Эволюция культа королевской власти в Англии под влиянием континентальных традиций: Теоретико-методологический и историографический аспекты тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.09, кандидат исторических наук Бахитов, Станислав Борисович

• Бахитов, Станислав Борисович
• кандидат исторических наук
• 1999

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Бахитов, Станислав Борисович

Введение.

Глава 1 .Влияние христианизации на англосаксонский культ королевской власти.

§ 1. Культ королевской власти и система установок англосаксонского варварского общества.

§2. Христианская трансформация англосаксонского культа королевской власти.

Глава 2. Изменение культа королевской власти после нормандского завоевания.

§ 1. Некоторые общие тенденции эволюции социально-политической системы Англии XI-XV вв.

§ 2. Трансформация культа королевской власти в Англии XI-XV вв.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Эволюция культа королевской власти в Англии под влиянием континентальных традиций: Теоретико-методологический и историографический аспекты»

Вероятно, в Раннем Средневековье англосаксонское общество первоначально было одним из самых варварских. Удалённое от средиземноморских центров, почти не имеющее городов оно фактически распадалось на ряд сельских миров, затерянных среди лесов, болот и вересковых пустошей, которые служили этим автаркическим общинам своеобразными границами, и так и назывались - ende - граница. До XII в. в этих мирах процветала кровная месть. Родственные группы (maeges) на той или иной территории объединялись в небольшие «народы» (folces), которых в VIII в. при Бэде Достопочтенном насчитывалось около 5 тысяч.1 Чужак здесь изначально рассматривался как враг. В ранних законах Инэ, например, по его поводу говорится: «Если издалека приходящий человек или чужак вне дороги идёт лесом и не кричит, и в рог не трубит, то он должен рассматриваться как вор; или пусть убьют его, или пусть выкупят».2

Почему же именно Англия, бывшая до нормандского завоевания отстаvj 1 ^ тч с/ vj лои перифериен Европы, стала в дальнейшем родинои наиболее прочной парламентской традиции, юридические принципы которой возводятся к воспринятому средневековой церковью римскому праву,3 как, впрочем, что значительно важнее, и сама практика организации первоначальной представительной власти в раннесредневековых городских и церковных структурах?4 Думается, можно

Шервуд Е. А. От англосаксов к англичанам. - М., 1988. - С. 86-101, 114123, 128-134.

2 Цит. по: Шервуд Е.А. Указ. соч. С. 89.

3 Петрушевский Д. М. Очерки из истории английского государства и общества в средние века.-М., 1937. - С. 181.

4 Мажу га В. И. Королевская власть и церковь во франкском государстве VI в. // Политические структуры эпохи феодализма в Западной Европе У1-ХУП вв. - Ленинград, 1990. - С. 49. предположить, что здесь мы имеем дело с уникальным сочетанием объективных обстоятельств, с оптимальным для развития средневекового парламентаризма синтезом собственных традиций функционирования и восприятия власти с традициями континентального christianitas, восходящими к античному наследию. В качестве наиболее вероятной эпохи начала этого синтеза гипотетически может выступить период XI-XIII вв., когда Англия оказалась частью крупных империй, Нормандской, а затем Анжуйской, правители которых имели одновременно значительные владения на континенте, делавшие их участниками общеевропейских политических процессов. Более ранний же этап восприятия континентального культурного наследия открывается, естественно, христианизацией англосаксов.

Своеобразие англо-нормандского синтеза и его особая роль в истории Англии неоднократно подчёркивались самыми различными историками, но на разнородном историко-социальном и историко-культурном материале. Е. А. Шервуд связывает с периодом XI-XIII вв. становление национального самосознания англичан. Именно к XII в. термин Angelcynn, связанный с кровным родством, сменяется термином England. К XIV в. начинает употребляться слово «народ» (people), имеющее французское происхождение. Англосаксонское sib (мир, община) вытесняется сначала словом frith (политический мир), а затем французским paix, также появившимся вместе с завоевателями.5 Отмечалось, что в хозяйственно-экономическом плане XI-XIII вв. стали эпохой мощной крестьянско-монастырской аграрной колонизации6 и временем «подведения» «.многоликих форм связи земледельцев с вотчинниками (судебных, фискаль

5 Шервуд Е. А. Указ. соч. С. 188, 74, 207, 96.

6 Авдеева К. Д. Внутренняя колонизация и развитие феодализма в Англии в XI-X3II вв. - Ленинград, 1973. - С. 27-34. ных, личной коммендации и др.) под универсальный титул сеньориальной зависимости».7 Одновременно процесс дробления сеньориальных комплексов в течение ХП-ХШ вв., протекавший не только в форме субинфеодации, но и путём субституции, приводил к сравнительному укорачиванию «феодальной лестницы», к сокращению домена короны и усилению позиций субдержателей, прежде всего рыцарства и церкви.8 Наконец, как заметил Я.А. Левицкий, именно с особенностями Англии Х1-ХШ вв., находившейся по уровню урбанизации как бы между густонаселённым, наследовавшим античные традиции Средиземноморьем и отсталой окраинной Скандинавией, связывается и своеобразие английского средневекового города, развивавшегося в тесном и относительно равноправном торговом партнерстве с сельскими мирами, что «.вело к интенсивному перерождению натурального хозяйства в товарное и к относительно быстрому складыванию единого внутреннего рынка в стране без преобладания города над деревней».9 Как отмечает Л. П. Репина, именно городское купечество в союзе с рыцарством, оформившемся в Палате Общин к середине XIV в., было наиболее заинтересовано в существовании парламента для регуляции своих взаимоотношений с короной.10

Барг М. А. Английское крестьянство в Х1-ХШ вв. // История крестьянства в Европе. - М., 1986. - Т. 2 - С. 120.

8 Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в Х1-ХЗП вв. -М., 1966,-С. 95-118.

9 Левицкий Я. А. Город и феодализм в Англии. - М., 1987. - С. 189.

10 Репина Л. П. Сословие горожан и феодальное государство в Англии XIV века. -М., 1979.-С. 125-132.

Неоднократно в советской историографии обращались и к зависящему от общей эволюции структурирования и восприятия государственной власти процессу возникновения английского средневекового парламента.11 Наиболее системно решить проблему генезиса парламентских структур, на наш взгляд, удалось Е. В. Гутновой, связывавшей становление парламента с кристаллизацией сословных групп и с государственной централизацией в условиях резкого возрастания значения рыцарского ополчения и роста различных видов королевских налогов с населения, затрагивавшего интересы рыцарских и городских элитных групп.12 В английской историографии подобная концепция ранее была сформулирована известной исследовательницей средневекового английского парламента Элен Кэм.13

На этом фоне проблема восприятия собственной государственной власти англичанами как Х1-ХШ вв., так, тем более, всего периода Средневековья выглядит явно обойдённой вниманием отечественных исследователей. В дореволюционной историографии этим вопросам была посвящена серьёзная работа М. М. Ковалевского, попытавшегося обобщить весь средневековый европейский материал.14 Обобщающий характер работы, однако, нередко мешает раз

Петрушевский Д. М. Указ. соч.; Геллертов А. П. Феодальная олигархия и гражданская война в Англии во второй половине XIII века (1258-1267). / Диссертация на соискание учёной степени канд. ист. наук. / Горький, 1953.; Пустовойт С. А. Обострение социальной борьбы в Англии в середине XIII века и возникновение английского парламента. / Диссертация на соискание учёной степени канд. ист. наук. / М., 1954. и др. исследования.

12 Гутнова Е. В. Возникновение английского парламента. - М., 1960 - С.67, 72, 563.

13 Cam H. England before Elisabeth - L., 1950.

14 Ковалевский M. M. История монархии и монархических доктрин. - Спб., 1912. глядеть собственно английскую специфику. Великобритании были посвящены специальные статьи того же автора в словаре братьев Гранат,15 написанные, как и уже упоминавшееся ранее исследование Д. М. Петрушевского, под сильным влиянием восходящей к Стэббсу либеральной традиции, подвергшейся в английской историографии XX в. жёсткой и заслуженной критике.

В советской историографии проблема средневекового английского восприятия королевской власти рассматривалась в блестящей монографии Е. А. Мельниковой «Меч и лира», посвященной англосаксонскому периоду.16 Некоторые аспекты этой проблемы затрагивались в кандидатской диссертации А. А. Корьева,17 а также в его рукописи в библиотеке ИНИОН, основные положения которой повторены в автореферате диссертации. Становление концепции парламентской монархии в английской политической литературе ХП-ХШ вв., принадлежащей перу государственных чиновников, стало объектом исследования в статье Е. В. Гутновой.18

Политические взгляды отдельных представителей и социальных групп средневековой английской властвующей элиты затрагивались в работах С. Е.

