Герои и жанровые формы романов Тургенева и Достоевского: типологические явления русской литературы XIX века тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, доктор филологических наук Ребель, Галина Михайловна

• Ребель, Галина Михайловна
• доктор филологических наук
• 2007

Оглавление диссертации доктор филологических наук Ребель, Галина Михайловна

Введение:

§ 1. Методологические подходы

§ 2. Методы исследования

§ 3. Состояние изучения вопроса

§ 4. Задачи и характер исследования

§ 5. Новизна и актуальность исследования

§ 6. Положения, выносимые на защиту

Часть первая. Типология героев русской литературы XIX в.

Глава 1. Между Гамлетом и Дон Кихотом

Глава 2. «Гнездо» Татьяны

Часть вторая. Жанровые модификации романов Тургенева и

Достоевского

Глава 1. Становление тургеневского романа. Постройка и лица романа «Накануне»

Глава 2. Мир героев, структура и жанр романа Ф.М. Достоевского

Идиот»

Глава 3. Сравнительный анализ романов И.С. Тургенева «Отцы и дети» и Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»

§ 1. Предъявление героя: Художественная психология

§ 2. Базаров и Раскольников: Слово - идея - масштаб личности

§ 3. Система персонажей

§ 4. Композиция сюжета

Часть третья. Сравнительные особенности романов Тургенева и

Достоевского

Глава 1. Тип героя

Глава 2. Психология

Глава 3. Герой и идея

Глава 4. Структура романного целого

Глава 5. Жанр

Часть четвертая. Тургенев и «Бесы»

Глава 1. «. .Он слишком оскорбил меня своими убеждениями»

Глава 2. «Великий писатель»

Глава 3. «Западники и нигилисты требуют окончательной плети»

Глава 4. «Лицо второстепенное»?

Часть пятая. Силовые линии классики в литературе XX - XXI веков

Глава 1. Гамлет и Дон Кихот

Глава 2. «Положительно прекрасный человек»

Глава 3. «Лабиринты сцеплений»

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Герои и жанровые формы романов Тургенева и Достоевского: типологические явления русской литературы XIX века»

Если сформулировать стоящую перед нами задачу по возможности широко и лаконично, то она будет звучать так: заново перечитать общеизвестные произведения Тургенева и Достоевского с тем, чтобы выявить (уточнить) типологическую сущность созданных этими художниками эстетических явлений, а именно - героев и жанровых модификаций романа. Прежде чем конкретизировать задачу в соотнесении с тем, что сделано было до нас, а также разложить ее на составляющие, обратим внимание на методологически ключевое в контексте предпринятого исследования слово перечитать и именно с методологического самоопределения начнем наши вводные размышления. $ 1. Методологические подходы

Вопросы методологии литературоведческого исследования, имеющие сугубо профессиональный характер, тем не менее, как правило, актуализируются в эпохи смены идеологических вех, что в очередной раз подтвердилось в 90-годы минувшего столетия.

Одну из наиболее ярко выраженных, широко представленных современных тенденций сформулировал в своей работе 1994 года И. Есаулов, предложивший расширить традиционные контексты понимания русской классической литературы, присоединив к сложившимся методологическим подходам - историко-литературному и мифопоэтическому - конфессиональный, который, как специально оговаривается исследователь, не равен национальному [Есаулов 1994, 379]. «Литературоведы, не склонные к осмыслению собственных аксиологических установок, находятся», по мнению И.А. Есаулова, «на ступени "дорефлексивного традиционализма" (термин С. Аверинцева)», между тем как «система аксиологических координат исследователя» должна не только наличествовать, но и совпадать «с аксиологией объекта изучения» [курсив мой -Г.Р.].

Следует, однако, сразу уточнить: совпадение с аксиологией объекта изучения и игнорирование ее - это принципиально разные позиции, соответственно по-разному отражающиеся на результате исследования. Оспаривать необходимость понимания круга понятий, верований и представлений о мире, составляющих аксиологическую и мировоззренческую подпочву художественного творчества того или иного писателя, было бы по меньшей мере нелепо. Однако продуктивность ценностной самоидентификации исследователя с материалом весьма сомнительна, тем более что такая самоидентификация может быть надуманной, ошибочной, ложной, упрощающей и даже искажающей художественный мир, а соответственно и позицию имманентного автора, так как даже биографический автор, реальный носитель соответствующей аксиологии, зачастую окорачивает, уплощает, а то и умерщвляет свое детище, когда трактует его «извне», - почему и возникла формула У. Эко: «Автору следовало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не становиться на пути текста» [Эко, 428]. Ниже будет приведено менее экстравагантное по форме, но тождественное по сути высказывание Л. Толстого.

Иллюстрацией к изложенным здесь и далее тезисам будет все наше исследование, однако и в теоретическом вступлении нам не обойтись без примеров, и вот первый из них. Если мы обратимся к сборнику «Роман Ф.М. Достоевского "Идиот": Современное состояние изучения» (М.: Наследие, 2001), содержащему много талантливых, ярких аналитических статей, (что мы и будем делать многократно), то обнаружим отрицательную иллюстрацию к вышеприведенному тезису И. Есаулова, очень наглядно опровергающую этот тезис, ибо, занимая одни и те же аксиологические, а точнее конфессиональные позиции и при этом оценивая одно и то же художественное произведение, авторы сборника нередко высказывают прямо противоположные, взаимоисключающие суждения как по принципиально важным, так и по частным вопросам. Примечательно, что и точка зрения самого И. Есаулова на роман «Идиот» [См.: Есаулов 2004] существенно отличается от большинства высказанных в указанном сборнике суждений его мировоззренческих единомышленников. Иными словами, сам по себе конфессиональный подход не работает, а порой и мешает адекватному пониманию, точно так же, как препятствует ему раскритикованная в свое время Д. Мережковским «близорукость и беззаботность критики в области религиозных вопросов» [Мережковский 1995,214].

Объясняя, почему М. Хайдеггер «рассматривает мышление в ценностях как святотатство», современные исследователи пишут: «аксиологический подход к культуре превращает мир культурных предметностей в нечто служебное и инструментальное, служащее удовлетворению человеческих потребностей, хотя, конечно, потребностей духовных. Этот подход делает акцент на отношении субъекта к объекту, наделяемому определенной совокупностью "ценных1' свойств» [Неретина, 168, 169], что подвергает сомнению самоценность объекта. Однако и само художественное произведение является не просто образом, картиной, но и оценкой: «Суд неотделим от литературы, - пишет Л. Пумпянский, - хотя бы уже потому, что всякое словесное высказывание есть суждение, суждение же о жизненном факте сопровождается неизбежной оценкой (очень часто безмолвной и предполагаемой). <.> Непонимание всей серьезности этого факта составляет, кстати, коренной методический порок так называемого формализма» [Пумпянский, 382]. Присущих самому художеству «функций и признаков суда» не могут быть, в свою очередь, лишены сочинения о нем - «суд» начинается, как только речь заходит о смыслах и эстетическом значении, а не просто о параметрических (формальных, добытых голым «вычислением») аспектах художественного произведения. Иными словами, вопрос стоит не о правомерности литературоведческого суда, а о его критериях и качестве.

Стало уже общим местом и едва ли не хорошим тоном упрекать (и это еще мягко сказано) «реальную» критику XIX века за идеологическую ангажированность и теоретическую предвзятость в подходе к художественным явлениям, а между тем эта критика с сугубо научной корректностью формулировала свою цель - «толковать о явлениях самой жизни на основании литературного произведения, не навязывая, впрочем, автору никаких заранее сочиненных идей и задач» [Добролюбов, 173], при этом она, как справедливо указывает Б.Ф. Егоров, попутно нередко делала «тонкие открытия в области художественной формы» [Егоров 1980, 225], точные эстетические замечания и выводы. На следующем, философском, этапе становления русского литературоведения, специальных оговорок об избирательности и целенаправленности подхода к материалу уже практически не будет, а между тем, например, Д. Мережковский, вменявший «реалистам»-предшественникам «одичание вкуса и мысли»1, рассматривал творчество Достоевского тоже под совершенно определенным - религиозно-философским, ницшеанским - углом, что методологически принципиально не отличается от «революционно-демократического» подхода. Более того, позволим себе замахнуться на «святое»: самое знаменитое сочинение о творчестве Ф.М. Достоевского - книга М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» - вырастает не только из творчества писателя, но и из философско-идеологических упований своего автора, в соответствии с которыми он и абсолютизировал принцип свободного многоголосия, полифонии, совершенно очевидно игнорируя тот факт, что полифоническая субъектная горизонталь в романах Достоевского взнуздывается и обуздывается сюжетной вертикалью, воплощающей верховную авторскую волю, которая неотвратимо направляет романное действо от преступления, отступления, дерзновения - к наказанию. Как многократно совершенно справедливо указывалось в многочисленных отзывах на книгу М. Бахтина, «язык» автора неизбежно «покрывает и «"язык" героя, и "язык" остальных персонажей, занимая в романе иерархически высшую позицию и создавая в

1 Мережковский Д.С. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет. М.: Советский писатель, 1991. С. 147. конечном счете стилевое единство и цельность романического произведения» [Косиков, 76], и отрицать наличие авторской сюжетной воли и идеологического вывода в романах Достоевского не приходится. Но сама введенная М. Бахтиным в научный обиход идея дифференциации романных структур, а также исследование генеалогии «полифонического» романа оказались чрезвычайно продуктивными, ибо заставили увидеть ранее не отрефлексированное явление и стимулировали исследование жанровых модификаций романа.

Приведенные примеры свидетельствуют о том, что в литературоведении мы нередко имеем дело с расширением предмета исследования и выходом за пределы собственно эстетического объекта, который в таких случаях рассматривается через более глобальную или смежную с эстетической призму, однако вряд ли такое переступание границ, успешность которого во многом обусловлена масштабом личности и творческого потенциала ученого, может быть предложено как методологический принцип литературоведения.

Проблема, однако, в том, что, даже оставаясь в рамках собственно литературоведческой стратегии, исследователь не гарантирован от ошибок, натяжек, искажения художественных явлений, в результате чего появляются аттестации вроде следующих: Обломов - «ничтожный герой» (В. Одиноков), Павел Петрович Кирсанов прожил «ненужную жизнь» (Г. Бялый) и т. п. Иными словами, из литературоведческого чистилища герои нередко выбираются усеченными, схематизированными, упрощенными - не учитывается полнота характера и личности, а соответственно, целостность художественного образа.

Это в свое время очень точно почувствовал и сформулировал J1.H. Толстой в письмах к H.H. Страхову по поводу романа «Анна Каренина»: «Ваше суждение о моем романе верно, но не всё - т. е. всё верно, но то, что вы высказали, выражает не всё, что я хотел сказать. <.> Если же бы я хотел сказать словами всё то, что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, кот[орый] я написал, сначала. И если близорукие критики думают, что я хотел описывать только то, что мне нравится, как обедает Обл[онский] и какие плечи у Карен[иной], то они ошибаются. Во всем, почти во всем, что я писал, мною руководила потребность собрания мыслей, сцепленных между собою, для выражения себя, но каждая мысль, выраженная словами особо, теряет свой смысл, страшно понижается, когда берется одна из того сцепления, в котором она находится. Само же сцепление составлено не мыслью (я думаю), а чем-то другим, и выразить основу этого сцепления непосредственно словами никак нельзя; а можно только посредственно -словами описывая образы, действия, положения».

И далее: «Для критики искусства нужны люди, которые бы показывали бессмыслицу отыскивания мыслей в художественном] произвел[ении] и постоянно руководили бы читателей в том бесконечном лабиринте сцеплений, в кот[ором] и состоит сущность искусства, и к тем законам, кот[орые] служат основанием] этих сцеплений.

И если критики теперь уже понимают и в фельетоне могут выразить то, что я хочу сказать, то я их поздравляю и смело могу уверить qu'ils en savant plus long que moi"» [Толстой, 268 - 269].

Перед нами не только «памятник» русской эстетической мысли, но и «памятка»-инструкция для критика (литературоведа). Толстой утверждает: 1/ высказанные критиком суждения, даже если они верны, не могут исчерпать художественное произведение; 2/ художественный образ вообще не переводим на понятийный язык без потерь и искажений; 3/ изъятая из системы художественных сцеплений мысль (слово, образ) «страшно понижается», то есть утрачивает свою живущую в этой системе сцеплений полноту и убедительность; 4/критик должен помогать читателю сориентироваться в системе художественных сцеплений, в законах их организации, а не предлагать ему готовые выводы, которые могут оказаться ложными.

К этому добавим встречный, ранее уже отмеченный нами момент: критик действительно способен увидеть и понять больше биографического автора, который «может совершенно не знать всей глубины своих творений, не понимать, что он создал», ибо «творение больше творца» [Айхенвальд 1994, 27]. Но это не только не отменяет ответственности критика (литературоведа), но, напротив, увеличивает ее, ибо он, по роду своих занятий, стремится если не стать вровень с творением, то адекватно, по крайней мере не искажая его, взаимодействовать с ним.

Возвращаясь к предложенному нами в качестве методологически опорного понятию целостности, введенному в современный литературоведческий обиход М. Гиршманом, уточним, что система сцеплений, вне которой понижается, тускнеет, теряется изъятый из нее художественный элемент, и есть функциональный атрибут целостности, которая, в свою очередь, является свойством художественного мира и условием его существования. Кроме того, поскольку художественная целостность - это «всегда личная целостность», неизменно восходящая к некоему субъектному, персональному единоначалу, ибо «вне духовного, личностного освоения мира невозможна никакая художественная объективация» [Гиршман, 64], она имеет свой персонифицированный аналог - имманентного (внутритекстового, неотчуждаемого, бессмертного) автора.

2 они знают об этом больше, чем я - фр.

В рамках структурализма находим аналогичное понимание: «В основе структурного анализа, - пишет Ю. Лотман, - лежит взгляд на литературное произведение как на органическое целое. Текст в этом анализе воспринимается не как механическая сумма составляющих его элементов, и "отдельность" этих элементов теряет абсолютный характер: каждый из них реализуется лишь в отношении к другим элементам и структурному целому всего текста» [Лотман 1972, 11]. Но если относительно текста Ю. Лотман говорит о структуре, то относительно произведения, которое больше текста, ибо включает в себя не только его, но и «интонационно-ценностный контекст», который «меняется по эпохам восприятия» [Бахтин 1979, 369], (или, по Лотману, «сложный комплекс жизненных и идейно-эстетических представлений» [Лотман 1972, 25]), следует, по-видимому, говорить о целостности, которая зиждется на системе сцеплений, то есть на тех же структурных связях.

