Ну, то есть я пытаюсь что-то делать, но я чувствую, что пока мне... то есть началось всё, наверное, довольно недавно... я чувствую, что мне пока не хватает каких-то знаний, каких-то связей, каких-то вещей. Ну, то есть не хватает некоторой базы» (инт. № 2, жен., 20 лет). «Такие ситуации были, но я считаю себя тем самым недоразвитым гражданином, который только постепенно, потихонечку встает с колен и очень неуверенно стоит на ногах. Потому что я мало знаю, плохо могу аргументировать в каком-то споре, на какую-то сложную тему. Т.е. у меня какое-то интуитивное понимание права или нет, но слишком мало образованна» (инт. № 11, жен., 24 года). «...у меня есть какая-то внутренняя неуверенность, потому что одно дело это декламировать, да, то есть говорить - о, я гражданин! А другое дело как бы понимать, реально несет ли твоя деятельность, правильный, с твоей точки зрения, выхлоп. И я смогу сказать, что да, я гражданин, прям четко-четко, только когда я пойму, есть этот выхлоп или нет» (инт. № 6, жен., 23 года).

Неравнодушие к происходящему, включенность в сообщество, ответственность существенным образом расширяют для молодежи родительское представление о гражданине как «хорошем человеке». Представление о себе связывается и с гражданским участием: «Ну, то, что я стараюсь в случае каких-то острых проблем искать пути к исправлению, какого-то даже действия. Вот даже история с мостом [название снято]. Несмотря на то что не получилось повлиять на эту ситуацию, я чувствую досаду, что не получилось повлиять, но не чувствую стыда именно за себя, потому что я знаю, что я и регистрировал своих друзей в социальных сетях, заказал тоже плакат к массовому мероприятию и тоже помогал в его организации» (инт. № 15, муж., 21 год).

Представления о гражданстве между молодым и взрослым поколениями существенно расходятся. Родители (как ответственные за семейную социализацию) высказывают мнение, что гражданина нужно воспитывать: «...человек не рождается гражданином, он им становится. Как можно? Да, ну, воспитание, книги, личные мысли - башкой надо думать» (инт. № 38, муж., 50 лет). В первую очередь это касается воспитания детей, вернее молодого поколения: «Во-первых, я считаю, что гражданина нужно воспитывать с детства. Потому что у нас, в общем-то, ни одного поколения свободного не было, я считаю, все были под влиянием какой-то той или иной идеологии, которая преподносилась как единственная возможная» (инт. № 29, жен., 42 года).

И как результат внутрисемейного взаимодействия в рассуждениях молодых мы видим некоторое присутствие родительского дискурса о «хорошем человеке»: «Ну, вот ты живешь, ты должен понимать, где ты живешь, у тебя есть какие-то свои правила, ну, есть правила общества, в котором ты должен соблюдать. Ну, наверное, самое главное - это не навредить тому обществу. Быть достойным человеком. И чтобы тебе самому не было стыдно за себя. Как-то так» (инт. № 16, жен., 20 лет).

Однако можно отметить и обратный процесс - когда молодые влияют на старшее поколение своими представлениями, азартом и включенностью вызывают уважение: «Ну, [сына] я могу назвать гражданином, он так переживает за общество, мне даже не верится. Он даже раньше был гораздо меньше... Я говорю: 'Чем ты таким собираешься заниматься?"- "Обществом, а кто еще? Хочу, чтобы все стало лучше". Я уж не помню дословно-то» (инт. № 41, жен., 61 год). Вызывают доверие: «...в редакции молодые ребята. И они очень активно выступают, [находят] всякие недостатки и сразу начинают выступать, причем явно, иногда поперек администрации. Вот мне это нравится. Т.е. молодежь, которую можно руками и ногами поддерживать. Поэтому я стал их отслеживать, когда они мелькают в голосовании и прочее, я знаю, что это ребята не просто так, а толковые» (инт. № 44, муж., 68 лет). Расширяют горизонты гражданского участия: «Конечно, мы ходим с [дочерью] с мужем, и даже с мужем, когда вот убили Немцова, т.е. вот эти какие-то акции, которые происходят, не на все, но мы ходим» (инт. № 29, жен., 42 года).

Каждое из поколений оценивает себя как граждан, опираясь на собственные представления, и в целом не испытывают напряжений по поводу своей гражданской идентичности и сопутствующих ей практик. В тоже время межпоколенческое взаимодействие представляет собой не нисходящую вертикальную трансляцию норм и ценностей, а взаимонаправленные процессы влияния поколений друг на друга. При этом молодежь, собственные дети зачастую мыслятся родителями как более открытые, мобильные, заинтересованные. И отчасти другие.