15 Ковалевский М. М. История Великобритании. // «Энциклопедический Словарь» Т-ва бр. И. и И. Гранат и К0. - Спб., 1911. - Т. VIII - С. 225-691; Т. IX -С. 2-271.

16 См.: Мельникова Е. А. Меч и лира: Англосаксонское общество в истории и эпосе. -М., 1987.

17 Корьев А. А. Церковь и государство в Англии X - первой половины XI вв. / Диссертация на соискание учёной степени канд. ист. наук. / JL, 1982. - 186 с.

18 Гутнова Е. В. Из истории политической мысли в средневековой Англии (конец XII - начало XIV вв.). // Культура и общественная мысль: Античность, Средние века, Эпоха Возрождения. - М., 1988. - С. 123-131.

Крыловой,19 С. В. Кондратьева,20 Е. И. Яковлевой21 и др. Попытку исследовать социально-политические взгляды английского крестьянства предпринял Ю. М. Сапрыкин,22 правда, главное внимание у него уделяется не столько обыденному восприятию власти, сколько уравнительным идеям и антифеодальной борьбе.

Не удалось найти обобщающих трудов по восприятию королевской власти в Англии в Средние века и в современной англоязычной историографии. Исключение составляет работа Э. Канторовича, основанная на общеевропейском материале Х1-ХУ1 вв.23 Вышедшая в 1957 г. в США эта книга не утратила своей научной значимости и по сей день. В центре внимания автора находится эволюция средневековой концепции «двух тел короля» (земного и небесного) в сторону ее постепенного обмирщения, частичной десакрализации и политизации «невидимого тела». Данное исследование, как уже отмечалось в отечественной историографии, хотя и основано на общеевропейском материале, представляет собой не столько целостную монографию, сколько ряд объединенных

19 См.: Крылова С. Е. О политических взглядах Иоанна Солсберийского. // Проблемы социальной истории и культуры средних веков. - Ленинград, 1987.-С. 29-40.

20 См.: Кондратьев С. В. Английские юристы конца XVI - начала XVII вв. о королевской власти. // Англия XVII века: идеология, политика, культура. -Спб, 1992.-С. 13-21.

21 См.: Яковлева Е. И. Политические взгляды буржуазно-дворянской оппозиции накануне революции и гражданской войны в Англии. / Диссертация на соискание учёной степени канд. ист. наук. / М., 1978.

22 См.: Сапрыкин Ю. М. Социально-политические взгляды английского крестьянства в XIV-XVII вв. - М., 1972.

23 Kantorowicz Е. The king's two bodies. A study in médiéval political theology. -Princeton, 1957. общей идеей очерков.24 Следует также отметить книгу Уильяма Чэни, посвященную трансформации древнеанглийского культа королевской власти под влиянием христианизации в VII-XI вв., справедливо признаваемую классической.25 Изменение общественного психического, в том числе и отношения взаимосвязи regnum и sacerdotium, рассматривается в работе Бенедикты Уард, созданной по материалам средневековых описаний чудесного XI-XII вв.26 Формирование в XIII в. протонационального сословно-консенсусного сознания стало объектом внимания в статье Элен Кэм27 и в монографии М. Клэнши.28 Политико-религиозные концепции деятелей клюнийской реформы в Англии, серьёзно углубившей разделение между светским и духовным, рассматриваются в статьях Д. Лумис29 и Э. Джона.30 Проблема различий в эволюции восприятия наследования королевской власти в средневековой Англии и Франции XI-XI V вв. поднимается в статье Чарльза Вуда.31 Образ королевской власти в трактатах и в адресованных относительно широкому кругу читающих, политически активных граждан памфлетах, проповедях и законах исследуется в работах

24 Лучинская С.И. Э. Канторович. Два тела короля. Очерк политической теологии Средневековья. // История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. - М., 1996. - С. 142154.

25 См.: Chaney W. A. The cult of kingship in anglo-saxon England. - Berkley and Los-Angeles, California, 1970.

26 См.: Ward B. Miracles and Medieval mind. - Philadelphia, 1982.

27 См.: Cam E. The theory and practice of representation in Medieval England. // Lordship and Community in Medieval Europe. - New-York, 1968. - P. 422-434.

28 См.: Clanchy M. England and it's rulers 1066-1272. - Glasgow, 1983.

29 См.: Loomis D. Regnum and sacerdotium in early eleventh century. // England before the Conquest. - Cambridge, 1971. - P. 129-145.

30 См.: John. E. The World of Abbot Aelfric. // Ideal and Reality in Francish and Anglo-Saxon Society. - Oxford, 1983. - P. 300-316.

31 См.: Wood С. I. Queens, Queans and Kingship: An Inquiry into Theories of Royal Legitimacy in Late Medieval England and France. // Order and Innovation in the Middle Ages. - Princeton, 1976. - P. 385-400.

Элен Байт32, Эдварда Смита,33 Франклина ле ван Баумера34 и др. Отдельные аспекты отражения средневекового культа королевской власти в проповедях и литературе рассматривают Г. Р. Оуст,35 Д. Стёди,36 Дж. Розенталь,37 Г. Бёгесс38 и др.

Как видно из предшествовавшего короткого обзора, материал привлекаемых исследований в историографическом плане достаточно дискретен. Перечисленные выше авторы интересуются различными сюжетами и принадлежат к разным течениям и направлениям: неолиберальному (Э. Кэм), марксистскому (советские историки) и т.д. Ряд исследователей работает в русле классической истории ментальности, изучаемой как некое социо-психическое единство, распространяемое или на все общество (как, например, у Уильяма Чэни), или на его элиту (у Э. Канторовича). Другие занимаются более частными сюжетами, избегая обобщений (Д. Лумис, Э. Джон). Третьи пытаются найти взаимосвязь между микро- и макроисторическими процессами на пути сравнительного исследования или сопоставления различных групп источников (Ч. Вуд, Б.

32 Cm.: White H. C. Social Criticism in Popular Religious Literature of the Sixteenth Century. - New-York, 1944.

33 Cm.: Smith E. O. Crown and Commonwealth: a Study in the Official Elizabethan Doctrine of the Prince. - Philadelphia, 1976.

34 Cm.: Baumer F. The Early Tudor Theory of Kingship. - New-York, 1966.

35 Cm.: Oust G. R. Literature and Pulpit in the Medieval England. - New-York, 1961.

36 Cm.: Sturdy D. G. «Continuity» versus «Change»: Historians and English Coronations of the Medieval and Early Modern Periods. // Coronations: Medieval and Early Modern Monarchic Ritual. - Berkley, Los-Angeles, Oxford, 1990. - P. 228-245.

37 Cm.: Rosenthal G. T. Kings, Continuity and Ecclesiastical Benefaction in the 15th Century England. // People, politics and community in the later Middle Ages. - Cloucester, New-York, 1987. - P. 161-175.

38 Cm.: Burgess G. «The Divine Right of the Kings» reconsidered. // The English Historical Review. - Essex, 1992. - Vol. 107. - #425. - P. 837-861.

Уард, Э. Смит, Ф. Баумер, М. Клэнши). При этом различные теоретические построения, по большей части, дополняют друг друга (на случаи противоречия будет обращено особое внимание). Это позволяет надеяться, что привлекаемый историографический материал может помочь приблизиться к реконструкции некоего синтезного образа.

Выбранный в работе историографический ракурс освещения эволюции восприятия королевской власти - рассмотрение ее под углом зрения выявления специфики синтеза собственно древнеанглийских и континентальных традиций, изучение объективных и субъективных условий этого синтеза - позволяет, думается, по-новому взглянуть на данную проблему. Во-первых, системный подход к исследуемому материалу требует привлечения информации как по архаическому (языческому в своих истоках) древнеанглийскому культу королевской власти, частично сохранявшемуся в рамках народной культуры «большого исторического времени» в течение практически всего Средневековья, так и по процессам его осмысления и модификации в культуре элитарной. Во-вторых, комплексное исследование эволюции структурных и ментальных компонентов власти неизбежно подводит к проблеме полимодельности описаний данной эволюции в современной историографии. Здесь, вероятно, можно выделить неолиберальную модель формирования сословно-представительной монархии (Э. Кэм); марксистскую модель феодальной монархии с сословным представительством (Е.В. Гутнова, Ю.И. Писарев 39 и др.); корпоративно-бюрократические модели зарубежных авторов критического направления

39 Писарев Ю.И. Класс феодалов и сословная монархия в Англии XIV века./ Диссертация на соискание уч. степ. канд. ист. наук. / М., 1975. - 200 с.

Дж. Эдварде, Г. Сейлес, Д. Пасквет и др.40 ). Наконец, данное рассмотрение позволяет по возможности выявлять как внешние (общеевропейские), так и внутренние (собственно английские) условия трансформации средневековой английской государственности и в структурном, и в социо-психическом плане.

