"Бывшие люди" в социальной структуре и повседневной жизни советского общества: 1917-1936 гг. тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.02, доктор исторических наук Смирнова, Татьяна Михайловна

• Смирнова, Татьяна Михайловна
• доктор исторических наук
• 2009

Оглавление диссертации доктор исторических наук Смирнова, Татьяна Михайловна

ВВЕДЕНИЕ.

ЧАСТЬ I. Социальный спектр «бывших»: вопросы идентификации и самоидентификации.

Глава 1. Понятие «бывшие люди» и его содержание в официальном и бытовом дискурсах 1920-х-193 0-х гг.

Глава 2. «Бывшие» в контексте формирования социальной структуры советского общества.

ЧАСТЬ II. «Бывшие люди» в условиях послереволюционных преобразований 1917-1920 гг.

Глава 1. Декларируемая политика Советской власти по отношению к «бывшим» и ее практическое осуществление.

Глава 2. Представители бывших привилегированных слоев в поисках новой социальной ниши: опыт исторической реконструкции.

ЧАСТЬ III. «Бывшие люди» в годы нэпа.

Глава 1. Влияние экономических реформ на повседневную жизнь «бывших»

Глава 2. Противоречия социальной политики в годы нэпа и расширение социального спектра «бывших».

ЧАСТЬ IV. «Бывшие» в период от «социалистического наступления» до принятия

Конституции 1936 г.

Глава 1. Реконструкция повседневных практик «бывших» в условиях усиления классовой борьбы и нагнетания социальной нетерпимости.г.

Глава 2. «Чистки» советского аппарата: цели задачи и механизм реализации.

Глава 3. Начало «классового примирения»: обещания и реальность.

ЧАСТЬ V. Интеграция детей «бывших» в послереволюционное общество, 1917-1936 гг.

Глава 1. Проблема дискриминации малолетних детей по классовому признаку.

Глава 2. Молодежь «чуждых классов» в Советской России: методы и практики интеграции.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «"Бывшие люди" в социальной структуре и повседневной жизни советского общества: 1917-1936 гг.»

После Октября 1917 г. миллионы людей, считавшихся представителями имущих слоев и привилегированных сословий дореволюционного российского общества (аристократия, гражданское и военное чиновничество, помещики, купечество, духовенство, буржуазия всех категорий, значительная часть интеллигенции и проч.), — на деле, представители крайне разных социальных групп, — оказались выбиты из привычной социально-культурной и профессиональной ниши. Они и члены их семей, - по разным оценкам, от 12 до 20% общего населения России и более1, - лишились не только относительного материального достатка, собственности, но и прежнего статуса и положения в обществе. На глазах рушились традиционный уклад и сложившиеся социальные связи, менялся привычный образ жизни и правила поведения.

Те, кто не пожелал или по разным причинам не смог покинуть Советскую Россию, после гражданской войны вынуждены были приспосабливаться к новым условиям. Эти «осколки проклятого прошлого», составлявшие на самом деле немалую часть населения страны Советов, оказались искусственно объединены властью в единую категорию под символичным названием «бывшие люди» или просто «бывшие». В обобщенной истории этих людей как в зеркале, отразились ключевые социально-экономические и политические проблемы послереволюционной России, особенности формирования нового общества и советской номенклатуры. Тщательное изучение на основе новых научных подходов всего комплекса проблем, связанных с положением в послереволюционной России искусственного социального феномена, именуемого «бывшие люди», не только в значительной степени восполнит лакуны в исследовании истории советского общества, но и поможет на практике проверить те или иные положения существующих концепций.

Решение этих задач представляется чрезвычайно актуальным в условиях постсоветской России, в контексте современных дискуссий о революции и природе большевистского режима, о взаимоотношениях

1 По официальным данным на 1913 г. представители буржуазии, помещиков, торговцев и кулаков вместе с семьями составляли 16,3% населения. (Нар. х-во СССР за 70 лет. М., 1987. С. 11, 373.) Разумно предположить, что вместе с верхушкой чиновничества, духовенством и офицерством, численность которого заметно выросла в годы войны, доля тех, кого после Октябрьской революции относили к бывшим имущим и привилегированным слоям, к 1917 г. значительно превышала 20% общего населения Российской империи. общества и власти в 1920-1930-е гг., о демократии и тоталитаризме и др. Кроме того, диссертационное исследование напрямую выходит на важнейшую для переходных эпох проблему path dependence. То есть, о зависимости нового общества от «груза» сформировавшихся у разных групп населения еще до революции социокультурных представлений и повседневных практик, в которых если не «тонули», то причудливо трансформировались многие установки большевиков. В целом известно, что разрушение прежних и формирование новых социально-культурных связей и отношений шли параллельно. Однако то, как и какие именно элементы старого и нового сосуществовали, боролись или взаимодействовали между собой, лучше всего прослеживается на уровне повседневной жизни, причем особенно рельефно — на судьбах «бывших».

Актуальность и одновременно практическая значимость диссертационного исследования заключается и в аналогиях, важных для изучения современной постсоветской истории России, характеризующейся процессом трансформации, неизбежно сопровождающимся стремительной реструктуризацией общества, сломом сложившейся в нем системы социально-экономических отношений и социальной иерархии, изменением повседневных социальных практик и поведенческих норм. В широком плане речь идет об анализе последствий крушения старых общественно-экономических систем и исследовании всего спектра трансформационных процессов.

Объектом данного диссертационного исследования является сложный и противоречивый социальный феномен, вошедший в историю под наименованием «бывшие люди». Причем речь в данном случае идет лишь о «бывших», проживавших на территории Советской России. История представителей бывших имущих и привилегированных слоев, эмигрировавших из России сразу после Октября 1917 г. и в годы Гражданской войны, имеет свою специфику и в данном исследовании не рассматривается.

Таким образом, предлагаемое диссертационное исследование посвящено судьбам миллионов людей, так или иначе, обоснованно или нет, оказавшихся включенными в число «бывших эксплуататоров», «социально чуждых элементов», «остатков старого буржуазного мира», «бывших людей». Численность основной группы данной социальной категории (высшее чиновничество, крупная буржуазия и помещики), по разным оценкам, колеблется от 4 до 5 млн. чел.2 Общая же численность

2 См.: Социалистическое строительство СССР. Статистический ежегодник. М., 1936; Писарев И.Ю. О народонаселении СССР. М., 1962; Решат А.Г. Население России за 100 лет (1811-1913 гг.). М., 1956; Селунская В.М. Социальная структура советского общества. История и имущих слоев России на 1913 г. (включая зажиточных хозяев города и деревни), по разным подсчетам, составляла от 22,1 до 35,6 млн. чел. Подавляющая часть этих людей после Октябрьской революции 1917 г. остались в России и попали в категорию «бывших людей»3.

Важно отметить, что под собирательным понятием «бывшие люди» в различные периоды послереволюционной истории оказались объединены представители разных социальных групп «старого общества», у многих из которых, при ближайшем рассмотрении, различий (с точки зрения их имущественного положения, социального статуса, профессии, уровня образования, мировоззрения, жизненных ценностей, культурных и бытовых традиций) оказывалось значительно больше, чем общего. Это предопределило сложность и внутреннюю противоречивость «бывших» как единой социальной категории советского общества, причем на определенных этапах и в определенных ситуациях эти противоречия то сглаживались, то, напротив, обострялись.

Предметом исследования, являются процессы социальной стратификации послереволюционного общества; деятельность органов власти центрального и регионального уровня, осуществлявших социальную политику в отношении бывших имущих и привилегированных слоев и определявших формирование новой социальной иерархии; повседневные практики «бывших», применяемые ими методы адаптации к новым социально-экономическим и политическим условиям; сложные и противоречивые социальные отношения, складывавшиеся в условиях трансформационных процессов 1917-1936 гг. и отражавшие их дискурсы.

Историография проблемы

Историография вопросов, в той или иной степени входящих в исследуемую нами проблему, настолько обширна, что могла бы стать предметом нескольких специальных исследований. С учетом задач настоящей диссертации, мы сочли возможным сосредоточиться на анализе основных историографических тенденций в рамках двух важнейших периодов изучения темы - советского и постсоветского, что, безусловно, не означает отрицания либо недооценки автором динамики и современность. М., 1987; Спирин Л.М. Классы и партии в гражданской войне в России (19171920 гг.). М., 1968; Глезерман Г.Е. Указ. соч. и др.

3 Послереволюционная эмиграция из России, состоящая преимущественно (но не исключительно) из «образованных классов» насчитывает около 2 млн. человек. (Соколов А.К. Курс советской истории. 1917-1940. М., 1999. С. 99; Отечественная история: Учебник / Под общей ред. Р.Г. Пихои. М., 2005. С. 434-435). противоречий историографических процессов в рамках каждого из указанных периодов.

В советской исторической науке отсутствовали работы, непосредственно посвященные исследованию категории «бывшие люди». Судьбы представителей бывших привилегированных слоев в послереволюционной России изучались преимущественно в рамках проблемы ликвидации «эксплуататорских классов» в СССР. Положение представителей бывших имущих слоев в Советской республике, особенности их социальной мимикрии так или иначе рассматриваются практически во всех работах, посвященных вопросам изменения социальной структуры России, становления нового «бесклассового» общества4. Отдельные аспекты темы затрагиваются в исследованиях, посвященных формированию советской интеллигенции5, истории отечественной культуры в целом, культурной революции и проблемам сохранения культурного наследия в первые послереволюционные годы6, а также краеведению . Отдельные проблемы адаптации к новым социально-экономическим и политическим условиям старого чиновничества, служащих ряда ведомств затрагивалась в исследованиях, посвященных

4 Глезерман Г. Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР. М., 1949; Изменение классовой структуры общества в процессе строительства социализма и коммунизма. М., 1961; Изменения социальной структуры советского общества. Октябрь 1917-1920. М., 1976; Изменения социальной структуры советского общества. 1921-середина 30-х годов. М., 1979; Селунская В.М. Социальная структура советского общества. История и современность. М., 1987; Жаромская В.Б. Советский город в 1921-1925 гг.: проблемы социальной структуры. М., 1988.

5 См.: Советская интеллигенция. История формирования и роста. 1917-1965. М., 1968; Федюкин С.А. Привлечение буржуазной технической интеллигенции к социалистическому строительству в СССР. М., 1960; Он же. Советская власть и буржуазные специалисты. М., 1965; Он же. Великая Октябрьская революция и интеллигенция. М., 1968; Он же. Великий Октябрь и интеллигенция. Из истории вовлечения старой интеллигенции в строительство социализма. М., 1972; Он же. Партия и интеллигенция. М., 1983; Амелии П.П. Интеллигенция и социализм. JL, 1970; Соскин В.Л. Ленин, революция, интеллигенция. Новосибирск, 1973; Иванова Л.В. Формирование советской научной интеллигенции (1917-1927). М., 1980; Коржихина Т.П. Профсоюзы и интеллигенция: борьба за демократизацию интеллигенции после Октября // Городские средние слои в Октябрьской революции и гражданской войне. М.-Тамбов, 1984. С. 180-188; Интеллигенция и революция: XX век. М., 1985; и др.

6 См., например: Королев Ф.Ф. Очерки по истории советской школы и педагогики: 1917-1920. М., 1958; Князев Г.А., Кольцов A.B. Краткий очерк истории Академии наук СССР. М.-Л., 1964; Ким М.П. Великий Октябрь и культурная революция в СССР. М., 1967; Кабанов П.И. История культурной революции в СССР. М., 1971; Ярошецкая В.П. Борьба партии большевиков за художественную интеллигенцию в период подготовки социалистической революции и в первые годы Советской власти. Л., 1973; Юфнт А.З. Революция и театр. Л., 1977; Зак Л.М. История изучения советской культуры. М., 1981; и др.

7 См., например: Шмидт С. О. Золотое десятилетие советского краеведения // Отечество. Краеведческий альманах. Вып. 1. М., 1990. созданию советского госаппарата в целом или отдельных его ведомств, а также развитию тех или иных отраслей народного хозяйства8.

Господствовавшие в советской исторической науке методологические основы обусловили тот факт, что в центре внимания большинства исследований этого периода находились не люди или социумы как таковые, а социально-политические и экономические процессы, такие как классовая борьба, политика ликвидации эксплуататорских классов, экспроприация экспроприаторов, национализация, коллективизация, культурная революция, перевоспитание «старых» специалистов и т.п. Так, объектом изучения были в большей степени не помещики и их послереволюционные судьбы, а конфискация помещичьих земель; не предприниматели и домовладельцы, а национализация промышленности и муниципализация строений; не чиновничество и «старая» российская интеллигенция, а «использование» старых чиновников и буржуазных специалистов на советской службе, «перевоспитание», «перековка» интеллигенции; не взаимоотношения представителей разных социальных слоев на уровне повседневной жизни, а классовая борьба в условиях государства диктатуры пролетариата и решение задач построения бесклассового общества9.

В результате, несмотря на значительное приращение фактографического материала, жизненный мир «бывших», во всей

8 См., например: Атлас М.С. Национализация банков в СССР. М., 1948; Виноградов H.A. Здравоохранение в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1954; Венедиктов A.B. Организация государственной промышленности в СССР. M.-JI., 1957. Т. 1; 1959. Т. 2; Барсуков М.И. Великая Октябрьская социалистическая революция и организация советского здравоохранения: Октябрь 1917-1920. М., 1958; Берхгт КБ. Военная реформа в СССР (1924-1925 гг.). М., 1958; Софтов П. Очерки истории ВЧК (1917-1922 гг.). М., i960; Жгшернн Д.Г. История электрификации СССР. М., 1962; Нестеренко А.И. Как был организован Народный Комиссариат здравоохранения РСФСР. М., 1965; Коваленко Д. Оборонная промышленность Советской России в 1918-1920 гг. М., 1970; Коржихина Т.П. История государственных учреждений СССР. М., 1986; и др.