Целостность предполагает единство явления внутри самого себя и, в то же время, отграниченность, отделенность его от других явлений. Целостное не может быть аморфным, бессистемным, случайным набором не связанных друг с другом элементов, оно держится системой сцеплений, о которой говорил Л. Толстой; точно так же оно не может не иметь границ, ибо связь его с другими, внеположными явлениями, носит уже другой, нецелостный, внецелостный характер. Понятие целостности утверждает за художественным произведением статус вещи в себе. Это вовсе не значит, что оно не является вещью для нас - это значит только то, что мы не вправе вторгаться в чужой монастырь со своим уставом, выдавая его за устав самого монастыря, а если примеряем художественный «устав» к собственному или какому бы то ни было еще, то должны это не только понимать, но и специально оговаривать, как это, например, делал Н. Добролюбов, чтобы не вводить в заблуждение других.

Однако констатировав сам факт существования художественной целостности, мы оказались лишь на подступах к решению проблемы интерпретации.

Задаваясь вопросом, «в какой мере можно раскрыть и прокомментировать {смысл} (образа или символа)», М. Бахтин отвечает на него совершенно по-толстовски: «Только с помощью другого (изоморфного) смысла (символа или образа). Растворить его в понятиях невозможно». Далее перечисляются варианты интерпретаций: «Может быть либо {относительная} рационализация смысла (обычный научный анализ), либо углубление его с помощью других смыслов (философско-художественная интерпретация). Углубление путем расширения далекого контекста». И, наконец, делается вывод: «Истолкование символических структур принуждено уходить в бесконечность символических смыслов, поэтому оно и не может стать научным в смысле научности точных наук» [Бахтин 1979, 362]. Однако совершенно очевидно, что уход в бесконечность символических смыслов чреват полным размыванием границ первичной, то есть интерпретируемой символической структуры: символы-интерпретаторы грозят оттеснить, поглотить, уничтожить интерпретируемый символ, оставив от него лишь необходимый им скелет или фрагмент, - так не раз и происходило в литературоведении, в частности в тех случаях, когда русская классика укладывалась в прокрустово ложе соцреалистической эстетики. Противовесом произволу символизации может, на первый взгляд, быть другая методологическая установка М. Бахтина: «Необходимо отрешиться от монологических навыков, чтобы освоиться в той новой художественной сфере, которую открыл Достоевский, и ориентироваться в той несравненно более сложной художественной модели мира, которую он создал» [Бахтин 1963, 362]. Следует, однако, заметить, что сам этот тезис тоже грешит монологизмом, ибо ограничивает круг приложения диалогических подходов творчеством Достоевского, между тем как, например, находящийся, по мнению Бахтина, в рамках монологического романа Базаров оказался значительно хуже понят критикой, чем Раскольников, именно потому, что его ситуативные, к тому же нередко противоречащие друг другу высказывания выпрямлялись, абсолютизировались и искусственно, за пределами романа, выстраивались в некую систему (монологизировались), в то время как в самом романе они даны в диалогическом, полемическом контексте и подхода к себе требуют соответствующего.

Однако даже если мы распространим путь философской диалогизации (по контрасту с господствующим путем «философской монологизации» [Бахтин 1963, 11]) на весь наличный художественный материал, мы опять-таки встанем перед проблемой границы, ибо диалогический подход тоже чреват субъективизмом, произволом, приписыванием тексту того, чего в нем нет, но хочется видеть («Я так вижу» - довольно частая отговорка не находящих доказательств своему пониманию читателей и даже исследователей). «Всякое понимание есть соотнесение данного текста с другими текстами» [Бахтин 1979, 364], - словно отвечает на наши сомнения М. Бахтин, но и это в принципе верное суждение нельзя абсолютизировать, ибо, как пишет И. Смирнов, «безоглядная сосредоточенность на ином-в-данном ведет к тому, что из виду упускается эстетически имманентное» [Смирнов, 226]. Столь же бесперспективным может оказаться и структуралистский путь, что замечательно образно выражено В. Шкловским: «То многое, что сделано структуралистами, мне известно, но вижу много терминологии, вероятно удачной, но не знаю, как подойти по ступеням этой терминологии к сущности произведения. Сложилось впечатление, что структурализм начал анализ стиха на льдине; льдина была около берега, потом льдину унесло ветром в море и люди не знают, плакать, или кричать, или довольствоваться тем, что все так вот вышло: они в пути» [Шкловский 1981, 150].

Таким образом, и в случае символизации, и на путях диалогизации, и при конфессиональном и любом другом аксиологическом подходе, и при использовании формальных, структуральных, интертекстуальных и т. д. приемов анализа, а все они безусловно правомерны, - для того чтобы не упустить, не подменить эстетически имманентное, необходимо учитывать целостность художественного объекта исследования, взаимосвязанность и взаимозависимость всех его элементов, систему сцеплений, в которой они только и существуют и вне которой если не совсем мертвы, то искажены до неузнаваемости. Чрезвычайно знаменательно в этом плане название одного из самых значительных исследований о творчестве Достоевского последнего десятилетия - «Целостность Достоевского» Г.К. Щенникова.

В сущности, задача исследователя очень проста: любыми названными выше способами он должен отрефлексировать и прокомментировать художественную систему сцеплений, ее смысл и ее состав, - но эту простую задачу оказывается чрезвычайно непросто выполнить. И одним из препятствий, как это ни странно может показаться, является, с нашей точки зрения, господствующий в литературоведении путь от теории (установки, гипотезы, типологии и т. д.) к художественному произведению, то есть от общего к частному. «Только построение гипотезирующих теорий, а не одно простое собирание фактов двигает знание» [Никольский, 59], - пишет один из самых проникновенных исследователей идейно-эстетического конфликта Тургенева и Достоевского, Ю. Никольский. Однако безусловно необходимое «построение гипотезирующих теорий» - это путь, при котором, как правило, находится то, что ищется, и нередко упускается то, что, может быть, противоречит искомому или существенно корректирует его. Кажется очевидным, что без научной гипотезы продвижение исследователя вглубь материала будет хаотичным и бессистемным, ибо теория - луч, определяющий направление исследования и освещающий область исследования. Однако во тьме, то есть вне того, что теория делает видимым и наблюдаемым, могут оказаться столь сущностные стороны явления, что само оно в результате интерпретации рискует предстать искаженным частично или даже до неузнаваемости.

Наверно, это неизбежные трудности научного исследования, которое всегда устремлено к окончательной истине, но никогда не достигает ее. Это очень глубоко понимал и очень точно формулировал А.И. Герцен: «Наука учит нас больше, чем евангелие, смирению. Она не может ни на что глядеть свысока, она не знает, что такое свысока, она ничего не презирает, никогда не лжет для роли и ничего не скрывает из кокетства. Она останавливается перед фактами, как исследователь, иногда как врач, никогда как палач, еще меньше с враждебностью и иронией» [Герцен, 315].

Именно факты, в нашем случае - сами художественные произведения, есть единственные критерии истинности выдвигаемых теоретических положений, проверка и корректировка которых должна вновь и вновь осуществляться встречным путем, «снизу», от материала, индуктивным методом. Более того, художественное произведение вообще не поддается «препарированию», не открывается своими глубинными смыслами, если не найден адекватный его уникальной природе путь анализа. Литературоведческий инструментарий, каким бы разнообразным и изысканно-совершенным он ни был, эффективен только в случае индивидуального адекватного подбора, продиктованного сущностью самого произведения. Ключи от текста - в самом тексте. «Всякое художественное произведение, - писал М. Гершензон, -можно сравнить с партитурой, которую прочитать может только тот, кто сумеет по ней самой определить ее ключ» [Гершензон, 37]. Один из самых тонких и глубоких интерпретаторов русской классики, М. Гершензон нашел очень точный образ (изоморфный символ, как назвал бы это Бахтин) для описания теоретического, системно-моделирующего подхода к литературе: «В изображении критики творчество писателя-художника обычно уподобляется английскому парку: чистые и прямые дорожки, стрелой убегающие вдаль, ровный газон среди тенистых деревьев, прекрасные клумбы и беседки. Этот удобный и приятный образ легко внедряется в память; и читатель, раскрывая книгу художника в досужий час, уже уверенно мнит себя празднично гуляющим по чудесному парку». Но не этот искусственно проторенный поверх художественного мира путь чреват подлинными открытиями - другой вариант предлагает автор: «ты войди сам в творение поэта, окунись горячим сердцем в его образы и созвучья, - не английский парк предстанет тебе, но откроется вид сурового и дикого края, где ничто не развлечет и не успокоит тебя; смотри, как бы не потерять и последний остаток беззаботности, какой еще есть в тебе. Но так должен входить сюда лишь тот, кто жаждет научиться трудному искусству быть самим собою» [Гершензон, 55] и кто жаждет приобщиться к не менее трудному искусству проникновения в художественный мир, добавим мы. Если исследователь не готов, не хочет, не способен свободно и непредвзято, доверчиво, пристально и чутко «рыскать по дебрям свободного духа» [Гершензон, 55], он обречен на повтор общих мест, на схематизм, поверхностность и случайность, а то и ложность своих построений и выводов.

Если наложение концепции не ломает художественной целостности произведения, не рушит системы сцеплений, не обрывает живые органические связи, а, напротив, выявляет внутри них дополнительные нюансы; если произведение в процессе анализа открывается новыми смыслами и обогащается изнутри себя самого, тем, что в нем самом есть, но до сих пор было скрыто или не казалось существенным, - значит, действительно происходит нормальное, добросовестное научное освоение текста. Основу такого подхода составляет имманентный метод, впервые сформулированный в качестве такового Ю. Айхенвальдом, - метод, при котором «исследователь художественному творению органически сопричащается и всегда держится внутри него, а не вне его» [Айхенвальд 1994, 24]. Разумеется, в утверждениях, что «обычный историко-литературный метод не приближает к цели, т. е. к самому произведению, а уводит от него в совершенно постороннюю даль», и что самый факт, как звали творца «Гамлета», в самом «Гамлете» «ничего не меняет» [Айхенвальд, 24], есть немалая доля преувеличения, полемического заострения, но несомненно и другое: «выведение» произведения из обстоятельств, сопутствовавших его созданию, нередко затемняет, а не проясняет смысл самого создания. Более того, весьма сомнительна в плане такого прояснения даже роль черновиков, к которым нередко прибегают исследователи как к равноценным по значимости содержащимся в каноническом тексте свидетельствам, особенно это характерно для исследователей творчества Достоевского.

Велики тайны черновиков» [Шкловский 1981, 77] - но это их тайны, а не тайны самих произведений. Это материалы к истории создания окончательного варианта, а не ключ к его итоговому смыслу. Помимо прямых доказательств (несовпадение, порой кардинальное расхождение идеологических и эстетических интенций «беловика» и «черновика»), есть не менее существенные косвенные: мы ведь не отказывается от изучения текстов, черновики которых вообще отсутствуют, - причем это относится не только к тем созданиям, начальные варианты которых безвозвратно утеряны, но и к сочинениям современных авторов, которые не предоставляют свои черновики в наше распоряжение и нередко сами, нажатием клавиш компьютера, уничтожают все предварительные варианты. Апелляция к черновику - это особый тип исследования, которым не следует подменять целостный анализ самого произведения.

Но даже при соблюдении всех указанных методологических установок, с научностью в строгом смысле этого слова все равно остаются проблемы. «В литературоведении существует своеобразный "комплекс собственной неполноценности", вызываемый тем, что оно не принадлежит к кругу "точных наук". Предполагается, что высокая степень точности в любом случае служит признаком "научности"» [Лихачев, 14] - это сказано Д.С. Лихачевым в связи с попытками структурализма решить проблему - привнести в литературоведение точность и тем самым поставить его на прочную научную основу. Но, с одной стороны, как пишет цитируемый Д.С. Лихачевым Д.П. Горский, даже в области точных наук «неточность <.> производит за ученого ту огрубленность, ту идеализацию, без которой не может быть построена научная теория» [Лихачев, 16], ас другой стороны, невозможно не согласиться с М.Бахтиным, который настаивал на инонаучности гуманитарного знания и дал этой инонаучности замечательное определение: «Пределом точности в естественных науках является идентификация (а = а). В гуманитарных науках точность -преодоление чуждости чужого без превращения его в чисто свое (подмены всякого рода, модернизация, неузнание чужого и т. п.)» [Бахтин 1979, 371].

Чтобы, преодолевая чуждость чужого, не превратить его в чисто свое, следует придерживаться соответствующих правил научной корректности: помнить о границе, соблюдать дистанцию, понимать целостность предстоящего явления и признавать его суверенность вещи в себе, а соответственно невозможность искусственного рассечения системы сцеплений, расчленения целого на самостоятельные части и рассмотрения частей вне целого и вне их связей друг с другом.

В рамках избранной нами темы, по-видимому, необходимо задаться вопросом, в какой мере универсально понятие целостности, в частности, приложимо ли оно к авангардистскому, постмодернистскому тексту, который созидается «не отношениями детерминации, а отношениями цитации» [Барт, 424], то есть построен на свободном включении в себя разных языков, на размывании границ, на замещении структуры ризомой - «самоорганизующимся хаосом неструктурированной множественности симулякров» [Скоропанова, 152], на способности к переформатированию в соответствии со встречной готовностью читателя включиться в игру свободного, не регламентируемого и не ограничиваемого авторской волей текстопорождения. Не ставя перед собой задачу распространения сформулированных выше положений на эту специфическую литературную область заведомой деконструкции, тем не менее, заметим, что порой даже в самых радикальных своих вариантах (см., например, романы В. Сорокина, в частности его «образцово-показательный» в этом плане «Роман») замешенный на бунте против «тоталитаризма» классики постмодернистский текст не знает другого способа самоутверждения, как схватиться за раскольниковский топор и устроить «последний и решительный» погром в мире классической эстетики, для того чтобы на ее обломках утвердить действительно тоталитарную эстетику огульного отрицания, то есть в конечном счете такой текст может оказаться носителем своей, агрессивно направленной на «первоисточники», которыми он питается и созидается, целостности.

И, наконец, еще об одном весьма существенном методологическом аспекте и, одновременно, о том, что, кроме вышеизложенного, не позволяет литературоведению сравняться в точности и объективности с другими науками.