Собранный в работе обширный, но весьма разнородный материал дает основания рассматривать трансформацию культа королевской власти в нескольких исследовательских срезах. Во-первых, естественно, требуется восстановить языческий архетип восприятия королевской власти. Ввиду фрагментарности источниковой информации данная задача может быть решена только на самом общем уровне, что предполагает восприятие ментальных структур варварского мира как относительно единой системы (без особой историко-социологической конкретизации), близкой для различных раннесредневековых обществ. Помимо комплексного исследования У. Чэни здесь особенно хотелось бы отметить работы В.Г. Безрогова, Б. Бранстона, Д.А. Бинчи 41 и др. Общей чертой всех этих исследований является применение сравнительно-исторических параллелей, комплексный подход к использованию источниковой информации.

Лучше понять менталитет варваров, их восприятие культа королевской власти помогут классические труды культурологического плана, принадлежа

40 См., например: Historical studies of the English Parliament. - Cambridge, 1970. - V.l. - 387 p.; V.2. - 350 p.; Early English Parliaments: High Courts, Royal Counsils, or Representative Assemblies? - Boston, 1967. - 107 p.

41 Безрогов В.Г. Начальные этапы становления политической власти в ранне-средневековой Ирландии. // Господствующий класс феодальной Европы. -М., 1989. - С.7-25; Branston В. Gods of the North. - L., 1980; Binchy D.A. Celtic and Anglo-Saxon Kingship. - Oxford, 1970. щие Ф. Арьесу, Ф. Кардини, Ж. Дюмезилю, А. Я. Гуревичу. 42 Статьи П. Уор-мэлда, Дж. Мак-Клуэ, Д. Буллоу и др. авторов, преимущественно из оксфордского сборника «Идеал и реальность во франкском и англосаксонском обществе»,43 будучи посвящены различным (в основном, источниковедческим) проблемам, позволяют конкретизировать широкие историко-сравнительные обобщения.

Далее возникает проблема трансформации архетипового образа под влиянием процессов христианизации и политической централизации. Решение этой проблемы требует более пристального внимания к юридическим и политико-теологическим сочинениям, отражавшим эволюцию восприятия власти, во всяком случае, для правящей элиты. Наиболее ярко данная тенденция проявляется в исследовании У. Чэни, а также в работах Э. Джона, Д. Лумис, Ф. Бэрлоу.44 Следует отметить и монографию Б. Уард, в которой предпринимается попытка найти соединительные звенья между элитарной и народной культурой за счет исследования житий святых, принадлежащих к церковной среде, но направленных на достаточно широкие слои паствы.

Общая картина христианизации культа королевской власти, предложенная У. Чэни, вызывает в современной историографии и некоторую критику, свидетельством чего является, прежде всего, работа Джэйн Нельсон.45 Наличие данной критики, а также кустовой эволюционный характер самого процесса христианизации, имевшего различные региональные варианты, заставляют об

42 Арьес А. Человек перед лицом смерти. - М., 1992; Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. - М., 1987; Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. - М., 1986; Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. - М., 1984. и др. работы.

43 Ideal and Reality in Francish and Anglo-Saxon Society. - Oxford, 1983.

44 Barlow F. The English Church 1000-1066. - London and Now York, 1979.

45 Nelson G.L. Politics and Ritual in Early Medieval Europe. - London and Ron-ceverte, 1988. ратить более пристальное внимание на использование сравнительно-исторических построений. Центральным для работы является сюжет, связанный с трансформацией культа королевской власти после нормандского завоевания в контексте эволюции всей социально-политической системы. Уже изучение этого контекста в историографическом плане нашло свое выражение в нескольких взаимодополняющих друг друга моделях трансформации социальных структур. В рамках либеральной традиции основной исследовательский интерес был обращен на взаимосвязанные процессы государственной централизации и консолидации сословных групп, что отчетливо видно в работах таких авторов как Э. Кэм, Ф. Стентон, Г. Лойн46 и др. Особое внимание уделялось (прежде всего, у Э. Кэм) формированию парламентских структур, выступивших и как сословно-представительные органы участия во власти местных элит, и как праобраз будущей «демократии».

Однако, в подобном подходе заложена некоторая односторонность. Общесистемный взгляд при исследовании политической культуры, вероятно, в какой-то степени может быть достигнут, во-первых, за счет сравнительно-исторического рассмотрения, во-вторых, за счет постоянного перемещения фокуса внимания с одних узловых пунктов системы (и групп источников) на другие. Первый подход, тесно связан как раз со спецификой средневекового английского синтеза собственных и континентальных традиций. Здесь особого внимания, на наш взгляд, заслуживает древнерусское общество как бессинтез-ное, с одной стороны, и средневековое французское, олицетворявшее для англичан той эпохи континентальный христианский мир, с другой.

Что касается смещения фокуса исследования, своеобразного полимодельного описания английской политической системы Х1-ХУ вв., то возможно

46 Stenton F. M. The First century of english feudalism 1066-1166. - Oxford, 1932; Loyn H. The Norman Conquest. - L., 1965. сти для этого заложены в гетерогенности самой историографической (а, в конечном счете, источниковой) информации. Если либеральные историки основное внимание обращали на генезис новых парламентских структур, то в советской историографии особый интерес традиционно вызывали феодальные структуры и имущественные отношения. Для допарламентского периода XI-XIII вв. здесь следует отметить уже упомянутые работы К.Д. Авдеевой, Я.А. Левицкого, М.А. Барга и др. Для периода Х1У-ХУ вв. необходимо, как уже говорилось, особо подчеркнуть значение исследования Е.В. Гутновой «Возникновение английского парламента», а также монографии Л.П. Репиной «Сословие горожан и феодальное государство в Англии XIV века» и ранее упоминавшейся диссертации Ю.И. Писарева. Из современных отечественных работ 90-х гг. можно выделить статью Л.П. Репиной по этнополитической консолидации Х1-ХШ вв.47 Следует также отметить, что в современной отечественной историографии растет интерес к взаимоотношениям средневековых депутатов и избирателей, парламента и короны, к судебным структурам и правовой культуре средневековой Англии.48

Наконец, необходимо особо остановиться на исследованиях зарубежных авторов (преимущественно английских) критического направления. В целом, эти работы ориентированы на изучение деятельности средневековой королевской власти, контролировавшей парламентские структуры и использовавшей их в своих интересах. Думается, в рамках данного направления можно условно выделить несколько моделей средневековой английской политической систе

47 Репина Л.П. Феодальные элиты и процесс этнической консолидации в средневековой Англии. // Элита и этнос Средневековья. - М., 1995. - С. 228237.

48 См., например: Из истории европейского парламентаризма. Великобритания. - М., 1995; Власть и политическая культура в средневековой Европе. -М., 1992. - 4.1. мы.49 Характеристика социально-политической системы средневековой Англии XI-XV вв. необходима для реконструкции контекста, в котором трансформировался культ королевской власти. Изучению его во многом, как уже отмечалось, задало тон исследование Э. Канторовича. Многие проблемы, поднятые в нем, являются актуальными и в современной историографии. Это и проблема деса-крализации королевской власти, и определение специфики различных вариантов культа монархии в европейских странах, и многие другие.

Но, как нам кажется, от внимания немецкого историка несколько ускользает многомерность восприятия королевской власти в указанный период, а также медленная трансформация политических аспектов ментальности широких слоев населения. По первой проблеме и ее английской специфике можно найти интересный материал в работах таких исследователей, как Ч. Вуд, Г. Гарнетт 50, М. Клэнши, К. Нидерман и К. Кэмпбелл,51 Е. А. Шервуд, С.Е. Крылова, Ю.М. Сапрыкин, H.A. Богодарова52 и др. Для изучения локальных коммунальных миров средневековой Англии (т.е. изменений в мышлении и поведении большинства населения) особый интерес представляют уже упоминав

49 См., например: Pasquet D. The Representative as Tools of an Aspiring Autocrat // Early English Parliaments. P. 46-53.; Plucknett T.F.T. Parliament // Historical studies. - V.l. - P/195-241; Edwards J.G. The Personnel of the Commons in Parliament under Edward I and Edward II // Historical studies. - V.l. - P. 150167; Richardson H.G., Sayles G.O. Parliaments and Great Councils in Medieval England. - L., 1961; Pollard A.F. The Evolution of Parliament. - L., 1964.

50 Garnett G. Coronation and Propaganda: some implications of the Norman claim to the throne of England in 1066. // Transactions of the Royal Historical Society. - L., 1986. - Fifth series. - V.36. - P.91-116.

