Грамматикализация в нахско-дагестанских языках: типологические, диахронические и ареальные аспекты тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 00.00.00, доктор наук Майсак Тимур Анатольевич

• Майсак Тимур Анатольевич
• доктор наук
• 2023

Оглавление диссертации доктор наук Майсак Тимур Анатольевич

Оглавление

1. Введение

2. Функционирование причастных глагольных форм в лезгинских языках

2.1. Причастные формы в видо-временной системе агульского языка

2.2. Причастные относительные предложения в агульском и удинском языках по корпусным данным

3. Ареальные аспекты грамматикализации в лезгинских языках

3.1. Встраивание заимствованной азербайджанской клитики условного наклонения в грамматическую систему удинского языка

3.2. Возникновение редуцированной системы именной классификации в удинском языке

3.3. Морфологическое копирование рефактивного префикса в агульский язык из лезгинского

4. Грамматикализация и возникновение типологически редких структур

4.1. «Верификативные» глагольные формы в агульском языке: случай морфологически связанной комплементации

4.2. Дублирование субъектных местоимений в агульском языке

4.3. Эндоклитики в отрицательных глагольных формах андийского языка

5. Заключение

Сокращения

Список литературы

Приложение А. Статья «Причастные формы в видо-временной системе агульского

языка»

Приложение B. Статья «Relative clauses in Agul from a corpus-based perspective»103 Приложение C. Статья «Причастные относительные предложения в удинском

языке по корпусным данным»

Приложение D. Статья «Borrowing from an unrelated language in support of

intragenetic tendencies: The case of the conditional clitic =sa in Udi»

Приложение E. Статья «Numeral classifiers in Udi: A unique contact-induced

development among Nakh-Daghestanian?»

Приложение F. Статья «Repetitive prefix in Agul: Morphological copy from a closely

related language»

Приложение G. Статья «Morphological fusion without syntactic fusion: The case of

the "verificative" in Agul»

Приложение H. Статья «Типологическое, внутригенетическое и ареальное в

грамматикализации: данные лезгинских языков»

Приложение I. Статья «Subject pronoun doubling in Agul: Spoken corpus data on a

rare discourse pattern»

Приложение J. Статья «Endoclitics in Andi»

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Грамматикализация в нахско-дагестанских языках: типологические, диахронические и ареальные аспекты»

1. Введение

В настоящую диссертацию включены статьи, в которых рассмотрены типологические, диахронические и ареальные аспекты грамматикализации в нахско-дагестанских языках, главным образом в системе глагола. Исследования выполнены преимущественно на материале агульского и удинского языков лезгинской группы и андийского языка аваро-андийской группы, в качестве сравнительного материала привлекаются данные других языков семьи.

Под грамматикализацией, вслед за такими ведущими представителями данного направления исследований, как Х. Леман, Б. Хайне, Дж. Байби, П. Хоппер, Э. К. Трау-гот и др., мы понимаем, в самом широком смысле, процесс создания грамматических структур или, в более распространенной формулировке, процесс превращения конструкций, как правило, содержащих лексический материал, в грамматические показатели. Интерес к исследованию грамматикализации, оформившемуся в качестве самостоятельного теоретического направления в рамках функциональной лингвистики лишь в 1980-е годы, не спадает и сейчас. Только за последние несколько лет появился целый ряд новых обобщающих работ в русле теории грамматикализации, в том числе дополненное издание «Всемирного лексикона грамматикализации» [Kuteva et al. 2019], новый учебник по грамматикализации [Narrog, Heine 2021] и ряд фундаментальных коллективных трудов, содержащих обзоры процессов грамматикализации по конкретным языковым семьям [Narrog, Heine 2011; Narrog, Heine 2018; Bisang, Malchukov 2020a, 2020b]. Сказанное выше применимо и к ареальным исследованиям и обсуждению проблем языковых контактов как между неродственными, так и между родственными языками. Это направление переживает в последние годы настоящий бум, связанный не в последнюю очередь с обнаружением значительного варьирования в области материальных и структурных заимствований в морфологии, см. прежде всего [Johanson, Robbeets 2012; Wiemer et al. 2012; Vanhove et al. 2012; Gardani et al. 2015]. На пересечении теории грамматикализации и исследования языковых контактов стоит проблематика, связанная с грамматикализацией, вызванной контактом (contact-induced grammaticalization), при которой процесс грамматикализации происходит под влиянием грамматической системы другого языка [Heine, Kuteva 2003]. К сожалению, языки Кавказа, в особенности нахско-дагестанские языки, пока представлены как в исследованиях по грамматикализации, так и в ареальных исследованиях лишь в небольшой степени.

Языки нахско-дагестанской семьи, одной из трех автохтонных языковых семей Кавказа и самой многочисленной по числу входящих в нее языков, в настоящее время все еще остаются недостаточно описанными. Хотя с каждым годом появляются новые грамматические описания и словари языков этой семьи, далеко не все грамматические явления этих языков получают подробное описание и теоретический анализ. Это касается как ядерных аспектов грамматики, в том числе, например, устройства глагольной системы, так и, в еще большей степени, периферийных областей вроде функционирования отдельных синтаксических конструкций или употребления клитик. Настоящая диссертация отчасти восполняет данную лакуну, предлагая описание и теоретическое осмысление ряда явлений нахско-дагестанских языков, ранее не привлекавших достаточного внимания. Эти явления рассмотрены как во внутригенетической перспективе (в понимании А. Е. Кибрика, [Kibrik 1998]), т. е. на фоне языков той же семьи или группы, так и в более широком типологическом плане. В ряде случаев в фокусе находится ареальное взаимодействие, поскольку мы имеем дело с контактно-обусловленными явлениями — это могут быть контакты как с неродственными языками (ср. влияние азербайджанского языка на лезгинские), так и между языками одной генеалогической группы.

Десять вошедших в диссертацию статей разделены на три тематические части. В трех работах первой части анализируется употребление причастий в составе аналитических видо-временных форм агульского языка, а также в модифицирующих причастных клаузах агульского и удинского языков. Во второй части, включающей три статей, рассмотрены ареальные аспекты грамматикализации в лезгинских языках: заимствование числового классификатора и условной клитики в удинский язык как примеры материального копирования из неродственных языков и заимствование рефактивного преверба из лезгинского в южные диалекты агульского языка как пример «внутригруп-пового» влияния лезгинских языков. Наконец, в четырех статьях, вошедших в третью часть, исследованы примеры возникновения не только внутригенетически, но и типологически редких структур: это верификативные формы и постглагольное дублирование местоимений в агульском и эндоклиза в отрицательных глагольных формах андийского языка.

Часть из рассмотренных явлений — употребление числового классификатора и условной клитики в удинском языке, верификативные формы и постглагольное дублирование местоимений в агульском, эндоклиза в андийском, — до появления соответст-вущих работ автора практически не были известны и только в них впервые получили описание. Общее устройство глагольных парадигм или общие принципы функционирования причастных клауз в лезгинских языках в какой-то степени обсуждались в предшествующей литературе, однако в рамках исследований автора получили более подробный анализ (в том числе с привлечением корпусных данных), а также теоретическую и типологическую интерпретацию. Таким образом, новизна работы обусловлена тем, что подавляющее большинство явлений в представленных работах автора описано и помещено в теоретический и типологический контекст впервые (ряд явлений агульского языка — в соавторстве с С. Р. Мердановой). Отметим, что значительная часть исследований проведена на материале устных корпусов, в создании которых принимал участие автор: это Устный корпус хпюкского диалекта агульского языка, разработанный Д. С. Ганенковым, Т. А. Майсаком и С. Р. Мердановой, и Устный корпус ниджского диалекта удинского языка, разработанный Д. С. Ганенковым, Ю. А. Лан-дером и Т. А. Майсаком; оба корпуса представляют собой расшифровки собственных полевых аудиозаписей 2000-х гг.

Помимо собственно описательного компонента значительную роль в представленных работах имеет включение данных нахско-дагестанских языков в контекст современной лингвистической теории и типологии. Рассматриваемый материал позволяет расширить представления о функциональной типологии видо-временных систем индикатива, частотных тенденциях в употреблении модифицирующих причастных клауз, дублировании личных местоимений, контактно-обусловленному распространению числовых классификаторов и показателей условия и неопределенности, а также о таких более экзотических явлениях, как морфологически связанная комплементация (ср. «ве-рификатив») и эндоклитики. Эти аспекты определяют актуальность и теоретическую значимость диссертации для теории грамматики и типологии.

Объединяющим принципом представленных исследований стало совмещение диахронический, типологической и ареальной перспектив в описании нахско-дагестанских языков, а также поиск теоретических обобщений. В теоретическом отношении представленные статьи основаются на фундаментальных работах по теории грамматикализация и современных представлениях об ареальной лингвистике и языковой конвергенции. В подходе к языковым данным мы следуем традициям типологически-ориентированного описания грамматического строя нахско-дагестанских языков, заложенным отечественной школой полевой лингвистики А. Е. Кибрика (см., среди прочего, [Кибрик, Тестелец 1999; Кибрик и др. 2001]). Что касается вопросов исторической грамматики нахско-дагестанских — в особенности лезгинских — языков, наши

работы могут рассматриваться как продолжение трудов таких исследователей, как М. Е. Алексеев, В. Шульце, Э. Харрис [Алексеев 1985; Schulze 1982; Harris 2002] и др.

В самом общем виде, вошедшие в диссертацию исследования показывают системность и значительную предсказуемость семантического развития глагольных форм при учете структуры исходных аналитических конструкций; подтверждают намеченные в литературе закономерности функционирования определительных причастных клауз; уточняют сценарии материального и структурного заимствования грамматических показателей из родственных и неродственных языков; предлагают объяснения путей возникновения типологически редких явлений. По результатам исследования на защиту выносятся следующие конкретные научные положения:

1) Наличие подсистемы аналитических форм, образованных от причастий, является особенностью агульской видо-временной системы индикатива, отличающей агульский от близкородственных восточнолезгинских языков; при этом формы «причастной» подсистемы семантически и структурно параллельны базовой подсистеме.

2) Причастные клаузы в агульском и удинском языках в полной мере относятся к выделяемому в типологической литературе типу «обобщенных клаузальных конструкций, модицифирующих имя» (GNMCCs), обладающих максимально широкими возможностями ассоциации между вершинным именем и ролью обозначенного им референта в модифицирующей клаузе. Для каждого языка корпусные исследования показывают свои особенности в точки зрения частотности релятивизуемых аргументов (высокая частотность «неядерной» релятивизации для агульского, большая частотность релятивизации агенса, чем пациенса, для удинского и мн. др.).

3) Заимствованная азербайджанская клитика условного наклонения заполнила ряд функциональных лакун в удинском языке, став регулярным средством выражения реального условия и войдя в состав показателя серии неопределенных местоимений. При этом в структурном плане заимствование клитики условного наклонения парадоксальным образом привело к увеличению сходства удинского языка с родственными языками лезгинской группы.

4) Заимствование иранского числового классификатора dänä способствовало отдалению удинского языка от типологического профиля лезгинских и, шире, нахско-дагестанских языков, сделав удинский единственным языком семьи, обладающим, пусть и редуцированной, системой числовой классификации.