9 См., например: Трифонов И.Я. Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы нэпа (19211937 гг.). М., 1960; Он же. Классы и классовая борьба в СССР в начале нэпа (1921-1925 гг.). JL, 1964. Ч. 1; 1969. Ч. 2; Он же. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М., 1975; Спирин Л.М. Классы и партии в гражданской войне в России (1917-1920). М., 1968; Он же. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России. М., 1975; Он же. Россия. 1917 год: из истории борьбы политических партий. М., 1987; Комки В.В. История помещичьих, буржуазных и мелкобуржуазных партий в России. Калинин, 1970; Архипов В.А. Политика КПСС и Советского государства по отношению к капиталистическим элементам в промышленности и торговле СССР в годы нэпа // Вопросы социально-классовых отношений в социалистическом обществе. Омск, 1974; Архипов В.А., Морозов Л.Ф. Борьба против капиталистических элементов в промышленности и торговле: 20-е - начало 30-х гг. М., 1978; Морозов Л.Ф. Вопросы борьбы с нэпманской буржуазией в советской историографии // Вопросы истории. 1978. № 4. С. 116-124; ДумоваН.Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром (окт. 1917 - 1920 гг.). М., 1982; и др. совокупности понимаемых под этим понятием сюжетов и проблем реконструирован не был. Отношение к революции и к новой власти, а также осознание своего места в новом обществе; социальные связи и повседневные практики, способы адаптации к новым социально-экономическим условиям и пути интеграции в советское общество; отношение к представителям «чуждых» социальных слоев на уровне повседневно-бытового общения и т.п., - все эти вопросы долгое время рассматривались косвенно и фрагментарно, в русле господствовавших в советской исторической науке методологических установок, ориентированных на изучение истории «сверху», через историю власти и государства.

Имелись и «запретные» темы, которые советские историки старательно избегали и по которым источники не были доступны. Например, размеры репрессивной политики большевиков по отношению к разным слоям «бывших». Неудивительно, что даже в рамках, на первый взгляд, сравнительно хорошо разработанной проблематики, оставались малоизученные и дискуссионные сюжеты. В частности, в советской историографии не было достигнуто единства мнений о том, каково было соотношение репрессивных и воспитательных методов «переработки человеческого материала» в 1920-1930-е гг.; по каким принципам этот «материал» подразделялся, выражаясь словами A.B. Луначарского, на «доброкачественный» и «недоброкачественный». Не ясным оставался и сам спектр социальных групп, по тем или иным причинам входивших в социальную категорию «бывшие люди». Сложность интерпретации усугублялась тем, что данная категория (не говоря уже о весьма абстрактной категории «пособников» или «приспешников» эксплуататоров) существовала лишь в политическом дискурсе большевистской власти, а также в общественном лексиконе. Ни в юридической литературе, ни в советских законодательных актах, ни в толковых словарях данного термина не было. Более того, категория «бывшие люди» отсутствовала и в литературе, посвященной социальной структуре советского общества 1920-1930-х гг. Исследователям, занимавшимся постреволюционными десятилетиями, в принципе было понятно, что категория «бывших» отличалась аморфностью и неопределенностью, а также зависимостью от изменчивой политической конъюнктуры и от общественных представлений. Но дальше этого разработка социального спектра феномена «бывшие люди» не шла. О реконструкции повседневной жизни и социальных связей «бывших» в постреволюционной России не было и речи.

Стоит отметить, что представления о «бывших» и их повседневной жизни в советском обществе формировались на основе не только исторических исследований, но и (а на определенном этапе, возможно, даже в большей степени) на произведениях изобразительного искусства, художественной литературы и кинематографа10. При создании художественных образов допускалось больше «вольностей», а, следовательно, созданные образы были ярче, понятнее, легко запоминались и способствовали формированию устойчивых, хотя и весьма далеких от реальности, стереотипов. Следует признать, что искусство, литература и кинематограф, опиравшиеся на принцип классовости и партийности, с первых лет советской власти создавали в значительной степени клишированный, гротесковый образ «бывших хозяев жизни» -«буржуинов», помещиков, попов и т.д., - на которых, по образному выражению М. Горького, «классовый признак» наносился на лицо, «словно бородавка»11.

Первые попытки методологически переосмыслить понятие «класс» и отказаться от искусственного втискивания крайне противоречивой, сложно структурированной и мобильной социальной системы, каковой является советское послереволюционное общество, в прокрустово ложе классовой структуры, начали предприниматься уже в рамках советской историографии. В частности, с конца 1970-х гг. довольно активно стала разрабатываться тема места и роли в российских революциях средних

10 социальных слоев города . Однако вплотную этими вопросами исследователи занялись лишь в последнее десятилетие XX в., когда в рамках социальной истории, истории повседневности и микроистории были предприняты попытки реконструкции советского послереволюционного общества «снизу», «изнутри»; создания «социального портрета» тех или иных общественных слоев, в том числе и различных групп «бывших»13.

10 Подробнее об этом см.: Смирнова Т.М. Образ "бывших" в советской литературе // История России XIX-XX веков. Новые источники понимания. М., 2001. С. 222-230.

11 Горький М. О пьесах // Горький М. О литературе. Статьи и речи 1928-1936 гг. М., 1937. С. 153.

12 Востриков Н.И. Борьба за массы // Городские средние слои накануне Октября. М., 1970; Он же. "Третьего не дано!". М., 1988; Степин А.П. Социализм и средние слои города: опыт преобразования общественных отношений городских средних слоев. М., 1975; Он же. Социалистическое преобразование общественных отношений городских средних слоев. М., 1975. Гречкин Э.В. Средние слои на пути к социализму. Таллин, 1976; Городские средние слои в Октябрьской революции и гражданской войне. М.-Тамбов, 1984; Городские средние слои в трех российских революциях. М., 1989.

13 Булдаков В.П., Иванова И.А., Шелохаев В.В. Место и роль средних слоев города в буржуазно-демократической и социалистической революциях // Вопросы истории КПСС. 1991. № 7; Зориков А.Н. Криминальная обстановка как результат и фактор социальной мобильности в России в начале XX века // Революция и человек. М., 1997. C.5-II; Кантцев В.В. Приспособление ради выживания (Мещанское бытие эпохи "военного коммунизма") // Революция и человек. С. 98-115; Степанов А.И. "Классовый паек" и социальная мобильность

В условиях уже постсоветской историографии, в 1990-е гг., важные успехи были достигнуты в изучении истории «лишенцев» - лиц, лишенных избирательных прав в соответствии с Конституцией 1918 г., -значительная часть которых входила в число «бывших»14. Значимым историческим событием стало создание в 1990-е гг. в бывшем объединении «Мосгорархив» (ныне Главархив г. Москвы) компьютерной базы данных «Лишенцы», в основу которой легли заявления тысяч граждан московского региона о неправомерном, с их точки зрения, лишении их избирательных прав. Аналогичная работа с большим массивом заявлений «лишенцев» в адрес контрольных органов была проделана американской исследовательницей Голфо Алексопулос (Golfo Alexopoulos), защитившей на эту тему диссертацию15.

Новое освещение получили в конце прошлого века и проблемы взаимоотношений власти с «буржуазной» интеллигенцией16 и духовенством17, вопросы формирования новой советской номенклатуры и места в ней старых, «буржуазных», специалистов18. Параллельно активно творческой интеллигенции в годы революции и гражданской войны (По материалам личных дневников) // Революция и человек. С. 116-123 и др.

14 См., например: Добкин А.И. Лишенцы. 1918-1936 // Звенья. Исторический альманах. Вып. 2. М.-Спб., 1992. С. 600-628; Тихонов В.И., Тяжелышкова B.C., ЮшинИ.Ф. Лишение избирательных прав в Москве в 1920-1930-е годы. М., 1998; Югшш И.Ф. Социальный портрет московских «лишенцев» (конец 1920-х - начало 1930-х годов) // Социальная история. Ежегодник, 1997. М., 1998. С. 95-122.

15 Alexopoulos G. Stalin's Outcasts: Aliens, Citizens, and the Soviet State, 1926-1936. Cornell University Press, 2003.

16 См.: Барбаков К.Г., Мансуров B.A. Интеллигенция и власть. М., 1991; Кумапев В.А.30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. М., 1991; Белова Т.Д. Культура и власть. М., 1991; Красовицкая Т.Ю. Власть и культура. М., 1991; Квакнн A.B. Идейно-политическая дифференциация российской интеллигенции в период нэпа 1921-1927. Саратов, 1991; Перченок Ф.Ф. Трагические судьбы: репрессированные члены Академии наук СССР. М., 1991; Дело Академии наук // Природа. 1991. № 4. С. 96-105; Дегтярев Е.Е., Егоров В.К. Интеллигенция и власть. М., 1993; Барнау Д. Интеллигенция и власть: советский опыт // Отечественная история. 1994. № 2; Куликова Г.Б., Ярушина Л.В. Взаимоотношения Советской власти и интеллигенции в 20-30-е годы // Власть и общество России. XX век. М.-Тамбов, 1999. С. 96-110; Они же. Власть и интеллигенция в 20-30-е гг. // Власть и общество в СССР: Политика репрессий (20-40-е гг.). М., 1999. С. 90-122; Гракгта Э.И. Ученые и власть // Власть и общество в СССР. С. 123-145;и др.

17 См., например: Бигуаа В. Потомки духовного сословия: семья Вороновых II Судьбы людей: Россия XX век. Биографии семей как объект социологического исследования. М., 1996. С. 4269; ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои, Франкфурт-на-Майне - Москва. С. 179-345.

18 См., например: Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов. 19171920 гг. М., 1988; Он же. Военспец в революции. Какую роль сыграли в военном строительстве бывшие офицеры и генералы старой русской армии // Переписка на исторические темы. М., 1989; Коржихина Т.П., Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия // Вопросы истории. 1993. № 7; Измозик B.C. Глаза и уши развивалось начавшееся в конце 1980-х гг. изучение биографий лидеров «белого» движения, оппозиционных большевикам партий и анархистских группировок19.

С конца XX века изучение интеграции непролетарских слоев в послереволюционное общество становится одним из приоритетных историографических направлений не только истории, но и смежных гуманитарных дисциплин. Важно отметить, что в новой иерархии исследовательских задач социальные практики «чуждых» сословий, их повседневная жизнь постепенно вышли на первый план, потеснив изучение традиционных вопросов государственной политики по отношению к ним20. Обращение к социально-культурным аспектам истории революции, советского общества и государства 1920-1930-х гг. стало возможным в результате двух параллельных процессов. Во-первых, заметного расширения источниковой базы, главным образом, за счет рассекречивания архивных документов и публикации мемуаров. Во-вторых, в результате обогащения отечественной историографии современным методическим инструментарием, включая социально-исторический, тендерный, культурно-антропологический подходы, наработки «устной истории», новые возможности анализа прошлого с позиций микроистории и истории повседневности.

Значимый вклад в исследование тех или иных аспектов судеб «бывших» в 1917-1930-е гг. внесли и иностранные исследователи, режима. Государственный контроль за населением Советской России в 1918-1928 гг. СПб., 1995; и др.

19. Интенсивная публикация документального наследия лидеров «белого движения» и представителей оппозиционных большевикам партий и политических деятелей началась уже в конце 1980-х гг. Результатом этой работы стал ряд фундаментальных изданий: Архив русской революции: В 12-ти тт. М., 1991; Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев. Деникин, Юденич, Врангель. М., 1991; Меньшевики в 1917 г.: В 3-х тт. М., 1994-1996; Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп Конституционно-демократической партии. 1905 - сер. 1930-х гг.: В 6-ти тт. М., 1994-1999 и др. Несколько позже появились и первые исследования. См., например: Меньшевики и меньшевизм. Сб. ст. М., 1998; Урилов И.Х. Судьбы российской социал-демократии- М., 1998 и др. Подробнее об историографии этой проблемы см.: Голдш В.И. Россия в Гражданской войне. Очерки новейшей историографии (вторая половина 1980-х - 90-е годы). Архангельск, 2000;. Гришанин П.И. Современная отечественная историография Белого движения: традиции и новации. Пятигорск, 2009; Цветков В.Ж. Новые источники и историографические подходы к изучению Белого движения в России // Гражданская война на востоке России. Материалы науч. конф. М.,2003, С. 10-22; и др.

20 Наиболее показательны в этом отношении сборники статей: Судьбы людей: Россия XX век. Биографии семей как объект социологического исследования / Под ред. В. Семеновой, и Е. Фотеевой. М., 1996; Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920-1930-е годы / Под общ. ред. Тимо Вихавайнена. СПб., 2000. изучающие культурную, социальную и экономическую политику большевиков, историю коллективизации и раскулачивания, вопросы зарождения и становления сталинизма"1. Среди них можно выделить исследования Шейлы Фитцпатрик (Sheila Fitzpatrick) по социальной истории Советской России 1920-1930-х гг., в которых помимо прочего изучаются и судьбы различных непролетарских слоев"". Отдельно следует отметить также работы Катрионы Келли (Catriona Kelly), специализирующейся на исследовании истории советского детства и в рамках этих исследований уделяющей внимание отдельным вопросам положения в послереволюционной России детей социально чуждых слоев23.

Однако, несмотря на значительные достижения в изучении послереволюционной истории представителей бывших имущих и привилегированных слоев, данная тема до сих пор остается одной из наиболее дискуссионных в отечественной истории.

Прежде всего, следует с сожалением отметить, что на практике в 1990-е гг. «новизна» заявленных «новых подходов» нередко

21 Краус Т. Советский термидор. Духовные предпосылки сталинского переворота. 1917-1928. Будапешт, 1997; Мэтыоз М. Ограничения свободы проживания и передвижения в России (до 1932 года) // Вопросы истории. 1994. № 4; Куртуа С., Верт II, Панне Ж.-Л., Бартошек К, Марголен Ж.-Л. Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии. М., 1999; Плаггенборг Ш. Революция и культура. Культурные ориентиры в период между Октябрьской революцией и эпохой сталинизма. СПб., 2000; У Эньюань. Нэпманы, их характеристика и роль // Отечественная история. 2001. № 5; Alexopoiilos G. Stalin's Outcasts: Aliens, Citizens, and the Soviet State, 1926-1936. Cornell University Press, 2003; Ball, A. M. Russian last capitalists: The nepmen, 1921-1929. Berkley: Univ. of California press, 1987; Davies R. IV. The Socialist Offensive: The Collectivization of Soviet Agriculture, 1929-1930. Cambridge, Mass., 1980; Davies R. W. The Soviet Collective Farm. 1929-1930. Cambridge, Mass., 1980; Edele M. Soviet Society, Social Structure, and Everyday Life: Major Frameworks Reconsidered // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian Histoiy 8, 2 (Spring 2007). P. 349-373; Nelson A. Music for the Revolution: Musicians and Power in Early Soviet Russia. Pennsylvania, 2004; Siegelbaum L., Sokolov A. Stalinism as a Way of Life: A Narrative in Documents. Yale University Press, 2000; Viola L. The Unknown Gulag: The Lost World of Stalin's Special Settlements. Oxford, 2007.