Приведенное выше высказывание М. Гершензона содержит, на первый взгляд, странный выход за пределы темы. Живописуя способ адекватного, непредвзятого восприятия художественного произведения, Гершензон заключает: «.так должен входить сюда лишь тот, кто жаждет научиться трудному искусству быть самим собою» [Гершензон, 55]. Речь идет о проникновении в художественный мир - казалось бы, причем тут искусство быть самим собою? Но в том-то и дело, что возможность такого проникновения неразрывно связана с личностью исследователя, и не только с его искусством быть самим собою, но и с масштабом и содержанием этой самости, ибо «подлинное понимание в литературе и литературоведении всегда исторично и персонифицировано» [Бахтин 1979, 365]. Вот эта персонифицированность понимания и есть не поддающаяся исчислению важнейшая составляющая интерпретации.

Структурализм (как и его предтеча формализм) потому, в частности, не преуспел в придании литературоведению статуса строгой науки, что целостности художественного произведения противостоит в качестве воспринимающей инстанции не просто инструментальная вооруженность и методологическая оснащенность, но вся профессиональная и личностная полнота, то есть человеческая целостность исследователя. Не идеального -против чего как против невозможности и мертвечины справедливо протестовал Бахтин - а реального, эмоционального, заинтересованного, но при этом адекватного, открытого художеству, готового рыскать по дебрям свободного духа.

Человек, желающий создать что-нибудь целое, должен употребить на это целое свое существо» (Т 5, 425), - это сказано Тургеневым относительно художественного продукта, но так же рождается и полноценный, адекватный научный отклик на художество. Исследователь говорит о тексте, о произведении всем своим опытом, всем своим существом, всей своей человеческой сущностью. Он говорит не только о тексте, он говорит с текстом, и через текст - о себе, о своем, - а это не поддается расчету, параметрическому учету, и это в немалой степени определяет инонаучностъ литературоведения (как и философии), сближая его с его предметом - художеством. «.Филология <.> представляет собой искусство в такой же мере, как и поэзия, так что филологом необходимо родиться не менее, чем поэтом» [Шеллинг, 47], -именно с этого утверждения начинается «Философия искусства» Шеллинга.

Событие встречи целостного исследователя с художественной целостностью есть событие нового текстопорождения, результат которого зависит от обоих участников. «Всякая действительная жизнь есть встреча» [Бубер, 21], - читаем у М. Бубера, который символически описал преображение раз-и-навсегда-созданного Оно в здесь-и-сейчас-переживаемое Ты, то есть, в нашем случае, - текста в произведение: «.превратившееся в Оно, застывшее в вещь среди прочих вещей наделено предназначением и смыслом, согласно которым оно преображается вновь и вновь. Вновь и вновь - так положено было в час Духа, когда он вложил себя в человека и зародил в нем ответ - объектное должно воспламеняться, преображаясь в настоящее, возвращаться к той стихии, из которой вышло, должно созерцаться и проживаться людьми как присутствующее» [Бубер, 37]. Так проживается искусство. Результат такой встречи-переживания и фиксирует интерпретация. А на подступах к новым интерпретациям мы, в нашей инонаучной области, запаслись вдохновляющим обетованием: «Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения» [Бахтин 1979, 373].

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Ребель, Галина Михайловна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы ставили перед собой задачу проанализировать типологическую природу романов Тургенева и Достоевского, а соответственно, и соотношение этих художественных феноменов в истории русской литературы и шли к поставленной цели преимущественно индуктивным путем, от материала, то есть от литературных фактов, к обобщениям, которые произрастали из их анализа.

Предварительные итоги подводились в конце каждой главы, итогово-обобщающий характер носит четвертая часть нашей работы - «Сравнительные особенности романов Тургенева и Достоевского». В заключение коротко суммируем полученные результаты и сформулируем тезисы, которые лежат в основе положений, выносимых на защиту.

1. Созданные нами типологические расклады героев русской литературы (преимущественно романических героев) XIX века, в отличие от существовавших до сих пор аналогичных схем, «персоналистичны», то есть восходят к конкретным героям мировой литературы и базируются на именном принципе. Это, с одной стороны, сразу вызывает конкретные ассоциации с первоначальными Гамлетом, Дон Кихотом, Татьяной Лариной и т. д., а с другой - создает смысловой объем, обеспеченный как масштабностью и емкостью «вечных» типов, стоящих за каждым именем, так и богатством трактовок и ассоциаций, которыми эти именные знаки обросли в процессе своей жизни в культуре, что, в свою очередь, позволяет множить и дифференцировать соответствующие ряды, делая схемы универсальными.

Мужская» и «женская» типологии построены нами по-разному, что обусловлено двумя обстоятельствами: во-первых, преимущественным сосредоточением русской литературы XIX века на «мужской» проблематике, соответственно большим разнообразием мужских типов; а во-вторых, тем, что, как писал А. Штейнберг, осмысляя творчество Достоевского, «женщина -кровная дочь народа; мужчина же - блудный сын матери-земли» [Штейнберг, 48], то есть женщина по природе своей почвенна, мужчина - скиталец, что и подтверждают наши типологические расклады: женский представляет собой парадигму, восходящую к национальной протогероине Татьяне Лариной, мужской - многоуровневое построение, ориентированное преимущественно на межнациональные именные знаки-символы.

В обоих случаях создание новых типологий привело к получению новых, ^запрограммированных содержательных результатов, что, как нам кажется, подтверждает продуктивность избранного способа типологизации.

• Вокруг Гамлета и Дон Кихота, составляющих главные контрастные опоры соответствующей классификации, возникли «гнезда» прилегающих к ним типов (в первом случае - фаусты, Мефистофели, иудушки, смердяковы и т. д.; во втором - «положительно прекрасные», «несчастные идиоты» и т. д.) и, что не менее важно, обозначились предельные проекции каждого из этих героев-символов - Христос и Антихрист, которые оформляют геройный космос русской литературы, завершают его устроение и, в то же время, безусловно корреспондируют с системой аксиологических координат, характерных для русской и - шире - христианской - культуры в целом.

• Построение «мужской» типологии позволило вычленить собственно национальные типы, увидеть национальную уникальность, не имеющую именных знаковых аналогов, и в этом смысле незаменимую знаковую сущность образов Обломова и Карамазова.

• В рамках данной типологии очевидно, с одной стороны, зияние -отсутствие Дон Жуана, с другой стороны - пестрота и «разнокалиберность» лиц, подпадающих под аттестацию Вечного Жида (синонимические определения: байронический герой, лишний человек, скиталец).

• Уже на этом, схематическом, уровне обнаруживается многозначность понятия «тип» и возникает предположение о необходимости различения типического как массовидного и типологического как уникального, но сущностно значимого, в том числе для понимания и идентификации массовидного.

• В рамках женской парадигмы не только подтверждена связь между протогероиней Татьяной Лариной и героинями Тургенева и Достоевского, но и показано кардинальное отличие тургеневской девушки от пушкинской барышни, принципиально значимая не только в художественном, но и в национальном контексте замена «смиренницы», живущей «по народной правде», на своевольную и дерзновенную максималистку, которая на следующем этапе трансформации, в творчестве Достоевского, обнаруживает таящийся в этом женском типе разрушительный, катастрофический потенциал.

• Принципиально важным представляется замыкание цепи между Татьяной Лариной и Соней Мармеладовой, а также христианская типологическая «корректировка» образа Сони Мармеладовой, сопряжение ее со спутницами Христа, из первых рук принявшими Благую Весть, которую она так же из рук в руки пытается передать своему «Лазарю» - Раскольникову.

• Анализ женских характеров и судеб позволил скорректировать восприятие классической ситуации rendez-vous и воздать должное героям-мужчинам, которые, во-первых, начиная с Онегина и включая Раскольникова, объективно содействовали личностному становлению женщины и давали ей возможность состояться, а во-вторых, в «слабости» своей оказывались порою ближе к «почве», чем максималистка-женщина. Эта мысль развита и подтверждена в главе, посвященной анализу романа «Накануне».

2. В ходе углубленного анализа романов Тургенева и Достоевского начальные типологические определения героев в целом подтвердились и, в то же время, были уточнены. Если герой романа «Рудин» самим автором задан сначала как Гамлет, затем как Дон Кихот с судьбой Вечного Жида, то Инсаров, предъявленный в романе как классический Дон Кихот, в финале своей судьбы предстает надорвавшимся Дон Кихотом - и здесь обнаруживается не предусмотренное архетипом собственно тургеневское усложнение и углубление темы: смертельным оказывается для целеустремленного героя раздвоение между женщиной и родиной (то есть реальное совмещение мельниц и Дулъсинеи), ибо женщина, с одной стороны, подтверждает героический статус мужчины, с другой - увлекает его в бездну, перед лицом которой равно бессильны любые расчеты и цели. Анти-Инсаровым, трагическим Гамлетом оказывается «нигилист» Базаров, бесстрашно сокрушающий твердыни социально-политических и философских общих мест и героически противостоящий самой смерти. Искажены наполеонизмом гамлетовское и донкихотское начала в Раскольникове, который свою и чужую жизнь превращает в материал для эксперимента. Инфернальным, потусторонним Базаровым, то есть анти-Гамлетом оказывается Ставрогин, из которого, по его же собственным словам, действительно «вышло одно отрицание». Безусловно подтверждает свой христоподобный статус князь Мышкин, восходящий не только к евангельскому Иисусу, но и, как подробно показано нами, к герою книги Э. Ренана «Жизнь Иисуса». «Положительно прекрасное» начало несомненно несет в себе «рыцарь Красоты» Степан Трофимович Верховенский, в котором одновременно предъявлен классический «обломовец». Тургеневские «обломовцы» - Лаврецкий и Литвинов - олицетворяют то срединное созидательное начало, которое позволяет им, с одной стороны, устоять под напором стихийных сил, с другой - возделывать реальную почву.

3. Анализ художественного материала подтвердил, что тип может быть не только знакомым незнакомцем (Манилов, Ноздрев, Коробочка, Обломов, Дмитрий Карамазов именно так подаются самими авторами), но и незнакомым незнакомцем, в корне меняющим представление о знакомом и привычном (Базаров, Раскольников, Мышкин), а это, в свою очередь, подтверждает необходимость различения типического и типологически значимого.

Главные романические герои Тургенева и Достоевского - люди необыкновенные. У Тургенева кульминацией этой тенденции стал образ

Базарова, и в этом смысле очень показательно, что, когда на смену ему пришел «дюжинный» Литвинов, это вызвало недоумение и недовольство публики и читателей. Однако при этом исключительность героев Тургенева носит жизнеподобный характер, то есть это такая исключительность, которая присуща самой жизни, встречается в ней, возможна в ней, в то время как исключительность героев Достоевского имеет фантастический отблеск, это исключительная исключительность, балансирующая на грани невозможного. Жизнеподобие тургеневского романа, с одной стороны, и «чудовищные уклонения и эксперименты» как художественный метод и жанрообразующий принцип творчества Достоевского, с другой стороны, проявляются прежде всего в личности и образе героя.

4. Структурообразующими, а тем самым и жанровоопределяющими началами образа героя в романах Тургенева и Достоевского являются психологическое его решение, соотношение героя и идеи, личностная и персонажная свобода героя, а также его человеческий масштаб. По всем этим параметрам обнаруживается принципиальное расхождение между романами Тургенева и Достоевского, что, казалось бы, общеизвестно, однако характер этого расхождения существенно пересмотрен и скорректирован в нашем исследовании.

Сравнительный анализ показал:

• Тотальная детерминированность героя Тургенева, «эпохальная» (социально-историческая) обусловленность его поведения и личности - это литературоведческий миф, который развеивается при аналитическом подходе к тексту, а именно такого подхода требуют произведения писателя, весь интерес которых сосредоточен на лице, на тайне личности. «Тайная психология» Тургенева - это не набор намеков на очевидное, а сложнейший, филигранный психологический рисунок, слагающийся из множества элементов и создающий объемный, многомерный образ героя, который не поддается однозначному, исчерпывающему прочтению-«пришпиливанию». Тургенев действительно создает преимущественно «далевой» образ героя, подобный тому, как в самой жизни нам дан другой человек - через множество самых разных его проявлений, которые только в совокупности, в сопоставлении друг с другом позволяют составить более или менее верное впечатление о нем. При таком способе изображения необходимым и очень важным его компонентом оказывается не заполненное словами, возникающее за счет умолчаний, недоговоренностей, словесной подмены пространство свободного взаимодействия между героем и читателем, обеспечивающее свободу тому и другому: герою - от окончательных, безапелляционных приговоров извне, читателю - для сотворчества с героем и автором.

Психологический анализ Достоевского, осуществляемый преимущественно через исповедание-самообнажение героя и прямое или косвенное (через подобие-двойничество) «изобличение» его другими персонажами, с одной стороны, делает для читателя прозрачным все, что происходит с героем в каждый конкретный момент, а с другой - имеет однонаправленный характер, ибо этот анализ устремлен к раскрытию причин и мотивов преступления (в широком смысле слова), а не к предъявлению личности во всей ее сложности и полноте. Иными словами, констатируемая исследователями сравнительная глубина проникновения во внутренний мир человека в романах Достоевского достигается за счет неизбежного в этом случае ограничения - отсечения всего того, что выходит за рамки состава преступления, что и делает художественную психологию Достоевского экстремальной, экспериментальной. При этом герой Достоевского самой постановкой своей в романе приговорен к исповеданию, к осмыслению-переосмыслению совершенного или готовящегося поступка и практически беспрерывному отчету-самоотчету на эту тему, так что кажущаяся свобода самовыражения на самом деле есть вмененная ему автором обязанность. «Он моя жертвочка», «пусть погуляет пока», «он у меня психологически не убежит» (6, 260 - 262) - это не только позиция героя-следователя относительно героя-преступника, это чрезвычайной важности формулировки авторской позиции относительно героя в романе Достоевского, который в определенном смысле слова является психологической лабораторией, художественной площадкой для испытания крайних психологических состояний.

Что касается героев второго, третьего ряда, то у Тургенева они действительно преимущественно даны в своей социальной характерности, а у Достоевского - «концептуальны», функциональны, то есть выступают персонифицированными аргументами в ходе решения главным героем идеологической теоремы.