5) Распространение рефактивного преверба в южных диалектах агульского языка скорее всего отражает заимствование преверба из близкородственного лезгинского языка и имеет следствием возникновение в агульском этимологических дублетов, в конечном итоге восходящих к пралезгинскому локативному префиксу локализации post.

6) В агульском языке полная морфологизация матричного глагола (предположительно, 'видеть') и зависимого косвенного вопроса привела к возникновению серии «верификативных» синтетических форм с значением 'узнать, выяснить, имеет ли место ситуация', представляющих собой пример морфологически связанной комплементации.

7) Дублирование в агульском языке субъектных местоимений в постглагольной позиции (конструкция типа «я сказал я»), типологически необычная с точки зрения ограниченности одним лексическим глаголом ('говорить'), может рассматриваться в качестве первого этапа на пути к грамматикализации личного согласования, выражаемого дублированием клитик и имеющего аналог в близкородственном табасаранском языке.

8) Линейное расположение двух клитик в андийском языке, аддитива и интенси-фикатора, внутри синтетических отрицательных глагольных форм, позволяет утверждать, что в андийском представлено типологически редкое явление эндоклизы.

2. Функционирование причастных глагольных форм в лезгинских языках

Лезгинские языки являются самой южной ветвью нахско-дагестанской языковой семьи (и, тем самым, самой южной языковой группой России). Историческая территория их распространения охватывает юг Дагестана, а также сопредельные территории на севере Азербайджана. Всего лезгинских языков девять, причем у большинства из них имеется разветвленная диалектная система, в некоторых случаях препятствующая взаимопониманию носителей разных диалектов. Ядерную группу составляют семь языков, объединяемых в три подгруппы: восточнолезгинская включает собственно лезгинский, табасаранский и агульский языки, в западнолезгинскую входят рутульский и ца-хурский, к южнолезгинской относятся будухский и крызский. Еще два языка условно можно считать «периферийными» как в генетическом (они раньше других отделились от пралезгинского), так и в ареальном отношении: на арчинском языке говорят в селе Арчиб, расположенном к северо-востоку от «ядерной» зоны, а на удинском — главным образом в с. Нидж Габалинского района Азербайджана, на самом юге лезгиноязычной области. Еще один язык лезгинской группы — агванский, или кавказско-албанский, обладавший оригинальной письменностью вымерший язык Кавказской Албании, наиболее близкий к удинскому [Gippert et al. 2008].

Говоря о «грамматическом профиле» лезгинских языков, стоит прежде всего отметить такие явления, как эргативный синтаксический строй, богатая падежная система (известная в особенности многочисленными локативными формами), достаточно развитая глагольная система, в основе которой лежит словоизменительная категория вида (перфектив vs. имперфектив), предпочтение нефинитного подчинения (причастные, деепричастные, инфинитивные и пр. зависимые) финитным придаточным, наличие в большинстве языков согласования по именному классу либо, реже, личного субъектного согласования, левоветвящийся порядок слов при базовом порядке SOV. Большинство этих черт имеет очень длительную историю и восходит по меньшей мере к пралез-гинскому состоянию.

В первой части диссертации, включающей три работы, мы рассматриваем внутри-генетическое варьирование в употреблении причастий в лезгинских языках, главным образом агульском и удинском. Мы показываем, что в агульской видо-временной системе индикатива значимую роль играет подсистема, включающая формы, образованные от причастий, причем эта подсистема семантически и, с некоторыми оговорками, структурно параллельна базовой («деепричастной») подсистеме (раздел 2.1). Далее мы рассматриваем употребление причастия в двух языках собственно в функции определений: как мы показываем, причастные клаузы в агульском и удинском языках можно отнести к выделяемому в типологической литературе типу «обобщенных клаузальных конструкций, модицифирующих имя». На основе корпусных исследований для каждого языка мы делаем выводы о частотности различных типов причастий и частотности релятивизации различных аргументов (раздел 2.2).

2.1. Причастные формы в видо-временной системе агульского языка

Статья, выносимая на защиту: [Майсак 2012]

Агульский язык обладает богатой видо-временной системой, основу которой составляют аналитические по происхождению формы. К ядру видо-временной системы индикатива относятся формы, представляющие собой сочетания смыслового глагола в форме перфективного (СВ) или имперфективного (НСВ) деепричастия, инфинитива или одного из нескольких причастий и постпозитивного вспомогательного глагола —

именной связки e либо локативного стативного глагола a (aa, aja) 'быть, находиться внутри'. Вспомогательный глагол может иметь форму настоящего либо прошедшего времени; стандартное отрицание также выражается на вспомогательном глаголе (супплетивной формой). Деепричастия при этом сочетаются с обоими вспомогательными глаголами, инфинитив и причастия — только со связкой е. Таким образом, пять структурных моделей, которые лежат в основе базовых форм, таковы:

• «деепричастие СВ + вспомогательный глагол-связка» (> Аорист и Прошедшее неактуальное);

• «деепричастие СВ + вспомогательный локативный глагол» (> Перфект и Плюсквамперфект);

• «деепричастие НСВ + вспомогательный глагол-связка» (> Хабитуалис настоящего времени и Хабитуалис прошедшего времени);

• «деепричастие НСВ + вспомогательный локативный глагол» (> Презенс и Имперфект);

• «инфинитив + вспомогательный глагол-связка» (> Будущее время и Ирреа-лис).

Набор причастных форм в агульском языке весьма велик: всего имеется семь причастий — по три причастия каждого из видов и одно модальное (оптативное) причастие. Показателя, который бы маркировал именно причастные формы, у стандартных глаголов не существует. Два «простых» причастия совпадают с основами СВ и НСВ соответственно. Остальные причастия производны: это полностью морфологизованные аналитические формы, образованные по тем же пяти моделям, что и базовые финитные формы индикатива (Таблица 1, глагол ruxas 'читать'). Отличие их от финитных форм состоит в том, что вспомогательный глагол в исходных сочетаниях имел форму причастия (соответственно, ide-f или aje-f), а не финитную форму времени. От простых причастий, а также от результативного и презентного причастий, исходно включающих локативный глагол, образуются аналитические формы с вспомогательным глаголом-связкой (в настоящем и прошедшем времени). Причастия в этих формах выступают в субстантивированной форме номинатива ед.ч. с показателем -f. Наше предложение состоит в том, что «причастная» система функционально параллельна базовой, а входящие в нее формы от причастий являются (в некотором смысле) «причастными вариантами» базовых форм.

Презенс и «причастный» Презенс восходят к структуре «деепричастие НСВ + вспомогательный глагол 'находиться (внутри)' в настоящем времени»; их исходное значение можно, тем самым, условно представить как 'находиться в процессе осуществления'. Презенс представляет собой обобщенную имперфективную форму настоящего времени: он выражает дуративное и хабитуальное значения, может обозначать предстоящее событие и использоваться в нарративе в роли «настоящего исторического». «Причастный» презенс по значению параллелен основному Презенсу и, в частности, также вводит в рассмотрение хабитуальные либо предстоящие ситуации. В изолированных высказываниях эта форма понимается скорее интенционально, ассоциируясь с описанием намерения субъекта по осуществлению ситуации. Наиболее существенным отличием «причастного» Презенса от базового является то, что первый представляет описываемую ситуацию как известную говорящему и устоявшуюся в его «фонде знаний».

Хабитуалис настоящего времени построен по модели «деепричастие НСВ + связка наст. вр.» ('делая есть'), в основе же «причастного» Хабитуалиса лежит модель «причастие НСВ + связка наст. вр.» ('делающий есть'). Хабитуалис базовой подсистемы выражает собственно хабитуальное значение, подчеркивающее повторяемость ситуации. Помимо этого, Хабитуалис настоящего времени используется в качестве «на-

стоящего исторического» и распространен в риторических вопросах с потенциальной и деонтической семантикой. «Причастный» хабитуалис выражает близкий круг значений в рамках хабитуально-модальной области. Прежде всего он представляет ситуацию как закономерную, нормальную, отражающую заведенный порядок вещей. С другой стороны, эта форма используется при выражении возможности осуществления ситуации в будущем.

К подсистеме перфектива (совершенного вида, СВ) относятся Перфект и Плюсквамперфект, Аорист и Прошедшее неактуальное и соответствующие им формы от причастий. Перфектно-результативные формы восходят к структуре «деепричастие СВ + вспомогательный глагол 'находиться (внутри)'»; исходное значение этой структуры можно условно представить как 'находиться после (в результате) осуществления действия'. Основные значений Перфекта — результативное, т.е. описание состояния в момент речи, представляющего собой естественный результат предшествующего действия, и собственно перфектное, т.е. выражение текущей релевантности ситуации в прошлом. Агульский Перфект является также регулярным грамматическим средством выражения непрямой засвидетельствованности: при помощи этой формы описываются события в прошлом, свидетелем которых говорящий не был лично, а получил о них информацию в результате логического вывода либо с чужих слов. «Причастный» Перфект является структурным аналогом обычного Перфекта и восходит к сочетанию смыслового глагола в перфективном деепричастии и вспомогательного глагола 'быть внутри, находиться' в форме «причастного» презенса а]е/е (< причастие а]е/ 'находящийся' + связка е). Основная функция «причастного» Перфекта состоит в указании на релевантность результата прошлой ситуации, в этом смысле он является конкурентом обычного Перфекта в качестве перфектной формы. Однако, в отличие от обычного Перфекта «причастный» Перфект используется практически исключительно в случаях, когда описываемое положение дел уже известно и вводится в качестве пояснения или создания «фона» для другой ситуации, либо при подтверждении слов собеседника; все эти функции напрямую связаны с пресуппозитивной семантикой причастной формы. В отличие от основного Перфекта, «причастный» Перфект не выражает собственно результативного значения. Значение косвенной засвидетельствованности «причастному» Перфекту несвойственно — по крайней мере в том, что касается пересказывательности. Тем не менее, он отмечается при описании ситуаций в прошлом, наличие которых которые говорящий только предполагает, хотя и не наблюдал их сам, ср. & тип ирипа]е/е '(похоже, что) он всё рассказал' или а1ищ'ипа]е/е '(мне кажется, что) он упал'.

Форма Аориста представляет собой достаточно нейтральное перфективное прошедшее время, чаще всего он используется для ввода в рассмотрение события в прошлом как встроенного в нарративную последовательность. Форма «причастного» Аориста встречается в примерах, иллюстрирующих экспериентивное значение, указывая на то, что соответствующая ситуация имела место хотя бы раз в жизни участника, а также близких, но семантически более общих экзистенциальных контекстах: в этом случае утверждается существование ситуации в прошлом безотносительно к идее ха-рактеризации «топикального» участника (субъекта опыта). Как и хабитуалисы, Аорист и «причастный» Аорист не полностью параллельны с формальной точки зрения: Аорист исторически представляет собой сочетание «деепричастие СВ + связка наст. вр.» ('сделав есть'), а «причастный» Аорист построен по модели «причастие СВ + связка наст. вр.» ('сделавший есть').

Четыре рассмотренные выше формы, образованные от причастий, включают в свой состав вспомогательный глагол настоящего времени. Всем им в глагольной парадигме соответствуют и структурно параллельные формы с вспомогательным глаголом прошедшего времени.