22 Фицпатрик Ш. Классы и проблемы классовой принадлежности в Советской России 20-х годов // Вопросы истории. 1990. № 8. Ее же. Жизнь под огнём. Автобиография и связанные с ней опасности в 30-е годы // Российская повседневность 1921-1941 гг.: новые подходы. СПб., 1995; Ее же. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001; Ее же. «Приписывание к классу» как система социальной идентификации // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период: Антология / Сост. М. Дэвид-Фокс. Самара, 2001. С. 174-207.

23 См!, например, следующие работы К. Келли: «Маленькие граждане большой страны»: интернационализм, дети и советская пропаганда // Новое литературное обозрение. 2003. № 60; "The School Waltz": The Everyday Life of the Post-Stalinist Soviet Classroom // Forum for Anthropology and Culture. № 1. 2004; Children's World: Growing Up in Russia, 1890-1991. New Haven and London, 2007. оборачивалась изменением идеологического вектора, при сохранении господствовавшей традиции «подгонки» фактического материала под готовую концепцию. Наряду с разоблачением ложных догм и стереотипов советского образца, начали создаваться новые легенды и стереотипы,

24 новые зоны умолчания, появились новые «герои» и «антигерои» .

Тенденциозный подход к анализируемым событиям и социальным процессам зачастую усугубляется недостаточно тщательной контекстной проработкой материала, а порою и игнорированием особенностей экстраординарного времени (война и послевоенная разруха, голод, продовольственный и жилищный кризис, безработица и т.п.). Как результат - недооценка таких объективных факторов, как порожденная войной «окопная» психология, смещение на фоне массового убийства людей представлений о ценности человеческой жизни, свойственная революционным эпохам дихотомичность сознания и т.д. Декларируемые лозунги и юридические акты большевиков принимаются за реальность без исследования того, в какой мере и как именно они осуществлялись на практике.

В отсутствии контекстной проработки материала «месть за прошлое» зачастую оказывается основной мотивацией политики большевиков в отношении «бывших». Анализ положения «чуждых» изолированно от положения других социальных слоев создаёт впечатление, что новая власть сознательно и целенаправленно морила их голодом и притесняла исключительно из соображений классовой нетерпимости. На практике же, в условиях провозглашенного государства диктатуры пролетариата, положение широких слоев рабочих и крестьян нередко было не лучше (а иногда и значительно хуже), чем положение некоторых групп «бывших»25. Это понимали и руководители большевиков. В.И. Ленин, в частности, в 1920 г. утверждал, что именно русский рабочий класс подвергся за первые три года своего «политического господства» «таким бедствиям, лишениям, голоду, ухудшению своего экономического положения, как у/никогда ни один класс в истории» . Пожалуй, в еще большей степени это относится к российскому крестьянству. ,

24 Так, Ю.И. Кораблев совершенно справедливо отмстил появившуюся в 90-е годы XX века тенденцию популяризации вождей и полководцев, возглавлявших белые армии, а также необоснованной идеализации той части военной. интеллигенции, которая вступила в белое движение. {Кораблев Ю.И. Советская власть и военные специалисты (1918-1941 гг.) // Власть и общество России. XX век. М.-Тамбов, 1999. С. 121-129).

25 В этом вопросе нам близка позиция В.П. Булдакова, считающего, что в значительной степени "людей косило не прямое насилие, а всеобщий развал, ставший подобным природному бедствию" (Булдаков В.П. Красная смута. М., 1997. С. 244).

26 Ленин В.И. П.С.С. Т. 45. С. 95.

Нельзя забывать, что адекватная реконструкция положения того или иного социума возможна только в общеисторическом контексте, не изолированно, а с учётом взаимосвязей данного социума с другими социальными группами. В этом отношении на фоне работ, посвященных непосредственно судьбам тех или иных социальных групп, входивших в категорию «бывшие люди», своей взвешенностью выгодно отличаются труды демографов, изучающих все общество в целом, весь комплекс социальных отношений, не подразделяя отдельные социальные слои на «плохие» и «хорошие», на «жертв» и их «палачей»27.

Тщательной контекстной проработкой материала и отсутсвием идеологической предвзятости отличаются и вышедшие в конце 1990-х гг. под редакцией А.К. Соколова документальные публикации с обширными комментариями «Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг.» (М., 1997) и «Общество и власть. 1930-е гг.» (М., 1998). Не являясь исследованиями непосредственно истории «бывших людей» Советской России, данные работы, тем не менее, представляют исключительную значимость для разработки исследуемой в данной диссертации проблемы, прежде всего с методологической точки зрения. В указанных трудах наряду с введением в научный оборот большого количества источников личного происхождения (в том числе относящихся непосредственно к судьбам «бывших») на конкретном материале продемонстрированы широкие возможности социально-исторического подхода для решения задач исторической реконструкции. Интеграция микро- и макро- подходов, широкий исследовательский инструментарий позволили авторам, отталкиваясь от рассмотрения частных ситуаций, проанализированных на фоне их тщательной контекстной проработки, выйти на уровень более широких обобщений и важных выводов. С точки зрения проблематики данного диссертационного исследования, наиболее значимым из них является вывод о необходимости пересмотра традиционного классового подхода в сторону поиска более «тонких» подходов к определению социальной структуры общества28.

К аналогичным выводам подводит читателей и обширная документальная публикация «Дети и молодежь Смоленщины: 1920-1930-е

27 Так, например, вполне обоснованным представляется вывод В.Б. Жиромской о том, что в результате социальных потрясений первой четверти XX века «пострадали все социальные слои» (Жиромская В.Б. После революционных бурь: население России в первой половине 20-х годов. М., 1996. С. 156).

28 См.: Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг. / Отв. ред. А.К. Соколов. Авторы текста и комментариев А.К. Соколов, C.B. Журавлев, В.В.Кабанов. М., 1997. С. 3-16, 142-187; Общество и власть. 1930-е гг. / Отв. ред. А.К. Соколов. Авторы текста и комментариев C.B. Журавлев, А.К. Соколов. М,, 1998. С. 3-12. годы» (Смоленск, 2006). Опубликованные в данной работе документы, хотя и носят по преимуществу региональный характер, тем не менее, наглядно отражают сложность и противоречивость детской и молодежной политики Советского государства в целом; а также многогранность и неоднозначность повседневных практик «бывших» и складывавшихся на уровне повседневно-бытового общения личных отношений между представителями различных социальных групп.

Публикация трудов «Голос народа.» и «Общество и власть.» положила начало серии «Социальная история России XX века» издательства РОССПЭН, ознаменовавшей широкое распространение в отечественной историографии послереволюционной советской истории методов микроистории, истории повседневности, семейно-биографической истории и иных социально-исторических подходов, разработка и опыт практического применения которых чрезвычайно важны для данного исследования29.

Особенностью современного периода изучения проблем социальной стратификации послереволюционного российского общества, а также положения в нем представителей бывших имущих и привилегированных слоев, является расширение источниковой базы и круга исследовательских задач, относящихся к теме «бывших». В последние годы в научный оборот вводятся материалы ВЧК-ОГПУ; используются детские тексты (детские дневники, письма и сочинения, в том числе написанные в эмиграции); личные дела студентов и др. История «бывших» затрагивается в работах, посвященных формированию в России гражданского общества; становлению и развитию советской системы образования; жилищной политике и девиантному поведению в 1920-1930-е гг. и др.30 В рамках переосмысления социальной стратификации советского общества

29 См., например: Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927-1941. М., 1998; Журавлев C.B. «Маленькие люди» и «большая история»: Иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920-1930-х гг. М., 2000; Нарский И.В. Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917-1922 гг. М., 2001; Россия в XX веке: Люди, идеи, власть: Сб. ст. М., 2002.

30 См., например: Амалиева Г.Г. «Сочувствую РКП(б), так как она дала мне возможность учиться в вузе.» Социальная поддержка и контроль студентов Казанского университета в 1920-е годы // Советская социальная политика 1920-х - 1930-х годов: Идеология и повседневность. М., 2007. С. 414-428; Берлявский Л.Г. «Великий перелом» в советской науке: государственно-правовое регулирование научных исследовании и научная интеллигенция в конце 1920-х гг. // Человек на исторических поворотах XX века. Краснодар, 2006. С. 18-26; Федорова H.A. Лишенцы 1920-х годов: советское сословие отверженных. Журнал исследований социальной политики. Т. 5. № 4. 2007. С. 483-496; Шамигулов А. «Взять все, да и поделить.» Война и мир в организации социальной помощи городскому населению в первые годы советской власти (по материалам Казанской губернии) // Советская социальная политика 1920-х-1930-х годов: Идеология и повседневность. С. 118-144. исследуются вопросы классовой идентификации в послереволюционной России в целом и, в частности, идентификации отдельных групп «бывших»31. Различные вопросы интеграции непролетарских слоев в послереволюционное общество активно изучаются в рамках социологии.

Давая в целом положительную оценку сложившимся в современной историографии тенденциям в изучении различных проблем истории «бывших», следует, тем не менее, с сожалением отметить сохраняющуюся политизацию, а также тот факт, что часть исследований тяготеет к региональному уровню, другие же, напротив, при опоре на весьма ограниченный круг источников претендуют на важные обобщения. В частности, социологи в своих работах опираются преимущественно на материалы интервью потомков «бывших». В результате, заявляя глобальные научные задачи (такие как, реконструкция «механизмов конвертации ресурсов» и «жизненных стратегий» «бывших» и их детей; решение проблемы «трансмиссии социального статуса между поколениями» и т.п.), на практике такие исследования нередко сводятся к некритическому пересказу единичных воспоминаний, сохранившихся к тому же лишь в памяти внуков или правнуков32. С научно-исторической точки зрения, устные семейные предания, передающиеся из поколения в поколение и не подкрепленные другими источниками, не могут быть достаточным основанием для серьезных обобщений и формулирования исторических гипотез.

31 См., например: Смирнова Т.М. «Социальное положение состоит из одной коровы и одного двухэтажного дома»: «Классовая принадлежность» и «классовая справедливость» в Советской России, 1917-1936 гг. // Вестник Российского университета дружбы народов. 2005. № 4. С. 8997; Доброноженко Г.Ф. Методология анализа социальной группы «кулаки» в отечественной историографии // Отечественная история. 2009. № 5. С. 86-94; Ее же. Дефиниции понятий «кулак» и «сельская буржуазия» // Политические репрессии в России. XX в.: Материалы региональной научной конференции. Сыктывкар, 2001. С. 53-54; Ильин В.И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского общества. 1917-1996 гг.: Опыт конструктнвистско-структуралистского анализа. Сыктывкар, 1996; Его же. Социальное неравенство. М., 2000; Раков A.A. Кто такой «кулак»? (Опыт регионального исследования по материалам архивов Южного Урала) // Отечественная история. 2009. № 5. С. 94-100.

32 Так, например, Д. Берто строит «научный анализ трансмиссии социального статуса между поколениями» семьи Николаевых исключительно на основе рассказа Людмилы, внучки главы семейства, родившейся в 1925 г. Таким образом, её рассказ повествует о событиях, произошедших ещё до её рождения и известных ей лишь со слов бабушки (Берто Д. Указ. соч. С. 207-239). Истории семей Земляниных и Малаховых также реконструируются по рассказам внучек, знакомых с событиями по воспоминаниям бабушек (Фотеева Е. Указ. соч. С. 247, 250). Реконструкция биографии семьи Бурлаковых осуществляется на основе рассказов представителей семьи 1934 и 1966 годов рождения, повествующих, тем не менее, о событиях, начиная с середины XIX в. (Бигуаа В. Путь в номенклатуру: случай Бурлаковых // Судьбы людей. С. 92-121). Подобные семейные «биографии», созданные без привлечения каких-либо письменных источников, являются, скорее, семейными преданиями.

Настораживает и тот факт, что некоторые работы последних лет «выпадают» из общего контекста отечественной историографии в силу либо плохого знания, либо недооценки их авторами существующей историографии проблемы. Так, например, H.A. Федорова, претендует на роль первопроходца в деле реконструкции социального портрета «лишенцев», утверждая, что «в постсоветской исторической науке проблеме лишения определенных социальных групп избирательных прав уделялось внимание в основном в связи с изучением политических репрессий». Указав в своем историографическом обзоре несколько работ, затрагивающих те или иные аспекты истории лишенцев лишь косвенно, Федорова в то же время не упоминает ни одной специальной работы, посвященной комплексному исследованию данной проблемы, а также созданную в конце XX в. на основе столичных источников базу данных «Лишенцы»33.

Игнорирование достижений отечественной историографии нередко объясняется и получившим в последние годы, видимо, в силу, чрезмерного увлечения новыми методами исследования и новыми видами источников, негативного отношения к так называемым «традиционным» источникам и приемам анализа. Даже комплексный подход к источникам, который еще недавно казался неоспоримым и незыблемым принципом методологии истории, в последние годы стал подвергаться в России неожиданной ревизии. В частности, исследовательницы Н.В. Блина и Т.В. Знаменщикова скептически называют стремление исследователей к формированию максимально широкой и разнообразной источниковой базы «всеядностью», ведущей якобы к излишней «сложности в интерпретации источников»34.

Недооценка отечественной (и, прежде всего, советской) историографии у молодых исследователей нередко приводит к ориентации преимущественно на зарубежную историографию проблемы, которой и отдается приоритет в изучении всего комплекса вопросов, связанных с положением в послереволюционной России представителей различных групп «бывших».

Таким образом, несмотря на определенные достижения отечественной (как советской, так и постсоветской) и зарубежной историографии, в целом история «бывших» и их интеграции в послереволюционное общество остается изученной недостаточно. В

33 Федорова H.A. Указ. соч. С. 483-485.