51 Nederman C.J., Campbell C. Priests, kings and tyrants: spiritual and temporal power in John of Salisbury's «Policraticus».// Speculum. - Cambridge (Mass.), 1991. - Vol.66. - # 3. - P.572-579.

52 Богодарова H.A. Образ государя в сочинениях Томаса Окклива. // Средневековый город. - Саратов, 1991. - Вып. 10.- С.74-85. шиеся исследования отечественных историков Ю.М. Сапрыкина, Е.В. Гутно-вой, а также статьи в современных сборниках.53

Тенденции изменения культа королевской власти, заложенные в эпоху классического Средневековья, нашли свое законченное воплощение в период Реформации. И хотя данный период сам по себе мог бы стать предметом отдельного исследования, автор отчасти обращается к этой проблематике, чтобы рельефнее подчеркнуть выявляющиеся здесь традиционные образы короля.

Наконец, необходимо отметить, что изучение средневековой государственности в единстве ее структурных и ментальных компонентов требует преодоления ряда методологических трудностей. И здесь, вероятно, имеет смысл обратиться к исследовательским моделям смежных дисциплин, прежде всего, современной психологии и социологии.

Дело в том, что предполагаемое историографическое обобщение требует уже на источниковедческом уровне изучения того звена общественного психического, что находится между «чистым» сознанием, фиксированным в письменных источниках, поведением индивидов исследуемой эпохи и социокультурными условиями их существования и самореализации. Вытекающая отсюда необходимость в комплексном применении при обработке исторической информации методов других гуманитарных наук, в т.ч. психологии, неоднократно отмечалась в современной историографии. Так, по мнению А. Я. Гуревича, «.наиболее перспективными представляются современные школы гуманитарного знания, которые исследуют знаковые системы, присущие данной цивили

См., например: Из истории европейского парламентаризма. Великобритания. - М., 1995; Власть и политическая культура в средневековой Европе. -М, 1992. - 4.1. зации, систему поведения принадлежащих к ней людей, структуру их менталь-ности, их концептуальный аппарат, «психологическую вооружённость»».54

Из теорий, существующих в отечественной психологии, для построения идеальной схемы общественного психического, позволяющей комплексно применять различные методы обработки источниковой информации, более всего, на наш взгляд, пригодна теория установки, экспериментально доказанная тбилисской школой. Верхним «этажом» психического здесь является «чистое сознание», вербально-логическое мышление, где происходит фиксация факта во времени и пространстве. Далее идёт являющаяся результатом социализации, выступающая «.в качестве пограничной сферы действительности, выполняющей функцию необходимой связи («опосредующего звена») не только между психическим (субъективным) и физическим (транссубъективным), но и внутри самого психического», установка, наличие которой было подтверждено большими сериями экспериментов, доказавших также её принципиальную бессознательность,55 что не отрицает роли установки как своеобразной «предлогики».56 Здесь она является как бы особым фильтром, связывающим и разделяющим системы «чистого» сознания и бессознательного, хотя и не ликвидирующим принципиальной диалогичности любого мышления.57 Наконец, последний

54 Гуревич А. Я. К читателю. // Одиссей. - М., 1989. - С. 5.

55 Шерозия А.Е. К проблеме сознания и бессознательного психического. -Тбилиси, 1979.-Т. 1. — С. 198,311 -365.

56 Кармин А. С. Интуиция и бессознательное. // Бессознательное. - Тбилиси, 1978. - Т. 3,- С. 90-97.

57 Налимов В. В. Спонтанность сознания. - М., - 1989. - С. 104, 186. этаж» - это то бессознательное, которое не влияет напрямую на логическое о мышление и поведение индивида.

Наиболее сложной задачей при исследовании общественного психического, думается, является дифференциация подустановочного и установочного уровня, где, на наш взгляд, можно обратить внимание на два момента, характеризующие установку как социальное явление: на поведение и его регламентацию и на письменную фиксацию появления новых установок. Данная фиксация, как это ни парадоксально для психолога, осуществлялась обычно раньше изменения сверхустановки (системы ментальностей) общества, что придаёт особое значение при изучении письменных исторических источников отражению неотрефлексированных, обыденных установок. Средневековые горизонтальные общегосударственные и надгосударственные социальные слои, обладающие относительной монополией на письменность, подвергались более интенсивному культурно-психологическому воздействию при разрушении сверхустановки и имели больше возможностей при выборе идентичности.

Кроме того, здесь необходимо учитывать и более интенсивное и разноплановое влияние письменных и устных традиций. Как справедливо отмечал Х.-Г. Гадамер, «. историческое бытие никогда не исчерпывается знанием себя. Всякое знание-себя вырастает из исторической пред-данности, которую мы можем назвать вместе с Гегелем субстанцией, поскольку она служит основой для всех субъективных мнений и отношений, а следовательно, предуказывает и ограничивает также и все возможности понимания какого-либо предания в его

58 См.: Зенков Л. Р. Бессознательное и сознательное в аспекте межполушарно-го взаимодействия. // Бессознательное. - Тбилиси, 1985. - Т. 4. - С. 224236; его же, Некоторые аспекты семиотической структуры и функциональной организации «правополушарного» мышления. // Бессознательное. - Тбилиси, 1978. - Т. 1. - С. 740-750. исторической инаковости».59 Однако парадокс как раз в том и состоит, что возможность альтернативного толкования заложена в самой традиции и вместе с ней входит в историческую субстанцию на правах подавляемого или, в кризисных ситуациях, даже иногда доминирующего элемента. При анализе же социального поведения требуется обратить особое внимание на сложную взаимосвязь отдельных установок и функционирующих социальных институтов, так как, по справедливому замечанию Э. Дюркгейма, «.социальные факты не только качественно отличаются от фактов психических; у них другой субстрат, они развиваются в другой среде и зависят от других условии».

Проблема взаимодействия психического и социального неоднократно поднималась ведущими западными психоаналитиками. Эрик Эриксон, например, решал её через изучение идентичности, т.е. психической модели социального поведения, бессознательно выбираемой каждым человеком.61 При этом идентичность понимается им очень близко к "установке" как определенная "модель социализации, т.е. интериоризации социокультурных и социопсихиче-ских коллизий окружающего социального пространства." И "идентичность", и "установку" можно рассматривать как результат усвоения и переработки жизненного опыта индивида и поколений, стоящих за ним, и как всё время переформулируемую бессознательную готовность поступать тем или иным образом.62 Для нас же в теории Э. Эриксона является главным то, что процесс формирования идентичности понимается им не только как психическая, но и как историческая динамика: «.с точки зрения развития «прошлое» окружение всегда присутствует в нас; а поскольку мы живём в процессе постоянного превра

59 Гадамер Х.-Г. Истина и метод. - М., 1988. - С. 357.

60 Дюркгейм Э. Социология. - М., 1995. - С. 14.

61 См.: Буржуазные психоаналитические концепции общественного развития. -М., 1980.-С. 19-62.

62 См.: Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис.-М., 1996. - С. 31-32. щения настоящего в «прошлое», мы никогда - даже в момент рождения - не сталкиваемся со средой - людьми, которые избежали воздействия какой-либо другой среды».63

Из современных социально-политических исследований, проводимых на грани социологии и психологии, нам бы особенно хотелось выделить явно нестандартные работы Александра Зиновьева и Пьера Бурдьё. Большую часть своих исследований А. А. Зиновьев посвятил изучению коммунальных структур общества. Суть коммунальных отношений, по мнению данного социолога, в подчинении индивидов коллективу и его руководителям. На государственном уровне власть строится через иерархию коммунальных клик и безраздельно принадлежит слою управленцев, обладающих наибольшими возможностями для социальных контактов. При этом большинство членов низовых коллективов не имеет осознанных интересов за пределами своих коммун и не нуждается в многопартийности.64 По целому ряду параметров функционирование такой власти напоминает средневековый квази-парламентаризм.

Вся история цивилизации, по А. А. Зиновьеву, вела к постепенному ослаблению коммунальности за счёт усиления действия других отношений (дружеских, семейных, товарно-денежных и т.д.), через освоение новой природной или социальной среды, наконец, благодаря объединению людей для совместного укрепления своих позиций и созданию более сложных систем, ограничивающих коммунальные.65 В результате главной чертой современного Запада, по А. А. Зиновьеву, стало господство не коммунального, а делового аспекта в поведении индивидов, структурно выраженное в преобладании в обществе деловых ячеек, ориентированных на исполнение рентабельных, социально полез

63 Эриксон Э. Указ. соч. С. 33.

64 Зиновьев А. А. Коммунизм как реальность. - М., 1994. - С. 63-207.