Семантический контраст между подсистемами глагольной парадигмы индикатива, связанный скорее со способом подачи информации, а не с выражением конкретных

видо-временных значений, отмечался для некоторых нахско-дагестанских языков и раньше (ср. противопоставление простых и «атрибутивных», т.е. причастных, глагольных форм в цахурском языке, которые употребляются и в качестве финитных форм). Это различие может быть увязано с функциями нефинитных причастных клауз. Общим для всех этих клауз является то, что они выражают ту часть семантики высказывания, которая относится к пресуппозиции.

Таблица 1. Базовые формы индикатива и система причастий

Структура Финитная форма Причастие

Подсистема СВ

Простое причастие

(= основа) — гихй^

Аорист «Аористное» причастие

conv + cop ruxúne ruхйnde-f

(< *rux.ú-na e) (< гих-й-па Ме-О

Перфект «Перфектное» причастие

conv + 'be in' ruxúnaa / ruxúnaja ruхйnaje-f

(< rux.ú-na a / aja) (< гих.й-па а-|'е-Л

Подсистема НСВ

Простое причастие

(= основа) — гих-а^

Хабитуалис наст. вр. «Хабитуальное» причастие

conv + cop ruxáje гих^е^

(< rux.á-j e) (< гих-а-' Ме-О

Презенс «Презентное» причастие

conv + 'be in' ruxáa / ruxája гиха|'е^

(< rux.á-j a / aja) (< гих.а-|' а-|е-Л

Подсистема инфинитива

Будущее время Оптативное причастие

inf + cop ruxáse гиха^

(< rux.á-s e) (<*гих-а-5 Ме-О

Итак, особенностью агульской видо-временной системы, наиболее ярко проявившейся в хпюкском диалекте и отличающей агульский от близкородственных восточно-лезгинских языков, является наличие «причастной» подсистемы аналитических форм. Эта подсистема семантически и (с некоторыми оговорками) структурно параллельна базовой, за исключением «инфинитивного» Будущего времени, не имеющего аналога среди «причастных» форм индикатива. Формы «причастной» подсистемы выражают в целом тот же круг видо-временных значений, что и базовые формы, однако отличаются с точки зрения информационной структуры. Если базовые формы используются в высказываниях, целью которых является сообщение о некоторой новой ситуации, то «причастные» формы вводят в рассмотрение характеристики участников и факты из «фонда знаний» говорящего (и адресата). Грамматикализация конструкций с причастиями в качестве финитных форм привела к появления в агульской видо-временной системе специализированных средств выражения целого ряда аспектуальных и модальных значений — экспериентивного/экзистенциального, (индивидного) хабитуального и генерического, интенционального. Различие между двумя подсистемами проявляется и в том, что если высказывания с базовыми формами являются строго «ассертивными» и не допускают коммуникативного выделения какой-то из частей, то высказывания с «причастными» формами более свободны в выборе коммуникативной перспективы.

Финитные клаузы с причастиями могут иметь как широкий фокус на всей пропозиции в целом (утверждая истинность некоторого факта или характеристики), так и узкий фокус на собственно лексическом значении предиката либо не на предикате, а одном из актантов или сирконстантов. В последнем случае фокусное выделение маркируется позицией связки, которая располагается после выделенной составляющей (в прочих случаях она клитизуется к причастной форме).

Список литературы диссертационного исследования доктор наук Майсак Тимур Анатольевич, 2023 год

Литература

Вострикова 2010 — Н. В. Вострикова. Типология средств выражения экспериентивного значения. Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2010. Ганенков, Мерданова 2002 — Д. С. Ганенков, С. Р. Мерданова. Семантика пространственных форм существительных в агульском языке // В. А. Плунгян (ред.). Исследования по теории грамматики. Вып. 2: Грамматикализация пространственных значений в языках мира. М.: Русские словари, 2002. С. 127-149. Казенин 1997 — К. И. Казенин. Синтаксические ограничения и пути их объяснения (на материале дагестанских языков). Дисс. ... канд. филол. наук. М., 1997. Калинина 2001 — Е. Ю. Калинина. Нефинитные сказуемые в независимом предложении. М.: ИМЛИ РАН, 2001. Калинина, Толдова 1999 — Е. Ю. Калинина, С. Ю. Толдова. Атрибутиви-зация // А. Е. Кибрик, Я. Г. Тестелец (ред.). Элементы цахурского языка в типологическом освещении. М.: Наследие, 1999. С. 377-419.

Магометов 1965 — А. А. Магометов. Табасаранский язык. Тбилиси: Мецниереба, 1965.

Магометов 1970 — А. А. Магометов. Агульский язык. Тбилиси: Мецниереба, 1970.

Майсак 2007 — Т. А. Майсак. Видо-временные системы лезгинских языков. 1. Формы от инфинитива // М. Е. Алексеев (ред.). Кавказский лингвистический сборник. Вып. 19. М.: Academia, 2007. С. 69-80.

Майсак 2008 — Т. А. Майсак. Семантика и происхождение глагольных форм настоящего и будущего времени в удинском языке // Удин-ский сборник: грамматика, лексика, история языка / Ред. кол.: М. Е. Алексеев (отв. ред.), Т. А. Майсак (отв. ред.), Д. С. Ганен-ков, Ю. А. Ландер. М.: Academia, 2008. С. 162-222.

Майсак 2010 — Т. А. Майсак. Видо-временные системы лезгинских языков. 2. Формы на основе локативной модели // М. Е. Алексеев (ред.). Кавказский лингвистический сборник. Вып. 20. М.: Советский писатель, 2010. С. 63-76.

Майсак, Мерданова 2002а — Т. А. Майсак, С. Р. Мерданова. Глагольная система хпюкского говора агульского языка. Рукопись. 2002.

Майсак, Мерданова 2002б — Т. А. Майсак, С. Р. Мерданова. Система пространственных превербов в агульском языке // В. А. Плунгян (ред.). Исследования по теории грамматики. Вып. 2: Грамматикализация пространственных значений в языках мира. М.: Русские словари, 2002. С. 251-294.

Майсак, Мерданова 2002 — Т. А. Майсак, С. Р. Мерданова. Категория эвиденциальности в агульском языке // Кавказоведение 1, 2002в. С. 102-112.

Майсак, Мерданова 2003 — Т. А. Майсак, С. Р. Мерданова. Будущее время в агульском языке в типологической перспективе // Вопросы языкознания 6, 2003. С. 76-107.

Маслов 1983 — Ю. С. Маслов. Результатив, перфект и глагольный вид //

B. П. Недялков (ред.). Типология результативных конструкций (результатив, статив, пассив, перфект). Л.: Наука, 1983. С. 41-54.

Сулейманов 1993 — Н. Д. Сулейманов. Сравнительно-историческое исследование диалектов агульского языка. Махачкала: ДНЦ РАН, 1993.

Сумбатова 2002 — Н. Р. Сумбатова. Глагольная система и структура предложения (о некоторых типологических особенностях дагестанского глагола) // Языки мира. Типология. Уралистика. Памяти Т. Ждановой. Статьи и воспоминания. М.: Индрик, 2002.

C. 355-380.

Сумбатова 2004 — Н. Р. Сумбатова. Коммуникативные категории и система глагола (о некоторых типологических особенностях дагестанского глагола) // 40 лет Санкт-Петербургской типологиче-

ской школе / Ред. кол.: В. С. Храковский, А. Л. Мальчуков, С. Ю. Дмитренко. М.: Знак, 2004. С. 487-504.

Татевосов 2004 — С. Г. Татевосов. Есть — бывает — будет: на пути грамматикализации // Ю. А. Ландер, В. А. Плунгян, А. Ю. Урман-чиева (ред.). Исследования по теории грамматики. Вып. 3. Ирреа-лис и ирреальность. М.: Русские словари, 2004. С. 226-256.

Шлуинский 2005 — А. Б. Шлуинский. Типология предикатной множественности: количественные аспектуальные значения. Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2005.

Alekseev 1994 — M. E. Alekseev. Rutul // R. Smeets. (ed.). The indigenous languages of the Caucasus. Vol. 4. Part 2. Delmar, NY: Caravan books, 1994. P. 213-258.

Authier 2009 — G. Authier. Grammaire Kryz (langue caucasique d'Azerbaïdjan, dialecte d'Alik). Paris: Peeters, 2009.

Bybee et al. 1994 — J. L. Bybee, R. Perkins, W. Pagliuca. The evolution of grammar: Tense, aspect and modality in the languages of the world. Chicago: University of Chicago Press, 1994.

Comrie, Polinsky 1999 — B. Comrie, M. Polinsky. Form and function in syntax: relative clauses in Tsez // M. Darnell et al. (eds.). Functional-ism and Formalism in Linguistics. Vol. II: Case Studies. Amsterdam: Benjamins, 1999. P. 77-92.

Harris 2001 — A. C. Harris. Focus and universal principles governing simplification of cleft structures // J. T. Faarlund (ed.). Grammatical Relations in Change. Amsterdam: Benjamins, 2001. P. 159-170.

Harris 2002 — A. C. Harris. Endoclitics and the origins of Udi morphosyn-tax. Oxford: Oxford University Press, 2002.

Haspelmath 1993 — M. Haspelmath. A grammar of Lezgian. Berlin: Mouton de Gruyter, 1993.

Haspelmath 1998 — M. Haspelmath. The semantic development of old presents: New futures and subjunctives without grammaticalization // Diachronica 15, 1, 1998. P. 29-62.

Kalinina, Sumbatova 2007 — E. Kalinina, N. Sumbatova. Clause structure and verbal forms in Nakh-Daghestanian languages // I. Nikolaeva (ed.). Finiteness: Theoretical and Empirical Foundations. Oxford: Oxford University Press, 2007. P. 183-249.

Komen 2007 — E. R. Komen. Focus in Chechen. MA Diss. Leiden universi-ty/SIL INternational, 2007.

Lambrecht 1994 — K. Lambrecht. Information Structure and Sentence Form. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.

Lambrecht 2001 — K. Lambrecht. A framework for the analysis of cleft constructions // Linguistics 39, 2001. P. 463-516.

Maisak 2011 — T. Maisak. The Present and the Future within the Lezgic tense and aspect systems // G. Authier, T. Maisak (eds.). Tense, aspect, modality and finiteness in East Caucasian languages. (Diversitas Lingvarum, 30) Bochum: Brockmeyer, 2011. P. 25-66.

Maisak, Merdanova to appear — T. Maisak, S. Merdanova. Reported speech and "semi-directness" in Agul // M. Daniel, T. Maisak (eds.). Reported speech in East Caucasian languages, to appear.

Nichols 2010 — J. Nichols. Ingush Grammar. Berkeley: University of California Press, 2010.

Tatevosov 2001 — S. G. Tatevosov. From resultatives to evidentials: Multiple uses of the perfect in Nakh-Daghestanian languages // Journal of Pragmatics 33, 2001. P. 443-464.

Tatevosov 2005 — S. G. Tatevosov. From habituals to futures: discerning the path of diachronic development // H. Verkuyl, H. De Swart, A. Van Hout (eds.). Perspectives on aspect. Dordrecht: Springer, 2005. P. 181-197.