Заключение. Наше исследование, проведенное в Санкт-Петербурге, показало, что юноши и девушки, имеющие опыт участия в активистских инициативах разных направлений, сформировали и разделяют относительно конвенциональную для них модель гражданства как деятельной включенности в социальные изменения в повседневном пространстве. В представлениях молодых петербуржцев гражданственность - это неравнодушие, непассивность, рефлексивность к окружающему их миру. Гражданская включенность основывается на чувстве эмоциональной связанности со страной. Иными словами, привязанность к стране, любовь к ней становятся основанием критического, рефлексивного осмысления происходящего и намерения что-либо менять.

Для родительского же поколения гражданственность, преимущественно, определяется в морально-этических категориях - быть хорошим человеком - и проявляется через ответственную трудовую деятельность в рамках представления о гражданском долге перед страной. И собственное гражданство родители оценивают в первую очередь по соответствию заданным критериям, говоря о себе как о честных и трудолюбивых людях, отвечающих за свои семьи, платящих налоги и тем самым выполняющих свои гражданские обязательства.

Более активная и социально-ориентированная позиция молодых приводит к изменению межпоколенческого взаимодействия: не только старшие транслируют свои ценности и опыт младшим, но и наоборот. Более того, гражданская позиция молодых, в том числе собственных детей, вызывает уважение и признание у зачастую скептично-пессимистически настроенных родителей.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ [REFERENCES]

Бабинцев В.П., Реутов Е.В. Самоорганизация и «атомизация» молодежи как актуальные формы социокультурной рефлексии // Социологические исследования. 2010. № 1. С. 109-115. [Babintsev V.P., Reutov E.V. (2010) Self-organization and «Atomization» of Youth as Relevant Forms of Sociocultural Reflection. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No.1: 109-115. (In Russ.)]. Длугош П. Негражданское поколение? Анализ политической активности молодежи Польши, России и Украины // PolitBook. 2012. № 2. С. 6-20. [Dlugosh P. (2012) Non-civilian Generation? Analysis of the Political Activity of Youth in Poland, Russia and Ukraine. PolitBook. No. 2: 6-20. (In Russ.)]. Омельченко Е.Л. Уникален ли российский случай трансформации молодежных культурных практик? // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2019. No. 1. С. 3-27. DOI: 10.14515/monitoring.2019.1.01. [Omelchenko E.L. (2019) Is the Russian Case of the Transformation of Youth Cultural Practices Unique? Monitoring obshchestvennogo mneniya: economicheskie i sotsial'nye peremeny [Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes]. No. 1: 3-25. DOI: 10.14515/monitoring.2019.1.01. (In Russ.)]. Омельченко Е.Л., Андреева Ю.В. Что остается в семейной истории: память о советском сквозь разговор трех поколений // Социологические исследования. 2017. № 11. С. 147-156. DOI: 10.7868/ S0132162517110162. [Omelchenko E.L., Andreeva Ju.V. (2017) What Remains in Family History: the Memory of the «Soviet» in the Conversation of Three Generations. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 11: 147-156. (In Russ.)]. Радаев В.В. Миллениалы на фоне предшествующих поколений: эмпирический анализ // Социологические исследования. 2018. № 3. 15-33. DOI: 10.7868/S0132162518030029. [Radaev V.V. (2018) Millennials Compared to Previous Generations: an Empirical Analysis. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 3: 15-33. 10.7868/S0132162518030029. (In Russ.)]. Седова Н.Н. Гражданский активизм в современной России: форматы, факторы, социальная база // Социологический журнал. 2014. № 2. С. 48-71. DOI: 10.19181/socjour.2014.2.495. [Sedova N.N. (2014)

Civil Activism in Modern Russia: Formats, Factors, and Social Base. Sotsiologicheskiy zhurnal [Sociological Journal]. No. 2: 48-71. DOI: 10.19181/socjour.2014.2.495. (In Russ.)].

Тютюнджи И.М. Новые формы социального активизма // Социологические исследования. 2012. № 5. С. 149-153 [Tutundzhi I.M. (2012) New Forms of Social Activism. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 5: 149-153. (In Russ.)].

Adler R.P., Goggin J. (2005) What Do We Mean by «Civic Engagement»? Journal of Transformative Education. Vol. 3. No. 3: 236-253. DOI: 10.1177/1541344605276792.

Bang H. (2005) Among Everyday Makers and Expert Citizens. In: Newman J. (ed.) Remaking Governance: Peoples, Politics and the Public Sphere. Bristol: Policy Press: 159-179.

Bessant J., Farthing R., Watts R. (2017) The Precarious Generation. A Political Economy of Young People. London; New York: Routledge.

Coe A.-B., Vandegrift D. (2015) Youth Politics and Culture in Contemporary Latin America: A Review. Latin American Politics and Society. Vol. 57. No. 2: 132-153. DOI: 10.1111/j.1548-2456.2015.00271.x.