65 Там же. С. 26-30, 67. ных функций, требующих определённой квалификации. Торжество западниз-ма, по терминологии A.A. Зиновьева, в свою очередь, закреплялось в формировании особого типа практичных, расчетливых, эмоционально холодных, склонных к индивидуализму людей, которых А. А. Зиновьев иронично называет западоидами.66

Особые качества социальной микроструктуры и самого человеческого материала потребовали, в свою очередь, особого профессионально-бюрократического механизма управления, одним из элементов которого стал выборный парламент. При этом суть западных выборов, согласно Александру Зиновьеву, состоит не в абстрактной демократии, а в легитимации власти, в фиктивной организации политического большинства, в осуществлении постепенной сменяемости высшего эшелона руководства без резких социальных потрясений, в доминировании манипуляционного аспекта управления над командным. Реальная же политическая власть в такой системе находится у скрытой «сверхвласти», состоящей из клик особо влиятельных политиков, администраторов, бизнесменов, юристов и т.п.67 Очевидно, именно проблемы функционирования «сверхвласти», её генезиса и отличительных черт в ту или иную эпоху являются наиболее интересными для исторического исследования и современного, и средневекового парламентаризма, а также их отличий друг от друга. Сам А. А. Зиновьев уделяет довольно мало внимания парламенту, считая его второстепенным механизмом управления.68

Однако историк, занимаясь проблемой средневекового восприятия власти в рамках той же английской парламентской монархии, неизбежно должен обращаться к анализу механизма функционирования и всего государственного

66 Зиновьев А. А. Запад. Феномен западнизма. - М., 1995. - С. 27-56.

67 Там же. С. 183-245.

68 Там же. аппарата, и отдельных его элементов, включая парламентские, к исследованию взаимодействия этих элементов друг с другом в рамках конкретного общества и конкретной эпохи. А такой анализ, в свою очередь, требует наличия научной идеальной модели парламента как такового. Здесь, на наш взгляд, большой интерес представляют теоретические построения современного французского социолога Пьера Бурдьё, посвященные непосредственно парламентскому механизму управления в западном обществе нашей эпохи.

Одним из основных понятий социологии П. Бурдьё является «габитус» -система диспозиций, порождающая и структурирующая практику социального агента и его представления - очень напоминающий понятия «установка» и «идентичность». Как пишет сам французский социолог, габитус «.есть продукт характерологических структур определённого класса условий существования, т.е. экономической и социальной необходимости и семейных связей или, точнее, чисто семейных проявлений этой внешней необходимости».69 Социальные структуры, по П. Бурдьё, зависят и от распределения материальных ресурсов и престижных благ, и от систем мышления и поведения. Социальное пространство разделяется Пьером Бурдьё на поля, т.е. на специфические системы объективных связей между позициями: поле экономики, поле политики и т.п. Для существования любого поля необходимо наличие у его агентов не только объективных связей, но и общего габитуса, т.е. готовности играть по определённым правилам, что неизбежно включает в любую борьбу, в т.ч. политическую, символический элемент: борьбу за познание социального мира.70 Политическое поле, по П. Бурдьё, можно условно описать как олигопольный рынок политических проблем, программ, концепций, в котором политический капитал избираемых зависит от партийно-бюрократических организаций и от

69 Бурдьё П. Социология политики. - М., 1993. - С. 12.

70 Там же. С. 14-26. доступа к инструментам восприятия и выражения социального мира. Ценность идей здесь определяется не их истинностью, а их мобилизующей силой, связанной с мнимым или действительным совпадением габитусов избирателей и избираемых. Когда доминирующие борются, они отражают действительные или мнимые интересы «своих» доминируемых групп и опираются на их помощь. Основой же для возникновения социального недовольства служит некоторое несовпадение возникающих габитусов, являющихся продуктами сложных жизненных траекторий социальных агентов, и имеющихся в обществе социальных ролей.71

Думается, и в современной психологии, и в политической социологии заметна тенденция к комплексному исследованию объективных и субъективных факторов эволюции политического поля. Очевидно также, что в чистом виде ни понятие «западнизма» А. А. Зиновьева, ни «политическое поле» П. Бурдьё, отражающие реалии скорее второй половины XX в., не могут быть применены для изучения средневековой государственности, когда деловых ячеек было слишком мало, а состав агентов парламентского политического поля ограничивался тесными рамками бюргерско-рыцарской «общины всего королевства», да и сам парламент даже в правовой сфере значительно уступал по размерам своей власти королевскому двору и феодальной иерархии. Однако именно это напряжение между различными смыслами одних и тех же терминов и позволяет ставить новые вопросы в рамках исследования средневекового восприятия власти.

На наш взгляд, к подобным проблемам можно отнести следующие: изучение связанных с особенностями государственной централизации и эволюцией местного управления условий формирования общегосударственного английского «политического поля» в Средние века; исследование процесса общей ра

71 Бурдьё П. Указ. соч. С. 35-80. ционализации политического мышления и поведения для отдельных эпох и социальных групп; анализ функционирования средневековой «сверхвласти», как внешней по отношению к парламенту власти королевских чиновников и двора, так и внутрипарламентской баронской олигархии; рассмотрение эволюций взаимосвязанных систем реального распределения власти в рамках «политического поля» и символического выражения особых групповых установок, создающих во взаимосцеплении общий политико-правовой габитус. Думается, если учесть опыт развития той же политической социологии, требуются обобщения и на межрегиональном, и на междисциплинарном уровне. Иначе исторические исследования будут обречены на роль фрагментарных иллюстраций социологических теорий. В то же время, на наш взгляд, историческое изучение феномена власти обладает целым рядом собственных преимуществ, связанных со значительным временным охватом материала, позволяющим проследить эволюцию систем установок, взаимосвязь длительных тенденций и кратких конъюнктур политического развития, в том числе и в сравнительно-историческом контексте, частично компенсирующем невозможность моделирования, занимать относительно нейтральную позицию в современных идеологических спорах.

Подобная тяга к синтезу различных подходов наблюдается и в историографии, особенно постмодернистской. На стыке истории, социологии и психологии предлагает изучать власть Ю. Л. Бессмертный, который, изначально ориентируясь на историю ментальностей, видит наиболее интересную проблему в исследовании социокультурного способа властвования. Это понятие, на его взгляд, могло бы включать «.специфику используемых в данном социуме политических дискурсов; своеобразие представлений о власти и её функциях; представления о допустимых (и недопустимых) видах властвования; имидж власти (включая представления о мере её сакральности или иной трансцендентности), надёжнее всего обеспечивающий покорность подчинённых; характерные черты символического оформления власти, принятые формы её самопредъявления и вообще различные культурные топосы, фигурирующие в политической практике».72

И здесь мы, наконец, подходим к собственно теоретико-методологическому и историографическому аспектам исследуемой нами исторической проблемы эволюции восприятия королевской власти. Возникающие при этом вопросы, думается, связаны с изменением эпистемологических предпосылок гуманитарных наук, происходящим буквально на наших глазах, в 7090-е гг. XX в.

М.Фуко в одной из своих работ 60-х гг., пытаясь дать общую характеристику гуманитарной эпистеме Х1Х-ХХ вв., выделял здесь три основных взаимосвязанных направления исследования человека, которые условно можно было бы назвать психологическим, социологическим и семиотическим. Как писал французский философ, «. в самой общей форме можно сказать, что психология - это главным образом исследование человека в терминах функций и норм (а эти функции и нормы в свою очередь можно интерпретировать на основе конфликтов и значений, правил и систем); социология - это главным образом изучение человека в терминах правил и конфликтов (которые опять-таки можно и обычно приходится интерпретировать либо на основе функций, как будто речь здесь идет об органически взаимосвязанных индивидах, либо на основе системы значений, как будто речь идет о текстах - написанных или произнесенных); наконец, изучение литературы и мифов является главным образом областью анализа значений и означающих систем, однако мы хорошо знаем, что

72 Бессмертный Ю. Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории. // Одиссей. - М., 1995. -С. 15. анализ можно провести и в терминах связи между функциями, в терминах конфликтов и правил»73.

Психоанализ и этнология (важные для нас в связи с проблемами изучения бессознательного и сравнительно-исторического исследования) являются по отношению к указанным выше «основным» гуманитарным наукам, по мысли М.Фуко, «. «антинауками»; не потому, что они менее «рациональны» или менее «объективны», чем другие науки, но потому, что они обращают эти науки вспять, к их эпистемологическому фундаменту, непрестанно «разрушая» того человека, который в гуманитарных науках столь же непрестанно порождает и возрождает свою позитивность»74. Что же касается исторической науки, то она, согласно французскому исследователю, как бы объединяет другие гуманитарные науки (т.е. психологию, социологию и семиотику), используя их данные для изучения эволюции человека и общества во времени75.