34 Елина Н.В., Знаменщикова Т.В. Рец. на кн.: Сальникова A.A. Российское детство в XX веке: история, теория и практика исследования. Казань, 2007 // Журнал исследований социальной политики. Т. 5. № 4. 2007. С. 562. частности, история детей «бывших» изучается преимущественно сквозь призму проблемы классовой дискриминации в сфере образования, как высшего, так и начального. По-прежнему слабо изучены повседневные практики различных групп «бывших»; критерии их социальной идентификации; проблема соотношения и взаимосвязи декларируемой политики и политической практики по отношению к «бывшим» на местах, а также факторы, определявшие эту практику и ее динамику; и ряд других вопросов. До сих пор нет даже устоявшегося представления о том, кого следует относить к «бывшим». Нередко приходится встречать отождествление понятия «бывшие люди» с широко распространённым в середине 1920-х гг. термином «социально опасные» (или «социально вредные») элементы. Некоторые исследователи не разграничивают «бывших» и «лишенцев», либо «социально чуждых» и «нэпманов», объединяя тем самым не только различные социальные слои, но и совершенно разнохарактерные понятия. Очевидно, что отсутствие ясного понимания в этом вопросе неизбежно приводит к получению ошибочных выводов, формированию неверного представления как относительно положения «бывших», так и о социальных процессах в послереволюционной России в целом.

Указанные проблемы в значительной степени обусловлены тем фактом, что история «бывших» изучалась преимущественно (за редким исключением) в рамках двух полярных концепций - «просоветской» и «антисоветской», каждая из которых опирается на весьма солидное к документальное обоснование . Суть первой из них - просоветской -сводилась к тому, что Советская власть вынуждена была бороться с классовыми врагами, а к интеллигенции относилась бережно, стараясь привлечь на свою сторону «попутчиков революции» и всех колеблющихся. В то же время сами бывшие «эксплуататоры народа» ненавидели советскую власть и либо вступали в открытую борьбу с ней, либо эмигрировали, либо «маскировались» и «взрывали советские учреждения изнутри». Лучшие же представители интеллигенции в своем большинстве приняли и поддержали новую власть.

Напротив, в «антисоветской» историографии 1990-х гг., особенно в трудах сторонников теории тоталитаризма, подчеркивался насильственный характер большевистской власти, которая беспощадно

35 Об основных тенденциях и полярных концепциях в историографии Октябрьской революции и послереволюционных преобразований см.: Поляков Ю.А. Октябрь 1917 г. в контексте российской истории // Россия в XX веке: Реформы и революции. Т. I. М., 2002. С. 9-19; Соколов Л.К Об изучении социальных преобразований советской власти (1917-1930-е годы) // Россия в XX веке. Т. I. С. 103-113. мстила всем, «рожденным в "плохом" классе»36. Что же касается отношения самих «бывших» к новому режиму, то в работах последних лет подчеркивается, что лучшие представители интеллигенции (научной и творческой) находились в «абсолютной духовной оппозиции» по отношению к власти большевиков; поддерживали же ее по преимуществу «маргиналы» - уголовники, аферисты и прочие «морально нечистоплотные» представители общества.

Обе названные трактовки имеют солидное документальное обеспечение и фактографическую основу, но страдают политизированностью, нежеланием прислушаться к позиции оппонента, учесть многогранность и противоречивость послереволюционной действительности. Как результат — абсолютизация одной стороны многогранной послереволюционной действительности, представленной в чёрно-белом цвете, без оттенков и полутонов. На деле же, как показывает изучение источников, имела место крайне противоречивая и к тому же нестабильная ситуация. Полная внутренних колебаний биография М.Горького 1917 - начала 1930-х гг., - вероятно, один из наглядных примеров того, в каком состоянии находились после революции многие представители российской интеллигенции.

В 2003 г. автор данной диссертации издал монографию «"Бывшие люди" Советской России: стратегии выживания и пути интеграции. 19171936 гг.», ставшую первым в отечественной и зарубежной историографии комплексным исследованием этой темы. На основе широкого круга источников, многие из которых впервые вводятся в научный оборот, в монографии рассматриваются такие важные вопросы, как социальное пространство «бывших» в динамике и особенности их самоидентификации; отношение к «социально чуждым» слоям на уровне повседневно-бытового общения; основные методы адаптации представителей бывших привилегированных слоев к новым социально-экономическим условиям и др. Проблематика монографии была впоследствии расширена и углублена в статьях автора, вышедших в течение 2004-2009 гг.37 В данном диссертационном исследовании

36 Черных А.И. Становление России советской: 20-е годы в зеркале социологии. М., 1998. С. 262; см. также Иванов В.Л. Бывшие люди // Родина. 1999. № 4; Берто Д. Трансмиссии социального статуса в экстремальной ситуации // Судьбы людей. С. 207, 227; Чуйкнна С. Дворяне на советском рынке труда (Ленинград 1917-1941) // Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920-1930-е годы / Под общ. ред. Тимо Вихавайнена. СПб., 2000. С. 151-192; Фнцпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001. С. 98, 141 и др.

37 См.: Смирнова Т.М. Образ «бывших» в советской литературе 1920-1930-х гг. // Преподавание истории в школе. 2004. № 5. С. 14-20; Ее же. «Социальное положение состоит из одной коровы изложены общие результаты многолетней работы автора по изучению проблемы «бывших» с учетом достижений историографии последних лет.

Подведение итогов современного состояния историографии по теме диссертационного исследования заставляет вспомнить слова академика Ю.А. Полякова о необходимости тщательно изучить «весь "пакет проблем", связанных с судьбой классов, групп, слоев, отстраненных от власти, лишившихся доходов и привилегий», «проследить судьбы тех, кого мы на протяжении десятилетий называли "бывшими"»38. Эти слова были сказаны около 20 лет назад на волне появления многообещавшей постсоветской историографии, приступившей к преодолению ограничений классового подхода к истории 1920-1930-х гг. Следует признать, что, все эти задачи сохраняют свою актуальность и сегодня. Данное диссертационное исследование имеет своей целью восполнить указанный пробел и реконструировать «весь "пакет проблем"», связанных с судьбами представителей сложного социального феномена, именуемого «бывшими», как отдельного социума, и в тоже время, - неотъемлемой части советского послереволюционного общества.

Методология исследования

Настоящее диссертационное исследование лежит в русле социальной истории. Автор опирался на приемы и методы, выработанные отечественной и зарубежной историографией в рамках истории повседневности, исторической антропологии, биографической истории, микроистории, а также — на наработки гендерного анализа, которые применялись в диссертации в зависимости от решения конкретных исследовательских задач (прежде всего в связи с изучением детей «бывших»)39. При работе с текстами автор использовал и одного двухэтажного дома»: «Классовая принадлежность» и «классовая справедливость» в Советской России, 1917-1936 гг. // Вестник Российского университета дружбы народов. 2005. № 4. С. 89-97; Ее же. «Жилищный вопрос - такой важный и такой больной.» Жилищная политика и практика в послереволюционной России (1917-начало 1920-х гг.) // The Soviet and Post-Soviet Review, 33, Vol. 2-3 (2006), Charles Schlacks, Publisher Idyllvvild, California, USA, 2007. P. 183-208. Ее оке. Демуниципализация домов в годы НЭПа: восстановление жилого фонда или обогащение коммунальных служб? // НЭП: экономические, политические и социокультурные аспекты. М., 2006. С. 464-480; Ее же. Классовая борьба на «жилищном фронте»: особенности жилищной политики Советской власти в 1917-начале 1920-х гг. // Социальная история. Ежегодник 2007. М., 2008. С. 199-218. Ее же. Чистки соваппарата как часть советской повседневности 1920-1930-х годов // Вестник РУДН. 2009. № 3. С. 103-120; Smirnova, Tatiana M. Children's Welfare in Soviet Russia: Society and the State, 1917-1930s // The Soviet and Post-Soviet Review, Volume 36, Number 2, 2009. P.P. 169-181.

38 Поляков Ю.А. Гражданская война в России. (Поиски нового видения) // История СССР. 1990. N2. С. 108.

39 О развитии социальной истории и истории повседневности как особых направлений дискурсивный подход, который позволил глубже понять язык времени и психологию эпохи. Большое внимание уделялось контекстной проработке материала.

С точки зрения решения поставленных в диссертации задач особая роль отводится истории повседневности {Alltagsgeschickte). По мнению А.К. Соколова, дающего высокую оценку трудам А. Людтке и других сторонников Alltagsgeschichte, именно в лице германской истории повседневности осуществлена удачная попытка предложить «своего рода новую исследовательскую программу, еще один исторический синтез, подобный тому, что был предпринят в свое время в Анналах»40.

Перечисленные научные направления делают акцент на изучении многообразия, противоречивости, динамики и преемственности исторического процесса, что, на наш взгляд, крайне важно для исследования сложнейшего периода 1917-1936 гг. Они отдают приоритет задачам документальной реконструкции прошлого, изучению повседневности во всем ее многообразии, включая общественные практики и стратегии выживания. Помимо этого, для нас было важно привлечение методического инструментария, который позволяет исследовать проблемы социальной идентификации и межиндивидуальных взаимодействий в условиях постреволюционного общества.

Нам близко сформулированное адептами истории повседневности понимание того, что к рядовым людям необходимо относиться как к полноправным участникам исторического процесса, являющимся одновременно как его объектами, так и субъектами. И что именно на «нижнем этаже» жизни общества, на микро историческом уровне и сквозь призму истории повседневности, наиболее рельефно прослеживается отечественной и зарубежной историографии, а также о практическом применении социально-исторических подходов см.: Голос народа. С. 3-16; Источниковедение новейшей истории России: Теория, методология и практика / Под общей ред. А.К. Соколова. М., 2004. С. 5-69, 672-730; Журавлев C.B. Микроистория: заметки о современном состоянии и перспективах изучения // Человек на исторических поворотах XX века. Краснодар, 2006. С. 60-83; Людтке А. Что такое история повседневности? Ее достижения и перспективы в Германии // Социальная история. Ежегодник, 1998/1999. М., 1999. С. 77-100; Его же. История повседневности в Германии после 1989 г. // Казус. 1999. С. 117-126; Поляков Ю.А. Человек в повседневности (исторические аспекты) // Отечественная история. М., 2000. № 3. С. 127-132; Пушкарева Н.Л. «История повседневности» и «История частной жизни»: содержание и соотношение понятий // Социальная история. Ежегодник. 2004. М., 2005. С. 93-112; Ее же. История повседневности: предмет и методы // Социальная история. Ежегодник. 2007. М., 2008. С. 9-54; Репина Л.П. Смена познавательных ориентаций и метаморфозы социальной истории // Социальная история. Ежегодник. 1998/99. С. 7-38; Ее же. Социальная история в современной историографии. М., 2001; Соколов А.К. Социальная история России новейшего времени: проблемы методологии и источниковедения // Социальная история. Ежегодник. 1998/1999. М., 1999. С. 39-76. 40 Источниковедение новейшей истории России. С. 46. реальное преломление «больших» политических, экономических, культурных процессов, а также происходит столкновение как общественного, так и частного интересов.

В соответствии с указанными методологическими подходами, в центре внимания данной диссертации находятся люди, рассматриваемые не сами по себе, а как субъекты живого многогранного развивающегося общественного организма. На основе изучения социальных процессов и структур «снизу» и «изнутри», реконструкции социальных связей и господствовавших дискурсов на фоне детального контекстного анализа и изучения аналогичных процессов «сверху», благодаря синтезу методов макро- и микроанализа, мы задаемся целью реконструировать повседневную жизнь «бывших людей» (взрослых и детей) в условиях послереволюционного двадцатилетия 1917-1936 гг. При этом автор последовательно, этап за этапом, рассматривает социальную категорию «бывших людей» в трех взаимодополняющих системах координат, а именно:

1) сквозь призму вопросов самоидентификации и внутреннего мироощущения представителей социальных групп, относимых к категории «бывшие люди»;

2) через анализ отношения к «бывшим» внутри советского социума — в глазах разных общественных слоев Советской России, главным образом, на уровне повседневных практик и бытового общения;

3) путем исследования представлений о «бывших» на уровне официального властного дискурса.

Структура и хронологические рамки исслеования

Комплексный и всесторонний характер решения заявленной научной проблемы достигается за счет сочетания в структуре диссертационного исследования хронологического и проблемного подходов.

Основная часть исследования построена по хронологическому принципу, что обусловлено исключительной динамикой происходивших в послереволюционном российском обществе изменений. Исследование охватывает двадцать чрезвычайно важных, сложных и динамичных лет советской истории: с октября 1917 г., когда в результате революции начался процесс кардинальной ломки старой социальной структуры и социальных отношений; оно включает периоды нэпа, «соцнаступления» и первых пятилеток, и завершается 1936 г., когда новая Конституция СССР формально закрепила равноправие всех граждан, независимо от их социального происхождения, и, таким образом, юридически социальная категория «бывших» ушла в прошлое.

Констатация государством факта ликвидации в стране антагонистических классов, безусловно, не означала полного прекращения классовой» борьбы и преследований по признаку «социально чуждого» происхождения. Однако при ближайшем рассмотрении так называемая «классовая» борьба по своему содержанию зачастую оказывалась политической, то есть борьбой за власть, а ее острие на практике все чаще направлялось в сторону рабочих и крестьян. Социальные преследования конца 1930-х гг., включая массовые репрессии 1937 г., имеют свою специфику и нуждаются в отдельном специальном исследовании. По этой причине они находятся вне данного диссертационного исследования, рубежом которого стал 1936 г.

Ряд вопросов исследуемой в диссертации проблемы нуждаются в «сквозном» для всего изучаемого периода изучении, их рассмотрению посвящены отдельные части - первая и пятая, заключительная.

Первая часть диссертации посвящена ключевому, и в то же время наименее изученному вопросу исследуемой проблемы — социальному пространству «бывших». Значимость данного вопроса и его противоречивый характер, невозможность кратко и однозначно обозначить весь спектр социальных групп исследуемого объекта, обусловили вынесение этого вопроса в отдельную самостоятельную часть диссертации.

Пятая, заключительная, часть, посвящена проблемам интеграции в советское общество молодого поколения «бывших», выросшего и сформировавшегося уже в условиях трансформации старой России или даже в условиях России Советской, но генетически связанного с различными группами «враждебных классов» и потому носившего «клеймо чуждого». Являясь органической и неотъемлемой частью мира «бывших», их дети, тем не менее, прошли собственный, во многом отличный от родителей, путь поиска собственной социальной ниши в новом формирующемся советском обществе. Для отражения всей глубины специфики этого пути, правильного понимания его причин и последствий, изучению данной проблемы посвящена отдельная самостоятельная часть диссертации.