Приложение B

Статья «Relative clauses in Agul from a corpus-based perspective»

Maisak, Timur. Relative clauses in Agul from a corpus-based perspective // STUF -Sprachtypologie und Universalienforschung. 2020. 73(1). 113-158.

https://doi.org/10.1515/stuf-2019-0029

Резюме. This paper gives an account of participial clauses in Agul (Lezgic, Nakh-Daghestanian), based on a sample of 858 headed noun-modifying clauses taken from two text corpora, one spoken and one written. Noun-modifying clauses in Agul do not show syntactic restrictions on what can be relativized, and hence they instantiate the type known as GNMCCs, or general noun-modifying clause constructions. As the text counts show, intransitive verbs are more frequent than transitives and experiencer verbs in participial clauses, and among intransitive verbs, locative statives with the roots 'be' and 'stay, remain' account for half of all the uses. The asymmetry between the different relativization targets is also significant. Among the core arguments, the intransitive subject (S) is the most frequent target, patient (P) occupies second place, and agent (A) is comparatively rare. The preference of S and, in general, of S and P over A also holds true for most other Nakh-Daghestanian languages for which comparable counts are available. At the same time, Agul stands apart from the other languages by its high ratio of non-core relativization which accounts for 42% of all participial clauses. Addressee, arguments and adjuncts encoded with a locative case, as well as more general place and time relativizations show especially high frequency, outnumbering such arguments as experiencers, recipients, and predicative and adnominal possessors. Possible reasons for the high ratio of non-argument relativization are discussed in the paper.

Статья доступна на сайте издательства по ссылке:

https://www.degruyter.com/document/doi/10.1515/stuf-2019-0029/html

Timur Maisak*

Relative clauses in Agul from a corpus-based perspective

https://doi.org/10.1515/stuf-2019-0029

Abstract: This paper gives an account of participial clauses in Agul (Lezgic, Nakh-Daghestanian), based on a sample of 858 headed noun-modifying clauses taken from two text corpora, one spoken and one written. Noun-modifying clauses in Agul do not show syntactic restrictions on what can be relativized, and hence they instantiate the type known as GNMCCs, or general noun-modifying clause constructions. As the text counts show, intransitive verbs are more frequent than transitives and experiencer verbs in participial clauses, and among intransitive verbs, locative statives with the roots 'be' and 'stay, remain' account for half of all the uses. The asymmetry between the different relativiza-tion targets is also significant. Among the core arguments, the intransitive subject (S) is the most frequent target, patient (P) occupies second place, and agent (A) is comparatively rare. The preference of S and, in general, of S and P over A also holds true for most other Nakh-Daghestanian languages for which comparable counts are available. At the same time, Agul stands apart from the other languages by its high ratio of non-core relativization which accounts for 42% of all participial clauses. Addressee, arguments and adjuncts encoded with a locative case, as well as more general PLACE and TIME relativizations show especially high frequency, outnumbering such arguments as experiencers, recipients, and predicative and adnominal possessors. Possible reasons for the high ratio of non-argument relativization are discussed in the paper.

Keywords: Nakh-Daghestanian, Agul, relative clauses, noun-modifying clause constructions, GNMCCs, participles, subject preference, text corpora

1 Introduction

Agul is a typical representative of the Nakh-Daghestanian (East Caucasian) family in having participial modifying constructions as the dominant type of relative clauses. As a rule, modifying clauses are prenominal, although use in

Corresponding author: Timur Maisak, Linguistic Convergence Laboratory, National Research University Higher School of Economics, 21/4 Staraya Basmannaya Ulitsa, Bld. 1, Moscow, 105066, Russia, E-mail: [e-mail].

postposition is also attested in spontaneous speech. The verb in a modifying clause is clause-final, which conforms to the general head-final profile of the Agul (and, more generally, Nakh-Daghestanian) word order. Examples (1) and (2) illustrate a prenominal and a postnominal relative clause with a perfect/ resultative participle. While in both examples relative clauses are headed by transitive verbs, it is the direct object that is relativized in (1) ('the houses which were built'), while in (2) we have an instance of subject relativization ('the parents who left me here'). Both sentences are from a spoken corpus of the Huppuq' dialect of Agul, henceforth marked in examples as "Hp, corpus". Here and throughout the paper modifying clauses are enclosed in square brackets in the glossing line and the participle form is in bold (PT stands for 'participle').

(1) te c'aje xul-ar.i-s qu-^.a-j-e me-wur, DEMT new house-PL-DAT RE-go/come.IPF-CVB-TOP demm-pl c'ajindi alix.i-naje xul-ar.i-s.

[newly SUPER.put.PF-PT:PRF] house-PL-DAT

'They come to those new houses, to the recently built houses.'

[Hp, corpus]

(2) axir puc x.u-raj dad.a-n=na baw.a-n end waste become.PF-JUSS father-GEN=and mother-GEN zun ha-mi-st:i acik.i-na

[I EMP-DEMM-ADV IN.LAT.DRIVE.PF-CVB mi-s-ar.i-? (...) at.u-naje DEMM-LOC-PL-IN IN.let.PF-PT:PRF]

'Curse the parents who brought me and left here this way' [Hp, corpus]

Participial clauses do not include relative pronouns or any other elements specifying the relation between the head noun and the coreferential gap in the modifying clause (the only exception is the use of reflexives as resumptive pronouns, but this is very marginal). This aspect of relativization is shared by Agul with other languages of the family. As Lander and Kozhukhar (2015: 5) put it in their description of relative clauses in Mehweb, a language from another branch of Nakh-Daghestanian, "the role of the relativized argument cannot be deduced from the form of the predicate of the relative clause, neither can it be unambiguously recovered on the basis of any other grammatical properties of the construction". This means that, on the whole, the nature of the relationship between a relative clause and the head noun is determined by semantic and

pragmatic rules: "The hearer has to assign a plausible interpretation to the association between the head NP and an unexpressed constituent in the attributive clause. (...) If a plausible interpretation can be assigned (...) then the resulting relative clause construction is judged acceptable" (Comrie and Polinsky 1999: 82, on Tsez). As a result, there are typically minimal or no constraints on what can be relativized in a Nakh-Daghestanian language: for discussion, see Lander and Daniel 2013, Comrie etal. 2017a, Nichols 2017, among others. Thus, in Agul participial clauses can modify heads with a general meaning like 'smell (of)', 'sound (of)', 'news (that)', 'condition (such as)', etc., in which case there is strictly speaking no syntactic position for the understood noun inside a relative clause (hence, no gap). For two examples, cf. (3) and (4), which can be literally translated as 'meat-burning smell' and 'dad-returning sound', respectively.

(3) jak: ug.a-je ni? [meat bum.IPF-PT:PRS] smell 'a smell of burning meat'

(4) dad qaj.i un [father RE:come.PF(PT)] sound 'the sound of the father coming'

[Hp, elicited]

[Hp, elicited]

The existence of noun-modifying constructions without syntactic constraints on the relation between a head noun and a modifying clause has in recent decades led to a rethinking of the typology of relative clauses: see Comrie (1996), (1998) and Matsumoto (1997) on Japanese and other Asian languages, and especially Matsumoto et al. (2017) and Comrie et al. (2017b) for a cross-linguistic summary and a descriptive framework. Thus, according to Matsumoto etal. (2017: 4-6), within the broad class of "noun-modifying clause constructions" (NMCCs), i.e. structures in which "a clause and a noun form a unit", the term "relative clause construction" can be kept for those specific constructions in which the head noun is coreferential with an argument or an adjunct of the noun-modifying clause. Matsumoto et al. (2017) suggest the term "general noun-modifying clause construction" (GNMCC) for those constructions that, in addition to a range of argument and adjunct NMCCs, include at least some "extended NMCCs", in which the relationship between the head noun and the clause is not of an argument or adjunct type. They divide the type of extended NMCCs into three subtypes: i) frame NMCC, in which the head noun instantiates some other frame element within the clause, not covered by an argument or adjunct NMCC,

ii) content noun NMCC, in which the clause expresses the content of the head noun, and iii) relational/perceptional noun NMCC, in which the relational or perceptual head noun is characterized in relation to an event or state described by the clause. The two Agul NMCCs illustrated in (3) and (4) are of the latter subtype. On the whole, modifying participial clauses in Agul also do belong to the class of GNMCCs, as will be shown in more detail below, although for the time being I will keep using the traditional label "relative clauses" for them.

GNMCCs as a general construction type, "which includes relative clauses as one of its interpretations/translation equivalents, but not as a distinct construction" (Matsumoto et al. 2017: 7), have been identified in a number of languages of Eurasia and beyond. Besides languages of the Nakh-Daghestanian family, GNMCCs are found in Japanese and Korean, at least in some Sino-Tibetan, Turkic, Mongolic and Samoyedic languages, and in some representatives of the Indo-European family (e.g. Marathi). It is not the case, though, that the preferred varieties of GNMCCs are identical among the languages. Thus, Matsumoto etal. (2017: 13) and Comrie etal. (2017a: 132) point out that constructions with a semantically "light" head noun, such as 'fashion, manner' or 'thing' have especially high discourse frequency in Japanese. At the same time, it is mentioned by Comrie etal. (2017a: 123) and Nichols (2017: 183) that the "extended" type of NMCCs is not too common in Nakh-Daghestanian, although it is perfectly acceptable and easily elicitable. This view is shared by Lander and Daniel (2013), who find that, in Nakh-Daghestanian, "[i]n the vast majority of text occurrences such clauses do not violate any constraints, looking like well-behaving relative clauses. Central arguments are relativized much more frequently than peripheral ones". All the cited authors agree that more corpus work is required for the language-specific description of the distribution of NMCCs, as well as cross-linguistic comparison.

It is precisely the former goal, namely a corpus-oriented description of relative clauses/GNMCCs in a Nakh-Daghestanian language that I pursue in this paper. Although the study of relative clauses is a traditional topic in grammar writing (see e.g. Haspelmath 1993: ch. 19 for Lezgian or Forker 2013: ch. 20 for Hinuq), this is rarely done by systematically analyzing text corpora and providing frequencies of various clause types. Quantitative data discussed in a few works on Nakh-Daghestanian relativization (Polinsky et al. 2012 for Avar; Daniel and Lander 2013 for Archi and Udi; Ganenkov 2016 for Lezgian) only concern the statistics of relativization targets, but not other parameters like the participle type or the verb class.

In what follows, I give a detailed account of modifying participial clauses in Agul, a Nakh-Daghestanian language of the Lezgic branch. The dialectal variation is quite high in Agul, and for the purposes of the present paper, I will only

treat two Agul varieties, the Huppuq' dialect and the Tpig dialect, for both of which text corpora are available. I start in Section 2 with an overview of the system of participles. While participles do not form a homogeneous class of verb forms in Agul, they are normally different from finite verb forms, although some imperfective participles display syncretism with some finite present tenses. In Section 3, I demonstrate the relativization possibilities of the Agul participial clauses, drawing both on corpus and elicited examples, and show the lack of syntactic restrictions on relativization targets besides a few positions with low accessibility (like objects of non-locative postpositions), in which resumptives should be obligatorily used. It becomes clear from this section that modifying participial clauses in Agul are indeed GNMCCs and not relative clauses in the narrow sense. Section 4 is central to the paper and present the results of corpus counts of participial clauses in two Agul corpora of the 2000s - spontaneous narratives in the Huppuq' dialect and a translated written text in the Tpig dialect. In this section, I show which participles from the rich system of participles in Agul are the most common in real usage, how various valency types of verbs are distributed in participial clauses, and what the quantitative data tell us about the preferences in relativization targets. In Section 5, I provide comparative data from other Nakh-Daghestanian languages on the frequency of relativization targets, showing that Agul is atypical in having a very large proportion of none-core argument relativization. I then discuss a few issues related to the methodology of counting and the language-specific phenomena that influence the frequencies of certain relativization types - in particular, the role of grammaticalization and lexicalization. Section 6 concludes the paper and summarizes the main findings.