• И у Тургенева, и у Достоевского романные миры выстроены вокруг героев-идеологов, однако соотношение героя и идеи опять-таки решается писателями совершенно по-разному. Герой Тургенева, даже такой однонаправленно-целеустремленный, как Инсаров, не сводится автором к своей идее и проверяется не ею, а самой жизнью, включением в ее естественный поток, взаимоотношениями с разными людьми. Тургеневский герой-идеолог вменяем к не укладывающимся в его систему координат явлениям, на протяжении романа он движется, развивается, изменяется. Герой-идеолог Достоевского - мономан, сосредоточенный на своей идее, он образует с ней единое целое, равен ей и подчиняет ей все, что предстает его взору, преломляя сквозь эту призму и тем самым преобразуя ей в угоду не только факты, но и окружающих людей, что и превращает их в «двойников». Рабское следование собственной казуистике и приводит «придавленного», «съеденного» идеей героя Достоевского к преступлению, которое никогда и ни при каких условиях не мог бы совершить герой Тургенева. Более того, для героя-идеолога Достоевского идея выступает аналогом-заменителем пресловутой среды, которая «заела» и на которую сваливается вина за все, что происходит с героем: «все мерзости <.> прятались под идею» (13, 79), как говорит Подросток. Стилистическим воплощением несвободы героя-идеолога Достоевского является «монотонность» (однообразие) его речи, а в пределе («Бесы») - и нарочитое косноязычие. В этом смысле очень показательно в качестве наглядного контраста стилистическое и лексическое богатство, разнообразие высказываний Базарова, которое есть способ выражения его внутренней свободы.

Тут следует уточнить и подразделить: у Достоевского есть герои, для которых идея стала страстью (их череду и открывает Раскольников), а есть герои, для которых страсть стала idée fixe (кульминация этого типа - Дмитрий Карамазов). Те и другие равно не свободы, движимы (Никольский), они с самого начала своих романов обречены исполнить возложенное на них идеологическое и художественное задание, что, как правило, прямо прописано в тексте. Фанатизм и слепота героев-идеологов Достоевского - донкихотские качества, но, в отличие от Дон Кихота, большинство из них отнюдь не бескорыстны (все варианты раскольниковской теории предусматривают выгоду лично для него) и воодушевляет их отнюдь не «преданность к идеалу» (Тургенев), а жажда самоутверждения.

Чрезвычайно интересна и показательна кульминационная в геройном мире Достоевского фигура Ставрогина: процесс смещения интереса с лица на поступок здесь достигает предела - это человек без лица, вместо которого у него набор масок, и не идеолог, а идеологический экспериментатор-манипулятор, облекающий свои контрастные идеи в чужую плоть, - в этом смысле он не только очередной, но и самый страшный двойник своего автора.

Самые же свободные герои Достоевского - Соня Мармеладова, князь Мышкин, Алеша Карамазов, которые, в отличие от героев-идеологов, демонстрируют разные варианты «достигнутой личности», то есть воплощают не идею, а образ. И тут возникает неожиданная, но в глубине своей закономерная перекличка между атеистом Базаровым и христоподобным князем Мышкиным, которые разными путями идут к свободному самовыражению, свободному взаимодействию с миром, но, в отличие от других героев, достигают этой вожделенной цели, насколько ее вообще можно достигнуть, ибо они равно чужды догматизму (обоим ведомы двойные мысли) и вменяемы к чужому слову и чувству — умеют прощать чужое счастье. Именно эти герои и становятся героями высокой трагедии.

Путь к подлинной личностной и персонажной свободе на глазах у читателя пролагает себе сквозь авторскую тенденциозность, сквозь чудовищные извращения и искажения, явленные нашими, третируемый со всех сторон, но непобедимый в своей полноценной человечности «устарелый либералишка» Степан Трофимович Верховенский - фигура замечательная не только художественно, но и культурно-исторически, ибо в ней воплотилась неразрывная свободная, творческая связь между ее создателем Достоевским и его вечным соперником-оппонентом Тургеневым.

5. У Тургенева и Достоевского принципиально по-разному организовано романное целое - это опять-таки общеизвестно, однако суть различия формулируется по-разному, а самый факт различия осмысляется чаще всего аксиологически, то есть романная форма Достоевского оценивается выше, чем романная форма Тургенева, якобы оказавшаяся неспособной вместить такое сложное содержание, какое вместили в себя романы Достоевского и Толстого. Осуществленное нами сопоставление идеологических романов Тургенева и Достоевского (в этом смысле обе формы противостоят созданным Толстым и Гончаровым жанровым модификациям) позволяет принципиально по-новому сформулировать характер жанрового различия между ними. В первом случае герой погружается в естественный жизненный поток (художественную имитацию его) и ставится в универсальные ситуации испытания (идеологические дебаты, дружба, вражда, любовь, сыновство-отцовство, смерть), в которых он должен продемонстрировать свою личностную состоятельность. Проверкой идеи как таковой Тургенев не занимается, его интересует не столько сама по себе идея, сколько человек, воодушевленный ею. Роман Достоевского, напротив, строится как двойной эксперимент: герой производит опыт с идеей, которую он выдумал, автор экспериментирует с героем-идеологом - создает ему условия для осуществления этой идеи, с тем чтобы проверить, сможет ли он ее на себе перетащить. С этой целью и организуется противоборство персонифицированных идей, грандиозный романный диалог, который породил два контрастных жанровых определения: роман-трагедия (Вяч. Иванов) и полифонический роман (М. Бахтин). Аналитический характер структуры романа Достоевского, то есть лежащая в его основе «математическая ясность плана» (К. Леонтьев), с точки зрения В. Иванова, является одним из признаков трагедии, однако в романах

Достоевского (исключение составляет «Идиот») нет трагического героя в классическом смысле этого слова, а соответственно, нет и трагической коллизии: в судьбе Родиона Раскольникова, как и в судьбах других героев-идеологов, не слышна поступь рока, их трагедии - надуманные, рукотворные, экспериментальные, «результат злой воли, актуального зла» (Бобров). К тому же сами экспериментаторы перед лицом спровоцированных ими катастроф оказываются совершенно несостоятельны: они не способны ни «мысль разрешить», ни вынести груз ответственности за эту мысль и «спасаются» формальным признанием вины и сменой идеологических вех, или самоубийством, или сумасшествием. Классическими трагическими героями являются в рассмотренных нами романах Тургенева и Достоевского Базаров и князь Мышкин, которые, оказавшись лицом к лицу с безжалостным роком, вступают с ним в неравный поединок, чтобы, зная его неотвратимый исход, тем не менее, на момент этого поединка встать вровень с противостоящими им слепыми силами и со всем миром. Но тургеневский «мирный» роман «Отцы и дети», выпестовавший в своих недрах подлинно трагического героя, романом-трагедией не является, как не является таковым в конструктивно-жанровом плане роман «Идиот».

Определение «полифонический» применительно к роману Достоевского представляется нам более адекватным, чем «роман-трагедия», ибо действительно отражает не только принцип его сюжетно-композиционной организации, в основе которой лежит столкновение-противоборство «голосов» героев, но и сущностные его смыслы (полифония выступает способом преодоления одиночества и трагизма бытия), однако, как подробно показано в нашей работе, герой-идеолог Достоевского, получивший неведомую дотоле свободу высказывания, в то же самое время лишен свободы умолчания, свободы существования в себе и для себя и в конечном счете и как персонаж, и как личность, всецело замкнутая на одну-единственную идею-страсть, значительно менее свободен, чем герой Тургенева. А это не просто корректирует содержание термина «полифонический роман», но и ставит под вопрос его жанрово-различительный потенциал, тем более что по ведомству монологизма скопом зачисляются столь разные формы, как романы Тургенева, Гончарова и Толстого. По-видимому, многоголосие - это не жанрово-различительный признак внутри романной парадигмы, а жанровый признак романа как такового, одно из его структурно-содержательных свойств, по-разному, с разной степенью интенсивности проявляющееся в разных произведениях.

Существенным представляется и следующее уточнение: романную полифонию Достоевского, предопределили, на наш взгляд, кроме «памяти жанра», на которую указывает и которую подробно представляет М. Бахтин, два других обстоятельства: описанный в «Записках из Мертвого дома» опыт каторжных дебатов, которые, по наблюдениям писателя, были для его товарищей по несчастью способом психологической разрядки, самоутверждения и самосохранения (то есть не эстетический, а сугубо жизненный импульс), и влияние Книги Иова, к смыслу и структуре которой во многом восходят романы Достоевского (на это указывает и В. Шмид).

Что же касается «памяти жанра», то это не столько «полифоническая», сколько «карнавальная» память, то есть причастность эстетической традиции выворачивания действительности наизнанку, одномоментного нарочитого выпадения из общепринятой нормы и привычных обстоятельств, совмещения несовместимого, сочетания несочетаемого, торжества эксцентрики, всякого рода безумий и неуместностей, - иными словами, роман Достоевского, по определению самого М. Бахтина, принадлежит к тому «особому типу экспериментирующей фантастики», который был в свое время абсолютно «чужд античному эпосу и трагедии» [Бахтин 1963, 155], а в творчестве Достоевского, с нашей точки зрения, породил особую жанровую форму романа-эксперимента, противостоящую форме, которая, в отличие от него, имитирует жизнеподобие, что и позволило обозначить ее роман-как-жизнь.

Целесообразность избранной стратегии жанровых определений подтверждается ее наложением на эпическую жанровую парадигму, в которой соответственно выделяются эпический роман-как-жизнъ, эпический роман-легенда, эпический роман-миф, эпический роман-фэнтези, — а также соотносительностью с такими романными модификациями, как идеологический роман-утопия, социально-психологический роман, социально-бытовой роман (последние две формулы не нуждаются в специальных приложениях, уточняющих их природу, так как она в данном случае исчерпывающе обозначена предстоящим существительному определением).

В сущности, речь идет о жанровой типологии не только второго, но и третьего уровня: роман как таковой мы подразделяем на роман идеологический, эпический, социально-психологический, социально-бытовой и т. д. В свою очередь идеологический и эпический романы подразделяются на соответствующие подгруппы.

Следует заметить, что предлагаемые нами обозначения носят сугубо инструментальный характер, в то время как формулы М. Бахтина («монологический» - «полифонический») или В. Недзвецкого («"персональный" роман испытания» - «универсально-синтетический роман») содержат оценку, устанавливают иерархию, что вряд ли целесообразно при подходе к художественным явлениям.

Наконец, продуктивность предлагаемой нами жанровой типологии, в том числе самого способа именования составляющих ее элементов, подтверждается всплеском творческой жанровоопределительной активности в наши дни, на что указывалось в рамках введения.

6. «Выборочный» анализ художественных явлений XX и XXI веков с точки зрения типологической и жанровой преемственности относительно описанных нами классических моделей подтвердил продуктивность и актуальность ключевых типов героев (Гамлета, Дон Кихота, «положительно прекрасного человека»), а также жанровых форм, однако последние преимущественно актуализируются частично. Безусловно продуктивен и устойчив как жанровая форма оказался эпический ромая-как-жизнь (ставший родоначальником эпической романной парадигмы), широко востребована предъявляемая в разных вариациях форма романа-эксперимента, что особенно характерно для литературы постмодернизма; сопряжение же всех элементов тургеневской и Достоевской структур (разумеется, по отдельности) в одном художественном продукте, по-видимому, дело будущего. Произведения, анализ которых представлен в этой части исследования, в большинстве своем впервые рассматриваются под соответствующим углом зрения или вообще впервые становятся объектом литературоведческой интерпретации.

7. Особое место в нашей работе занимает часть под названием «Тургенев и "Бесы"». Здесь рассматривается узловой момент личных и творческих взаимоотношений двух великих русских писателей: на основании анализа соответствующих документов переосмысляется «каноническая» трактовка смысла и содержания «баденского» конфликта; анализируются предварительные авторские идеологические установки и реальное идеологическое содержание романа «Бесы»; существенной переоценке подвергается смысл и художественная нагрузка образа «великого писателя» Кармазинова и пародий на произведения Тургенева - все это позволяет существенно скорректировать, а во многом и опровергнуть существующие интерпретации и, в частности, увидеть в пародии не запланированную Достоевским самопародию. Главным предметом нашего внимания в рамках этой части исследования является недопонятый и недооцененный образ Степана Трофимовича Верховенского, который, вопреки первоначальному замыслу писателя и идейным установкам его как поэта, стал одним из величайших созданий художника Достоевского. В этом образе предъявлена новая вариация «положительно прекрасного» человека с пародийно поданными, смешными, узнаваемо тургеневскими чертами, этим образом Достоевский невольно, но совершенно закономерно отдал дань уважения и благодарности своему вечному недругу, сопернику и оппоненту - источнику той энергии раздражения, которая и порождает шедевры. Кроме того, в образе Верховенского-старшего, вопреки намерениям автора, находит оправдание и подтверждение своей глубинной социально-философской и нравственной состоятельности идеология «отцов»-либералов.

Все это, в свою очередь, дополнительно свидетельствует о том, сколь тесно связаны между собой в истории русской литературы два великих художника - Иван Сергеевич Тургенев и Федор Михайлович Достоевский, а соответственно и о том, сколь важно понять и по достоинству и по существу оценить эту связь.

Во введении мы цитировали почти столетней давности предположение Д. Мережковского о том, что «две исполинские кариатиды русской литературы - Л. Толстой и Достоевский - <.> заслонили от нас Тургенева» не навсегда. Относительно Тургенева не употребляют слово «гений», потому что он, по точному определению того же Мережковского, гений меры — гениальность же воспринимается как безмерность, чрезмерность, сокрушение привычного. Однако хотелось бы надеяться, что наша работа стала свидетельством того, что явление Тургенева в русской культуре не менее значимо, чем явление Достоевского, и более того - что одно без другого оказывается недопонятым и недооцененным.

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Ребель, Галина Михайловна, 2007 год

1. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в 28 т. Письма: в 13 т. / И.С.Тургенев. М.-Л.: Издательство Академии наук, 1961 - 1967. Письма Тургенева цитируются с указанием «ТП» (Тургенев, Письма), тома и страницы.

2. Пушкин A.C. Собрание сочинений: в 10 т. / A.C. Пушкин. М.: Худ. лит., 1974 -1978.

3. Акунин, Б. Пелагия и белый бульдог: Роман / Б. Акунин. М.: ООО «Издательство ACT; ООО «Издательство Астрель», 2001. - 288 с.

4. Акунин, Б. Ф.М.: Роман. Т. 1. / Б. Акунин. М.:ОЛМА-ПРЕСС, 2006. - 384 с.

5. Акунин, Б. Ф.М.: Роман. Т. 2. / Б. Акунин. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2006. - 320 с.

6. Блок, A.A. Возмездие / A.A. Блок Стихотворения. Поэмы. Л. 1974. - 288 с.

7. Булгаков, М.А. Мастер и Маргарита / Булгаков М.А. Избранные соч.: в 2 т. / М.А. Булгаков. Киев, 1989. - Т. 2. С. 333 - 722.