Части вторая, третья и четвертая построены по хронологическому принципу и рассматривают следующие основные вопросы:

- как ощущали себя в новых социально-экономических условиях представители социальных слоев, потерявших в результате революции прежний статус и относительно благополучное имущественное положение;

- как складывались их взаимоотношения с представителями других социальных слоев, а также с властными структурами и внутри собственного социума;

- как они реагировали на изменения внутриполитического курса Советской власти, к каким явным и тайным способам прибегали, чтобы избегнуть общественного остракизма и адаптироваться к советским условиям;

- в какой степени успешными можно считать их попытки интегрироваться в новое общество и почему;

- в чем заключалась декларируемая политика государства по отношению к «социально чуждым» слоям, и какой была реальная политическая практика, под влиянием каких факторов она складывалась и в какой степени реальная практика влияла (если влияла) на декларируемую политику.

Все эти вопросы рассматриваются в динамике в неразрывной связи с конкретно-исторической ситуацией в стране и с учетом положения других социальных групп. Особое внимание уделяется вопросу о том, в чем конкретно на разных этапах исследуемого периода выражалась дискриминация по признаку социального происхождения (как на уровне государственной политики, так и на уровне обыденных отношений), каковы ее причины и следствия.

Широкий диапазон рассматриваемых проблем и значительный хронологический период исследования вынуждают нас ограничить его территориальные рамки преимущественно центральной частью Советской России. Наиболее детально рассматриваются социальные процессы на территории бывших Московской и Петроградской губерний. Положение «бывших» в национальных республиках имеет свою специфику и в данном диссертационном исследовании не рассматривается.

Источниковая база исследования

Переломный характер изучаемого периода 1917-1936 гг., характеризующегося крайне противоречивыми социальными процессами, предоставляет широкие возможности для искажения (сознательного или невольного) исторического процесса на основе источников, не прибегая к откровенной фальсификации. Достаточно лишь подобрать факты, подходящие под заранее выбранную концепцию, или представить отдельные случаи как основную тенденцию.

Диссертационное исследование основано на комплексном подходе к источникам, предполагающем использование широкого круга разновидовых, «разноуровневых» и «многоведомственных» источников, созданных представителями различных социальных групп и различных политических убеждений (и, прежде всего — так называемых «рядовых обывателей»). Подобное разнообразие источниковой базы дает возможность, во-первых, добиться более детальной исторической реконструкции за счет получения данных об одном и том же событии из разных источников и под разными ракурсами и, во-вторых, взаимной перепроверки информации и реализации иных приемов источниковедческой критики для решения вопросов достоверности сведений.

Любые попытки найти наиболее значимую, наиболее «объективную» группу источников, абсолютизация того или иного документального комплекса, якобы содержащего историческую «правду» во всей ее полноте, неизбежно приводят к одностороннему отражению прошлого. Так, закономерное разочарование распространенной в советской историографии традицией выделять в качестве «основных» источников законы и нормативно-распорядительную документацию, отражающую не столько историческую практику и реальную жизнь общества, сколько декларируемую властью политику, привело в 1990-е годы к другому перекосу — чрезмерному увлечению недоступными ранее исследователям материалами советских карательных органов. В результате тема насилия со стороны власти («красного террора», сталинских репрессий и т.п.) стала одной из приоритетных в современной отечественной историографии, а история ГУЛАГа, порой объявляется главным сюжетом и квинтэссенцией советского прошлого. Сводки ВЧК-ГПУ-НКВД, представляющие картину с одной стороны, нередко провозглашаются наиболее надежным и объективным источником и потому не подвергаются серьезному источниковедческому анализу. Нам ближе точка зрения исследователей, считающих, что, несмотря на «кажущуюся точность, достоверность и доказательность», «одна из наиболее ярких характеристик сводок - субъективизм, приобретающий особую значимость в условиях принадлежности документа к столь "серьезной" организации, как ОГПУ»41. Нельзя не согласиться с Терри Мартином (Тепу Martin), утверждающим, что ОГПУ сосредотачивало свое внимание преимущественно на негативной информации, которая к тому же «пропускалась через искаженную призму существовавшей при советском режиме "марксистской" системе деления общества на классы»42.

Следует отметить, что, в отличие от тех исследователей, которые склонны чрезмерно доверять информационным материалам спецслужб, само руководство ВЧК-ОГПУ относилось к сводкам, составляемым

41 Об особенностях источниковедческого анализа сводок см.: Журавлев C.B. Документальная история "четвертой российской революции" // Рязанская деревня в 1929-1930 гг.: Хроника головокружения. Документы и материалы / Отв. ред.-сост. J1. Виола, С. Журавлев и др. М.Торонто, 1998. С. VI-XXI.

42 Мартин Т. Обзоры ОГПУ и советские историки // «Совершенно секретно»: Лубянка -Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.). / Под ред. Г.Н. Севостьянова, А.Н.Сахарова, В.К. Виноградова и др. М., 2001. Т. 1. С. 22,23-24. подведомственными им службами, с большой осторожностью. «Присылаемые с мест материалы, - говорилось, в частности, в одном из циркулярно-информационных писем Секретного отдела ВЧК в 1919 г., -страдают отсутствием элементарной вдумчивости и понимания окружающей жизни — в большинстве содержат в себе подробные описания нехарактерных эпизодов, по которым совершенно невозможно составить выпуклой картины общего состояния губернии и совсем не

43 отражают текущей жизни» .

Не менее опасной является и наметившаяся в современной историографии абсолютизация источников личного происхождения и материалов «устной истории». Справедливое утверждение об особой значимости для социальной истории этой группы источников, недооценивавшихся ранее в силу их неизбежноьй субъективности, оказалось неправильно понято некоторыми исследователями как возможность реконструировать прошлое, опираясь преимущественно (или даже исключительно) на источники личного происхождения и, в частности, на интервью. В 1990-е гг., как уже указывалось выше, получили распространение историко-социологические исследования, в которых выводы, полученные на основании всего лишь нескольких интервью, отдельных письменных воспоминаний, детских текстов или даже устных семейных легенд, без тщательной источниковедческой критики принимались на веру и с легкостью экстраполировались на весь социум.

Исследование опирается как на опубликованные, так и на не опубликованные ранее материалы центральных и местных советских и партийных органов; отдельных организаций, предприятий и учреждений; частных лиц различного социального происхождения и разных политических убеждений. Особенно широко используются источники, позволяющие реконструировать взаимоотношения представителей различных социальных слоев друг с другом и с властью (прошения и жалобы граждан; отчеты и сводки местных партийных и государственных органов, их переписка друг с другом; материалы «легкой кавалерии» и «летучих бригад» РКИ, партийных и производственных собраний, «чисток» и т.п.). В подавляющей части источники этой группы были введены нами в научный оборот в изданной ранее монографии «"Бывшие люди" Советской России: стратегии выживания и пути интеграции. 19171936 гг.» (М., 2003).

Комплексы документов, составивших фундамент данного исследования, отложились в фондах центральных государственных

43 Цит. по: «Совершенно секретно». Т. 1. С. 35. См. также: Там же. С. 58. архивов (ГА РФ, РГАСПИ), архивов и музеев Москвы и Московской области (ЦАГМ, ГУМО ЦГАМО, коллекция документов Московского музея образования), а также личных архивов. Из госучреждений это, прежде всего, фонды высших органов государственной власти и управления, а также высших партийных структур: СНК; ВЦИК и ее уполномоченных, комиссий и отделов (Комиссия по проверке служащих и сотрудников; Комиссия по проверке личного состава центральных учреждений Москвы, Комиссии по обследованию Наркоматов РСФСР, Междуведомственная комиссия при Президиуме ВЦИК по предварительному рассмотрению жалоб и ходатайств о восстановлении в правах, Комиссия по улучшению жизни детей, Отдел детских учреждений и др.); НКВД; НКРКИ, Главного комитета по проведению трудовой повинности при СТО; ЦК партии, а также обширные коллекции писем и телеграмм, посланных гражданами в адрес В.И. Ленина и Н.К. Крупской и др. источники. Данные материалы позволяют ответить на вопросы, как и почему изменялась политика советской власти по отношению к бывшим имущим слоям, а также насколько провозглашаемая руководством страны политика в данной области соответствовала реальной практике ее реализации на местах. Отложившаяся в фондах корреспонденция частных лиц, сводки и отчеты с мест отражают отношение к власти различных групп населения. Чрезвычайно ценные в этом отношении материалы отложились в фонде уполномоченных ВЦИК, регулярно проводивших обследование местного советского аппарата.

Отдельно следует остановиться на отложившихся в фонде НКВД в ГАРФе материалах регистрации «лиц бывшего буржуазного и чиновного состояния», проведенной осенью 1919 г. на основании декрета СНК об «обязательной регистрации бывших помещиков, капиталистов и лиц, занимавших ответственные должности при царском и буржуазном строе». В работе использованы обработанные на компьютере данные 764 анкет лиц,, зарегистрированных на основании этого декрета в Москве и Московской губернии, и 394 анкеты по Петрограду и Петроградской губернии44. Полученная информация не только характеризует политику Советской власти по отношению к «бывшим», но и дает возможность проследить изменения, произошедшие в их социальном и имущественном положении с '1917 г. (а иногда и значительно раньше) до середины 1919 г.; помогает определить пути и степень интеграции той или иной группы

14 Компьютерная обработка материалов регистрации по Москве и Московской губернии была осуществлена автором настоящей диссертации в конце 1980-х гг.; регистрационные анкеты Петрограда были еще ранее обработаны Исмаиловым P.P., данные которого мы используем. бывших» в советскую систему45.

Материалы различных судебно-следственных органов (Верховного трибунала при ВЦИК и его Следственной комиссии, Революционного трибунала при Петроградском Совете рабочих и крестьянских и солдатских депутатов и его Следственной комиссии, Революционного трибунала печати) позволяют оценить особенности судебно-следственной практики исследуемого периода; определить наличие и характер зависимости применяемых репрессивных мер от социального происхождения обвиняемых; а также установить степень действенности «полезных знакомств», так называемой «системы хлопот», широко распространенной в те годы. Кроме того, в фонде Революционного трибунала печати использованы уникальные экземпляры различных «буржуазных» газет и журналов, некоторые из которых существовали всего несколько недель. Эти газеты, а также материалы к ним отражают восприятие послереволюционных событий социал-демократическими оппонентами большевиков.

Наряду с «Информационными листками НКВД РСФСР о борьбе с контрреволюцией», «Бюллетенями НКВД РСФСР о положении на местах», а также сводками местных ЧК, отложившимися в фонде НКВД, СНК, уполномоченных ВЦИК и ЦК КПСС, при работе над диссертационным исследованием были изучены и документальные материалы ОГПУ за 1922-1934 гг. Изучение этих материалов, находящихся на хранении в Центральном архиве Федеральной службы безопасности, стало возможно лишь недавно, благодаря изданной Институтом российской истории РАН совместно с Центральным архивом ФСБ при участии ряда зарубежных исследователей фундаментальной публикации документов «"Совершенно секретно": Лубянка - Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.)»46. Подчеркивая значимость данной публикации, ее энциклопедический характер, следует, тем не менее, обратить внимание на то, что исследуемая нами тема отражена в ее материалах слабо. Как справедливо отмечает во вводной статье один из редакторов публикации Терри. Мартин, ОГПУ изучало в основном четыре

45 Подробнее об информационной значимости, сохранности и степени репрезентативности материалов регистрации см.: Смирнова Т.М. Политика "ликвидации эксплуататорских классов" в Советской России и ее последствия. 1917-1920 гг. (Проблемы поиска, выявления и обработки источников). К. д. Специальность 07.00.09. М., 1995. С. 97-133; Ее же. Социальный портрет "бывших" в Советской России 1917-1920 годов. (По материалам регистрации "лиц бывшего буржуазного и чиновного состояния" осенью 1919 г. в Москве и Петрограде) // Социальная история. Ежегодник 2000. М., 2000. С. 87-126.

46 «Совершенно секретно»: Лубянка Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.) / Под ред. Г.Н. Севостьянова, А.Н. Сахарова, В.К. Виноградова и др. М. 2001-2008. ТТ. 1-8. категории населения: крестьянство, рабочих, представителей восточных национальных меньшинств и солдат Красной Армии. Значительно меньше внимания уделялось кустарям, безработным, торговцам, духовенству, членам антисоветских партий и уголовным элементам. Настроения же промышленной интеллигенции, городских служащих и студентов в сводках ОГПУ практически не отражались47. В этом отношении выводы Мартина совпадают с точкой зрения другого редактора сборников «Совершенно секретно.» - В.К.Виноградова48. Нельзя не согласиться также с их утверждением о том, что ОГПУ в своих сводках ограничивалось преимущественно «политической» информацией, и потому историк, исследующий социальные аспекты жизни, «вынужден по большей части обращаться к другим источникам информации»49.

Из местных материалов в исследовании наиболее широко представлены архивные документы Москвы и Московской губернии, отложившиеся в фондах Моссовета, МКК-МРКИ30, а также районных РКИ. Материалы московских бирж труда, различных обследований служащих, отчетов администраций учреждений и предприятий о «социальном составе» служащих свидетельствуют о степени занятости «бывших», их распределении по профессиональным группам. Сохранившиеся в фондах районных РКИ многочисленные жалобы частных лиц, а также материалы проводимых по ним расследований («выяснение социального лица», опросы соседей и коллег по работе и т.п.) содержат яркие сцены из реальной жизни, отражают взаимоотношения и язык представителей разных социальных групп, их материальное положение, надежды и желания, отношение к власти и т.п., то есть позволяют реконструировать целые пласты реальной повседневной жизни послереволюционного времени.

Большую ценность представляют материалы о демуниципализации жилых строений, позволяющие посмотреть, как на практике происходил «возврат» мелких и средних домовладений их бывшим собственникам. Некоторые дела по демуниципализации того или иного строения рассматривались годами. В результате они содержат документы за 3-5 и более лет, что используется в ходе решения задач биографической реконструкции, а также для изучения истории конкретного дома и его

47 Мартин Т. Обзоры ОГПУ и советские историки // «Совершенно секретно». Т. I. М., 2001. С. 24.