Думается, в целом можно согласиться с Мишелем Фуко в его описании общей структуры гуманитарной эпистемы. Это и побуждает нас обращать особое внимание на «стыки», возникающие при использовании в историческом исследовании данных психологии, социологии, текстового анализа. Нетрудно заметить, что основной проблемой философии и методологии истории в рамках обрисованной М.Фуко эпистемы является проблема взаимоналожения объективного и субъектного и в историческом исследовании, и в исторической действительности (где психология и социология играют роль двух полюсов познания, а семиотика - роль соединительного звена).

73 Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. - Спб., 1994.

С.377.

74 Там же. С.397.

75 Там же. С.389.

Однако в современной (т.е. постструктуралистской) историографии данная проблема, как кажется, не теряя в целом своей актуальности, постепенно уходит на второй план. С одной стороны, современные историки, думается, более-менее согласны с тем, что исторический факт, как отмечал, например, Е.Топольский, есть мысленная конструкция, создаваемая историком как на основе источников, так и за счет использования внеисточниковой информации, к которой относятся жизненный опыт историка, результаты других исторических исследований, данные других наук76. Правда, в отечественной историографии всегда подчеркивались объективные аспекты данной конструкции, что выразилось, например, в дифференциации понятий «исторический факт» и «научно-исторический факт», хотя и без их противопоставления77.

С другой стороны, классические гуманитарные науки (не без влияния психоанализа и этнологии) также изменили свой облик. Теперь уже, как можно увидеть на примере того же П.Бурдье, не может быть и речи о противопоставлении социологии и психологии. Изучение текстов же все более трансформируется в рамках истории ментальностей, которая уже в своем генезисе (у Л.Леви-Брюля, например) была тесно связана и с этнологией, и с психоанализом, и со сравнительно-историческим исследованием.

И здесь большой интерес представляет еще одна мысль М.Фуко - о точке взаимопересечения психоанализа и этнологии: «В каждый данный момент собственная структура индивидуального опыта обнаруживается в системах общества некоторый ряд возможностей (и невозможностей) выбора, а с другой стороны, социальные структуры обнаруживают в каждой своей точке выбор, сделанный (и не сделанный) рядом возможный индивидов.»78. Данная проблема имеет для историков особое значение.

76 Топольский Е. Методология истории. - М., 1977. - 4.3,4. - С.532-548.

77 Могильницкий Б.Г. Введение в методологию истории.-М., 1989. - С. 102-103.

78 Фуко М. Указ. соч. С.398.

В результате пунктирно намеченной выше трансформации гуманитарной эпистемы в современной историографии все более актуальной становиться проблематика взаимосвязи анализа надындивидуального и единичного79. Думается, для исторической науки крайними полюсами здесь являются мир-системный анализ и микроистория. Что же касается третьего (соединительного) элемента, то его еще предстоит выявить. Пока же отметим, вслед за Ю.Л.Бессмертным и Л.М.Баткиным, что уже само изучение культурного текста: «. подразумевает одновременно два ракурса. Один из них - это его расшифровка исходя из системной «модели мира»; другой - это его толкование, имеющее в виду его единственность и неповторимость»80. Исследование возникающих при этом разрывов и несогласованностей и должно привести к новому объединению микро- и макроистории, как считают и отечественный историк Ю.Л.Бессмертный, и французский исследователь Б.Лепти, и многие другие81.

Наконец, следует отметить, что изучение антиномии надындивидуального и единичного тесно связано с проблемами «власти» и «идеологии», проявляющимися и в историческом, и в историографическом контексте. С одной стороны, использование микроисторического подхода в рамках той же политической истории открывает совершенно новые перспективы. Как отмечал Ж.Ревель, говоря о развитии европейской государственности XV-XIX вв. (но мы можем отнести эти слова и к более раннему периоду), если на макроисто

79 Бессмертный Ю.Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории. //Одиссей. Человек в истории. М., 1995. -С.6.

80 Там же. С. 14.

81 См., например: Лепти Б. Общество как единое целое. О трех формах анализа социальной целостности. //Одиссей. Человек в истории. - М., 1996. - С. 148164.; Шартье Р. История сегодня: сомнения, вызовы, предложения. //Одиссей. Человек в истории. - М., 1995. - С. 192-205. рическом уровне государство представляло из себя стройную разрастающуюся систему, то микроанализ создает совершенно иную картину: «На деле государственные институты громоздятся один на другой, конкурируют и подчас противостоят друг к другу. Некоторые из них уже совершенно устарели .; другие находятся на подъеме, потому ли, что возникли последними, или потому, что в данный момент оказались лучше всего приспособленными к ситуации в обществе»82. А такой взгляд, вероятно, открывает перспективу для рассмотрения различных научных версий политических процессов, протекавших в средневековой Европе, не как противоположных, а как взаимодополняющих, для перехода, говоря словами Г.Башляра, от вопросов типа «почему» к вопросам типа «а почему бы нет»83. И если не всегда возможно получить ответы, то иногда полезно поставить вопросы.

С другой стороны, как отмечает Р.Шартье: «. нужно признать, что конструирование интересов посредством дискурсов само по себе социально детерминировано, ограничено неравными возможностями (языковыми, концептуальными, материальными и т.д.), коими располагают те, кто занят этим кон

84 а струированием» . А это подводит нас к изучению тех процессов влияния отношений власти на интерпретацию (и историческую, и историографическую) текстов, с которыми Р.Барт связывал возникновение «мифов»: «Миф ничего не скрывает и ничего не афиширует, он только деформирует; миф не есть ни ложь, ос ни искреннее признание, он есть искажение» .

82 Ревель Ж. Микроисторический анализ конструирование социального. //Одиссей. Человек в истории. - М., 1996. - С.119.

83 Башляр Г. Новый рационализм. - М., 1987. - С.32.

84 Шартье Р. История сегодня: сомнения, вызовы, предложения. //Одиссей. Человек в истории. - М., 1995. - С. 198.

85 Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. - М., 1989. - С.95.

Нетрудно заметить, что обе указанные выше проблемы теснейшим образом связаны и с постструктуралистской трансформацией гуманитарной эпи-стемы, и с историографическим изучением эволюции восприятия власти. Как указывает, ссылаясь на Л.Стоуна, Л.П.Репина, новые постмодернистские идеи о специфике исторического исследования (и его воплощения в тексте) и исторического источника, всегда интерпретируемого исследователем, не так уж и новы. Интересно, что сам Л.Стоун в данном случае ссылается (как на новаторскую) на работу Э.Канторовича «Два тела короля»86. Не менее интересна и исследовательская программа, предлагаемая Л.П.Репиной, прямо связанная с изучением процессов трансформации восприятия власти: «Главная задача исследователя состоит в том, чтобы показать, каким именно образом субъективные представления, мысли, способности, интенции индивидов включаются и действуют в пространстве возможностей, ограниченном объективными, созданными предшествовавшей культурной практикой, коллективными структурами, испытывая на себе их постоянное воздействие. Это сложное соподчинение описывается аналогичным по составу понятием репрезентации, позволяющим артикулировать «три регистра реальностей»: с одной стороны, коллективные представления - ментальности, которые организуют схемы восприятия индивидами «социального мира»; с другой стороны, символические представления - формы предъявления, демонстрации, навязывания обществу своего социального положения или политического могущества, и, наконец, «закрепление за представителем - «репрезентантом» (конкретным или абстрактным, индивидуальным или коллективным) »утвержденного в конкурентной борьбе и при

86 Репина Л.П. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории. //Одиссей. Человек в истории. - М., 1996. - С.31. знанного обществом социально-политического статуса»87. Постструктуралистский (или постмодернистский) подход здесь очевиден.

Думается, в целом мы могли бы выделить в историографическом исследовании эволюции восприятия власти как бы два блока вопросов теоретико-методологического порядка. Во-первых, это вопросы, связанные с классической структурой гуманитарной эпистемы XIX-XX вв. (как она виделась Мишелю Фуко). Главной здесь является проблематика использования данных современной психологии и социологии в историческом конструировании реальности. Во-вторых, это вопросы, порождаемые общей трансформацией гуманитарной эпистемы, связанной с выдвижением на первый план проблемы единичного - надындивидуального. Хотелось бы сразу отметить, что данная трансформация касается не только исторической науки. Так в социологии, например, еще в 1959 г. Ч.Р.Миллс писал: «Общественная наука имеет дело с биографиями, историей и их пересечениями в социальных структурах. Эти три измерения - биография, история и общество - составляют систему координат для объективного изучения человека»88. Главной проблемой, связанной с данным блоком вопросов, вероятно, могла бы стать проблема выявления (пусть пунктирного) общего абриса формирующейся в историческом познании эпистемы.