Collin P. (2015) Young Citizens and Political Participation in a Digital Society. Addressing the Democratic Disconnect. Hampshire; New York: Palgrave Macmillan.

Dahlgren P. (ed.) (2010) Young Citizens and New Media. Learning for Democratic Participation. New York; London: Routledge.

Ekman J., Amna E. (2012) Political Participation and Civic Engagement: Towards a New Typology. Human Affairs. Vol. 22. No. 3: 283-300. DOI: 10.2478/s13374-012-0024-1.

Fahmy E. (2006) Young Citizen: Young People's Involvement in Politics and Decision Making. Hampshire: Ashgate Publishing Ltd.

GESIS. (2018) National Report level 2 (Collection of short comparative country reports). Project: PROMoting Youth Involvement and Social Engagement: Opportunities and Challenges for 'Conflicted' Young People across Europe. URL: http://www.promise.manchester.ac.uk/wp-content/uploads/2018/07/National-reports-using-secondary-data-analysis-by-GESIS-May-2018.pdf (accessed 03.10.2019).

Harris A., Wyn J., Younes S. (2007) Young People and Citizenship: An Everyday Perspective. Youth Studies Australia. Vol. 26. No. 3: 19-27.

Krupets Y., Morris J., Nartova N., Omelchenko E., Sabirova G. (2017) Imagining Young Adults' Citizenship in Russia: from Fatalism to Affective Ideas of Belonging. Journal of Youth Studies. Vol. 20. No. 2: 252-267. DOI: 10.1080/13676261.2016.1206862.

Manning N. (2013) 'I Mainly Look at Things on an Issue by Issue Basis': Reflexivity and Phronesis in Young People's Political Engagements. Journal of Youth Studies. Vol. 16. No. 1: 17-33. DOI: 10.1080/13676261.2012.693586.

Miller-Idriss C. (2006) Everyday Understandings of Citizenship in Germany. Citizenship Studies. Vol. 10. No. 5: 541-570. DOI: 10.1080/13621020600954978.

Omelchenko E.L., Pilkington H. (2013) Regrounding Youth Cultural Theory (in Post-Socialist Youth Cultural Practice). Sociology Compass. Vol. 7. No. 3: 208-224 DOI: 10.1111/soc4.12023.

Pilkington H., Pollock G. (2015) Politics Are Bollocks': Youth, Politics and Activism in Contemporary Europe. The Sociological Review. Vol. 63. No. S2: 1-35. DOI: 10.1111/1467-954X.12260.

Putnam R.D. (2000) Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community. New York: Simon and Schuster.

Rheingans R., Hollands R. (2013) 'There is no Alternative?': Challenging Dominant Understandings of Youth Politics in Late Modernity through a Case Study of the 2010 UK Student Occupation Movement. Journal of Youth Studies. Vol. 16. No: 4: 546-564. DOI: 10.1080/13676261.2012.733811.

Stevenson N. (2014) Cultural Citizenship in the «Cultural» Society: a Cosmopolitan Approach. Citizenship Studies. Vol. 7. No. 3: 331-348. DOI: 10.1080/1362102032000098904.

Sveningsson M. (2015) 'I Wouldn't Have What It Takes': Young Swedes Understandings of Political Participation. Young. Vol. 24. No. 2: 139-156. DOI: 10.1177/1103308815603305.

Voronkov V., Chikadze E. (2003) Different Generations of Leningrad Jews in the Context of Public/Private Division: Paradoxes of Ethnicity. In: Humphrey R., Muller R., Zdravomyslova E. (eds) Altered Lives and Broken Biographies: Biographical Research in Eastern Europe. London: Palgrave: 239-259.

Zdravmyslova E., Voroncov V. (2002) The Informal Public in Soviet Society: Double Morality at Work. Social Research. Vol. 69. No. 1: 49-69.

Статья поступила: 22.09.19. Финальная версия: 04.10.19. Принята к публикации: 07.10.19.

CITIZENSHIP AS UNDERSTOOD BY ST.PETERSBURG YOUNG PEOPLE AND THEIR PARENTS

NARTOVA N.A.

National Research University Higher School of Economics in St. Petersburg, Russia

Nadezhda A. NARTOVA, Senior Research Fellow, Center for Youth Studies, National Research University Higher School of Economics in St. Petersburg, St. Petersburg, Russia ([e-mail]).

Acknowledgements. This article results from a research project implemented as a part of the Basic Research Program at the National Research University Higher School of Economics (HSE).