48 См.: Виноградов В.К. Об особенностях информационных материалов ОГПУ как источника по истории советского общества // «Совершенно секретно». Т. I. М., 2001. С. 46, 57.

49 Мартин Т. Указ. соч. С. 22-23.

50 Материалы этого фонда соответственно за 1920-1929 гг. и за 1931-1934 гг. хранятся в двух архивах: ГУМО ЦГАМО и ЦАГМ (бывший ЦМАМ). обитателей.

Материалы московских районных РКИ (комиссий по чисткам, бюро жалоб, «легкой кавалерии» и т.п.) также впервые используются в диссертации в столь полном объеме. Поскольку процедура «чисток» характеризуется пристальным вниманием комиссий к биографиям «вычищаемых», выяснением их социально-родственных связей, бытовых условий жизни, взаимоотношений с коллегами и соседями, эти материалы позволяют реконструировать особенности повседневной жизни «бывших», а также некоторые подробности их послереволюционной биографии. Безусловно, для полноценной биографической реконструкции этих источников недостаточно. Однако в сочетании с такими документами, как регистрационные заявления и разнообразные анкеты, личные дела лишенцев, подавших заявление о восстановлении в правах, судебно-следственные и другие материалы, а также письма и воспоминания, они позволяют выявить общие черты биографий различных групп населения, создать своеобразную коллективную биографию того или иного социума. В некоторых случаях по этим материалам нам удавалось восстановить основные вехи жизненного пути представителей «бывших» с 1917 г. (и ранее) до середины 1920-х - начала 1930-х гг.

В диссертации также широко используются статьи и выступления как советских и партийных лидеров различного уровня, так и их политических оппонентов (меньшевиков, эсеров, лидеров «белого движения»); воспоминания и дневники известных политических и государственных деятелей и «рядовых» граждан (в основном, представителей средней интеллигенции); синхронные публикации (труды историков, социологов и экономистов, изданные в 1917-1930-е гг.).

В качестве дополнительных источников были широко привлечены материалы периодической печати 1917-1930-х гг., отражающие основные изменения социальной политики большевистской власти в целом и, в частности, по отношению к бывшим имущим слоям. Наряду с центральными изданиями общеполитического, идеологического, юридического, культурно-просветительного и сатирического характера; были использованы также региональные периодические издания Москвы, Петрограда, Иваново-Вознесенска (всего более 30 наименований)51.

Для реконструкции общественного мнения и воссоздания общественно-политических настроений изучаемого периода были привлечены также фольклорные источники (прежде всего анекдоты тех лет52) и художественная литература, созданная современниками

51 См. список использованных источников и литературы.

52 Помимо самих анекдотов изучаемого периода (см.: Штурман Д., Тнктин С. Советский Союз изучаемых событий на основе их личных воспоминаний и дневниковых записей.

Таким образом, комплексы источников, привлеченных к решению задач диссертационного исследования, отражают как «официальную», так и «неофициальную» трактовку послереволюционных событий. Часть из них излагают факты сухим языком нормативно-распорядительной документации, исходящей от власти. Другие - отражают эмоциональное восприятие тех же самых событий их участниками - выходцами из различных социальных групп, волею судьбы оказавшихся по разные стороны баррикад. Данный подход к формированию источниковой базы обеспечил возможность сопоставить результаты реконструкции проьилого как «снизу», так и «сверху», а различное социальное происхождение и положение авторов источников дает возможность сравнить «историческую правду» в понимании и трактовке «социально чуждых», «социально близких» и пролетарских слоев, а также представителей советской власти. Содержащиеся в исследовании небольшие биографические очерки, характеризующие жизненный путь представителей различных групп «бывших» и своеобразные бытовые зарисовки их повседневной жизни позволяют на уровне конкретных судеб и частных ситуаций проверить выводы, полученные нами на макроисторическом уровне. в зеркале политического анекдота. М., 1992; Соколова Н. Краткий курс. Материалы к энциклопедии советского анекдота. Двадцатые годы // Огонек. 1991. № 1. С. 29-31) в ходе работы над диссертацией нами были изучены также материалы, связанные с отношением власти к фольклору, идеологическим влиянием компартии на развитие самодеятельного искусства: материалы совещаний фольклористов, учебные планы специальных курсов для частушечников, материалы «олимпиад самодеятельного искусства» и т.д. (Фольклор России в документах советского периода. 1933-1941 гг. Сб. док. М., 1994; Гиппиус Е., Лебединский Л. Советский фольклор // Известия. 1935. 14 июня. С. 4; Назаров А. Искусство миллионов // Правда. 1936. 27 янв. С. 5; многочисленные подборки «народных песен» о В.И. Ленине и И.В.Сталине к XIX годовщине Октября, опубликованные в 1936 г. в газете «Правда» с комментариями редакции; и др.).

ЧАСТЬ I.

СОЦИАЛЬНЫЙ СПЕКТР «БЫВШИХ»: ВОПРОСЫ ИДЕНТИФИКАЦИИ И САМОИДЕНТИФИКАЦИИ

Заключение диссертации по теме «Отечественная история», Смирнова, Татьяна Михайловна

Результаты работы комиссий по чисткам широко освещались в прессе. Таким образом, чистки соваппарата вылились в мощную агитационно-пропагандистскую кампанию общесоюзного масштаба. Охватив все слои общества, они стали неотъемлемой частью его повседневной жизни, оказывая огромное влияние на общественное сознание, на взаимоотношения между людьми на работе и в быту и даже на личную жизнь граждан, которая также нередко становилась объектом пристального внимания сослуживцев и комиссий РКИ.

Социальное происхождение как критерий профпригодности

Мы все знаем, - подчеркивал Е. Ярославский на XVI партконференции, - что в эти годы к нам [в ВКП(б) - T.C.J пришли люди, которые несмотря на свое чуждое социальное происхождение доказали свою преданность в борьбе за советскую власть и социализм [.] Многие из них выросли за это время, колоссально выросли, как партийцы воспитались. Поэтому я хотел бы здесь сказать, что нельзя подходить сейчас к решению вопроса только с точки зрения биографии прошлого и

ZOQ только с точки зрения социального происхождения» .

Тем не менее, именно «биография прошлого» и социальное происхождение зачастую оказывались определяющими при принятии решения не только в ходе партчисток, но и во время чисток соваппарата. Так, проходившие чистку сотрудники владимирского объединенного союза профсоюзов, по свидетельству И. Либермана, подвергались обсуждению не с точки зрения их работоспособности и умения правильно разбираться в стоящих перед профорганизациями задачах, а с точки

687 Межоль К. Недочеты проверок и чисток в прошлом // Как проводить чистку партии. С. 127.

688 Сольц A.A. К чистке // Как проводить чистку партии. С. 30.

689 Ярославский Е.М. Доклад на. С. 21. зрения их «биографических очерков, которые, нужно сказать, начинались у всех с прабабушки»690. «Чуждое» происхождение нередко становилось единственным основанием для увольнения: «чтобы не оставлять «кусты» бывших людей в аппарате», как откровенно указано в протоколе комиссии МРКИ по чистке аппарата «Молокосоюза»691.

Для наглядности рассмотрим подробнее 2 типичных случая. Дело Института слепых детей. При обследовании в 1933 г. Института слепых детей комиссия РКИ Дзержинского района установила, что в институте отсутствует партъячейка и из 24 педагогов-воспитателей 16 - «социально чуждые». На этом основании был сделан вывод, что воспитание слепых детей находится в руках классово-чуждых элементов. В качестве доказательства того, что детей воспитывают в «антисоветском духе», были приведены следующие факты: не издана газета, посвященная съезду колхозников-ударников; «дети, по предварительному сговору, разбили бюст Ленина» (здесь стоит напомнить, что речь идет о слепых детях); 15 детей на Пасху посетили церковь; агроном Подъяпольский, приглашенный в качестве лектора и специалиста по сельскому хозяйству, рассказывал детям о тяжелой жизни колхозников, говорил, что они «работают по 13 часов в день, а питаются исключительно хлебом и водой»; и т.д. Комиссия приняла решение о снятии руководства института и увольнении ряда педагогов-воспитателей. Директор Института Бесперстов и ряд его сотрудников попытались обжаловать принятое решение. Один из педагогов института И.В. Георгиевский писал в Президиум МГКК: Более всего внимания при разборе дела, на котором я лично присутствовал, уделялось на подчеркивание моего социального положения: из духовного звания, окончил духовную школу, был год псаломщиком, около 7 лет состоял воспитателем духовной семинарии [.] Нельзя меня укорять и за то, что восемь первых лет своей самостоятельной жизни я служил, в силу социальных условий, в духовном ведомстве. Но обследователи моего жизненного пути должны были увидеть в моем трудовом списке, которым они, по-видимому, руководствовались, что последние 25 лет были проведены мною в педагогической работе среди трудновоспитуемых детей, главным образом, слепых. За мою службу мне присвоена пожизненная академическая пенсия [.]»

Против смены руководства института выступил и заведующий

690 На трудовом посту. 1929. № 4/5. С. 5.

691 Зд. ГУМО ЦГАМО. Ф. 165. Оп. I. Д. 1653. Л. 1. См. также: ЦАГМ. Ф. 1474. Оп. 7. Д. 63. Л. 5; Там же. Д. 93. ЛЛ. 2, 5, 7, 14-15,18-23. сектором охраны детства Московского гороно Васюков, вынесший следующее заключение: В целом коллектив, считаю, преданный своему делу и живет жизнью детей. Не имея возможности самому проверить учебно-воспитательную работу из-за своей неграмотности по спег{иальным вопросам, но, сравнивая с другими нашими институтами, считаю лучшим — это Институт слепых. Исходя из этого, я считаю, что снятие руководства будет неправильным».

Тем не менее, повторное («мимолетное», как назвал его Георгиевский) обследование не изменило мнение комиссии РКИ. Ее окончательное решение гласило:

Оздоровить работу института, поставив во главе института коммуниста, пересмотрев состав воспитателей, изгнав оттуда классово-чуждых элементов, укрепив институт коммунистами, комсомольцами, воспитателями».

Это решение было поддержано бюро комитета РКП(б) Дзержинского района. Бюро райкома также выразило недовольство работой представителей Наркомпроса и гороно, «выставлявших гражданина Бесперстова незаменимым работником в должности руководителя

692 института» .

Дело Ю.И. Туркестановой. Другим типичным примером может служить дело Ю.И. Туркестановой.

Туркестанова Юлия Ивановна, 1893 г. р. Отец — князь, мать -домашняя работница. В 1912-1917 гг. работала учительницей. С 1920 г. - медсестра дома младенца № 8/18. Принимала активное участие в общественной работе, член профсоюза и месткома. В 1931 г. «вычищена» за «сокрытие своего социального происхождение» с запрещением в будущем занимать какие-либо должности по воспитанию детей.

Сослуживцы Туркестановой подали в бюро по чистке коллективное письмо (25 подписей) с категорическим протестом против ее увольнения. По их словам, Туркестанова «зарекомендовала себя в продолжении многих лет в работе по воспитанию детей, а также и в общественной работе, как лучший работник в Учреждении, затем много раз была выбираема в Местком. Главным образом, мы предполагаем, что причиной снятия с работы сестры Туркестановой является ее происхождение, ввиду этого все как один заявляем, что Туркестанова никогда себя не проявляла как чуждый элемент в нашем Учреждении, а была всеми уважаема как

692 См. ЦАГМ. Ф. 1289. Оп. 1. Д. 854. ЛЛ. 108-144. хороший товарищ». Ходатайство коллектива не было учтено. Вынесенная же после его рассмотрения резолюция полностью противоречит декларируемому принципу усиления роли общественности в деле «чисток». На коллективном ходатайстве была сделана следующая пометка: «Когда придут получать справку, сказать им, что коллективные заявления не принимаются.» В результате пересмотра дела (состоявшегося лишь формально на бумаге) было решено подтвердить снятие Туркестановой с работы и запрещение занимать должности, связанные с воспитанием детей. Несмотря на наилучшие рекомендации коллег по работе и их свидетельство о том, что Туркестанова никогда не скрывала свое социальное происхождение (кстати, «чуждое» лишь наполовину), окончательное решение имело следующее обоснование:

Комиссия обвиняет гр. Туркестанову в скрытии своего социального происхождения (княжна), в силу чего пролезла в общественные организации, как Профсоюз, так и Местком, введя последних в заблуждение. Будучи членом Месткома и состояв в общественных организациях, чем и прикрывалась, одновременно игнорируя общественных работников и создавая склоки против таковых, чем тормозила оживление общественной жизни в лечебном учреждении, каковые в этом отношении не благополучны» .

Туркестанова работала с 19 лет, по отзывам коллег была прекрасным работником и хорошим товарищем. Обвинение её в сокрытии чуждого происхождения и «создании склоки» было лишено каких бы то ни было реальных оснований, а увольнение свидетельствовало не столько о классовом подходе к «прочищаемым», сколько о произволе, самодурстве и непорядочности членов комиссии по чистке. В реальной практике «чуждым» мог оказаться практически любой.

Проблема критериев социальной идентификации «чуждых» при проведении «чисток» является одной из наиболее сложных. К началу «великого перелома» эти границы стали еще более расплывчаты и неопределенны. За 12 лет, прошедших после революции, общество существенно изменилось, определить истинное социальное происхождение советских граждан с каждым годом становилось все труднее. Оставшиеся в России представители бывших привилегированных классов приложили немало усилий для того, чтобы каким-то образом интегрироваться в новое общество, приобрести новый социальный статус. Определение этого статуса зависело не только от реального социального происхождения, но и от случая, наличия нужных связей и ряда других

693 ЦАГМ. Ф. 1474. Оп. 7. Д. 61. ЛЛ. 144-151. факторов. Например, при проведении МРКИ в 1931 г. обследования аппарата прокуратуры и суда г. Москвы, проверяющим был предоставлен список служащих, не содержащий практически никаких сведений об их социальном происхождении и положении до революции. В графе «социальное происхождение» встречаются лишь три социальные категории: служащие, рабочие и крестьяне694. Очевидно, что понятие «социальное происхождение» в данном случае заменено термином «социальное положение», - практика довольно распространенная в середине 20-х-30-х гг.