Сразу хотелось бы оговориться, что сам автор данной работы является скорее структуралистом, и исследование единичного для него подчинено логике изучения структурных целостностей. В этом случае наши позиции достаточно близки к позициям авторов статьи «От классики к постмодерну: о тенденциях развития современной западной исторической мысли», писавших: «Как представляется, именно нынешнее увлечение микроисторией с неизбежностью

87 Репина Л.П. Указ.соч. С.34.

88 Миллс Ч.Р. Социологическое воображение. - М., 1998. - С. 165. порождает новый интерес к макропроблемам: те или иные микросюжеты обретают объем и перспективу, будучи вписанными в широкий сравнительно-исторический контекст»89. Особое значение для нас имеют также и два методологических положения М.М.Бахтина, подчеркиваемые в данной статье: «.Первое из них - о гуманитарном познании как диалоге, в котором происходит «преодоление чуждости чужого без превращения его в чисто свое», т.е. контакте двух смыслов (культуры познающего и культуры познаваемой), в ходе которого рождается некий новый, исходно отсутствующий смысл. Второе, тесно связанное с первым, - о вненаходимости познающего как о важнейшем условии диалога»90. Создание условий для диалога и даже для полифонии смыслов видится нам, прежде всего, на путях сравнительно-исторического исследования, где особую роль для автора данной работы играет сравнение с древнерусской традицией структурирования и восприятия государственной власти, наследником которой (пусть отдаленным) является и современное российское общество.

Наконец, хотелось бы отметить, что мы отнюдь не собираемся заниматься методологией ради методологии. Как справедливо писал Ч.Р.Миллс: «Развитие методов чаще всего происходит в виде скромных обобщений, формируемых по ходу работы»91.

Учитывая всё вышесказанное и исходя из привлечённого историографического материала, попытаемся ещё раз кратко сформулировать основные задачи и обрисовать структуру нашего исследования. Первая глава, посвящён

89 Мучник В.М., Николаева И.Ю. От классики к постмодерну: о тенденциях развития современной западной исторической мысли. //К новому пониманию человека в истории: очерки развития современной западной исторической мысли. - Томск, 1994. - С.33.

90 Там же. С.35.

91 Миллс Ч.Р. Указ. соч. С. 142. ная влиянию христианизации на культ королевской власти в англосаксонский период, призвана выявить специфику раннесредневекового восприятия образа короля и функций правителя в варварском обществе. В первом параграфе анализируются языческие и раннехристианские представления о сакральности королевской персоны, устанавливается взаимосвязь этих представлений с особенностями мышления представителей политической и духовной элиты окраинных североевропейских варварских государств, прежде всего английских. Далее, во втором параграфе, рассматривается влияние христианизации на древнеанглийский культ королевской власти на основе исследования англосаксонской церковной литературы, законодательства, проповедей, проведённого английским историком У. Чэни и др. В качестве альтернативной анализируется концепция христианской «десакрализации» персоны короля в обряде помазания, предложенная Джэйн Нельсон,92 на основе сравнительного рассмотрения эволюции восприятия власти в различных варварских обществах, во взаимосвязи с социальными структурами, определяется степень обоснованности её аргументации. Главная задача главы - восстановление инаковости восприятия власти в эпоху Раннего Средневековья и медленной исторической эволюции языческого, по сути, древнеанглийского культа королевской власти под влиянием процессов христианизации и социально-политической централизации.

Вторая глава посвящена изменению средневекового английского культа королевской власти и политической системы (политического поля) в целом после нормандского завоевания. Поскольку эволюцию восприятия королевской власти невозможно проследить вне менявшегося социоисторического контекста, то первый параграф главы будет построен на материале тех трансформаций, которые претерпевало общество после Завоевания. Соответственно, вто

92 Nelson G. L. Politics and Ritual in Early Medieval Europe. - London and Ron-cevert, 1988.-340 p. рой параграф будет посвящен непосредственно эволюции культа королевской власти в XI—XV вв. и отчасти тому, как эти тенденции реализовывались в эпоху Реформации. Главной задачей главы является системное упорядочение имеющейся информации по структурированию и восприятию английской государственности в XI—XV вв. с целью выявления особенностей эволюции данной системы и, прежде всего, культа королевской власти. В заключении кратко суммируются основные положения работы с учетом неисследованных лакун и спорных проблем интерпретации и делаются некоторые предварительные выводы о возможностях дальнейшего изучения выявленной проблематики, а также предпринимается попытка пунктирно обозначить общий абрис формирующейся эпистемы исторического познания.

Думается, взятый нами для рассмотрения (хотя и достаточно произвольно) весьма значительный исторический период, охватывающий трансформацию (и эволюционную, и революционную) средневекового английского восприятия и структурирования государственной власти в течение У1-ХУвв., позволяет ставить историографические и методологические проблемы с использованием достаточно репрезентативного источникового материала.

Заключение диссертации по теме «Историография, источниковедение и методы исторического исследования», Бахитов, Станислав Борисович

Заключение.

Вопрос о том, почему Англия, представлявшая в донормандский период относительно отсталую окраину Европы, характеризуемую, как и многие другие раннегосударственные образования на основе варварских структур, господством в восприятии власти авторитарного архетипа «вручения себя», явилась родиной наиболее устойчивой парламентской традиции, думается, представляет некоторый интерес не только в плане более глубокого понимания прошлого, но и при осмыслении альтернатив, заложенных в настоящем. Хотя, конечно, здесь существует и определенная опасность модернизации.

Учитывая отсутствие обобщающих трудов по обозначенной проблематике исследования (эволюции средневекового английского восприятия власти под влиянием континентальных традиций) в современной историографии, автор попытался реконструировать процесс трансформации королевского культа, полагаясь на богатый, но разнородный материал, имеющийся у отечественных и западных (преимущественно англо-американских) историков.

Англосаксонский период в становлении христианского культа королевской власти полнее отражен в западной, точнее, в английской и американской историографии. Особое место в ней занимает фундаментальное исследование У. Чэни, выполненное в междисциплинарном ключе. В совокупности с другими работами, посвященными данному периоду эволюции королевской власти, монография У. Чэни, думается, позволяет во многом обозначить, как трансформировался образ языческого англосаксонского конунга после христианизации.

В целом, вероятно, англосаксонский культ королевской власти оставался достаточно архаичным, близким к тому, что можно наблюдать в других государствах варварского типа, например, в древнерусском. Но даже современный далеко не полный объем знаний позволяет говорить об определенных различиях, примером чему могла бы стать та же концепция Элфрика, смысл которой, как кажется, был в некотором плане чужд древнерусскому обществу, где (хотя и существовала практика приглашения правителя) княжеская власть монополизировалась различными ответвлениями рода Рюриковичей. Не была похожа относительно централизованная Англия и на соседнюю клановую Ирландию, восприятие власти в которой отличалось откровенно варварским сакрально-магическим характером. Впрочем, данная проблематика недостаточно хорошо разработана в современной историографии.

Думается, дальнейшее исследование архетипового культа королевской власти в раннесредневековой Европе могло бы идти по линии создания обобщающих динамических моделей «политического поля», подчеркивающих, однако, специфику тех или иных регионов. Интересной проблемой остается и языческий образ вождя-жреца, который в современной историографии (например, у У. Чэни, Б. Бранстона, Ф. Кардини) в значительной степени сливается с образами раннехристианского короля и царя Ветхого Завета. Возможно, что некоторые результаты могло бы также принести исследование не только тех черт восприятия королевской власти, которые были общими для различных англосаксонских авторов, современной им и ветхозаветной традиции, но и их индивидуальных концептов, связанных с окружающими микро- и макро- социальными условиями и жизненным опытом. Определенный интерес к этой проблематике в современной английской историографии имеется, примером чему могли бы быть статьи А. Такера или Д. Лумис. К сожалению, скудность источ-никовой информации затрудняет работу в данном направлении.

Открытой остается и поставленная Ф. Бэрлоу проблема наличия некоторых различий восприятия королевской власти у представителей отдельных элитных групп (например, церковной и военно-служилой знати), связанная, как кажется, со спецификой условий формирования того или иного типа социально-политической идентичности. Крайне скудны наши сведения и о восприятии власти в широких слоях населения, т.е. в локальных коммунальных мирах, где зачастую исследователь может опираться лишь на косвенные данные, анализируя жития святых, саги и т.п.

Специфика эволюции социально-политической системы Англии конца XI — XV вв. в немалой степени определялась нормандским завоеванием, включением страны в состав Нормандской, а затем Анжуйской империи, приведшем к резкому усилению континентальных социокультурных влияний. Общая эволюция восприятия королевской власти в данный период стала предметом специального исследования Э. Канторовича, посвященного концепции «двух тел короля» и основанного не только на английском, но и на континентальном источниковом материале. В основном немецким исследователем привлекаются политико-теологические и юридические сочинения, в результате чего создается широкая, но несколько односторонняя панорама трансформации восприятия монархии в средневековой Англии, Франции, Священной Римской империи.