Abstract. The problematization of youth citizenship from the perspective of participation in traditional institutionalized politics not only questions the relevance of the dominant theoretical and methodological grounds for studying citizenship in modern conditions, but also calls for a new look at youth as a generation, including their parents. The article is devoted to the analysis of ideas about citizenship in the generational perspective. Based on the concepts of everyday citizenship developed in youth research and a qualitative methodology, the work explores the meanings and interpretations of citizenship as part of personal experience by young adults (18-26 years) and their parents in St. Petersburg. The ideal-typical ideas about citizenship and the reflection on one's own citizenship are consistently discussed. The analysis of empirical material shows that young people have formed and share a relatively conventional model of citizenship as active involvement in social changes in everyday space. For the parent generation, citizenship is predominantly defined in moral and ethical categories and is manifested through responsible labor activity. At the same time, a more active and socially oriented position of youth leads to a change in intergenerational interaction: not only older generation transmit their values and experience to the younger, but also vice versa.

Keywords: youth, citizenship, generation, everyday citizenship, social involvement, civil engagement.

Received: 22.09.19. Final version: 04.10.19. Accepted: 07.10.19.

Приложение B. Статья «HIV Activism in Modern Russia: From NGOs to Community Development»

Nartova N., Krupets Y., Shilova A. HIV Activism in Modern Russia: From NGOs to Community Development // Community development journal. 2020. Vol. 55. No. 3. P. 419-436. DOI: 10.1093/cdj/bsy065

Разрешение на копирование: согласно

https://academic.oup.com/journals/pages/access_purchase/rights_and_permissions/publication_ri ghts и https://academic.oup.com/joumals/pages/self_archiving_policy_f

Согласно соглашению о копирайте автор статьи может использовать принятую в журнал рукопись со следующей ссылкой:

Это авторская рукопись статьи после рецензирования и до редактирования, которая опубликована в Community development journal. Окончательная версия Nadya Nartova, Yana Krupets, Anastasiia Shilova, HIV activism in modern Russia: from NGOs to community development, Community Development Journal, Volume 55, Issue 3, July 2020, Pages 419-436, https://doi.org/10.1093/cdj/bsy065 доступна по ссылке: https://academic.oup.com/cdj/article-abstract/55/3/419/5274653?redirectedFrom=fulltext

Ниже приводится авторская рукопись в том виде, в каком она была принята в печать.

Nadya Nartova, Yana Krupets, Anastasiia Shilova

HIV Activism in Modern Russia: From NGOs to Community Development

Abstract

This article contributes to a comparative analysis of the meaning of citizenship for youth. Young people, traditionally seen as 'incomplete' citizens in the process of transition to adulthood, possess their own everyday understanding of what it means to be a citizen in the contemporary world. Based on empirical qualitative material collected in two Russian cities, it is argued that there is a disjunction among young Russians between the ideal-typical perception of citizenship and the practical realisation of it. Particular emphasis is put on the 'emotional' understanding of citizenship by Russian youth involving the experience of particular feelings towards fellow citizens and the country.

Keywords: youth, young adults, citizenship, Russia, everyday citizenship

Introduction

The first case of HIV infection was registered in Russia/USSR in 1987. Since that time, the state policy on HIV/AIDS and the system of state institutions focused on the diagnosis and treatment of HIV infection have been formed. However, for the last 30 years, the spread of HIV infection has not been stopped, not even slowed down. The number of HIV positive people has been increasing by 10% every year since 2006. In Russia, more than 1.1 million cases of HIV infection had been registered by December 31, 2016 . According to Russian Federal State Statistics Service for the first three months of 2018, 20849 new cases were registered . The experts state that the situation is even more critical, since a significant number of people do not know about their status, which means that the real figures are considerably higher. According to Vadim Pokrovsky, Head of the Federal AIDS Center, about 500-600 thousand people in Russia have HIV, not knowing about their status, moreover, the epidemic began to spread not only among at-risk groups but also among the general population. Thus, the number of HIV positive people can exceed 1.5 million. Nevertheless, the government does not recognize the current situation as critical, which, in turn, does not lead to the creation and implementation of a comprehensive and well-developed policy for the prevention and treatment of HIV/AIDS. Activists' initiatives and NGOs have become key agents in the fight against the epidemic and in protecting the rights of HIV-positive people, although they have to act under the state pressure on civil society.

We consider it extremely important to study the development of the HIV community in Russia, because, on the one hand, quantitative growth rates of the epidemic here is similar to Asian

and African regions, which are believed to be territories with a catastrophic situation with respect to the spread of the HIV infection , and on the other hand, social regimes in Russia are largely connected to the European cultural context. Therefore, this article focuses on the development of the HIV community in St. Petersburg, one of the largest and the most problematic, in terms of the HIV epidemic, cities in Russia. We use qualitative data and through the analysis of the community structure, ways of developing agency of its members, key actions aimed at the social change we show that it is NGOs and action groups play a key role in the development of the HIV community in St. Petersburg. Moreover, they act not as outside services provided to local residents, but as the core of the urban HIV community, developing it.