Не менее распространенной была практика смешения при классификации служащих по социальной принадлежности понятий «происхождение» и «положение». Так, члены Московской губернской коллегии защитников были разделены «по социальному происхождению» на 15 групп: служащие, рабочие, крестьяне, кустари, мещане, торговцы, купцы, казаки, провизоры, дворяне, духовенство, врачи, ремесленники, помещики, юристы695. Столь запутанная и непоследовательная социальная градация предоставляла проверяющим широкую свободу действий. Бывший дворянин, священник или помещик, поступивший на советскую службу, мог быть зачислен как в группу служащих (либо при наличии соответствующего образования в группу юристов или врачей), так и в группу дворян (духовенства, помещиков); и т.п. При определении социального статуса администрация учреждения или проверяющие нередко руководствовались личными мотивами, решающую роль при этом могли иметь самые различные факторы: от простой симпатии или антипатии до стремления получить какую-либо выгоду: продвижение по службе, партийная карьера, деньги и т.п.

На рубеже 20-30-х гг. по-прежнему, как и во все времена, велика была роль личных связей. По утверждению современников, родственные связи и полезные знакомства приобрели в эти годы даже большее значение, чем до 1917 г. О широком распространении практики «приема на службу по запискам знакомых по телефонным разговорам людей случайных, неизвестных, сплошь и рядом совершенно не пригодных к той работе, которая им легкомысленно поручается», сообщает, в частности, работник прокуратуры СССР И.С. Кондурушкин. «До сих пор еще, - с сожалением отмечает Кондурушкин, — часть наших администраторов не исчерпала до дна вкус власти, возможности назначать, увольнять, росчерком пера создавать из вчерашней кондитерской продавщицы, девицы приятной "во

694 ЦАГМ. Ф. 1289. Оп. 1. Д. 188. Л. 22; см. также. ЦАГМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д. 201. ЛЛ. 46-63.

695 ГУМО ЦГАМО. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1567. Л. 8. всех отношениях", управдома, секретаря»696. Так, например, стажеры Юрбюро при МГСПС сообщали в МК ВКП(б), что руководство Юрбюро при переводе стажеров на платные должности (что помимо средств к существованию давало возможность получить социальный статус «служащего») «руководствуется особыми мотивами», а именно: «смазливое женское лицо», «протекция и знакомство». Именно по протекции получила, по их утверждению, должность жена председателя губернского суда Стельмахович, «женщина не только юридически невежественная, но и вообще безграмотная»697.

Выходец из духовного звания» Л.И. Рождественский и его жена Г.Г. Рождественская, также происходящая из духовного звания, к тому же владевшая в прошлом домом во Владимирской губернии, статус советских служащих приобрели благодаря родственным связям с членом ВКП(б) Масловым и дружеским отношениям со служащей Моссовета Галкиной (Рождественский был назначен зав. московской школой № 30, а его жена устроилась на работу в секцию здравоохранения Бауманского района и вскоре была выбрана «общественной делегаткой» Бауманского райсовета от домохозяек)698.

Широкое распространение системы протекции нередко ставило представителей социально-чуждых слоев, обладавших, по утверждению современников разветвленной сетью «нужных знакомств», в более выгодное положение, чем выходцев из рабоче-крестьянской среды.

Не меньшей силой, чем личные связи, обладало материальное поощрение. За «небольшое вознаграждение» фининспекторы (среди которых были как бывшие дворяне, чиновники и офицеры, так и выходцы из рабочих, в том числе партийные) с легкостью зачисляли крупных предпринимателей-нэпманов (в том числе и из «бывших») в число мелких

696 Кондурушкип КС. Указ. соч. С. 204.

697 ГУМО ЦГАМО. Ф. 165. Оп. 1. Д. 1567, Л. 49-49об. Данный факт подтверждается и другими источниками, из которых следует, что Стельмахович, жена члена Президиума МКК и члена коллегии МРКИ, б/п, по специальности зубной врач, по своему происхождению - социально-чуждая, была назначена на должность зав. детской юридической консультацией, которую в это время занимала М.И. Тимофеева, член ВКП(б), находившаяся в тот момент на лечении в санатории (см. ГУМО ЦГАМО. Ф. 165, оп. 1, д. 1567, л. 58; там же, оп. 2. д. 764, л. 52).

698 Дальнейшая судьба Рождественских сложилась не очень удачно: благодаря «бдительным» соседям, они были сняты с занимаемых должностей; Рождественская была также отстранена от общественной работы. Любопытно, что в ходе следствия по полученному доносу РКИ установила, что одна из подписавших его, Лапикова, - «тоже из бывших», причем тесно связана с семьей Рождественских: отец ее владел домом, в котором проживали в настоящий момент все авторы письма, а также совместно с братом Г.Г. Рождественской имел транспортную контору. Дело Лапиковой было передано в Бюро по чисткам, ее дальнейшая судьба неизвестна. (См. ЦАГМ. Ф. 1474. Оп. 2. Д. 227. ЛЛ. 179-181, 192-194.) кустарей. По свидетельству МРКИ, финработники «ударяли и ловили часто случайно мелкого торговца с продажей 1 пары ботинок, одной рубашки, куска мыла и т.п. [.] даже попадали рабочие, инвалиды и мелкие кустари, а более крупные выявлялись плохо». Именно служащие районных финансовых отделов, наиболее близкие к деньгам, оказались особенно подвержены «разложению» и «сращиванию с частником»; причем партячейки финансовых отделов не составляли в этом отношении

699

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Реконструкция судеб и повседневной жизни «бывших» и исследование их места в советском социуме 1920-1930-х гг., в том числе с помощью дискурсивного анализа, показывают, насколько многогранной, изменчивой и противоречивой была постреволюционная действительность в целом и, в частности, в сфере социальных отношений.

На основании изучения источников можно заключить, что, несмотря на очевидность проникновения принципа дискриминации по признаку классового происхождения во все сферы жизни формирующегося советского общества, практическое воплощение в жизнь данного принципа в различных регионах и в разные периоды отличалось многообразием, не укладываясь в узкие рамки политических догм или установок «классовой справедливости». Сравнение политических деклараций, юридических актов и инструкций большевистской власти с их реализацией на уровне повседневных практик позволило установить, какие именно объективные и субъективные обстоятельства и факторы и в какой степени влияли на ситуацию. В частности, в диссертации подробно показано, как далеко «не по бумажным нормам» осуществлялись конфискации и реквизиции имущества, выселения и «уплотнения» граждан, муниципализация и демуниципализация частных жилых строений, денационализация мелкой промышленности и т.д. То же.самое относится к судебной практике того периода, практике партчисток и чисток соваппарата или к инициированной большевиками кампании 1926 г. по выселению помещиков из принадлежавших им имений, в ходе которой реально было выселено лишь около трети помещичьих семей, подлежавших выселению.

Дихотомичность мышления послереволюционного российского общества сочеталась с отсутсвием четкого понимания критериев его разграничения на «своих» и «чужых». Как показывает исследование, критерии идентификации «бывших» как особого социума формировались стихийно. Они были неопределенными и неоднозначными, находясь в зависимости как от конкретно-исторической ситуации, так и от субъективных факторов. Нестабильность и неоднозначность социального статуса граждан послереволюционной России, характеризующейся крайней степенью деструктуризации общества, усугублялась переплетением различных общественных слоев и высокой социальной мобильностью значительной части населения России предреволюционной. Следует учитывать таюке и отсутствие в послереволюционной России устоявшихся значений тех или иных понятий и терминов, их многозначность либо несоответствие их содержания современному пониманию, что также зачастую приводит к искажению исторической реальности, нивелировке характерной для нее полифоничности. В частности, как свидетельсвуют документы, под «классовым составом» населения того или иного региона (служащих предприятий и организаций, учащихся высших и средних учебных заведений, воспитанников детских учреждений и т.п.) на деле зачастую подразумевалась группировка по половозрастному, профессиональному и прочим признакам.

Все эти факторы фактически приводили к размыванию границ социального пространства и без того сложного и противоречивого социального феномена, каковым является категория «бывшие люди», позволяя новой власти максимально расширять спектр социальных групп, объединяемых данной социальной категорией. С другой стороны, создавалась возможность для смены наиболее удачливыми представителями «бывших» «нехорошего» социального статуса на более подходящий в новых условиях статус «служащего», «студента», а, если повезет, то и рабочего.

Тщательная историческая реконструкия жизненного мира «бывших» в постреволюционной России, их повседневных практик и социальных связей свидетельсвует об исключительной сложности и противоречивости социальных процессов того периода. Даже в наиболее тяжелые для «бывших» периоды постреволюционной российской истории (такие как, например, «красный террор» или период массовых «чисток» соваппарата) в реальной политической практике над идеями классовой справедливости-и политкорректности нередко одерживал верх принцип экономической целесообразности. Борьба между здоровым прагматизмом и классовой непримиримостью наиболее ярко проявилась в отношении к буржуазным спецалистам, чуждым в идеологическом отношении, но необходимым с точки зрения развития народного хозяйства и функционирования госаппарата.

Исходя из вышесказанного, широко распространенная ныне точка зрения об обреченности в постсоветской России всех представителей непролетарских слоев представляется необоснованной. Между тем, многие современные исследователи, как отечественные, так и зарубежные, убеждены в том, что в 1920-1930-е гг. судьбу каждого советского гражданина решала именно «анкета»: «Люди были обречены дворянским происхождением, родством с генералами, наличием родственников за границей, службой в белой армии, университетским образованием, умением правильно говорить по-русски и ещё бог весть чем»', «классовое происхоэюдение приводило в итоге к приговору» .

Акцент на замалчивавшихся ранее фактах дискриминации по признаку социального происхождения обусловил широкое распространение в постсоветской и зарубежной историографии точки зрения, что само понятие «интеграция», предусматривающее процесс взаимного, двустороннего приспособления, не может быть употребимо по отношению к «бывшим» и их детям. Сторонники данной точки зрения убеждены, что применительно к представителям «социально чуждых» классов речь может идти лишь об их адаптации, да и то лишь временной. «Поскольку советское государство, — пишет, в частности, Е. Фотеева, — не имело намерения изменяться в соответствии с потребностями бывших имущих слоев, то ни о каком процессе послереволюционной интеграции не могло быть и речи»*61. С этим утверждением, пожалуй, можно было бы согласиться, если бы речь шла о нескольких десятках человек. Однако, как показывает диссертационное исследование, в число «бывших людей» так или иначе оказалась включена значительная часть общества, все слои которого неизбежно взаимосвязаны и оказывают влияние не только друг на друга, но и на государство, являющееся не чем-то автономным, изолированным от общества, а его неотъемлемой частью. В этой связи ссылка на некие абстрактные, «намерения государства», независимые от-социально-политической конъюнктуры и от общества, не представляется серьезным научно-историческим аргументом.

Как показывает проведенное исследование, несмотря на нагнетание классовой нетерпимости, многие выходцы из «бывших», и особенно -представители молодого поколения, успешно приспособились к советским реалиям, в том числе используя стратегию смены социального статуса, свои связи и культурно-образовательные преимущества перед рабоче-крестьянскими «низами», а также острую потребность режима в квалифицированных специалистах. Соответственно более обоснованной нам представляется позиция исследователей, полагающих, что многие представители бывших имущих слоёв «сумели найти modus vivendi с новыми властителями и вполне благополучно устроить свою жизнь»868. Любопытно, что это утверждение не оспаривают и последовательные сторонники точки зрения обреченности «бывших» в условиях советской действительности фактором своего непролетарского происхождения. «История удачной реинтеграции молодой девушки дворянского

866 См., например: Шинкарчук С.А. Указ. соч. С. 27, 30, 33; БертоД. Указ. соч. С. 227.

867 Фотеева Е. Социальная адаптация после 1917 года. Жизненный опыт состоятельных семей // Судьбы людей . С. 246.

868 Петроград на переломе эпох .С. 72. происхождения в советское общество — не уникальна» , — пишет, в частности Д. Берто, подвергая тем самым сомнению собственное утверждение о неизбежности наказания за «чуждое» происхождение. Один из крупнейших зарубежных специалистов в области изучения социальных отношений в постреволюционной России Шейла Фицпатрик также признает, что довольно многие ходатайства лишенцев (значительную долю которых составляли, как известно, «бывшие») о восстановлении их в гражданских правах были удовлетворены властью870.

Проведенная в ходе данного диссертационного исследования историческая реконструкция наглядно демонстрирует, что советское общество создавалось в процессе постоянного и тесного взаимодействия и взаимовлияния различных социальных слоёв, которые, по признанию современников, проявлялись во всех жизненных сферах. Так, помощник прокурора СССР И.С. Кондурушкин в 1920-х гг. неоднократно сетовал на ощущавшиеся буквально «на каждом шагу» «невидимые нити», переплетавшие все слои общества и связывавшие советских и партийных работников с «мещанским болотом»871. С каждым годом эти «нити» становились все крепче и запутаннее. С одной стороны, рабочие, по словам партийно-государственного руководства, были подвержены «буржуазному перерождению». «Вы думаете, если вы рабочий, то% \ . гарантированы от всего? Извините, пожалуйста. »Ю2 - предупреждал Т.К. Орджоникидзе в сентябре 1929 г., выступая на I Московской областной конференции ВКП(б). С другой стороны, молодежь «чуждого» происхождения, выросшая при советской власти, нередко искренне разделяла коммунистические принципы и активно включалась в «строительство коммунизма». Даже те, кому пришлось немало вытерпеть от новой власти из-за поставленного на них классового «клейма», порой не только не обижались на своих гонителей, но и, более того, в душе считали себя коммунистами, фактически таковыми не являясь .

Безусловно, ни производственные успехи, ни успешная профессиональная или партийная карьера, ни близкое знакомство с ответственными советскими и партийными работниками не давали гарантий последующего благополучия. Можно вспомнить немало примеров, когда выходцы из «бывших», добившись значительных успехов, внезапно на пике своей карьеры теряли всё именно вследствие

869 Берто Д. Указ. соч. С. 222.

870 ФгщпатрикШ. Повседневный сталинизм. С. 157.

871 Кондурушкин И.С. Указ. соч. С. 204; см. также: Там же. С. 17, 205.