8. Гоголь, Н.В. Мертвые души / Н.В. Гоголь. М., 1975. - 383 с.

9. Гончаров, И.А. «Мильон терзаний» (Критический этюд) / Гончаров И.А. Собр. соч.: в 8. т. / H.A. Гончаров -. М, 1952. Т. 8. - 51 - 79.

10. Гончаров, И.А. Обрыв / H.A. Гончаров. М.: Худ. лит-ра, 1986. - 656 с.

11. Горький, A.M. На дне / Горький A.M. Полн. собр. соч. Худож. произведения: в 25 т./A.M. Горький.-М., 1970.-Т. 7.-С. 107- 182.

12. Грибоедов, A.C. Горе от ума / A.C. Грибоедов. М., 1978. - 176 с.

13. Иванов, А. Сердце пармы. Роман-легенда /А. Иванов. М.: Пальмира, 2003. -479 с.

14. Иванов, А. Золото бунта, или Вниз по реке теснин: Роман /А. Иванов. СПб.: Азбука-классика, 2005. - 704 с.

15. Островский, H.A. Как закалялась сталь: Роман /H.A. Островский. М.: Современник, 1980. - 364 с.

16. Сорокин, В. Роман: Роман / В. Сорокин. М.: Б.С.Г.-ПРЕСС, 2000. - 632 с.

17. Толстой, Л.Н. Война и мир / Л.Н. Толстой. М.; Л.: Худож. лит., 1966. - Т. 1 -2.-752 с.

18. Толстой, Л.Н. Война и мир / Л.Н. Толстой. М.; Л.: Худож. лит., 1966. - Т. 3 -4. - 764 с.

19. Улицкая, Jl. Даниэль Штайн, переводчик / JI. Улицкая. М.: Эксмо, 2006. -528 с.

20. Фет, A.A. Стихотворения / A.A. Фет. M.: ИХЛ, 1970. - 560 с.

21. Шекспир, В. Трагедии. Сонеты / В. Шекспир. М.: 1980. - 367 с.

22. Шолохов, М. Тихий Дон: Роман в 4 книгах. Книги первая и вторая / М.А. Шолохов. Киев: Рад. шк., 1987. - 544 с.

23. Шолохов, М. Тихий Дон: Роман в 4 книгах. Книги третья и четвертая / М.А. Шолохов. Киев: Рад. шк., 1987. - 608 с.1. часть

24. Абашева, М.П. Литература в поисках лица (Русская проза конца XX века: становление авторской идентичности) / М.П. Абашева. Пермь: Изд-во Пермского университета, 2001. - 320 с.

25. Азимов, А. Путеводитель по Библии: Новый Завет / А. Азимов. М.: ЗАО Центрполиграф, 2005. - 543 с.

26. Айхенвальд, Ю. Силуэты русских писателей / Ю. Айхенвальд. М.: Республика, 1994. - 591 с.

27. Айхенвальд, Ю. Этюды о западных писателях / Ю. Айхенвальд. М.: Изд-во «Научного слова», 1910. - 247 с.

28. Александрович, Ю. Матрешкина проблема. «Исповедь Ставрогина» и проблема женской души / Ю. Александрович / Достоевский Ф.М. Бесы: Роман в трех частях / Ф.М. Достоевский. М.: Согласие, 1996. - С. 574 - 583.

29. Альми, И.Л. О сюжетно-композиционном строе романа «Идиот» / И.Л. Альми // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие. 2001.-С. 435-445.

30. Альтман, М.С. Этюды по Достоевскому / М.С. Альтман // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 22. Вып. 6. 1963. С. 495 - 498.

31. Аникст, A.A. Творчество Шекспира / A.A. Аникст. М.: Худ. лит., 1963. -615 с.

32. Анненков, П.В. Литературные воспоминания / П.В. Анненков. М.: Худож. лит., 1983.-694 с.

33. Анненский, И. Книги отражений / И. Анненский. М.: Наука, 1979. - 679 с.

34. Аннинский, Л.А. Тридцатые семидесятые: Литературно-критические статьи / Л.А. Аннинский. - М.: Современник, 1978. - 271 с.

35. Антонович, М.А Литературно-критические статьи / М.А. Антонович. М. -Л.: ГИХЛ, 1961.-515 с.

36. Аскольдов, С. Психология характеров у Достоевского / С. Аскольдов // Ф.М.Достоевский: 1881 1981.-Лондон, 1981. - С. 60 - 83.

37. Ауэрбах, Э. Мимесис: Изображение действительности в западноевропейской литературе / Э. Ауэрбах. М: Прогресс, 1976. - 560 с.

38. Аюпов, С.М. Тургенев-романист и русская литературная традиция / С.М. Аюпов. Сыктывкар, 1996. - 110 с.

39. Баевский B.C. «Рудин» И.С. Тургенева: К вопросу о жанре / B.C. Баевский // Вопросы литературы. 1958. -№ 2. - С. 134 - 138.

40. Балод, А. Кризис жанра, Ортега-и-Гассет и роман-андрогин / А. Балод // Сетевая словесность. Режим доступа: http://www.netslova.ru/balod/ra.html

41. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Р. Барт. М.: Прогресс, 1989.-616 с.

42. Баршт, К.А. Герой Ф.М. Достоевского как подросток / К.А. Баршт // Педагопя Ф.М. Достоевского. Сб. ст. / Ред.-сост. В.А. Викторович. Коломна: КГПИ, 2003. - С. 9 -21.

43. Басистов, Н. Толки о том, что нового в новом романе г. Тургенева / Н. Басистов // Отечественные записки. 1860. - № 5. - С. 1-18.

44. Батюто, А.И. Структурно-жанровое своеобразие романов Тургенева 50-х начала 60-х годов / А.И. Батюто // Проблемы реализма русской литературы XIX века. M. - JL: Наука, 1961.-С. 133-161.

45. Батюто, А.И. Монография о романе И.С. Тургенева «Отцы и дети» / А.И. Батюто // Русская литература. 1961. - № 3. - С. 225 - 229.

46. Батюто, А.И. Парижская рукопись романа И.С. Тургенева «Отцы и дети» / А.И. Батюто // Русская литература. 1961. - № 4. - С. 57 - 78.

47. Батюто, А.И. Тургенев-романист /А.И. Батюто. Л.: Наука, 1972. - 390 с.

48. Батюто, А.И. Признаки великого сердца (К истории восприятия Достоевским романа «Отцы и дети») / А.И. Батюто // Русская литература. 1977. - № 2. - С. 21 - 37.

49. Батюто. А.И. Достоевский и Тургенев в 1860 1870-е годы (Только ли «история вражды»?) / А.И. Батюто // Русская литература. - 1979. - № 1. - С. 41 - 64.

50. Батюто, А.И. Творчество И.С. Тургенева и критико-эстетическая мысль его времени / А.И. Батюто. Л.: Наука, 1990. - 297 с.

51. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. М.: Советский писатель, 1963. - 364 с.

52. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет / М.М. Бахтин. М.: ИХЛ, 1975. - 504 с.

53. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества /М.М.Бахтин. М.: Искусство, 1979.-424 с.

54. Белинский, В.Г. Собр. соч.: в 9 т. / В.Г. Белинский. М.: ИХЛ, 1976 - 1982.

55. Белкин, А. Читая Достоевского и Чехова: Статьи и разборы / А. Белкин. М.: ИХЛ, 1973.-304 с.

56. Белов, C.B. Роман Ф.М. Достоевского «преступление и наказание». Комментарий / C.B. Белов. М.: просвещение, 1984. - 240 с.

57. Бем, А.Л. Исследования. Письма о литературе / А.Л. Бем. М.: Яз. слав, культуры, 2001. - 448 с.

58. Бердяев, H.A. О русских классиках / H.A. Бердяев. М.: Высшая Школа, 1993. - 366 с.

59. Бердяев, H.A. Ставрогин / Н.А.Бердяев / Достоевский Ф.М. Бесы: Роман в трех частях. «Бесы»: Антология русской критики / Ф.М. Достоевский. М.: Согласие, 1996.-С. 518-525.

60. Бердяев, Н. Миросозерцание Достоевского / H.A. Бердяев. М.: Захаров, 2001.- 173 с.

61. Берковский, Н.Я. Литература и театр / Н.Я. Берковский. М.: Искусство, 1969.-639 с.

62. Бицилли, П.М. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии. М.: Русский путь, 2000. 606 с.

63. Бобров, С. «Я, Николай Ставрогин.» /С. Бобров / Ф.М. Достоевский Бесы: Роман в трех частях. «Бесы»: Антология русской критики / Ф.М. Достоевский. М.: Согласие, 1996. - С. 583 - 587.

64. Бойко, М.Н. Герой русской литературы как эстетическое явление / М.Н. Бойко // Русская художественная культура: Контуры художественного опыта. СПб.: Алетейя, 2004. С. 203-218.

65. Бонецкая, Н.К. Философская антропология М.М. Бахтина Н.К. Бонецкая // М.М. Бахтин и методология современного гуманитарного знания: Тезисы докладов участников вторых саранских Бахтинских чтений. 28 30 января 1991. - Саранск, 1991.

66. Бочаров, С.Г. Характеры и обстоятельства / С.Г. Бочаров // Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении. М, 1962. - С. 312-321.

67. Бочаров, С.Г. О художественных мирах / С.Г. Бочаров. М., 1985. - 296 с.

68. Бочаров, С.Г. О реальном и возможном сюжете / С.Г. Бочаров // Динамическая поэтика: От замысла к воплощению. М, 1990. - С. 14-38.

69. Бочаров, С.Г. Французский эпиграф к «Евгению Онегину» (Онегин и Ставрогин) / С.Г. Бочаров // Московский пушкинист. I. М., 1995. - С. 212 - 250.

70. Бочаров, С. «О бессмысленная вечность!» От «Недоноска» к «Идиоту» / С.Г. Бочаров // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. -М.: Наследие, 2001. С. 111 - 136.

71. Бройтман, С.Н. Историческая поэтика / С.Н. Бройтман. М.: РГГУ, 2001. -320 с.

72. Бубер, М. Два образа веры / М. Бубер. М.: Республика, 1995. - 464 с.

73. Буданова, Н.Ф. Проблема «отцов» и «детей» в романе «Бесы» // Достоевский: Материалы и исследования (1). Л.: Наука, 1974. - С. 83 - 99.

74. Буданова, Н.Ф. Достоевский и Тургенев: Творческий диалог / Н.Ф. Буданова. -Л.: Наука, 1987.-200 с.

75. Булгаков, С.Н. Русская трагедия: О «Бесах» Ф.М. Достоевского / С.Н. Булгаков // Достоевский Ф.М. Бесы. Роман в трех частях. «Бесы»: Антология русской критики / Ф.М. Достоевский. М.Согласие, 1996. - С. 489 - 508.

76. Бурсов, Б.И. Национальное своеобразие русской литературы / Б.И. Бурсов. -Л.: СП, 1964.-393 с.

77. Бушмин, A.C. Методологические вопросы литературоведческих исследований /A.C. Бушмин. Л.: Наука, 1969.-228 с.

78. Бялый, Г.А. О психологической манере Тургенева (Тургенев и Достоевский) / Г.А. Бялый // Русская литература. 1968. - № 4. - С. 34 - 50.

79. Бялый, Г.А. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» / Г.А. Бялый. Л.:ИХЛ, 1968.- 118 с.

80. Бялый, Г.А. Русский реализм: От Тургенева к Чехову / Г.А. Бялый. JL: СП, 1990.-637 с.

81. Вердеревская, Н.А. Русский роман 40- 60-х годов XIX века / Н.А. Вердеревская. Казань, 1980. - 134 с.

82. Веселовский, А.Н. Историческая поэтика / А.Н. Веселовский. М., 1989. -405 с.

83. Виноградов, В. Тургенев и школа молодого Достоевского (конец 40-х годов XIX века) / В. Виноградов // Русская литература. 1959. - № 2. - С. 45 - 71.

84. Виролайнен, М.Н. Культурный герой Нового времени / М.Н. Виролайнен // Легенды и мифы о Пушкине. СПб.: Академический проект, 1995. - С. 329 - 349.

85. Волгин, И. Последний год Достоевского. Исторические записки / И. Волгин. -М.: СП, 1986.-574 с.

86. Волынский, А.Л. Ф.М. Достоевский / А.Л. Волынский. СПб.: Энергия, 1906. - 502 с.

87. Выготский, Л.С. Психология искусства / Л.С. Выготский. М.: Искусство, 1968.-576 с.

88. Вышеславцев, Б.П. Русская стихия у Достоевского / Б.П. Вышеславцев / Достоевский Ф.М. Бесы: Роман в трех частях. «Бесы»: Антология русской критики / Ф.М. Достоевский. М.: Согласие, 1996. - С. 587 - 606.

89. Гадамер, Х.Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики / Х.Г. Гадамер. М„ 1988. - 699 с.

90. Гачев, Г. Содержательность художественных форм: Эпос. Лирика. Театр / Г. Гачев.-М., 1968.-303 с.

91. Герцен, А.И. Собр. соч.: в 8 т. Т. 8: Избранные публицистические произведения 1853 1869 годов / А.И. Герцен. -М., 1975. - 448 с.

92. Гершензон, М.О. Мудрость Пушкина / М.О. Гершензон. М. 1919. - 229 с.

93. Гершензон, М.О. Мечта и мысль И.С. Тургенева / М.О. Гершензон. М., 1919.-170 с.

94. Гессе, Г. Письма по кругу / Г. Гессе. М.: Прогресс, 1987. - 395 с.

95. Гинзбург, Л. О психологической прозе / Л. Гинзбург. Л.: СП, 1971. - 464 с.

96. Гинзбург, Л. О литературном герое / Л. Гинзбург. Л.: СП, 1979. - 222 с.

97. Гинзбург, Л. Записи 20 30-х годов / Л. Гинзбург // Новый мир. - 1992. - № 6. -С. 144- 186.

98. Гиршман, М.М. Целостность литературного произведения / М.М. Гиршман // Проблемы художественной формы социалистического реализма. В 2 т. Т. 2. Внутренняя логика литературного произведения и художественная форма. М., 1971. - С. 49 - 97.

99. Гиршман, М.М. Литературное произведение: Теория и практика анализа / М.М. Гиршман. М.: ВШ, 1991. - 160 с.

100. Григорьев, Ап. Литературная критика / Ап. Григорьев. М.: , ИХЛ, 1967. -631 с.

101. Грифцов, Б.А. Теория романа / Б.А. Грифцов. М., 1927. - 150 с.