Socio-political context of HIV activism in Putin's Russia

Describing the current socio-political situation, researchers mention the emergence of a 'hybrid' regime in Russia, characterized by an increase in authoritarianism along with imitation of democracy (Johnson et al. 2016). Leaving behind this article a large sociological and political debate about 'Putin's Russia', we will highlight three key structural aspects affecting the development of the HIV community in Russia: strengthening the ideology of 'traditional values', restricting legislation and tightening the regulation of civil activity.

Since the early 2000s, the ideology of 'traditional values' actively supported by the Russian Orthodox Church has been developing at the level of state policy. This ideology sets conservative standards for gender, sexuality, family, etc., as opposed to 'Western' liberal diversity, marked as decline and degradation (Stella, 2016; Muravyeva, 2014). In the frame of such ideology, the state is forming a moralizing discourse about people with HIV and the spread of HIV in general, which sets a nationwide stigmatizing and marginalizing rhetorical framework. The intensifying rhetoric of 'traditional values' as the main way of regulating infectious diseases, among other things, is manifested both in statements by individual politicians and in state documents. For example, in October 2016, the Russian government approved the 'State Strategy for Combating the Spread of the HIV Infection for the Period until 2020 and for the Longer Term' . Even though one of the objectives of the strategy is: 'Raising public awareness of HIV-related issues, as well as creating a social environment that excludes discrimination against people infected with HIV', it stresses 'strengthening of traditional family and moral values' as a means of decreasing the epidemic. This view of the HIV/AIDS situation, first, limits the opportunities of disseminating full and relevant information, and secondly, leads to stigmatization of HIV positive people.

Another important structural condition determining the context of the life of HIV-positive people is legislation, which reinforces cultural ideological stigmatization. Despite the amendments, the main current law regulating issues related to the spread of the HIV infection was

adopted in 1995 and is perceived by many activists as outdated and infringing their rights. This is primarily due to such aspects as restriction of professional activities, prohibition of access to assisted reproductive technologies and adoption for people with HIV, restriction of entry into the country for HIV-positive foreign citizens and their deportation in case they do not have any close relatives.

Moreover, cultural stigmatization and legislative restrictions of some social groups in Russian society significantly limit the possibility of working with them, also in the sphere of HIV prevention. For instance, drug use and sex work are criminalized and marginalized, which impedes access to these groups in the context of work to prevent the spread of HIV. In addition, the ban imposed in 2013 on 'the promotion of non-traditional sexual relations among minors' actually criminalizes discussion of LGBT issues in public and limits the possibility of informing the public about the ways of HIV transmission, since the part connected with sexual transmission cannot be properly discussed without a threat of being prosecuted under this law.

The third structural aspect is the tightening of regulation and control of civil society and NGOs in all areas. Although informal networks, NGOs, and civic initiatives fill the shortcomings of the state social policy system (Omelchenko, 2016), civil society becomes a target of authoritarian politics. Thus, the procedure of organization and caring out of public events was tightened, which made impossible to implement protests and direct actions. Also, there was an order for NGO, receiving foreign funding, to register as a 'foreign agent', which in turn entails stricter government and financial inspections for these organizations, restriction of activities and their stigmatization in the public eye. It resulted in the persecution and closure of many civil and research NGOs in Russia, reduction of their funding, creating an atmosphere of danger when it is likely that the organization could be closed if its activities and financial sources cease to satisfy the government. Amendments to a number of laws, known as the Law on Unwanted Foreign and International Organizations, resulted in a situation where many humanitarian international organizations and foundations, including those supporting the fight against HIV/AIDS, had to limit their activities or to close their offices in Russia.

Thus, today the state is the main and practically the only source of funding for NGOs, therefore, being the exclusive regulator of their activities, creating a demand within the existing political agenda, financial stagnation and global neoliberal logic. There is a restructuring of the work of NGOs and redefining of the way of interaction with the state, which, first, limits possibilities for NGOs and the community, and secondly, sets a new mode to their activity: bureaucratization, managerialism and demand for efficiency. Moral state policy in the field of HIV/AIDS, repressive regulation of civil society, state monopolization of funding of NGOs create

a specific current framework for the development of HIV activism and the HIV community in Russia.

Theoretical grounds of the study

Despite multiple social, cultural, and technological achievements, the world faced the 21st century with unresolved and often aggravated problems of inequality, poverty, epidemics, discrimination, marginalization of various groups; moreover, it experienced new challenges of globalization, migration, radicalization, man-made and environmental risks (Kenny, 2016). The inability of national states and the international community as a whole to cope with the pressing issues requires searching for new ways of solving the problems, including collective ones.