Agul, also spelled Aghul (ISO agx), is morphologically ergative, mostly agglutinative, and head-final. There is neither gender nor person agreement. The absolutive case is unmarked and is not labeled in the glossing line unless it is relevant for a particular example. The other cases are derived from an oblique stem, whose marker depends on a particular noun and usually has a V, CV or (rarely) CVC form, cf. the absolutive dad 'father' in (4), the oblique stem dad.a-, and the genitive case dad.a-n in (1). Personal pronouns have a syncretic absol-utive/ergative form. Information on the verb paradigm is provided in Section 2.1.

There are around 29,300 speakers of Agul in Russia altogether according to the 2010 census. More than half of the Aguls reside rurally, mainly in the Republic of Daghestan (Agulskiy district and Kurakhskiy district) in the south of Russia. The dialectal diversity of Agul is quite considerable, with the major distinction lying between the Qushan dialect, on one hand, and all the other dialects ("Agul proper"), on the other hand. Both the Tpig dialect and the Huppuq' dialect belong to the latter dialectal group. The village of Tpig is the

administrative center of the Agulskiy district and is considered to be the base for Literary Agul (see Section 4.1). It is located in the middle of the Agul-speaking area. Khpyuk is a small village in the northern part of Kurakhskiy district. It belongs to the southern part of the Agul-speaking area and borders the area where Lezgian is spoken, which is a dominant language of Kurakhskiy district. The dialect spoken in the village of Khpyuk will be referred to in this paper as the Huppuq' dialect which is closer to the original pronunciation of the village name, /hup:uq'/. Other languages of the Lezgic branch of Nakh-Daghestanian, except Lezgian and Agul, include Tabasaran, Tsakhur, Rutul, Kryz, Budugh and the two languages already mentioned above, Archi and Udi.

2 The system of participles in Agul

2.1 The verbal paradigm

Agul has a fairly rich verbal paradigm which includes many synthetic and periphrastic forms. Synthetic forms are suffixal and include both various non-finite forms (e.g. infinitive, converbs) and some non-indicative mood forms (e.g. imperative, jussive). The majority of indicative tense and aspect forms are, however, originally periphrastic formations composed of a non-finite component and one of the postpositional auxiliaries. Verb forms express aspectual, temporal, evidential and modal distinctions. At the same time, verbal morphology in Agul is simpler than in many other related languages because of the lack of any morphologically expressed valency-changing derivations (like the causative) or any agreement marking (the category of gender, so prominent in most Nakh-Daghestanian languages, was completely lost in Agul).1

There is an important distinction between the paradigm of stative verbs and all other verbs, which I will refer to as "standard". This distinction is also relevant for the derivation of participles, so the system of participles will be described below separately for standard verbs and for statives. All standard verbs distinguish between the two aspectual stems, perfective and imperfective. The stems are marked with vocalic suffixes which are -u (-u) or -i in the perfective and -a or -e in the imperfective, the choice being lexically determined

1 For an overview of Agul grammar, including the tense and aspect system, cf. Ganenkov et al. to appear.

(e.g. pf aq'u- vs. ipf aq'a- 'do, make', or pf lik'i- vs. ipf lik'a- 'write').2 A few verbs have a suppletive relation between the two stems, e.g. pf upu- vs. ipf asa-'say'. In some dialects (but not in the Huppuq' dialect), the imperfective stem of certain verbs is marked with the infix -r-, cf. pf aq'-u- vs. ipf a<r>q'-a- 'do, make' in Tpig. Synthetic forms of standard verbs derive negative equivalents with the prefix d- (da- before consonant-initial stems), cf. the infinitive aq'as 'to do' and the negative infinitive d-aq'as 'not to do'. In periphrastic forms, it is the auxiliary verb which expresses the negation.

2.2 The three types of participles

Morphologically, participles are a heterogeneous class in Agul. There is no single "participle marker" common to all the participles. In general, one can distinguish between the three formal types of participles: the unmarked, the suffixal and the periphrastic. The two unmarked participles of standard verbs are simply identical to the two aspectual stems. Statives have an affirmative participle marked suffixally with -e, -je, -de, or -re, which probably go back to one and the same marker historically. Negative participles of locative statives are unmarked with respect to the present tense. In the Tpig dialect, the derived perfective and imperfective participles are also marked suffixally, though with two different morphemes (-na and -ja). Finally, in the Huppuq' dialect there is a series of participles based on periphrastic ("converb + auxiliary") combinations. All three types are described in more detail in the subsequent section.

As noun modifiers, participles in Agul do not take any special ("attributive") markers (5). When they head noun phrases, participles take nominalization markers and inflect like nouns (6). The nominalization suffix is -f in the absol-utive singular and -t:- in oblique cases and in the plural; all the oblique cases are derived from an oblique stem in -i following the nominalization marker.3 The absolutive singular form in -f is also used as the citation form of participles (as well as adjectives).

2 The infinitive in the Huppuq' dialect is derived from the imperfective stem. However, in other dialects the infinitive has a separate third stem which is not identical to the imperfective. Statives lack the infinitive altogether.

3 Given that the oblique stem marker does not contribute any meaning and functions simply as a "stem extension", I separate it by a dot in the first line and do not gloss it in the second line of examples.

(5) hal ha-me derben.di a-je ha^irmazan.a now EMP-DEMM [Derbent(IN) IN.be-PT] Hazhiramazan(ERG) X.a-je-f-e zun bak:u.ji-s. bring.IPF-PT:PRS-NMLZ-COP I Baku-DAT

'And that Hazhiramazan, who lives in Derbent, had to take me to Baku.'

[Hp, corpus]

(6) nu seher.di a-je-t:.i lik'.a-j-e mi-s... PTCL [city(IN) IN.be-PT-NMLZ(ERG)] write.IPF-CVB-COP DEMM-DAT

'So, the one who lives in town writes to him...' [Hp, corpus]

Nominalized participles can be also used in periphrastic forms with a copula (e.g. xajef-e 'brings, takes' in (5)), in focus cleft constructions, and can head certain types of adverbial and complement clauses (see Maisak 2012 for details). Below, I only consider the use of headed participial modifying clauses.

2.3 Unmarked participles

This type of participle is quite uncommon in the Nakh-Daghestanian languages: the two least marked, underived participles coincide with the perfective stem (= perfective participle) and the imperfective stem (= imperfective participle), respectively. As I will show in Section 4, this type is very frequent in the Tpig dialect, although peripheral in Huppuq', where the new periphrastic formations have gained power. It is also exactly the unmarked participle of the verb 'say' that has grammaticalized into an ordinal numeral marker (Section 5.3). Some examples of the unmarked participles are given in Table 1, and (7) illustrates the use of two such participles in the Tpig dialect.

Table 1: Examples of unmarked participles [Hp].

Participle Standard verb Standard verb Stative verb

'read, study' 'say' 'know'

Perfective ruxu-f (u)pu-f -

Perfective, negative da-ruxu-f d-upu-f -

Imperfective ruxa-f aua-f ha-f

Imperfective, negative da-ruxa-f d-aua-f da-ha-f

(7) ust:a-bur.i hisab.i-k: k:i-dawa-j fadix.u [master-PL(ERG) count-SUB SUB.be-NEG-CVB throw.PF(PT)] Kwan.di-k-es, murt:.u-? ix.a Kwan x.u-ne. stone-CONT-ELAT [corner-iN iN.put.iPF(PT)] stone become.PF-AOR

'The stone which the builders rejected (lit. which was thrown away) became the chief corner stone (lit. which is put in the corner).' [Lk. 20:17]

Interestingly, participial use is not the only one available for the two bare stems. Thus, the perfective stem is also employed in the "split" constructions with the auxiliary 'do', where the lexical meaning of the verb is separated from the locus of inflectional marking. This happens, in particular, when the lexical part of the verb is topicalized or bears a clitic, cf. the additive =ra in (8).

(8) za-s ha-f-t:awa, za-s ag.u=ra q'.u-ndawa. I-DAT know-NMLZ-COP:NEG I-DAT see.PF=ADD do.PF-AOR:NEG

'I don't know, I didn't even see it.' [Hp, corpus]

The bare imperfective stem is quite frequent in the Tpig dialect as a finite habitual present, cf. (9). In the Huppuq' dialect, this form is highly marginal as a finite tense and is mostly used in modal contexts (especially questions), while it is a new periphrastic form "imperfective converb + copula" which functions as a habitual present.

(9) fus hisab a<r>q'.a zun xalq'.di? who count <iPF>do.iPF(PRS) I people(ERG)

'Who do the people say I am?' [Lk. 9:18]

2.4 Participles of stative verbs

Stative verbs have a defective paradigm and lack the distinction between the two aspectual stems. This group includes the copula e (historically, < *i), a set of locative existential verbs and four verbs describing mental or physical states. The affirmative participle of the copula is derived with the suffix -de, while the negative is syncretic to the (suppletive) negative present. Locative statives comprise several prefixal verbs based on the root 'be' (a 'iN.be', faa 'APUD.be', aldea 'SUPER.be', kea 'sub/CONT.be', etc.) and the root 'still be, remain' (amea 'iN.remain', famea 'APUD.remain', almea 'suPER.remain', kemea 'suB/coNT.remain', etc.). Affirmative participles of statives are derived by means of suffixes -je [Hp]/-ja [Tp] after vowels or -e after consonants, and the negative participles are also syncretic with the present. As for the non-locative

statives haa 'know', Icandea 'want, love, need', it:aa 'be ill, ache', guc'aa 'be afraid', their paradigm rather resembles the paradigm of standard verbs in the imperfective: they have an unmarked participle with a regular prefixal negative equivalent (see Table 1), and in addition a number of periphrastic participles.

Table 2 shows examples of suffixal participles of the statives, and examples (5)-(6) above illustrate the use of the participle of the verb a 'IN.be'.

Table 2: Examples of suffixal participles (stative verbs) [Hp].

Participle Copula 'iN.be' 'iN.remain'

Stative, affirmative i-de-f a-je-f am-e-f

Stative, negative dawa-f a-dawa-f an-dawa-f

2.5 Periphrastic participles (Huppuq' dialect)

The Huppuq' dialect favors periphrastic forms both in the indicative system and in the system of participles. Periphrastic forms comprise a lexical verb in a converb, participle or infinitive, and a postpositional auxiliary, namely a copula e or a locative stative a 'IN.be'. Converbs can co-occur both with the copula and the locative verb, while participles and infinitive can only co-occur with the copula. Thus, "perfective converb + locative verb in the present" is the source construction for the perfect/resultative, and "imperfective converb + locative verb in the present" is the source construction for the present. "Perfective converb + copula in the present" is the aorist (perfective past), "imperfective converb + copula in the present" is the present habitual. "Infinitive + copula in the present" is the future tense, and "infinitive + copula in the past" is the irrealis, etc. All these originally periphrastic constructions tend to become morphologized, and a non-finite lexical verb can get fused with an auxiliary to a high degree.