102. Грифцов, Б. Эстетический канон Достоевского / Б. Грифцов // Вопросы литературы. 2005. - № 2. - С. 191 - 208.

103. Гройс, Б. Тоталитаризм карнавала / Б. Гройс // Бахтинский сборник III. - М.: Лабиринт, 1997. - С. 76 - 85.

104. Гройс, Б. Русский роман как серийный убийца, или поэтика бюрократии / Б. Гройс // НЛО,- 1997. № 27. - С. 432 - 444.

105. Гроссман, Л.П. Собр. соч.: в 5 т. Т. 2. Достоевский: Путь поэтика -творчество / Л.П. Гроссман. - М.: 1928. - 335 с.

106. Гроссман, Л. Собр. соч.: в 5 т. Т. 3. Тургенев / Л.П. Гроссман. М., 1828. -254 с.

107. Гроссман, Л.П. Достоевский / Л.П. Гроссман. М.: Молодая гвардия, 1965. -605 с.

108. Гроссман, Л.П. Исповедь одного еврея / Л.П.Гроссман. М.: Деконт+, Подкова, 1999.-192 с.

109. Губайловский, В. Геометрия Достоевского / В. Губайловский // Новый мир. -2006,-№5.-С. 141 159.

110. Гуковский, Г.А. Реализм Гоголя / Г.А. Гуковский. М. - Л.: ИХЛ, 1959. - 531с.

111. Гурвич-Лищинер, С. Чаадаев Герцен - Достоевский (К проблеме личности и разума в творческом сознании) / С. Гурвич-Лищинер // Вопросы литературы. - 2004. -№ 3. - С. 173-221.

112. Давыдов, Ю. Этика любви и метафизика своеволия / Ю. Давыдов. М., 1989. С. 74- 134.

113. Две повести г.Тургенева: «Накануне» и «Первая любовь» // Русское слово. 1860. Май. Отд. И.-С. 1-32.

114. Дергачев, H.A. Д.Н. Мамин-Сибиряк в русском литературном процессе 1870 -1890-х годов / H.A. Дергачев. Новосибирск: СО РАН, 2005. - 283 с.

115. Джоунс, М.В. Достоевский после Бахтина: Исследование фантастического реализма Достоевского / М.В. Джоунс. СПб.: Академический проект, 1998. - 252 с.

116. Днепров, В.Д. Черты романа XX века / В.Д. Днепров. М. - Л.: СП, 1965. -548 с.

117. Днепров, В.Д. Идеи времени и формы времени / В.Д. Днепров. Л., 1980. -598 с.

118. Добин, Е.С. Сюжет и действительность: Искусство детали / Е.С. Добин. Л.: СП, 1981.-432 с.

119. Добролюбов, H.A. Избранные статьи / H.A. Добролюбов. М., 1978. - 368 с.

120. Долинин, A.C. Тургенев в «Бесах» / A.C. Долинин // Достоевский и другие. Л.: Худож. лит., 1989. С. 163 - 187.

121. Долинин, A.C. «Исповедь Ставрогина» / A.C. Долинин / Достоевский Ф.М. Бесы: Роман в трех частях. «Бесы»: Антология русской критики / Ф.М. Достоевский. М.: Согласие, 1996. - С. 534 - 559.

122. Достоевская, А.Г. Воспоминания / А.Г. Достоевская. М.: ИХЛ, 1971. - 496 с.

123. Достоевская, А.Г. Дневник 1867 года / А.Г. Достоевская. М. Наука, 1993. -454 с.

124. Достоевский в конце XX века. М., 1996. - 621 с.

125. Дудкин, B.B. Достоевский и Ницше (К постановке вопроса) / В.В. Дудкин // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов. Петрозаводск: изд-во ПУ, 1994.-С. 295-327.

126. Дружинин, A.B. Литературная критика / A.B. Дружинин. М., 1983. - 384 с.

127. Дрыжакова E.H. Достоевский и Герцен (У истоков романа «Бесы») // Достоевский: Материалы и исследования (1). Л.: Наука, 1974. - С. 219 - 238.

128. Евнин, Ф.И. Реализм Достоевского / Ф.И. Евнин // Проблемы типологии русского реализма. М.: Наука, 1969. - С. 408 - 454.

129. Егоренкова, Е.И. Проблема общественной психологии в романе Достоевского «Бесы» / Е.И. Егоренкова // Известия Академии Наук СССР. Серия литературы и языка. Том 37. № 6. 1978. С. 483 - 496.

130. Егоров. Б.Ф. О мастерстве литературной критики: Жанры. Композиция. Стиль / Б.Ф. Егоров. Л.: СП, 1980. - 320 с.

131. Егоров, Б.Ф. Николай Александрович Добролюбов / Б.Ф.Егоров. М.: Просвещение, 1986. - 159 с.

132. Егоров, Б.Ф. Очерки по истории русской культуры XIX века // Из истории русской культуры. Т. V. (XIX век). М.: Языки русской культуры. 1996. - С. 13 - 392.

133. Егоров, Б.Ф. Аполлон Еригорьев / Б.Ф. Егоров. М.: Молодая гвардия, 2000. -219с.

134. Егоров, Б.Ф. Российские утопии: Исторический путеводитель / Б.Ф. Егоров. -СПб.: Искусство СПб, 2007. - 416 с.

135. Ермилова, Е.Е. Тайна князя Мышкина / Г.Е. Ермилова. Иваново. 1993. -128 с.

136. Ермилова, Е. Трагедия «русского Христа» или о «неожиданности окончания» «Идиота» / Г. Ермилова // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. -М.: Наследие, 2001. С. 446-461.

137. Есаулов, И.А. Литературоведческая аксиология: опыт обоснования понятия / И.А. Есаулов // Евангельский текст в литературе XVIII XX веков. Проблемы исторической поэтики. Вып. 3. - Петрозаводск, 1994. - С. 378 - 383.

138. Есаулов, И.А. Пасхальность русской словесности / И.А. Есаулов. М.: Кругъ, 2004. - 560 с.

139. Есин, А.Б. Психологизм русской классической литературы / А.Б. Есин. М., 1988.- 174 с.

140. Жирмунский, В.М. Теория стиха / В.М. Жирмунский. Л.: Советский писатель, 1975. - 664.

141. Жолковский А. Быть или не быть Богом? К парадоксам авторской власти у Достоевского / А. Жолковский. Электрон. изд. Режим доступа: http:// www.geocities.com/ Athens/Ith аса/3 8 80/kriti .html

142. Зайцев, Б.К. Далекое / Б.К. Зайцев. М.: Советский писатель, 1991. -512 с.

143. Зандер, Л.А. Тайна добра (Проблема добра в творчестве Достоевского) / Л.А. Зандер. Франкфурт: Посев, 1960. - 154 с.

144. Затонский, Д. Искусство романа и XX век / Д. Затонский. М.: Худож. лит., 1973.-535 с.

145. Зарубежная эстетика и теория литературы XIX XX вв. Трактаты, статьи, эссе. M., 1987.-510 с.

146. Захаров, В. Н. Проблемы изучения Достоевского / В.Н. Захаров. -Петрозаводск, 1978. 110 с.

147. Захаров, В.Н. Система жанров Достоевского / В.Н. Захаров. JL, 1985. - 208 с.

148. Захаров, В.Н. Символика христианского календаря в произведениях Достоевского / В.Н. Захаров // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов. Петрозаводск, 1994. С. 37 - 49.

149. Захаров В.Н. Русская литература и христианство // Евангельский текст в литературе XVIII XX веков. Проблемы исторической поэтики. Вып. 3. - Петрозаводск, 1994.-С. 5- 11.

150. Зильберштейн, И.С. Встреча Достоевского с Тургеневым в Бадене в 1867 г. / И.С. Зильберштейн // История одной вражды. Переписка Достоевского и Тургенева. Под ред. со вступ. ст. и примеч. И.С. Зильберштейна. 1928. С. 143 - 153.

151. Зильберштейн, И.С. Разыскания о Тургеневе / И.С. Зильберштейн. М., 1970.-48 с.

152. Злочевская, А. Гуманистический идеал Просвещения и образ князя Мышкина / А. Злочевская // Филологические науки. 1989. - № 2. - С. 18 - 25.

153. Иванов, Вяч. Родное и вселенское / В.И. Иванов. M.: Республика, 1994. -428 с.

154. Иванов, Вяч.И. Основной миф в романе «Бесы» /Вяч.И. Иванов / Достоевский Ф.М. Бесы. Роман в трех частях. «Бесы»: Антология русской критики / Ф.М. Достоевский. М.: Согласие, 1996. - 508 - 513.

155. Иваск, Ю. Упоение Достоевского / Ю. Иваск // Ф.М.Достоевский: 1881 -1981.-Лондон, 1981.-С. 140- 188.

156. Ионин, Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. (Учебное пособие для студентов вузов) / Л.Г. Ионин. М., 1998. - 280 с.

157. Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994.-512 с.

158. И.С. Тургенев в воспоминаниях современников: в 2 т. Т. 1. М.: ИХЛ, 1969. -584 с.

159. И.С. Тургенев в воспоминаниях современников: в 2 т. Т. 2. М.: ИХЛ, 1969. -592 с.

160. Карельский, А. От героя к человеку (Развитие реалистического психологизма в европейском романе 30 60-х годов XIX века) / А. Карельский // Вопросы литературы. -1983,-№9.-С. 81-122.

161. Карлейль, Т. Теперь и прежде / Т. Карлейль. М.: Республика, 1994. - 416 с.

162. Карякин, Ю. Достоевский и канун XXI века / Ю. Карякин. М.: СП, 1989. -646 с.

163. Касаткина, Т.А. Характерология Достоевского: Типология эмоционально-ценностных ориентации / Т.А. Касаткина. М.: Наследие, 1996. - 333 с.

164. Касаткина, Т. Христос вне истины / Т.А.Касаткина // Достоевский и мировая культура. СПб. - 1998 - № 11. - С.113 - 121.

165. Касаткина, Т. Роль художественной детали и особенности функционирования слова в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» / Т. Касаткина // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001. - С. 60 - 99.

166. Касаткина Т. Роман Ф. М. Достоевского "Подросток": "идея" героя и идея автора / Т. Касаткина // Вопросы литературы. 2004. - № 1. - 181 - 212.

167. Касаткина, Т.А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф.М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле» / Т.А. Касаткина.- М.: ИМЛИ РАН, 2004. 480 с.

168. Касаткина, Т. После знакомства с подлинником. Картина Ганса Гольбейна Младшего "Христос в могиле" в структуре романа Ф. М. Достоевского "Идиот" / Т. Касаткина // Новый мир. 2006. - № 2. - 154 - 168.

169. Касаткина, Т. Глаз европейского христианства / Т. Касаткина // Новый мир. -2007,-№4,- 197-205.

170. Кирай, Д. Достоевский и некоторые вопросы эстетики романа / Д. Кирай // Достоевский: Материалы и исследования (1). Л.: Наука, 1974. - С. 83 - 99.

171. Киреевский, И. Нечто о характере поэзии Пушкина / И. Киреевский // Русская критика XVIII XIX веков. - М.: Просвещение, 1978. - С. 84 - 94.

172. Кирпотин, В.Я. Достоевский-художник: Этюды и исследования / В.Я. Кирпотин. М: Советский писатель, 1972. - 320 с.

173. Кирпотин, В.Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова: Книга о романе Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» / В.Я. Кирпотин. М., 1974. -255 с.

174. Кирпотин, В.Я. Достоевский и Белинский / В.Я. Кирпотин. М.: ИХЛ, 1976. -304 с.

175. Климова, С. Феноменология святости и страстности в русской философии культуры / С. Климова. СПб.: Алетейя, 2004. - 329 с.

176. Кожинов, В.В. Происхождение романа: Теоретико-исторический очерк / В.В. Кожинов. М.: СП, 1963. - 440 с.

177. Кожинов, В.В. Роман эпос нового времени / В.В. Кожинов. - // Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы.- М.: Наука, 1964. С. 97 - 172.

178. Кожинов, В. «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского / В. Кожинов. -//Три шедевра русской классики.-М.: Худож. лит., 1971.-С. 107- 184.

179. Комарович, В. Роман Достоевского «Подросток» как художественное единство / В. Комарович // Ф.М. Достоевский: Статьи и материалы. Под ред. А. Долинина. Сб. второй. Л. М.: Мысль, 1924. - С. 31 - 68 с.

180. Кондаков, И. Нещадная последовательность русского ума / И. Кондаков // Вопросы литературы. 1997. -№ 1. - С. 117 - 161.

181. Кондратьев, Б.С. Пушкин и Достоевский: Миф. Сон. Традиция / Б.С. Кондратьев, Н.В. Суздальцева. Арзамас, 2002.

182. Копыстянская, Н.Ф. Понятие жанр в его устойчивости и изменчивости / Н.Ф. Копыстянская // Контекст-1986: Литературно-теоретические исследования. М., 1987.-С. 178-204.

183. Корман, Б.О. Практикум по изучению художественного произведения: Учебное пособие / Б.О. Корман. Ижевск, 1977. - 72 с.

184. Корман, Б.О. Избранные труды. Теория литературы / Б.О. Корман. Ижевск, 2006. - 552 с.

185. Косиков, Г.К. О принципах повествования в романе /Г.К. Косиков // Литературные направления и стили. М.: Изд-во Московского ун-та, 1976. - С. 65 - 77.

186. Кошкаров, В.Л. Как мыслят герои Достоевского (номинация психических состояний / В.Л. Кошкаров // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов. Петрозаводск, 1994. - 130 - 143.

187. Криницын, А.Б. О специфике визуального мира у Достоевского и семантике «видений» в романе «Идиот» / А.Б. Криницын // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001. - С. 170 - 205.

188. Кристева, Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики / Ю. Кристева. М.: РОССПЭН, 2004. - 656 с.

189. Кудрявцев, Ю.Г. Три круга Достоевского. (Событийное. Социальное. Философское) / Ю.Г. Кудрявцев. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. - 344 с.

190. Кузнецова, И. Неклассическая классика. Опыт прочтения непопулярных произведений И. С. Тургенева / И. Кузнецова // Вопросы литературы. 2004. - № 4. -С. 177- 197.

191. Курляндская, Г.Б. Романы И.С. Тургенева 50-х начала 60-х годов / Г.Б. Курляндская // Ученые записки Казанского университета. - Т. 116. Кн. 8. 1956. - 83 с.

192. Курляндская, Г.Б. Метод и стиль Тургенева-романиста / Г.Б. Курляндская. -Тула, 1967.-248 с.