Исследование социально-политических структур средневековой Англии в период становления парламентской системы всегда вызывало особое внимание и отечественных, и зарубежных историков. В обширной историографии, посвященной формированию средневекового английского парламентаризма, более-менее четко выделяются либеральное, марксистское и критическое направления. В то же время, вероятно, существует возможность создания некоторой обобщающей картины развития «политического поля» средневековой Англии, учитывающей достижения исследований, принадлежащих историкам различных направлений.

Думается, научное комбинирование данных различных исследований и сравнительное изучение английского варианта эволюции политической системы в сопоставлении с древнерусским (бессинтезным) и французским (классическим континентальным) может привести к следующим выводам. Правовые грани большинства английских сословных групп (баронства, рыцарства, фригольдеров, горожан) были достаточно размыты, что в условиях нарастающей государственно-бюрократической централизации и создания судебно-административно-представительной системы в центре и на местах приводило к формированию самых различных политических комбинаций и, в конечном счете, способствовало укреплению парламентской традиции. Если французскую представительную систему можно было бы назвать сословно-регионально-корпоративной, а древнерусские соборы скорее являлись нерегулярными собраниями представителей статусных групп, то английское парламентское представительство строилось с учетом не только сословных, но также статусных, имущественных и коммунальных признаков.

Как кажется, помещение развития элитарной политической мысли в общеисторический контекст возможно, прежде всего, на пути социо-структурного и сравнительно-исторического исследования. При этом в качестве объектов для сравнения могли бы быть выбраны не только такие «крайние» варианты, как Московская Русь и Франция, но и более близкие к английской модели, например, шведская, также отличавшаяся устойчивой парламентской традицией. Социо-структурное исследование, вероятно, могло бы помочь восстановить для Англии общую модель политического поля в единстве его структурных и ментальных компонентов.

Определенный интерес также представляет изучение трансформации восприятия власти ёо взаимосвязи с процессами индивидуализации и обмирщения сознания, с тем, что Жак Ле Гофф назвал низведением высших небесных ценностей на бренную землю. Здесь, возможно, весьма плодотворным было бы исследование формирования габитусов представителей различных социальных групп, обладающих своими неповторимыми жизненными траекториями. Весьма интересным примером в данном случае является посвященная Джеффри Чосеру работа Джона Гарднера. Большего внимания, как кажется, требует и изучение тех или иных влияний на восприятие власти со стороны событийно-политической истории. Особенно это касается таких важных периодов, как, например, Столетняя война или та же Война Роз, приведшая, как отмечал Э. Канторович, к укреплению разграничения между должностью короля de facto и наличием у него бессмертного королевского Достоинства.

Думается, нетрудно заметить в современной историографии средневекового восприятия власти все большее усиление интереса к проблемам сопряжения не только социо-структурного и социо-психического, но также и микро- и макроисторического исследовательских срезов, особенно для изучения относительно обширной и разнородной источниковой информации Высокого и Позднего Средневековья. В качестве своеобразных полюсов в рамках новой формирующейся эпистемы исторического познания могли бы выступать, как уже отмечалось, мир-системный анализ, с одной стороны, и микроистория - с другой. Что же касается соединительного звена между этими двумя экстремами, то оно видится автору данной работы, прежде всего, в историографическом исследовании, позволяющем сопрягать микро- и макроисторические среды.

И здесь мы не одиноки. Так И.Н.Ионов, рассматривая современную историографическую ситуацию через призму взаимодействия генерализирующих и индивидуализирующих подходов, писал: «. уход от генерализирующего подхода к индивидуализирующему с использованием герменевтического метода почти ничего нового в смысле «объективности» и «научности» полученного знания историку не дает. В составе этого знания по-прежнему остаются элементы недоказуемой, взятой на веру (а теперь еще и неотрефлексированной) большой исторической теории».»786.Выход из складывающейся тупиковой ситуации, как уже отмечалось, видится исследователю на «пути Бахтина», который в идеале должен привести к созданию ансамбля взаимодополняющих историографических традиций: «Фиксирование «естественной установки» требует волевого усилия, что в принципе отделяет эту стратегию от постмодернистских манифестов М.Фуко и Ж.Деррида. Но воля историка при этом не выступает в качестве внешней силы . В данном случае воля исследователя - основа дифференциации образов исторического мира . Они взаимно дополняют друг друга, являясь элементами более широкой и общей картины истории. О продуктивности их взаимодействия писал еще Ф.Бродель, который видел необходимые предпосылки своей «тотальной» истории в истории мира, написанной историками разных регионов со свойственных только им точек зрения»787.

Конечно, на наш взгляд, подобная картина неизбежно будет включать в себя те или иные внутренние противоречия между различными историографическими моделями. Как писал еще М.Вебер, невозможно «научно» оправдать практическую позицию, так как различные ценностные порядки мира находятся в непримиримой борьбе788. Но, думается, возможно создать некоторые условия для диалога научно-историографических смыслов. И главную роль, как нам кажется, здесь следовало бы отвести терминологическому анализу имеющейся историографической информации, призванному помочь в реконструкции единого «научного поля», сохраняя при этом смысловые оттенки использования терминов в тех или иных работах. В некотором смысле подобную историографию можно было бы назвать сравнительно-исторической. Как уже отмечалось,

786 Ионов И.Н. Судьба генерализирующего подхода . //Одиссей. Человек в истории.-М., 1996.-С.62.

787 Там же. С.78.

788 Вебер М. Избранные произведения. - М., 1990. - С.725. в качестве базовых в такого типа исследованиях наиболее удобным было бы, вероятно, использование «узких» значений общераспространенных терминов. Объединение же исследуемого историографического материала, возможно, будет более продуктивным при использовании проблемного принципа.

Противоположным полюсом историографического исследования могло бы стать использование метода «кейс стадис» (case stydies) для изучения исторических инноваций, социальных (в т.ч. микросоциальных) и научных условий их возникновения и распространения789. К сожалению, специфика и ограниченный объем данной работы не позволяют автору уделить должного внимания этому методу, который логично было бы назвать микроисториографическим. В целом, можно заметить, что постановка вопросов в нашем тексте явно преобладает над получением ответов. Но, как писал еще М.Блок, иногда полезнее путем синтеза сформулировать проблему, чем пытаться ее разрешить790. Напоследок хотелось бы отметить, что автор старался по возможности помнить об ограниченности собственного «исторического горизонта» и, соответственно, предвзятости предлагаемой историографической интерпретации.

789 О данном методе подробнее см.: Маркова Л.А. Общие модели истории науки. //Философия и методология науки. - М., 1994. - 4.2. - С.57-92.

790 Блок М. Характерные черты французской аграрной истории. - М., 1956. -С.29-30.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Бахитов, Станислав Борисович, 1999 год

1. Авдеева К. Д. Внутренняя колонизация и развитие феодализма в Англии в Х1-ХШ вв. Ленинград: Издательство ЛГПИ, 1973. - 167 с.

2. Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности. // Новый мир. -1988. №7. - С. 210-220.; - №9. - С. 227-239.

3. Агеева Р. А. Страны и народы: происхождение названий. М.: Наука, 1990.-256 с.

4. Александров В. А., Покровский Н. Н. Власть и общество. Сибирь в XVII в. Новосибирск: Наука, 1991.-401 с.

5. Алыпиц Д. Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного. Ленинград: Наука, 1988. - 244 с.

6. Англия XVII века: идеология, политика, культура. Спб.: Образование, 1992.-95 с.

7. Англия XVII века: социальные группы и общество. Спб.: Образование, 1994.- 106 с.

8. Андерссон И. История Швеции. М.: Иностранная литература, 1951. -408 с.

9. Ансельм Кентерберийский. Сочинения. М.: Канон, 1995. - 400 с.

10. Аристотель. Сочинения в 4-х т. М.: Мысль, 1984. - Т. 4. - 830 с.

11. Арчер П. Английская судебная система. М.: Иностранная литература, 1959.-268 с.

12. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: Прогресс, 1992. - 528 с.

13. Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в Х1-ХШ вв. Москва-Ленинград: Издательство АН СССР, 1966. - 379 с.

14. Барт Р.Избранные работы.Семиотика.Поэтика.-М.:Прогресс, 1989.-616с.

15. Башляр Г.Новый рационализм.-М.:Прогресс, 1987.-3 76с.

16. Беовульф. М.: Художественная литература, 1975. - 752 с.

17. Бессознательное. Тбилиси: Мецниереба, 1978. - Т. 1. - 786 с.

18. Бессознательное. Тбилиси: Мецниереба, 1978. - Т. 3. - 796 с.19