The five periphrastic participles of the Huppuq' dialect are based on the two converbs and the infinitive of the lexical verb with the auxiliary verb in the participle form (i.e. ide-f or aje-f). They follow the periphrastic patterns attested in the indicative system both formally and functionally, so I label the participles in a way similar to the labels for the indicative forms. The only exception is the participle in -$e which is derived from the infinitive with the participle of the copula, i.e. xa-^e-f < *xas ide-f (from xas 'be, become').4 It has an optative meaning 'one to whom I wish that.', and

4 This can be even clearer seen in the dialectal comparison, cf. the Beduq Agul variant xast:e-f and even more transparent Burkikhan Agul variant xas ire-f (the participle form of the copula is ire-f in Burkikhan).

is overall very rare, so I will not treat it in the corpus study of participles in Section 4 (but see (22) as a typical example). The other four periphrastic participles are usually employed in the fused form as well, although unlike that of the optative participle, their underlying structure is still quite transparent, as shown in Table 3. The systems of participles of the Huppuq' dialect is summarized in Table 4 with the verb ruxas 'read, study' (converbs and infinitive as the source forms are also shown in the table).

Table 3: Structure of periphrastic participles (standard verb 'do, make') [Hp].

Perfective stem Imperfective stem

converb + aq'u-naje < *aq'u-na a-je aq'a-je < *aq'a-j aje

'in.be' do.pf-pt:prf do.pf-cvb in.be-pt do.pf-pt:prs do.ipf-cvb in.be-pt

(perfect/resultative participle) (present participle)

converb + aq'u-nde < *aq'u-na i-de aq'a-jde < *aq'a-j i-de

copula do.pf-pt:aor do.pf-cvb cop-pt do.pf-pt:hab do.ipf-cvb cop-pt

(aorist participle) (habitual participle)

Table 4: The system of participles (standard verb) [Hp].

Forms Perfective stem Imperfective stem

affirmative negative affirmative negative

Participles 1-2 (pf/ipf) ruxu-f da-ruxu-f ruxa-f da-ruxa-f

Converb ruxu-na da-ruxu-na ruxa- da-ruxa-j

Participles 3-4 (prf/prs) ruxu-naje-f da-ruxu-naje-f ruxa-je-f da-ruxa-je-f

Participles 5-6 (aor/hab) ruxu-nde-f da-ruxu-nde-f ruxa- de-f da-ruxa-jde-f

Infinitive ruxa-s da-ruxa-s

Participle 7 (opt) ruxa-se-f da-ruxa-¡e-f

Non-locative statives also have two participles with a periphrastic structure, corresponding to the two periphrastic imperfective participles of standard verbs (cf. the present participle ha-je, the habitual participle ha-jde for the verb 'know'). Locative statives have a periphrastic habitual participle, but only in the negative, cf. dawa-jde-f (<dawa ide-f) from a copula, adawa-jde-f (<adawa ide-f) from 'iN.be', etc.

2.6 Periphrastic and suffixal participles (Tpig dialect)

The system of participles in the Tpig dialect is close to that of the Huppuq' dialect, although it has the following differences. First, a few verbs with the CV

structure of the imperfective stem have a suffixal variant of the plain imperfec-tive participle in addition to (or instead of) the unmarked one. The suffix is -re, cf. a frequent imperfective participle we-re-f of the verbs 'become' and 'go' (these two verbs have different stems in the perfective, but happen to coincide in the imperfective). Below, I treat this type as a variant of the unmarked imperfective participle. Second, the periphrastic participles based on the "converb + copula" combinations (i.e. the aorist participle and the habitual participle) are lacking in this dialect. The optative participle is attested both as a single form (e.g. xa-^e-f from the verb 'become') and as a periphrastic combination proper ("infinitive + copula"), e.g. xas ide-f.

The perfect/resultative participle can occur with the suffixes -naja, -naje, or the reduced -na. The first variant is the original, given that the participle of the auxiliary verb 'IN.be' in this dialect is a-ja-f. In the reduced variant -na, the perfect/resultative participle becomes syncretic with the perfective converb. The present participle has the suffix -ja, and happens to be syncretic with the finite present. The summary for the Tpig dialect is given in Table 5 with the verb xuras 'read, study' (the consonants in this Tpig root are metathesized with respect to the Huppuq' ruxas).

Table 5: The system of participles (standard verb) [Tp].

Forms

Participles 1-2 (pf/ipf) Converb

Participles 3-4 (res/prs)

Infinitive

Participle 5 (opt)

Rich as the inventory of participles is, it will be clear from Section 4 that there is a considerable asymmetry in the frequencies of participles in Agul both within a single dialect and between the two dialects.

3 Relativization targets in Agul

In this section, relativizing possibilities of Agul participial clauses will be surveyed. Examples are from the Huppuq' dialect, both elicited and textual

Perfective stem Imperfective stem

affirmative negative affirmative negative

Xuru-f da-xuru-f xura-f da-xura-f

Xuru-na da-xuru-na xura-j da-xura-j

Xuru-na(ja)-f da-xuru-naja)-f xura-ja-f da-xura-ja-f

xura-s da-xura-s

xura-se-f, da-xura-^e-f

Xura-s ide-f

(some of them are drawn from an earlier unpublished account of Agul participles, Maisak 2008). On the whole, the behavior of participial clauses in Agul is quite typical of Nakh-Daghestanian: all the core arguments and most peripheral arguments and adjuncts can be relativized by means of a gap strategy, and besides, there can be participial clauses which lack any (obvious) syntactic position associated with the head noun.

Agul is a morphologically ergative language, so the subject (agent) of transitive verbs takes the ergative case, while the absolutive is used to express the subject of intransitive verbs and the direct object (patient) of transitive verbs. Relativization of these core arguments is illustrated in (10)-(12); the case marking of the gap is shown in the glossing line.5 In this overview, I mainly restrict myself to showing the noun phrase with a clausal modifier, without a wider context.

Intransitive verb: absolutive subject

(10) __qat:k'.a-s ad.i-naje ussri

[gap(abs) steal.iPF-iNF come.PF-PT:PRF] thief

'the thief, who came to steal' [Hp, corpus]

Transitive verb: ergative subject (agent)

(11) _ xizri-xidirnabi faj.i kas

[gap(erg) Khizri-Khidirnebi bring.PF(PT)] person

'the person, who brought Khizri-Khidirnebi to me' [Hp, corpus]

Transitive verb: absolutive object (patient)

(12) __q^ani-jar.i-k-as aq'.u-naje lampa

[gap(abs) tin-PL-suB/coNT-ELAT do.PF-PT:PRF] lamp

'a lamp, made of tin cans' [Hp, corpus]

In ditransitive verbs like ic'as 'give', all three core arguments can be relativized. The theme is encoded by the absolutive, while the recipient is in the dative.

Ditransitive verb: ergative subject (agent)

(13) __sunuk.i-s q:enfet-ar i xir

[gap(erg) child-DAT candy-PL give:PF(PT)] woman

'the woman who gave candies to a child' [Hp, elicited]

5 The linear position of the gap is tentative and follows the default word order rules in Agul (subject - indirect object - direct object - verb). In spontaneous discourse, word order in Agul can be very flexible.

Ditransitive verb: absolutive object (theme)

(14) ge xir.a sunuk:.i-s__ i q:enfet-ar

[DEMG woman(ERG) child-DAT GAP(ABS) give:PF(PT)] candy-PL 'candies that the woman gave to a child' [Hp, elicited]

Ditransitive verb: dative subject (recipient)

(15) ge xir.a __ q:enfet i sunuk:

[DEMG woman(ERG) GAP(DAT) candy give:PF(PT)] child 'a child to whom that woman gave candies'

[Hp, elicited]

There is a small class of experiencer ("affective") verbs in Agul, e.g. agwas 'see' or unxas 'hear', whose experiencer subject is encoded by the dative case and the direct object (stimulus) is in the absolutive. The possessive construction makes use of one of the locative stative verbs, qaa 'possess permanently' (<'POST.be'), faa 'possess temporarily' (<'APUD.be'), or more marginally kea 'have' (<'sub/ CONT.be'). These verbs require the possessor in a locative case (the postessive, the apudessive or the sub/contessive, respectively), while the possessee is in the absolutive. Both core arguments of experiential verbs and verbs of possession can be relativized, see (16)—(19).

Experiential verb: dative subject (experiencer)

(16)____sahar ag.u sunuk:

[GAP(DAT) city see.PF(PT)] child 'the child who saw the city'

[Hp, elicited]

Experiential verb: absolutive object (stimulus)

(17) wa-s __ ag.u sahar

[you.SG-DAT GAP(ABS) see.PF(PT)] city 'the city that you saw'

[Hp, elicited]

Verb of possession: postessive subject (possessor)

(18)____kitab-ar qa-je rus

[gap(post) book-PL POST.be-PT] girl 'the girl that has books'

[Hp, elicited]

Verb of possession: absolutive object (possessee)

(19) rus.a-q__ qa-je kitab-ar

[girl-POST gap(abs) POST.be-PT] book-PL 'the books that the girl has'

[Hp, elicited]

Relativization of other arguments is illustrated in the next few examples. The addressee and the beneficiary are both expressed with the dative case, like the recipient. One very frequent instance of addressee relativization is found in the naming construction: the most typical way to introduce a name or a title ('one whose name is X', 'one called X', etc.) is to use a participial clause headed by the verb 'say' (20). In this construction, the person or thing which are called in a particular way are conceptualized as addressees, to whom their name is said (21). See also Sections 4 and 5 for the discussion of addressee relativization.

Addressee

(20) __lemert=na gumart ais.a ?u cu

[gap(dat) Lemert=and Dzhumart say.iPF(PT)] two brother

'two brothers who are called Lemert and Dzhumart' [Hp, corpus]

(21) fi K.a-f-e te baba lampa.ji-s? what say.iPF-NMLZ-C0P demt big lamp-DAT

'How the big lamp is called (lit. what do they say to the big lamp)?'

[Hp, corpus]

A common type of participial clause with a relativized beneficiary includes the optative participle as part of the formula rahmat xage 'the late X', 'X to whom I wish that God rest his/her soul' (22); cf. the original finite construction with the jussive mood in (23).

Beneficiary

(22) __rahmat x.a-^e hamid

[gap(dat) requiescence become.PF-PT:0PT] Hamid add.a p.u-ne (...)

uncle(ERG) say.PF-AOR

'The late uncle Hamid said then that...' [Hp, corpus]

(23) ahmad, ahmad, ahmad, rahmat x.u-raj uc.i-s. Akhmad Akhmad Akhmad requiescence become.PF-juss self-DAT '{What was his name?} Oh, Akhmed, Akhmed, Akhmed, let him rest in peace (lit. let peace be to him)' [Hp, corpus]

Examples (24)-(25) show relative clauses with a gap corresponding to the instrument (which is normally encoded with the superlative case, or sometimes with the ergative) and the accompanying participant (expressed by a dedicated comitative case form in -qaj). The relativization of an adnominal possessor in the genitive is possible, but can be ambiguous due to the availability of other

readings: thus, (26) can also mean 'the man who stole the horse' (agent relativization).