193. Курляндская, Г.Б. Художественный метод Тургенева-романиста / Г.Б. Курляндская. Тула, 1972. - 344 с.

194. Курляндская, Г.Б. И.С. Тургенев и русская литература / Г.Б. Курляндская. -М.: Просвещение, 1980. 192 с.

195. Курляндская, Г.Б. Структура повестей и Романов И.С. Тургенева 1850-х годов / Г.Б. Курляндская. Тула, 1997. - 270 с.

196. Лебедев, Ю.В. Литература. Учеб. пособие для учащихся 10 кл. сред. шк. В 2 ч. Ч. 1 / Ю.В. Лебедев. М.: Просвещение, 1992. - 224 с.

197. Левидов, A.M. Автор образ - читатель / A.M. Левидов. - М., 1983. - 360 с.

198. Левин, Ю.Д. Достоевский и Шекспир / Ю.Д. Левин / Достоевский: Материалы и исследования (1). Л.: Наука, 1974. - С. 108 - 134.

199. Левин, Ю.Д. Шекспир и русская литература XIX века / Ю.Д.Левин. Л.: Наука, 1988.-326 с.

200. Лежнев, А.З. Проза Пушкина. Опыт стилевого исследования / А. Лежнев. -М.:ИХЛ, 1966.-263 с.

201. Лейдерман, Н.Л. Движение времени и законы времени / Н.Л. Лейдерман. -Свердловск, 1982. 254 с.

202. Лейтес, Н.С. Роман как художественная система: Учебное пособие по спецкурсу / Н.С. Лейтес. Пермь, 1985. - 79 с.205. /Леонтьев, К./ Письмо провинциала к г. Тургеневу // Отечественные записки. I860,-№5.-С. 18-27.

203. Леонтьев, К. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза. (1872 1891) / К.Леонтьев. - М.: Республика, 1996. -799 с.

204. Леонтьев, К. О всемирной любви (Речь Ф.М. Достоевского на Пушкинском празднике) / К. Леонтьев // Ф.М. Достоевский и Православие. М.: Отчий дом. 1997. -С. 261 -297.

205. Лихачев, Д.С. О точности литературоведения / Д.С. Лихачев // Литературные направления и стили. -М., 1976. С. 14 - 17.

206. Лосев, А.Ф. Знак. Символ. Миф / А.Ф, Лосев. М, 1982. - 479 с.

207. Лосский, Н. Достоевский и его христианское миропонимание / Н. Лосский // Ф.М. Достоевский и Православие. М.: Отчий дом, 1997. - С. 217 - 246.

208. Лотман, Л.М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века: Истоки и эстетическое своеобразие / Л.М. Лотман. Л.: Наука, 1974. - 350 с.

209. Лотман, Ю.М. О типологическом изучении литературы / Ю.М. Лотман // Проблемы типологии русского реализма. М.: Наука, 1969. - С. 123 - 132.

210. Лотман, Ю.М. Анализ поэтического текста: Структура стиха / Ю.М. Лотман. -Л.: Просвещение, 1972. 272 с.

211. Лотман, Ю.М. Статьи по типологии культуры. В 2 т. / Ю.М. Лотман. Тарту. 1973.

212. Лотман, Ю.М. О сюжетном пространстве русского романа XIX столетия / Ю.М. Лотман // Актуальные проблемы семиотики культуры: Труды по знаковым системам. Ученые записки Тартуского университета. Вып.746. Тарту, 1982. - 102 - 114.

213. Лотман, Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь / Ю.М. Лотман. М.: Просвещение, 1988. - 352 с.

214. Лотман, Ю.М. О русской литературе классического периода / Ю.М. Лотман // Из истории русской культуры. Т.5 (XIX век). М.: Языки художественной культуры, 1996.-С. 429-444.

215. Лотман, Ю.М. «Человек, каких много» и «исключительная личность» / Ю.М. Лотман // Из истории русской культуры. Т.5 (XIX век). М.: Языки художественной культуры, 1996. - С. 445 -451.

216. Макогоненко, Г.П. Творчество A.C. Пушкина в 1830-е годы (1830-1933) / Г.П. Макогоненко. Л.: Художественная литература, 1974. - 376 с.

217. Малахов, С.А. Тургенев и Гончаров о поэтике русского романа / С.А. Малахов // Проблемы реализма русской литературы XIX века. М. - Л.: Наука, 1961. -С. 102- 132.

218. Манн, Ю.В. Диалектика художественного образа / Ю.В.Манн. М.: Сов. писатель, 1987. - 320 с.

219. Мановцев, А. Свет и соблазн / А. Мановцев // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001. - С. 250 - 290.

220. Маркович, В.М. Человек в романах И.С. Тургенева / В.М. Маркович. Л., 1975.- 152 с.

221. Маркович, В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30 50-е годы) / В.М. Маркович. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1982. - 208 с.

222. Мартьянова, С.А. Образ человека в литературе: От типа к индивидуальности и личности / С.А. Мартьянова. Владимир, 1997. - 120 с.

223. Машинский, С.О. Типологическое и конкретно-историческое исследование литературы / С.О. Машинский // Проблемы типологии русского реализма. М.: Наука, 1969.-С. 133 - 139.

224. Мелетинский, Е.М. Средневековый роман: происхождение и классические формы / Е.М. Мелетинский. М.: Наука, 1983. - 304 с.

225. Мелетинский, Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа / Е.М. Мелетинский. М„ 1986. - 318 с.

226. Мелетинский, Е. О литературных архетипах / Е.М. Мелетинский. М. 1994. -136 с.

227. Мелетинский, Е.М. От мифа к литературе / Е.М. Мелетинский. М., 2001. -170 с.

228. Мелетинский, Е.М. Заметки о творчестве Достоевского / Е.М. Мелетинский. -М.: РГГУ, 2001.-192 с.

229. Мережковский, Д.С. Толстой и Достоевский. Вечные спутники / Д.С. Мережковский. М.: Республика, 1995. - 624 с.

230. Местергази, Е. Вера и князь Мышкин. Опыт «наивного» чтения романа «Идиот» / Е. Местергази // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. -М: Наследие, 2001.-С. 291-318.

231. Минский, Н. Встреча с Тургеневым / Н. Минский // НЛО. 2005. - № 72. -С. 19-30.

232. Михайловский, Н.К. Жестокий талант / Н. Михайловский // Ф.М. Достоевский в русской критике: Сборник статей. М.: ГИХЛ, 1956. - С. 306 - 385.

233. Михайловский Н. Литературные и журнальные заметки. Февраль 1873 / Н. Михайловский // Отечественные записки. 1873. -№ 2. - От. 2. - С. 314 - 343.

234. Михайловский Н. Литературные и журнальные заметки / Н. Михайловский // Отечественные записки. 1974. - № 3. - От. 2. - С. 186 - 222.

235. Молодцова, Ю. Приключения жанра (проблемы теории и истории литературных жанров) / Ю. Молодцова // Вопросы литературы. 2004. - № 5. - С. 366 -367.

236. Морсон Г.С. «Идиот», поступательная (процессуальная) литература и темпика / Г.С. Морсон // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. -М.: Наследие, 2001. С. 7 - 27.

237. Мостовская, H.H. «Пушкинское» в творчестве Тургенева / H.H. Мостовская // Русская литература. 1997. - № 1. - С. 28 - 37.

238. Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский / К.В. Мочульский. М.: Республика, 1995. - 607 с.

239. Набоков, В. Из лекций о «Дон Кихоте» // Набоков В. Лекции по зарубежной литературе /В. Набоков. М.: Изд-во Независимая Газета, 2000. - 481 - 507.

240. Назиров, Р.Г. Петр Верховенский как эстет / Р.Г. Назиров // Вопросы литературы. 1979. - № 10. - С. 231 - 249.

241. Назиров, Р.Г. Русская классическая литература: Сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет / Р.Г. Назиров. Уфа: РИО БашГУ, 2005. - 207 с.

242. Называть вещи своими именами: Программные выступления мастеров западноевропейской ли-ры XX в. М, 1986. - 637 с.

243. Недзвецкий, В.А. Русский социально-универсальный роман XIX века: Становление и жанровая эволюция / В.А. Недзвецкий. М.: Диалог - МГУ, 1997. - 262 с.

244. Некрасов, Н.А. Собр. соч. в 8 т. Т. 2. / Н.А. Некрасов. М.: ИХЛ, 1965. - 468с.

245. Неретина, С. Время культуры / С. Неретина, А. Огурцов СПб.: Изд-во РХГИ, 2000. - 344 с.

246. Николаева, Л.А. Проблема «злободневности» в русском политическом романе 70-х годов. (Тургенев и Достоевский) / Л.А. Николаева // Проблемы реализма русской литературы XIX века. М. - Л.: Наука, 1961. - С. 379 - 409.

247. Никольский, Ю. Тургенев и Достоевский (История одной вражды) / Ю. Никольский. София, 1921. - 108 с.

248. Ницше, Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого / Ф. Ницше.- М.: Интербук, 1990. 301 с.

249. Ницше, Ф. По ту сторону добра и зла / Ф. Ницше // Вопросы философии. -1989,-№5.-С. 122- 149.

250. Ницше, Ф. Антихристианин / Ф. Ницше // Сумерки богов. М.: ИПЛ, 1990. -С. 17-93.

251. Новикова, Е.П. Софийность русской прозы второй половины XIX века: евангельский текст и художественный контекст. Томск, 1999. 254 с.

252. О великом инквизиторе. Достоевский и последующие. М., 1991. - 270 с.

253. Овсянико-Куликовский, Д.Н. Этюды о творчестве И.С. Тургенева / Д.Н. Овсянико-Куликовский. СПб., 1904. - 266 с.

254. Одиноков, В.Г. Художественная системность русского классического романа. Проблемы и суждения / В.Г. Одиноков. М.: Наука, 1976. - 196 с.

255. О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли 1881 1931 годов. -М.: Книга, 1990.-432 с.

256. О нашем нигилизме. По поводу романа Тургенева // Русский вестник. 1862.- Т. 40 (№ 7). С. 402 426.

257. Орвин, Донна. «Идиот» и проблема любви к другим и себялюбия в творчестве Ф.М. Достоевского / Д. Орвин // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001. - С. 405 - 424.

258. Ортега-и-Гассет, X. Эстетика. Философия культуры / X. Ортега-и-Гассет. -М„ 1991. 586 с.

259. Осмоловский, О.Н. Достоевский и русский психологический роман / О.Н. Осмоловский. Кишинев: Штиинца, 1981. - 168 с.

260. Осмоловский, О.Н. Ф.М. Достоевский и русский роман XIX века / О.Н. Осмоловский. Орел, 2001. - 336 с.

261. Островская, А.Н. Из «Воспоминаний» об И.С. Тургеневе / А.Н. Островская // И.С, Тургенев в воспоминаниях современников. В 2 т. Т. 2. М.: ИХЛ, 1969. - 62 - 97.

262. Павлова, Н.С. Типология немецкого романа / Н.С. Павлова. М.: Наука, 1982.- 279 с.

263. Палиевский, П.В. Пушкин как классическая мера русского стилевого развития / П.В. Палиевский // Типология стилевого развития нового времени. М.: Наука, 1976. -С. 95-114.

264. Панаева, А.Я. Из «Воспоминаний» / А.Я. Панаева // И.С. Тургенев в воспоминаниях современников. В 2 т. Т. 1. М.: ИХЛ, 1969. - С. 121 -171.

265. Парамонов, Б.М. Конец стиля / Б.М. Парамонов. М.: Аграф, СПб.: Алетейя, 1999.-464 с.

266. Переверзев, В.Ф. Гоголь. Достоевский. Исследования / В.Ф. Переверзев. М.: СП, 1982.-512 с.

267. Петров, С.М. Критический реализм / С.М. Петров. М., 1974. - 375 с.

268. Пимонов, Б. Загадка Гамлета / Б. Пимонов, Е. Славутин. М., 2001. - 256 с.

269. Пинский, Л.Е. Сюжет «Дон Кихота» и новый европейский роман / Л.Е. Пинский // Вопросы литературы. 1960. № 4. - С. 168-181.

270. Пинский Л.Е. Магистральный сюжет / Л.Е. Пинский. М., 1989. - 410 с.

271. Писарев Д.И. Литературная критика: в 3 т. / Д.И. Писарев. Л.: Худож. лит., 1981.

272. Писарев Д.И. Соч. в 4 т. Т. 4. / Д.И. Писарев. М.: Гослитиздат, 1956. - 497 с.

273. Письма Ф.М. Достоевского к жене. Предисл. и примеч. Н. Ф. Бельчикова. -М., 1926.-366 с.

274. Подшивалова Е.А. Человек, явленный в слове (Русская литература 1920-х годов сквозь призму субъективности) / Е.А. Подшивалова. Ижевск, 2002. - 504 с.

275. Полани М. Личностное знание: На пути к посткритической философии / М. Полани. Электрон, версия. Режим доступа: http://hcs.cmc.msu.ru/lectures/filosof.htm

276. Полонский, Вяч.П. Николай Ставрогин и роман «Бесы» / Вяч.П. Полонский / Достоевский Ф.М. Бесы: Роман в трех частях / Ф.М. Достоевский. М.: Согласие, 1996. -С. 619-638.

277. Померанц, Г.С. Открытость бездне: Встречи с Достоевским / Г.С. Померанц. -М. РОССПЭН, 2003. 352 с.

278. Поспелов, H.H. Реализм и его разновидности в русской литературе XIX в. / H.H. Поспелов // Проблемы типологии русского реализма. М.: Наука, 1969. - С. 81 - 122.

279. Потебня, A.A. Эстетика и поэтика / A.A. Потебня. М., 1976. - 614 с.

280. Прийма, Ф.Я. Великий художник русского слова / Ф.Я. Прийма // Русская литература. 1968. -№ 4. - С. 3 - 19.

281. Пропп, В.Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки /В.Я. Пропп. М.: Лабиринт, 1998. - 512 с.

282. Проскурнин, Б.М. Английский политический роман XIX века: Очерки генезиса и эволюции / Б.М. Проскурнин. Пермь, 2000. - 286 с.

283. Пумпянский, Л.В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы / Л.В. Пумпянский. М.: Языки русской культуры, 2000. - 864 с.

284. Пустовойт, П.Г. Роман И.С. Тургенева «Отцы и дети»: Комментарий / П.Г. Пустовойт. М.: Просвещение, 1983. - 222 с.