Recent research shows that most European countries see a tendency of reduction of institutionalized civic participation and, in general, interest in formal politics, also among young people (Ndukwe, 2013, Albacete, 2014). Many studies that define citizenship primarily through a citizen's duty to participate in the life of society by engaging in institutionalized politics, interpret the trend towards depoliticization and refusal to participate in traditional forms (elections, parties, associations) as a citizenship crisis. However, more and more researchers nowadays are trying to redefine this phenomenon and escape from the 'crisis' rhetoric, instead suggesting new interpretations, which expand the notion of civic participation (Harris, Wyn, & Younes, 2010; Lister, 2007). Today people prefer to act not within traditional politics, but rather in such areas as culture, consumption, the Internet and everyday city life.

In Russia, there is also a decline in trust for institutions of formal politics and a possibility of social change through traditional channels of participation (Trofimova, 2015). In the context with shared persistent certainty in the meaninglessness and danger of political activism in modern Russia, a new understanding of citizenship and civic participation is increasingly associated with everyday responsibility and small deeds policy, which lead to specific changes at the local level (Krupets et al, 2017).

This makes possible for the researchers to introduce another way of interpreting citizenship, in particular as a cultural (Stevenson, 2003) and everyday phenomenon (Harris, Wyn, Younes, & others, 2007), which is implemented in everyday life at the local level and includes all variety of people's life experiences (Harris & Roose, 2014; Lister, 2003). 'This "inclusionary" understanding of citizenship allows seeing all marginalized groups as citizens through the prism of "identity, recognition and belonging' (Stevenson. 2003b: 36).

This perspective highlights the issue of solidarity; and one of the key forms of solidarity is a community (McCrea et al., 2017), since, as McCrea and colleagues claim, 'the praxis of community development "ultimately reflects enduring efforts by marginalized people across the

world to understand, analyze, challenge and change disempowering and demeaning conditions' (McCrea et al., 2017). A community gives an opportunity for implementing a new inclusive civic participation through providing positive identity, value, efficiency and connection to others (Ramirez-Valles, 2002). Researchers note the importance of developing local communities in the prevention and control of the HIV epidemic (McLane-Davison, 2016; Bedelu et al, 2007; Campbell et al, 2005; Chattopadhyay, McKaig, 2004).

At the same time, a community as an idea and a practice is transforming along with the changing world. By pointing out that 'mapping communities requires understanding their multifaceted characteristics and how members have varying needs, while at the same time focusing on the interconnections between members and exploring existing or possible sources of solidarity' (Kenny, 2016:36), Sue Kenny distinguishes, among others, two characteristics typical for modern communities, which are particularly crucial for the HIV community development. First, 'social groupings are no longer solid or centred' (Kenny, 2016:24), they are fragmented, heterogeneous, and include inequality and competition. For example, the community of HIV positive people includes different specific groups: users of injectable drugs (Bride, Real, 2003; Jarlais et al., 1996), sex workers (Basu, 2017; Sultana, 2015), homosexual men (Miller, 2016; Ngo et al., 2009), women (Kaplan et al.2016; Underwood, Scwandt, 2015) etc. These groups have different identities, lifestyles, class, interests, but share a common need for recognition, stigmatization, and provision of information and treatment. Secondly, in modern communities, the ameliorative/transformative dichotomy is overcome in many ways, because 'any intervention can be ameliorative in some respects and transformative in others' (Kenny, 2016: 34). This is especially evident in the case of HIV prevention and treatment in countries of Africa and Asia, when activities that provide support, care and quality of life for HIV positive people result in changes at the structural level, and vice versa, actions aimed at institutional development lead to an improvement of community life (White, Morton, 2005; Wu et al., 2007).

In this context, one of the bases and effects constituting communities is collective and individual agency. Ann Dale says, 'Agency is the ability to respond to events outside of one's immediate sphere of influence to produce a desired effect/.../ will or intent to act in a social environment in ways that affect intentional social change' (Dale, 2014:427-28). In other words, an agency is both the potential and the implementation of an action aimed at social change. However, actions may not be implemented if at the community level there is not enough communication and connections between people, no proper leadership, not enough motivation and skills, no topical agenda or there are insurmountable barriers (Ling, Dale, 2014: 8). Or if at the individual level there is no interest, no confidence in the effectiveness of your own actions, or

insufficient financial, psychological, physical, and other resources (Ling, Dale, 2014: 8). Chris Ling and Ann Dale underscore that

Communities which enhance the opportunities for individuals to develop personal security, confidence, skills and technical capacity, on the one hand, networks and social capital on the other, will be better able to develop resiliency and adaptability, ensuring the community maintains vitality and develops in a sustainable way. Responses to change will be triggered earlier, action will occur quicker and the skills in the community will allow that response to be more effective (Ling, Dale, 2014: 17).

In this context, especially indicative is the study of Jesus Ramirez-Valles and Amanda Uris Brown on the inclusion of Latino gay men in the HIV community in Chicago (Ramirez-Valles, Uris Brown, 2003). The community gave gay Latinos a safe environment, self-esteem and skills. Plus, due to their inclusion, the awareness of communities of colour increased, while risks decreased there. Moreover, this made the Latino gay community visible to the state, which, on a national scale, contributed to a better integration of communities of colour and protection of minority rights.