Instrument

(24) dad.a jak: __jarH.a jakm

[father(ERG) meat gap(super.lat) beat.IPF(PT)] axe

'the axe with which father chops meat' [Hp, elicited]

Accompanying participant

(25) xe gada-jar __uq:.u rus

[we.INCL(GEN) boy-PL GAP(COMIT) fight.PF(PT)] girl

'the girl with whom our boys fought' [Hp, elicited]

Adnominal possessor

(26 )____hajwan qat:ik'.i-nde idemi

[GAP(GEN) horse steal.PF-PT:AOR] man

'the man whose horse was stolen' [Hp, elicited]

Arguments of dependent clauses can also be relativized. Thus, in a different-subject configuration, the complement clause of 'want' must be headed by a perfective converb. The original sentence is in (27): the complement here is a transitive clause, whose subject is different than that of the matrix clause. Examples (28)-(30) illustrate relativization of the three different complement-internal arguments.

(27) za-s gada.ji q:unsi-s k'e$ lik'.i-na k:ande-a. I-DAT [boy(ERG) neighbor-DAT letter write.PF-CVB] want-PRS

'I want the boy to write a letter to our neighbor.' [Hp, elicited]

Complement-internal: ergative subject (agent)

(28) za-s __q:unsi-s к'ез lik'.i-na k:ande-je gada

[I-DAT [GAP(ERG) neighbor-DAT letter write.PF-CVB] want-PT:PRS] boy 'the boy whom I want to write a letter to our neighbor' [Hp, elicited]

Complement-internal: absolutive object (patient)

(29) za-s gada.ji q:unsi-s _ lik'.i-na k:ande-je

[I-DAT [boy(ERG) neighbor-DAT GAP(ABS) write.PF-CVB] want-PT:PRS] k'e$

letter

'the letter which I want the boy to write to our neighbor' [Hp, elicited]

Complement-internal: dative object (addressee)

(30) za-s gada.ji _ k'eg lik'.i-na k:ande-je

[I-dat [boy(ERG) gap(dat) letter write.PF-cvB] want-PT:PRs] q unsi

neighbor

'the neighbor to whom I want the boy to write a letter' [Hp, elicited]

Likewise, (32) shows the relativization of an argument of a temporal adverbial clause. In Agul, such clauses are headed with specialized converbs, in this case a temporal converb -guna is employed which is derived from the perfective stem. The original sentence is in (31).

(31) wun me jamak fut'.u-guna, Tan it:ar-x.a-a. [you.SG(ERG) demm food eat.PF-TEMP] bowels ill-become.iPF-PRS 'When you eat this food, your bowels will ache.' [Hp, elicited]

Adverbial-internal: absolutive object (patient)

(32) wun __ fut'.u-guna, fan it:ar-x.a-je

[[you.SG(ERG) gap(abs) eat.PF-TEMP] bowels ill-become.iPF-PT:PRs]

jamak

food

'a food such that when you eat it, your bowels ache' [Hp, elicited]

There are not many "pure" postpositions in Agul, as words like 'up', 'down', and 'near' are rather locative adverbs: they can either take a complement (in the genitive case) or appear as VP/clause-level adjuncts. "Pure" postpositions like Kejri 'except' or badala 'for the sake of can be only used with a complement in a particular case; cf. gada.ji-l-as Kejri 'except the boy' with the superelative and gada badala 'for the sake of the boy' with the absolutive. As (33) and (34) show, relativization of the object of such postpositions is only possible with a resumptive, whose function is fulfilled by the reflexive pronoun uc (glossed 'self). Without a resumptive, a syntactic structure with a "suspended" postposition is simply ill-formed.

Postposition

(33) *(uc.i-l-as) Kejri wuri ad.i gada

[[self-suPER-ELAT except] all come.PF(PT)] boy

'a boy, except whom everybody came' [Hp, elicited]

(34) *(uc) badala wuri ad.i gada

[[self for] all come.PF(PT)] boy 'a boy, for whose sake everybody came'

[Hp, elicited]

Among the types of relative clauses which are extremely frequent in Agul there are those with relativized locative ('at a place where V') or temporal adjunct ('at a time when V'). Temporal relativization is rather restricted as far as the head is concerned, as it should be a word describing a period of time like 'day', 'year', 'period', or the more general 'time', etc.

Temporal

(35) me st:alin p:ac:ah x.u ara.ji ...

demm [Stalin governor become.PF(PT)] period(TMR) '{It all happened} in the period when Stalin was ruler ...'

[Hp, corpus]

(36) jac-ar da-q-^ik'.i waxt:.una, baw.a K.a-j-e,

[bull-PL NEG-RE-find.PF(PT)] time(TMR) mother(ERG) say.IPF-CVB-COP wa?... mic'e x.u waxt:.una hat.a-a ?u-d=ra

no [dark become.PF(PT)] time(TMR) send.IPF-PRS two-NMLZ=ADD siiniik-ar uc.i-n. child-PL self-GEN

'When they did not find the bulls, the stepmother says: "No!". and when it became dark, she sends away her both children.' [Hp, corpus]

Locative relativization is also often expressed with the general noun $iga 'place' (37), although this is not necessarily the case, as shown in (38) and

(37)

(41).

Locative

ja Harx.a 3iga ke-dawa,

or [lie_down.IPF(PT)] place SUB/CONT.be-PRS:NEG

ja uq'.a 3iga ke-dawa,

or [sit_down.IPF(PT)] place SUB/CONT.be-PRS:NEG

ja Hajs.a 3iga ke-dawa ...

or [stand_up.IPF(PT)] place SUB/CONT.be-PRS:NEG

'No place to sleep, no place to sit, no place to stand ...'

[Hp, corpus]

(38) ja suw-ar, hawa suw-ar, voc mountain-PL high mountain-PL gejran-ar gul.u suw-ar ... [gazelle-PL get_lost.PF(PT)] mountains-PL

'Oh mountains, high mountains, mountains where gazelles got lost ...' {from a song} [Hp, corpus]

Although in examples like (37)-(38) the exact locative configuration is not specified, a more precise specification is possible if a relative clause is headed by a verb with a locative prefix. Thus, in (39) with a prefixal verb 'iN.be', it is clear that the location inside a landmark ('tree') is implied, in (40) a verb bearing a 'super' prefix points at the upper region as associated with the head noun, while in (41) with a verb with the 'sub/cont' prefix it is the region underneath.

Locative

(39) ulud a-je dar [hole iN.be-PT] tree

'a tree in which there is a hole' [Hp, elicited]

(40) kitan-ar alnuc'.a-je dar [cat-PL suPER.uP.climb.iPF-PT:PRs] tree

'a tree on which a cat usually climbs' [Hp, elicited]

(41) q:izil-ar kicik'.i-naje dar [gold-PL sub/C0NT.LAT.put.PF-PT:PRF] tree

'a tree under which gold has been hidden' [Hp, elicited]

it is unclear whether locative and temporal modifying clauses like 'sleeping place' (37) or 'bulls not-found time' (36) should be said to instantiate adjunct relativization, i.e. whether the corresponding locative or temporal noun phrases do indeed belong to the "reconstructed" original clause ('to sleep at place X' or 'the bulls were not found at time X').6 Modifying participial clauses with such general heads rather instantiate the "relational noun" subtype of what Matsumoto etal. (2017) call the "extended NMCCs" (see Section 1). This subtype was also illustrated in section 1 with examples (3) and (4) comprising the heads 'smell (of V)' and 'sound (of V)'. in Agul, one can find other modifying clauses

6 In what follows, I will treat participial clauses with a general locational noun like 'place', with the meaning 'the place where V' ("place relativization"), and participial clauses where the gap refers to an argument or adjunct in a particular locative case selected by the verb ("locative relativization") separately.

without a gap, where there is no argument or adjunct that corresponds to the nominal head. In such cases, head noun phrases are only "contextually" related to the situation described by the participial clause, cf. the "frame NMCC" subtype of Matsumoto et al. (2017). Thus, in (42) the street is related to the death of a man just because he lived on that street (not because the death took place on this particular street, for example). In (43), meat is not any argument of the situation 'animals died', but is only related to this situation because animals have meat. The medicine in (44) is not a participant of the situation 'fall asleep', although it can be used to make one sleepy.

(42) k'.i-nde Icuce.ji-l-di [die.PF-PT:AOR] street-suPER-LAT

'to the street where the dead person lived (lit. to the dead street)'

[Hp, corpus]

(43) xilik'.i jak:-ar fatq.a-f-ij [die(of.animals).PF(PT)] meat-PL throw.iPF-NMLZ-coP:PST wow-mi-sa-q ...

EMP-DEMM-LOC-POST

'They used to throw the meat of dead animals (lit. dead meat) here.'

[Hp, corpus]

(44) ic'.a-j x.u-ne mi-s ha-te Harx.a give.iPF-CVB become.PF-AOR demm-dat emp-demt [fall_asleep.iPF(PT)] darman-ar

medicine-PL

'They were giving him that soporific (lit. sleeping medicine)'

[Hp, corpus]

Although the relativization possibilities of the Agul participial clauses are very broad, in the next section we shall see that only a restricted number of these possibilities can be found in real usage, and of these only a few types are really common.

4 Noun-modifying participles in two Agul corpora

For the study of how participial clauses are used in Agul, I chose two corpora of about the same size, one written in the Tpig dialect and a spoken one in the Huppuq' dialect.

4.1 Data sources

Together with two related Lezgic languages Tsakhur and Rutul, Agul became a written language in 1990 when a Cyrillic-based alphabet was officially adopted (the alphabet is close to the one used for the Lezgian language since the late 1930s). Over the following years, a primer and a 2nd grade textbook were published for local schools of the Agulskiy district, where Agul was introduced as a school subject ("mother tongue"). The teaching materials are based on the variety of Tpig, the biggest Agul village and the administrative center of the Agulskiy district, which is considered to be a proper base for the literary language. Articles in Agul appear in the weekly local newspaper Vesti Agula (also available online at http://vestiagula.ru), although many of them are translations from Russian. There are also several short poetry collections by local poets (including in dialects other than that of Tpig) and a few collections of folklore including Tarlanov (2000, 2003), Mazanaev and Bazieva (2011, 2014), and Gasanova (2018), as well as several fairy-tales in Ganieva (2011a, 2011b). A considerable part of these folklore materials are traditional songs and proverbs. The only text collections available prior to the 1990s are the texts appended to Dirr's (1907), Shaumjan's (1941) and Magometov's (1970) grammar sketches, which represent several Agul dialects and mainly include fairy-tales and poetry.7 There is no original prose written in Agul (novels, short stories), and the only large piece of prosaic text in Agul is the translation of the Gospel of Luke into the Tpig dialect, which was published by the Institute for Bible Translation in 2005 (also available online at http://www.ibt.org.ru). This translation comprises about 18,600 words. In consideration of size, I chose this particular text as the first corpus for the study of relativization, because otherwise all other published fragments for a single dialect, even if aggregated, would not provide a significant number of examples. Although the 2005 text is a translation, in Section 5 we shall see that there are no significant differences in the use of participles (besides some dialectal differences in the system of participles) that could be attributed to its translated nature.