285. Пустовойт, П.Г. И.С. Тургенев художник слова / П.Г. Пустовойт. - М.: Изд-во Московского университета, 1980. - 376 с.

286. Пыпин, А.Н. Мои заметки. Отрывки / А.Н. Пыпин // H.A. Добролюбов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1986. - С. 224 - 229.

287. Ребель, Г.М. Художественные миры романов Михаила Булгакова / Г.М. Ребель. Пермь: ПРИПИТ, 2001.-196 с.

288. Ренан, Э. Жизнь Иисуса / Э. Ренан. СПб: 1906. - 432 с.

289. Ренан, Э. Антихрист / Э. Ренан. Л., 1991.-232 с.

290. Рикёр, П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике / П. Рикёр. М.: Медиум, 1995.-416 с.

291. Рикёр, П. Герменевтика. Этика. Политика: Московские лекции и интервью / П. Рикёр.-М., 1995.- 159 с.

292. Розанов, В.В. Несовместимые контрасты жития / В.В. Розанов. М.: Искусство, 1990. - 605 с.

293. Роман Тургенева и его критики // Русский Вестник. 1862. - Т. 39 (№ 5). -С. 393-426.

294. Русская литература XIX века и христианство. М.: Изд-во МГУ, 1997. -384 с.

295. Рымарь, Н.Т. Теория автора и проблемы художественной деятельности / Н.Т. Рымарь, В.П. Скобелев. Воронеж: Логос-траст, 1994. - 264 с.

296. Савинков, C.B. Онтология тургеневского сюжета / C.B. Савинков,

297. A.A. Фаустов // Кормановские чтения. Вып. 2. Ижевск: Изд-во Удмуртского университета, 1995. - С. 171 - 180.

298. Сараскина, Л.И. Бесы: роман-предупреждение / Л.И. Сараскина. М., 1990. -478 с.

299. Сараскина, Л. «Бесы», или Русская трагедия / Л. Сараскина / Достоевский Ф.М. Бесы: Роман в трех частях / Ф.М. Достоевский. М.: Согласие, 1996. - С. 435 - 459.

300. Свительский В.А. Личность в мире ценностей (Аксиология психологической прозы 1860 1870-х годов) / В.А. Свительский. - Воронеж: Воронежский государственный университет, 2005. - 232 с.

301. Седакова, О. «Неудавшаяся епифания»: два христианских романа «Идиот» и «Доктор Живаго» / О. Седакова // Континент. - 2002. - № 112. Электрон, версия. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/continent/2002/112/sedak.html

302. Сердюченко, В. Футурология Достоевского и Чернышевского /

303. B. Сердюченко // Вопросы литературы. 2001. - № 3. - С. 66 - 84.

304. Скафтымов, А.П. Нравственные искания русских писателей / А.П. Скафтымов. М.: ИХЛ, 1972.

305. Скоропанова, И.С. Русская постмодернистская литература: Новая философия, новый язык / И.С. Скоропанова. СПб.: Невский простор, 2002. - 416 с.

306. Смирнов И. Смысл как таковой / И. Смирнов. СПб.: Академический проект, 2001.-352 с.

307. Стариков, М.Ю. Проблема свободы в работах о Достоевском Н. Бердяева, А. Штейнберга, М. Бахтина / М.Ю. Стариков // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов. Петрозаводск, 1994. - С. 328 334.

308. Степанян, К. Юродство и безумие, смерть и воскресение, бытие и небытие в романе «Идиот» / К. Степанян // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001. - 137 - 162.

309. Степанян, К.А. «Сознать и сказать»: «Реализм в высшем смысле» как творческий метод Ф.М. Достоевского / К.А. Степанян. М.: Раритет, 2005. - 512 с.

310. Степун, Ф. О сущности трагедии / Ф. Степун // Культура театра. 1922. - № 1 -2.-С. 37-43.

311. Степун, Ф.А. Миросозерцание Достоевского / Ф.А.Степун // О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли 1881 1931 годов. - М.: Книга, 1990. - С. 332 -351.

312. Страхов, Н. Наша изящная словесность / Н.Страхов // Отечественные записки, 1867,-№2.-С. 325-340,514-527.

313. Страхов, H.H. Литературная критика / H.H. Страхов. М.: Современник, 1984. -431 с.

314. Страхов, H.H. Литературная критика: Сборник статей / H.H. Страхов. СПб.: Изд-во РХГИ, 2000. - 459 с.

315. Структура текста-81. М, 1981. - 184 с.

316. Тамарченко, Н.Д. Типология реалистического романа: На материале классических образцов жанра в русской литературе XIX века / Н.Д. Тамарченко. -Красноярск, 1988,- 196 с.

317. Татаринова-Островская, H.A. Воспоминания. Отрывки / H.A. Татаринова-Островская // H.A. Добролюбов в воспоминаниях современников. М.: ИХЛ, 1986. -С. 237-253.

318. Типологии и взаимосвязи литератур древнего мира. М., 1971. - 311 с.

319. Тоичкина, A.B. Оценочное поле образа князя Мышкина в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» (речевой аспект) / A.B. Тоичкина // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001. - С. 206 - 229.

320. Толстой, Л.Н. Письма Н.Н.Страхову 23, 26 апреля 1876 г. / Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: в 90 т. / Л.Н. Толстой. М., 1953. - Т. 62. - С. 268 - 269.

321. Топоров, В.Н. Странный Тургенев (Четыре главы) / В.Н. Топоров. М.: РГГУ, 1998.-С. 192 с.

322. Троицкий, В.Ю. Книга поколений: О романе И.С. Тургенева «Отцы и дети» / В.Ю. Троицкий. М.: Книга, 1979. - 112 с.

323. Трофимов, Е. Образ Мышкина в первой части романа «Идиот» / Е. Трофимов // Роман Ф.М. Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001.-С. 239-249.

324. Трубецкой, С.Н. Лишние люди и герои нашего времени / С.Н. Трубецкой // Научное слово. 1904. - Кн. 2. - С. 35.

325. Тургенев в русской критике. М.: ГИХЛ, 1953. - 574 с.

326. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. М.: Наука, 1977.-576 с.

327. Тюпа, В.И. Художественность литературного произведения: Вопросы типологии / В.И. Тюпа. Красноярск, 1987. - 219 с.

328. Тюпа, В.И. Художественность чеховского рассказа / В.И. Тюпа. М, 1989. -133 с.

329. Узин, B.C. О повестях Белкина. Из комментариев читателя / B.C. Узин. -Петербург: Аквилон, 1924. 69 с.

330. Успенский, Б.А. Поэтика композиции / Б.А. Успенский. СПб.: Азбука, 2000. -352 с.

331. Фаустов, A.A. К литературному генезису термина «лишний человек» /

332. A.A. Фаустов // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 1,-Воронеж, 1993. С.59 - 69.

333. Фаустов, A.A. Очерки по характерологии русской литературы / A.A. Фаустов, C.B. Савинков. Воронеж. 1998. - 156 с.

334. Федоренко, Б.В. Из разысканий о Достоевском / Б.В. Федоренко // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов. Петрозаводск, 1994. -С. 242-294.

335. Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. В 2 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1990.-623 с.

336. Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. В 2 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1990.-623 с.

337. Ф.М. Достоевский в русской критике. Сборник статей. М.: ГИХЛ, 1956. -472 с.

338. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. М.: Лабиринт, 1997.-448 с.

339. Фридлендер, Г.М. Реализм Достоевского / Г.М. Фридлендер. М. - Л.: Наука, 1964.-404 с.

340. Фохт, У.Р. Типологические разновидности русского реализма (К методике изучения вопроса) / У.Р. Фохт // Проблемы типологии русского реализма. М.: Наука, 1969.-С. 39-80.

341. Хализев, В.Е. Цикл А.С.Пушкина «Повести Белкина» / В.Е. Хализев, C.B. Шешунова. М.: Высшая школа, 1989. - 79 с.

342. Хализев, В.Е. Спор о русской литературной классике в начале XX в. /

343. B.Е. Хализев // Русская словесность. 1995. - № 2. С. 17 - 25.

344. Хализев, В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. М.: Высшая школа, 2000. -400 с.

345. Хамваш, Бела. Предисловие к «Преступлению и наказанию» / Б. Хамваш // Вопросы литературы. 2002. - № 1. - С. 213 - 229.

346. Храпченко, М.Б. Типологическое изучение литературы и его принципы / М.Б. Храпченко // Проблемы типологии русского реализма. М. Наука, 1969. - С. 8 - 38.

347. Цейтлин, А.Г. Мастерство Тургенева-романиста / А.Г. Цейтлин. М., 1958. -435 с.

348. Цейтлин, А.Г. Роман И.С. Тургенева «Рудин» / А.Г. Цейтлин. М.: ИХЛ, 1968.-80 с.

349. Чернец, Л.В. Литературные жанры (проблемы типологии и поэтики) / Л.В. Чернец Изд-во Московского ун-та, 1982. - 192 с.

350. Чернец, JI.В. Мир литературного произведения / Л.В. Чернец // Художественная литература в социокультурном контексте: Поспеловские чтения. М., 1997.-С. 33-42.

351. Чернышевский, Н.Г. Письма без адреса / Н.Г. Чернышевский. М.: Современник, 1983. - 575 с.

352. Чичерин, A.B. Ритм образа: Стилистические проблемы / A.B. Чичерин. М.: СП, 1980.-336 с.

353. Чудаков, А. Слово вещь - мир. От Пушкина до Толстого. Очерки поэтики русских классиков / А. Чудаков. - М.: Современный писатель, 1992. - 317 с.

354. Чумаков, Ю.Н. Два фрагмента о сюжетной полифонии «Моцарта и Сальери» / Ю.Н. Чумаков // Болдинские чтения. Горький, 1981. - С. 32-43.

355. Чумаков, Ю.Н. «Евгений Онегин» и русский стихотворный роман / Ю.Н. Чумаков. Новосибирск, 1983. - 86 с.

356. Шайтанов, И. Дело № 59: НЛО против основ литературоведения / И. Шайтанов // Вопросы литературы. 2003. - № 5. - С. 135-151.

357. Шаталов, С.Е. Художественный мир И.С. Тургенева / С.Е. Шаталов. М.: Наука, 1979.-312 с.

358. Шах-Азизова, Т.К. Русский Гамлет («Иванов» и его время) / Т.К. Шах-Азизова // Чехов и его время. М.: Наука, 1977. - С. 232 - 246.

359. Шеллинг, В.Ф. Философия искусства / В.Ф. Шеллинг. М.: Мысль, 1966. -496 с.

360. Шестов, Л. Достоевский и Нитше: Философия трагедии / Шестов Лев. Собрание сочинений / Л. Шестов. Paris: YMCA-PRESS, 1971. (Фотографическое переиздание с первого издания М.М. Стасюлевича, СПБ, 1903). - Т. III. - 247 с.

361. Шестов, Л. Сочинения / Л. Шестов. М.: Раритет, 1995. - 431 с.

362. Шкловский, Б. Кончился ли роман? / Б. Шкловский // Иностранная литература. 1967. -№ 8.-С.218-231.

363. Шкловский, В.Б. За и против. Заметки о Достоевском. Достоевский // Шкловский В.Б. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3. / В.Б. Шкловский. М.: Худож. лит., 1974.-С. 145 -386.

364. Шкловский, В.Б. Энергия заблуждения: Книга о сюжете / В.Б. Шкловский. -М., СП, 1981.-352 с.

365. Шмид, В. Проза как поэзия. Пушкин. Достоевский. Чехов / В. Шмид. -Авангард. СПб.: Инапресс, 1998. 352 с.

366. Щедрин, Н. (М.Е. Салтыков). ПСС., Т. XVIII. М.: Гослитиздат, 1937.

367. Щенников, Г.К. Художественное мышление Ф.М. Достоевского / Г.К. Щенников. Свердловск, 1978. - 175 с.

368. Щенников, Г.К. Достоевский и русский реализм / Г.К. Щенников. -Свердловск, 1987. 349 с.

369. Щенников, Г.К. Целостность Достоевского / Г.К. Щенников. Екатеринбург, 2001.-439 с.

370. Щенников, Г.К. История русской литературы XIX века (70 90-ые годы): Учеб. Пособие / Г.К. Щенников, Л.П. Щенникова. - М.: Высш. шк., 2005. - 384 с.

371. Штейнберг, А.З. Система свободы Достоевского / А.З. Штейнберг. Paris: MCA-PRESS, 1980. Впервые изд. В 1923 г. - 144 с.

372. Штрихи к портрету «странного Тургенева»: неопубликованный мемуарный терк Н.М. Минского // НЛО. 2005. - № 72. - С. 7 - 18.

373. Щукин, В.Г. Поэзия усадьбы и проза трущобы / В.Г. Щукин // Из истории усской культуры. Т. V. (XIX век). М.: Языки русской культуры. 1996. - С. 574 - 588.

374. Эко, У. Заметки на полях «Имени розы» // Эко У. Имя розы / У. Эко. М.: книжная палата, 1989. - С. 427 - 467.

375. Энгельгардт, Б.М. 1923 // И.А. Гончаров и И.С. Тургенев: По неизданным 1атериалам Пушкинского Дома. С предисловием и примечаниями Б.М. Энгельгардта. -Тетербург: ACADEMIA, 1923.- 108 с,

376. Энгельгардт, Б.М. Идеологический роман Достоевского / Б.М. Энгельгардт // Í>.M. Достоевский: Статьи и материалы. Под ред. А. Долинина. Сб. второй. Л. - М.: Мысль, 1924.-С. 71-104.

377. Эпштейн, М. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX XX веков / М. Эпштейн. -М.: СП, 1988.-416 с.

378. Эсалнек, А.Я. Внутрижанровая типология / А.Э. Эсалнек. М., 1985. - 183 с.

379. Эйхенбаум, Б.М. О прозе: Сборник статей / Б.М. Эйхенбаум. Л. Худож. лит., 1969.-504 с.

380. Ягодовская, A.T. Образ и смысл предметного мира в романах Ф.М. Достоевского / A.T. Ягодовская // Типология русского реализма второй половины XIX века. М.: Наука, 1979.-С. 119-168.

381. Ягодовская, A.T. Проблема характера типа в литературе и живописи второй половины XIX века / A.T. Ягодовская // Типология русского реализма второй половины XIX века. - М.: Наука, 1990. - С. 65 - 95.

382. Янг, С. Картина Гольбейна «Христос в могиле» в структуре романа «Идиот» / С. Янг // Роман Ф.М.Достоевского «Идиот»: Современное состояние изучения. М.: Наследие, 2001. - С. 28 - 41.