Thus, considering the national context and theoretical premises, our research question is the following: how is the HIV community constituted in modern Russia? This includes (1) what is the structural organization of the community, who are its key actors, which groups are involved, what relations, including competitive ones, are formed there; (2) how does the community contribute to individual agency; (3) what are the key collective actions implemented and what effects in social change can HIV activists achieve?

Methodology and empirical basis

We chose the qualitative methodology for the study of the HIV community as the most appropriate for dealing with sensitive issues and studying stigmatized groups. The study was conducted from November 2016 to May 2017 in the city of St. Petersburg. The choice of the city is not accidental. On the one hand, St. Petersburg is the second largest city in Russia, its levels of development and infrastructure are also second only to the capital. On the other hand, the HIV prevalence in St. Petersburg is significantly higher than the average for Russia. Thirdly, unlike in some other regions of Russia, here are NGOs and activists working on HIV prevention and protection of the rights of HIV positive people.

The main research strategy was an ethnographic case-study, a deep and complex study of communities and scenes in their daily interactions. Entering the field was carried out through social networks of researchers and informants. The specifics of the field did not let us conduct a traditional participant observation but allowed us to build research networks and open relationships

with members of the community. In order to build trust and to be included in the community, researchers became volunteers in an organization, helping professionally to conduct a small sociological study initiated by the NGO for their own needs.

The main method of collecting information was a tape-recorded deep biographical interview with various community members: leaders of NGOs and projects, regular employees, and activists. The interviews were focused on biographical paths of informants, their experience with HIV activism, and their reflection on the development of the community. All audio recordings were transcribed word-for-word and anonymized to ensure confidentiality and safety of the project participants.

The empirical basis of the study includes nineteen interviews, lasting from fifty minutes to 135 minutes each, conducted in Russian. Among the informants, there were nine women and ten men aged from nineteen to fifty-one. Among them, there were six people under thirty, eleven people aged from thirty to forty, and two people over forty. It is important to note that all the informants have different class, educational, and social background. The sample included people with the university education, students, and people only with secondary school education. There were representatives of high and low-income families. There were individuals with addiction or criminal past. Nevertheless, all of them are currently involved in the work of HIV NGOs and HIV activism.

For the analysis of the empirical data, the narrative approach was used, in which attention is focused on the narrative construction of identity. During the thematic analysis (Riessman 2005: 2) aimed at selecting common thematic elements among the interviews, we reconstructed common topics and events, as well as dominant types of their interpretations, which allow informants to describe their own and the community's experience. Therefore, we could take into account both the factual biographical components and the values attached to experience and practices.

Using the case-study strategy, we admit that our data, interpretations and conclusions are limited and conditioned by the place of conducting the study, the participants of the study, as well as by our own biographies of middle-class women not involved in the HIV community. However, like other researchers working within the qualitative paradigm, we believe that our results allow us to see certain mechanisms of organizing and constructing a community that are characteristic of HIV activism.

Analysis

The structure of the community

A number of governmental and non-governmental organizations operate in St. Petersburg in the area of HIV prevention, treatment and supporting the rights of HIV-positive people. The

leading governmental organization is the State St. Petersburg AIDS Center, which unites all organizations since clients of any initiative ultimately meet at the AIDS Center. This is primarily because it is there and only there person with HIV can get the necessary medications, after the second confirmatory test for HIV. In addition, the AIDS Center also conducts various activities aimed at medical professionals, as well as informational and psychological support for people. Also, the city has a number of state infectious disease hospitals and addiction treatment facilities which treat people with the HIV infection. At the same time, despite cooperation and respect for the actions of the AIDS Center, activists point out that it is not enough even for St. Petersburg, therefore, civil initiatives are important additional elements of prevention and combating HIV/AIDS but mainly in the support of rights and quality of life. For example, Alex says:

As far as I know clinicians do not have resources now for all the necessary services, in particular, psychological help and support, self-help groups, some deeper consultations. It is caused by their high workload, the lack of such specialists, or their lack of competence and skills. Well, for example, few employees of the AIDS Center know how to talk with LGBT and transgender persons, just because they have never met them. But we know how, so we do it. (Int. 12, male, 29 y.o.).

In total, in St. Petersburg there are eight non-governmental initiatives in the field of HIV. Some of them are formally registered NGOs, some are parts of projects within NGOs that focus on other problems, some are network and action groups. Formal registration allows initiatives to obtain a legitimate status for interaction with state institutions, apply for grants from the government, but makes them dependent on state control and policy. The lack of official registration provides an opportunity for more autonomous work, but significantly reduces sources for funding. Therefore, initiatives that focus on individual work with people, including outreach, peer counseling, support, and testing, prefer to have a formal status, as it provides them access to public medical institutions, a possibility to obtain permission for outreach buses, etc. Meanwhile, initiatives that are aimed at critical analysis and community monitoring of public policies and practices in the field of HIV prevention and treatment prefer to work as unregistered network patient groups, thereby minimizing the risks of state pressure and prosecution. In this case, as a result of this flexibility of NGO HIV community receives both ameliorative and transformative benefits at the same time.