My second corpus comes from the Huppuq' dialect in which no written texts have been published so far. Since the early 2000s, the Huppuq' dialect has been studied within the Agul Documentation Project (comprising Dmitry Ganenkov, Solmaz Merdanova and the present author), and now a relatively large spoken

7 These texts have been republished in Maisak (2014) with interlinear glossing and updated Russian translation, also supplemented by a short grammatical sketch.

corpus is available for this dialect. In total, the corpus includes about 92,500 tokens, or nearly 13 hours of recording. For the study of participial clauses, I first selected one large fragment of this corpus of about the same size as the Gospel translation, namely the 33 texts recorded from Mutalib Guseynov in 2008 (about 19,400 words). However, as it turned out that this fragment has much fewer participial clauses than the Gospel, I added another fragment of the Huppuq' corpus, namely 6 texts recorded from Ramazan Aliev in 2007 (about 5,100 words). Below, I will present the data from the two Huppuq' subcorpora together.

4.2 What was counted

From the two selected corpora, I extracted all the occurrences of noun-modifying (i.e. headed) participial clauses. I did not take into consideration clear cases of grammaticalization of participles or highly lexicalized uses; these two phenomena will be discussed in Sections 5.3-5.4 below. I also had to omit a few examples from the spoken corpus where the grammatical structure was not complete, and the head could not be identified. Two conjoined participial clauses with the same verb modifying one and the same head I counted as one occurrence; an example of such a structure is (45) where I only counted one instance of the perfect/ resultative participle msunaje 'one that has been bought'.

(45) k:alxuz.di-n pul.u-q Bus.u-naje q'ur-ar.i-q jak-ar.i-q

[kolkhoz-GEN money-POST take.PF-PT:PRF] [grain-PL-POST meat-PL-POST Bus.u-naje cexir-ar take.PF-PT:AOR] wine-PL

'wine which was bought with the kolkhoz money, which was bought with grain' [Hp, corpus]

For each participial clause I coded the following data:

I. Participle Type, i.e. unmarked perfective participle [pf], unmarked imper-fective participle [ipf], perfect/resultative participle [prf], aorist participle [aor], present participle [prs], habitual participle [hab], stative participle [stat] or stative habitual participle [stat.hab] - see Section 2 for details.

II. Verb Class, i.e. whether the verbal head of a participial clause is a copula, locative stative verb, a (standard) transitive verb, intransitive verb, experiential verb (including experiential statives) or the verb 'say'. The reasons why 'say' was treated as a separate group is the extremely frequent occurrence of the addressee relativization with the participle of this verb (see

Section 5 for discussion). I also marked separately "extended intransitive" verbs (i.e. verbs with the absolutive subject and an argument in the dative or a locative case, like ruq'as 'reach sth.'), ditransitive verbs like 'give' and "extended transitive" verbs with an additional locative argument (e.g. kerhas 'touch sth. with sth.'), the causative verb 'do' in a periphrastic causative construction, and the verb 'become' in the possibilitive construction. However, all these latter types turned out to be so infrequent that I ended up lumping them together with larger groups. III. Relativization Target, which could be a subject of an intransitive (including a locative stative) [S], an agent [A] or a patient [P] of a transitive (or ditransi-tive/extended transitive), experiencer (in the dative), recipient (in the dative), addressee (in the dative), possessive (in the postessive, apudessive or cont-essive case), instrument (in the ergative or superlative case), adnominal possessor (in the genitive), locative argument of a locative stative verb or an extended intransitive or transitive (in a particular locative case), general place adjunct ('the place where V') and general temporal adjunct ('the time when V') and, finally, a "contextually related" head associated with the situation described, but not filling any position in the participial clause (one of the "extended NMCC" types). There were also a few instances of complement-internal relativizations (of S, P or a locative). I coded a theme of ditransitives as a patient. I coded labile verbs as the transitive or intransitive type depending on the particular use.

In some cases, the role of the head was not clear from the context, or the reading was ambiguous: in such cases, I made the decision based on the Agul native speakers' judgments (the speakers were neither the narrators of the Huppuq' texts nor the translator of the Gospel of Luke).

I also specially marked those cases when the modifying participial clause was postposed to its head, as well as cases when a negative participle was used.

4.3 Summary of counts

Table 6 summarizes some general numbers concerning the modifying participles in the two corpora. Although the size of the two Huppuq' subcorpora is bigger than that of the Gospel of Luke translation, the overall frequency of participles (in the modifying function) is higher in the latter. While we find on average one participle for 64 word tokens in the Huppuq' corpus, there is one participle for about 40.5 word tokens in the Gospel. One reason for that might be the necessity to describe certain concepts in the Gospel translation which are new to the

Table 6: Participial clauses in the two corpora.

Tpig, written Huppuq', spoken Total

Corpus size (words) 18,600 24,500 43,100

Number of participial clauses 459 399 858

Postposed participial clauses 0 (0%) 42 (10.5%) 42 (4.9%)

Negative participles 33 (7.2%) 9 (2.3%) 42 (4.9%)

language, and hence periphrastic expressions using modifying participles were employed (see Section 5.4 for examples).

The table also shows that the use of negative modifying participle is rare (only 5% of all modifying participial clauses in two corpora), although it is a bit higher in the written text. As for postposed participles, they are not found in the written text at all, although in the spoken corpus they do occur, and are not too infrequent (10.5%). No resumptive uses of reflexive pronouns were attested in the corpora.

4.4 Distribution of participles

As we have seen in Section 2, the systems of participles are not absolutely identical in the two dialects with regard to the existence and usage of various derived (originally periphrastic) participles. As Table 7 clearly shows, however, on the higher level of the threefold distinction between stative participles, imperfective participles and perfective participles the two corpora are very close, each of the three groups accounting for more than a quarter, but less than half of all occurrences. Given that statives are semantically close to

Table 7: Distribution of participles in participial clauses.

Participle Tpig, written Huppuq', spoken Total

stative, incl.: 124 (27%) 133 (33%) 257 (30%)

stative habitual n/a 7

imperfective (total), incl.: 195 (42%) 162 (41%) 357 (42%)

unmarked imperfective 176 24

habitual n/a 110

present 19 28

perfective (total), incl.: 140 (31%) 104 (26%) 244 (28%)

unmarked perfective 55 12

aorist n/a 45

perfect/resultative 85 47

Total 459 (100%) 399 (100%) 858 (100%)

imperfectives, one can look at the combined "stative + imperfective" (72% in both corpora) group as opposed to the perfective one (28%). It becomes clear from this comparison that in both Agul corpora the speakers choose to describe a referent by referring to a current state or a process (ongoing or habitual) much more frequently than by referring to an accomplished event.

Within the perfective and the imperfective group the situation is different. Habitual participles and aorist participles do not exist in the Tpig dialect, but the unmarked participles are much more common there. Thus, in the imperfective domain, 90% of all participles are unmarked in the Tpig corpus, while only 10% are represented by (originally periphrastic) present participles. In the Huppuq' corpus, 68% of all imperfective participles are (originally periphrastic) habitual participles, while the number of occurrences for the two other types, including the unmarked, is only around 15-17%. The preference of the periphrastic imper-fective participle over the unmarked one is thus highly pronounced, which corresponds to the general preference for periphrasis in the tense-aspect system of the Huppuq' variety.

4.5 Distribution of verb classes

A look at the distribution of verb classes (Table 8) confirms the main impression of the distribution of participle types. Locative stative verbs (although not the copula) are very common in Agul participial clauses and together with the intransitive verbs they are more frequent than transitive verbs. Experiential verbs as one of the three major valency verb classes are very peripheral.

Table 8 shows very clearly that the two corpora are absolutely similar in the distribution of the three major verb classes, more than the distribution of participle types (Table 7) and relativization targets (Table 9). There are certain asymmetries in the individual verb classes, though. For example, the Huppuq' corpus has many more statives in participial clauses (in 31% of all clauses as opposed to 24% in the Tpig corpus). On the contrary, there are more relative clauses with standard transitive verbs in the Tpig corpus (27%, as opposed to 19,5% in Huppuq'). At the same time, the spoken corpus has a few more relativizations with the verb 'say' than the written corpus (18,5 vs. 12%).

4.6 Distribution of targets

Like the individual morphological types of participles and the individual types of verbs, semantic/syntactic roles of relativization targets can be lumped in

Table S: Distribution of verbs in participial clauses.

Participle Tpig, written Huppuq', spoken Total

intransitive, incl.: 245 (54%) 2l7 (54%) 4б2 (54%)

copula З O

stative ('be', 'remain') lO9 l25

dynamic intransitive l27 8б

extended intransitive б б

transitive, incl.: l9O (4l%) 16З (4l%) З5З (4l%)

transitive proper l24 78

'say' 54 74

ditransitive 7 б

extended transitive 4 2

'do'-causative l З

experiential, incl.: 24 (5%) l9 (4%) 4З (5%)

dative-subject 2l l8

apudessive-subject З l

Total 459 (lOO%) З99 (lOO%) S5S (lOO%)

larger groups. In the case of semantic/syntactic roles, however, it is not so obvious how to do this - thus Table 9 shows all the target roles separately in a "splitting" fashion. It is striking even from this long list how unequal different roles are with respect to relativization frequency. In particular, the following preliminary conclusions can be drawn from the table:

- In both corpora, the intransitive S[ubject] is the most frequent target (even taken together, A[gent] and P[atient] are less frequent targets than S).

- As one of the core arguments, A is relativized comparatively rarely not only with respect to S and P, but also with respect to some peripheral arguments or adjuncts.

- Addressee is unexpectedly frequent (12%) as a relativization target, which is due to the widely used naming construction "NAME saying X" (see Section 5.3).

- The relativization of a locative argument, as well as more abstract PLACE and TIME relativizations show high prominence and outnumber such core arguments as experiencers, recipients, predicative and adnominal possessors, etc.

- Although not frequent (2.5%), "extended", i.e. non-argument/adjunct participial clauses, do occur in both spoken and written texts, confirming their status as GNMCCs.

I will discuss most of these points in more details in Section 5. In particular, in Section 5.1, another variant of the table will be presented, with "lumping" of similar roles.

Table 9: Distribution of targets in participial clauses.

Target Tpig, written Huppuq', spoken Total

Core arguments

subject (absolutive) 143 (31%) 125 (31%) 268 (31%)

patient (absolutive) 62 (13.5%) 50 (12.5%) 112 (13%)

AGENT (ergative) 45 (10%) 17 (4%) 62 (7%)

experiencer (dative) 12 (3%) 4 (1%) 16 (19%)

experiencer (apudessive) 3 (0.6%) 0 (0%) 3 (0.3%)

stimulus (absolutive) 5 (1%) 13 (3%) 18 (2%)

ADDRESSEE (dative) 45 (10%) 58 (14.5%) 103 (12%)

recipient (dative) 2 (0.4%) 0 (0%) 2 (0.2%)

pOssEssOR (post/apud/contessive) 9 (2%) 8 (2%) 17 (20%)

Peripheral arguments

LOCATIVE 52 (11%) 67 (17%) 119 (14%)