Activists of the HIV community involve different groups. Initiatives are focused on drug users, sex workers, HIV positive women, gay people and men who have sex with men, and, in general, HIV positive people and the population. At the same time, these initiatives are aimed both at taking care of and supporting HIV positive people in each group and at transforming the institutional and cultural order in society to ensure the protection of rights of the HIV community

and vulnerable groups. Specialization of various initiatives makes it possible to minimize competition and internal conflicts. Even though leaders of initiatives point out some competition between organizations in the struggle for resources and influence at the state level, activists emphasize stable horizontal cooperation between initiatives; moreover, sometimes they work in different organizations simultaneously. Through work and inclusion of different groups, the community is developing as heterogeneous and open, sensitive to the problems and specific situations of people with different experiences. Even having their own separate focus in work, initiatives reflexively take into consideration agenda relevant to others.

In general, the HIV community in St. Petersburg is assessed by participants as effective and well-coordinated. Egor, who has been involved in the community for many years, describes it: 'Most of these active guys, again, are in Petersburg for some reason. This city has become such a home of activism.' (Int. 3, male, 38 y.o.).

Thus, the structure of the HIV community in St. Petersburg at the moment is formed by NGOs and initiatives stably functioning. Personal experience of civic activism and practice of others in the HIV area accumulated over the past twenty years allow initiatives to choose different organizational forms giving them the opportunity to work in the existing political and institutional context: from formally registered NGOs to informal network associations. The work focused on different groups creates a heterogeneous, reflexive and sensitive community, with horizontal relations and cooperation, despite some competition in the current conditions of funding shortage and strict state control over civil initiatives.

Involvement in the work of initiatives, development of participants' agency and constitution of the community

Those who get involved in HIV activism and come to work for NGOs are, first of all, HIV positive people or people whose friends or relatives are HIV positive, as well as representatives of groups NGOs are working with. These people have the experience of living with stigmas, like HIV, and, for example, the experience of drug addiction, homosexuality, sex work, meaning that they know from personal experience the problems and difficulties faced by community members in their daily lives. At the same time, it makes possible to develop the community itself, involving its representatives in work. Alex says:

Outreach work, if you do not belong to the community, then, unfortunately, this is not for you. And this is an essential method of conducting a preventive service. It means that not a specialist is hired and sent to the community, but someone is hired in the community and made an expert later. That is, they develop the leadership potential of members of the community, and

skills, and knowledge, and competences, so that they, themselves, themselves, spread everything (Int. 12, male, 29 y.o.).

Often, those who turn to civic activism do not have any special education and they receive the necessary skills in the process of joining the team, attending special trainings and seminars, and self-gathering information. Training and professionalization are becoming ones of the key activities of organizations. It is not only the training of working personnel in the HIV/AIDS environment but also a resource for destigmatization. For example, Vera says:

I saw how people grew up and became talented stars in helping people. And I saw how fates change, that is, how newly released former drug addicts come into this field, and years later, these people, who might be called scum/./ how these people communicate, for example, with representatives of the Ministry of Healthcare (Int. 1, female, 36 y.o.).

Newcomers take a variety of positions in organizations: case managers, project coordinators, peer consultants, outreach workers. From the community's point of view, for these positions the HIV status itself is the key criterion, and its absence can be a serious obstacle not only to provide peer counseling but also just to provide psychological support. At the same time, along with the field staff, who carry out ongoing interactions with clients, target groups and population as a whole, there are also a number of professional workers in NGOs, usually psychologists, lawyers, analysts, and experienced managers. Their hiring and involvement are determined not by their HIV status, but by their professional knowledge and competencies. However, regardless of what position a person is applying for/is getting, tolerance and acceptance of different identities, lifestyles and experiences are ones of the key criteria for inclusion in a team and work. Julia, the project coordinator, says: 'If there is a fear that a person can cause harm one of the clients, it does not matter in which program, then we will not contact with this person' (Int. 2, female, 34 y.o.). Such a significant role of tolerance, positive HIV status and belonging to target groups is related to guaranteeing anonymity and the creation of a safe space for both clients and employees.

Therefore, the field of HIV activism is quite closed in its structure, and daily activities of organizations do not include random people from outside. Usually it does not involve the work of volunteers who are engaged only in participation in large-scale events. It is worth noting that part of the volunteer work is carried out by the employees themselves, who are hired to work in some other projects, and take a part of additional functions without extra payment.