872 Орджоникидзе Г.К. Генеральная линия партии. С. 255.

873 Подробнее об этом см., например: Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. С. 268-270. своего непролетарского происхождения. «Если пятно преступного проишого в некоторых случаях еще можно было смыть, — пишет, в частности, Ш. Фицпатрик, - пятна другого рода оставались практически навечно. Клеймо "плохого " социального происхождения упорно не желало исчезать, даже когда власть сама пыталась в середине 1930-х годов

874 упразднить его» Бессмысленно оспаривать значимость классовой принадлежности граждан в условиях постреволюционной России. Клеймо «чуждого» в течение всей жизни висело над головой, как дамоклов меч. Однако следует учитывать, что к концу 1920-х гг. само понятие «классовой принадлежности» существенно трансформировалось, означая отныне не столько социальное происхождение человека, сколько оценку его политических установок в контексте лояльности к режиму. Акцент делался на, выражаясь терминологией тех лет, «политическом (идеологическом) лице» граждан, их «социальной психологии», «идеологической сущности» и т.п. В этих условиях власть имела возможность свободно манипулировать терминами, что вносило элемент непредсказуемости, нарастание которого наглядно прослеживается на примере «чисток» совслужащих.

С конца 20-х и особенно в 30-х гг. классовая борьба начала переносится непосредственно в ряды рабочего класса. К этому времени -границы между представителями различных в прошлом социальных слоев все больше размывались, как в силу естественного их смешения, так и в результате изменения характера социальной политики, трансформации самой сущности т.н. классового принципа. Введение в политическую практику таких клише, как классовое (или мелкобуржуазное) перерождение, потеря социального (партийного) лица и т.п., позволяло свободно манипулировать «классовым принципом», причисляя к числу классовых врагов любого, не угодного власти (или кому-либо из ее представителей на местах). К потерявшим пролетарское или партийное лицо обычно, наряду с «идеологически невыдержанными лицами» относили пьяниц, хулиганов, «шкурников», всех, «поддавшихся бытовому разложению», «ушедших в личную жизнь», и т.п. Всех их без разбора отныне позволялось причислять к классово чуждым.

Таким образом, классово-дискриминационная социальная политика на практике зачастую . оказывалась дискриминационной по идеологическому признаку, а критерий «классовости» на деле все больше превращался в атрибут революционной риторики; удобное объяснение тех г

874 Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. С. 98, 141. См. также: Там же. С. 155; Ее же. Жизнь под огнём. С. 38-49. или иных действий властей или частных лиц. Им прикрывались и манипулировали как центральная власть в борьбе с политически неблагонадёжными лицами, так и нечистые на руку представители местной власти и даже (как видно из писем, жалоб, доносов) рядовые обыватели в своей повседневной жизни.

Принятие Конституции 1936 г. не означало полного прекращения практики преследований и негласных ограничений по признаку «чуждого» происхождения. Отдельные всплески ужесточения социальной политики происходили и позже - в ходе массовых репрессий конца 30-х годов, в первые годы Великой Отечественной войны, а также сразу после ее завершения. Социально чуждое происхождение порой оказывало свое трагическое воздействие на судьбу человека спустя 10, 20, а то и более лет после принятия Конституции, отменившей социальное неравенство граждан и юридически зафиксировавшей ликвидацию антагонистических классов в социальной структуре советского общества. Однако с середины 1930-х гг. все формы преследования населения по классовому принципу приобрели новое качество, все больше «встраиваясь» в систему политических репрессий, в которой социальное происхождение на деле играло второстепеную роль.

Наиболее ярко это проявилось в ходе печально известных массовых репрессий 1937-1938 гг., направленных в равной мере против рабочих, крестьян, старых большевиков, советской партийной и военной элиты и проч. Репрессии конца 1930-х гг. и более поздних периодов имеют очевидную специфику. «Чуждое» социальное происхождение все больше становилось не истинной причиной, а удобным поводом для увольнения, выселения, ареста и прочих мер репрессий. Так называемая классовая борьба, в действительности уже практически утратила классовую направленность, все более приобретая характер политической борьбы, борьбы за власть.

В заключении необходимо еще раз вернуться к главному вопросу диссертационного исследования: была ли у миллионов «бывших» и их детей реальная возможность адаптироваться к новой жизни, получить образование и профессию, сделать карьеру и в конечном итоге стать полноправными гражданами советского общества; или же в условиях диктатуры пролетариата они были обречены стать социальными изгоями и жертвами большевистского режима? Соответствует ли действительности довольно распространенное как в академической среде, так и в общественном сознании современного российского общества представление о том, что «чуждое» происхождение в условиях послереволюционной России являлось своего рода окончательным «приговором», в лучшем случае, «приговором» с отсрочкой его исполнения?

На наш взгляд, именно вывод о невозможности дать однозначные ответы на поставленные выше вопросы является главным результатом данного исследования. Процессы разрушения прежних и формирования новых социально-культурных связей и отношений шли параллельно друг другу. Советское общество создавалось в процессе постоянного и тесного взаимодействия и взаимовлияния различных социальных слоев и к концу 1930-х гг. оно впитало в себя все социальные слои дореволюционной России, «перемолотые» и «переваренные» в едином «котле» революции, Гражданской войны, нэповских реформ, коллективизации, индустриализации, культурной революции, разнообразных «чисток» и прочих кампаний. И новая советская социальная элита, и все прочие слои постреволюционного российского общества, отнюдь не являлялись преемниками «победившего пролетариата» либо какой-либо иной социальной группы, а возникали на основе синтеза различных слоев дореволюционного и раннего советского общества.

Таким образом, на примере всестороннего комплексного изучения малоизученной социальной категории «бывшие люди», с помощью новых источников и современных подходов, данное иссследование предлагает решение важной исследовательской проблемы — становления советского социума и социальной стратификации постреволюционного общества. Предложенная историческая реконструкция наглядно показывает, что послереволюционное общество было значительно более сложным, и нестабильным социальным организмом, чем принято было полагать. Традиционный классовый подход не позволяет адекватно оценить многообразие и разнохарактерность действовавших в нем социальных сил и интересов, а также выявить специфику социальных отношений в условиях рассматриваемого периода. Необходимы более «тонкие» подходы, учитывающие всю полифоничность советского постреволюционного общества, многофакторность, многогранность и противоречивость его развития.

АОМС APA

ВИК (волисполком)

ВНУС

ВСНХ

В)ЦИК

ВЦСПС

ВЧК

ГА РФ

ГКК Верховного суда РСФСР Главкомтруд

ГОЭЛРО

ГУКХ

ГУМЗ

Деткомиссия

ДСНХ

ИТР

Комхоз (укомхоз, губкомхоз)

КСК

МВТУ

МГСПС МГККВКП(б) МКУБУ MOHO мосжк

Мосотсобез

Моссовет

МУНИ

Список литературы диссертационного исследования доктор исторических наук Смирнова, Татьяна Михайловна, 2009 год

1.1. АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) Ф. Р-130 Совет Народных Комиссаров РСФСР

2. Ф. Р-336 Следственный комитет революционного трибунала при Петроградском

3. Совете РСиКД Ф. Р-337 Революционный трибунал печати

4. Ф. Р-393 Наркомат внутренних дел РСФСР

5. Ф. Р-543 Следственный комитет Верховного революционного трибунала ВЦИК

6. Ф. Р-1074 Революционный трибунал при Петроградском Совете РСиКД

7. Ф. Р-1235. Оп. ВЦИК Отдел детских учреждений 117

8. Ф. Р-1240 Уполномоченные ВЦИК и ответственные представители ЦК РКП(б) повсестороннему контролю и ревизии губернских, уездных и волостных советских учреждений и партийных организаций Ф. Р-1250 Комиссия ВЦИК по обследованию наркоматов РСФСР

9. Ф. Р-3524 Комиссия по проверке служащих и сотрудников советских учреждений при

10. ВЦИК. 1917- 1919 гг. Ф. Р-5207 Комиссия по улучшению жизни детей при ВЦИК

11. Ф. Р-5404 Межведомственная комиссия при Президиуме ВЦИК по предварительномурассмотрению жалоб и ходатайств о восстановлении в правах .

12. Ф. Р-7275 , Главный комитет по проведению всеобщей трудовой повинности при СТО РСФСР

13. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ)а •

14. Ф. 5. Управление делами СНК РСФСР

15. Оп. 1. Письма и телеграммы председателю СНК РСФСР В.И.Ленину и управляющему делами СНК РСФСР В.Д. Бонч-Бруевичу. Ф. 17. Центральный Комитет КПСС

16. Оп. 1а. ЦК РСДРП(б). 1917 1918 гг. Оп. 6. Информационный отдел ЦК РКП(б). 1919 г. Оп. 84. Бюро секретариата ЦК. 1918 - 1926 гг. Ф. 19. СНК РСФСР

17. Оп. 1. Протоколы заседаний СНК. 1917 1922 гг. Оп. 2. Протоколы заседаний Малого СНК. 1917 - 1922 гг. Ф. 60. Московское областное бюро КПСС

18. Центральный архив города Москвы ЩАГМ)875

19. Ф. 150 Московский городской исполнительный комитет (Мосгорисполком) Ф. 1289 Московская городская комиссия РКИ и городская контрольная комиссия Ф. 1474 Районные комиссии РКИ

20. Государственное учреждение Московской области Центральный государственный архив Московской области (ТУМО ЦГАМО)1. Ф. 66 Моссовет

21. Бывший Центральный муниципальный архив г. Москвы (ЦМАМ)

22. Ф. 165 Московская губернская РКИ Московский музей образования

23. Коллекция документов Московской опытно-показательной коммуны им. П.Н. Лепешинского (МОПШК), россыпь.

24. СБОРНИКИ ДОКУМЕНТОВ Академическое дело 1929-1931 гг. Документы и материалы следственного дела, сфабрикованного ОГПУ. Вып. 1. Дело по обвинению академика С.Ф. Платонова. СПб., 1993; То же. Вып. 2. Дело по обвинению академика Е.В. Тарле. СПб., 1998.

25. Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг. / Отв. ред. А.К. Соколов. Авторы текста и комментариев А.К. Соколов, C.B. Журавлев, В.В. Кабанов. М., 1997.

26. ГУЛАГ. 1918-1960. Документы / Сост. А.И. Кокурин, Н.В.Петров. Науч. ред.

27. B.Н. Шостаковский. М., 2000.

28. Декреты Советской власти. Т. 1. М„ 1954; Т. 6. М., 1973; Т. 9. М., 1978. Дети ГУЛАГа. 1918-1956: Документы / Под ред акад. А.Н. Яковлева. М., 2002. Дети и молодежь Смоленщины: 1920-1930-е годы: Сборник док. / Под ред. Е.В. Кодина. Смоленск, 2006.

29. Жилищное законодательство. Вып. V. ^муниципализированные и демуниципализированные строения (частно-владельческие и кооперативные). M., 19271

30. Жилищный вопрос: Сборник декретов, распоряжений и инструкций с разъяснениями. М., 1923.

31. Жилищное законодательство: Систематизированный сборник законодательных и ведомственных постановлений, важнейших постановлений и определений Верхсуда РСФСР и постановлений Мособлисполкома и Моссовета по законодательству на 1 сентября 1932 г. М., 1932.

32. История советской Конституции в декретах и постановлениях Советского правительства. 1917-1936. М., 1936.

33. О введении единой паспортной системы в СССР. Законодательные и директивные материалы. М., 1933.

34. Общество и власть. 1930-е гг. / Отв. ред. А.К. Соколов. Авторы текста и комментариев

35. C.B. Журавлев, А.К. Соколов. М., 1998.

36. Рязанская деревня в 1929-1930 гг.: Хроника головокружения. Документы и материалы / Отв. ред.-сост. Л. Виола, С. Журавлев и др. М.-Торонто, 1998.

37. Совершенно секретно»: Лубянка Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.). ТТ. 18. М., 2001-2008.

38. Сборник декретов и постановлений Союза Коммун Северной области. Вып. 1. Пг., 1919. Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. 19171952 гг. М:, 1953. СЗ СССР. СУ. РСФСР.

39. Фольклор России в документах советского периода. 1933-1941 гг. Сб. док. М., 1994. Штурман Д., Тиктин С. Советский Союз в зеркале политического анекдота. М., 1992. Хозяйственное, советское и партийное строительство: Альбом диаграмм. М.-Л., 1928.

40. СТАТИСТИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ Вестник статистики. 1921. № 5-8.

41. Москва в цифрах: с начала века до наших дней. М., 1997.

42. ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ 1.4.1. Оппозиционная пресса. Конец 1917 нач. 1918 гг. "Дело народа" ("Дело народное", "Дело народов") "День"

43. Воля народа" "Воля страны" "Время" "Начало"1. Общественный врач"14.2. Советские газеты и журналы. 1917-1936 гг. "Административный вестник" "Беднота" "Безбожник" "Большевик" "Борьба классов"

44. Вечерние известия Московского Совета рабочих и красноармейский депутатов"1. Власть Советов"1. Всходы"

45. Еженедельник чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией";

46. За пролетарское искусство"1. Известия ВЦИК"1. Историк-марксист"1. Комсомольская правда"1. Красная молодежь"

47. Красный ворон" ("Бегемот")1. Культура и быт"1. Культура и жизнь"

48. Марксистско-ленинское естествознание"1. На трудовом посту"1. Народное просвещение"1. Научное слово"1. Научный работник"1. Петроградская правда"1. Правда"

49. Пролетарская диктатура" "Пролетарская революция" "Рабочий суд" "Революция и культура" "Советская юстиция"

50. СИНХРОННЫЕ ИЗДАНИЯ И РАБОТЫ 1920-1930-х ГОДОВ

51. Блюменфельд Р. И. Принципы регистрации населения. (Акты гражданского состояния). М., 1922.

52. Бубнов A.C. Буржуазное реставраторство на втором году нэпа. Пг., 1923. Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989; Его же. Путь к социализму. Избр. произв. Новосибирск, 1990.

53. Вишневский Н. Принципы и методы организованного распределения продовольствия ипредметов первой необходимости. М., 1920.

54. Владимирова В. Год службы социалистов капиталистов. М., 1927.

55. ВладимирскийМ.Ф. Организация советской власти на местах. М., 1919.

56. Волин В. Октябрьская революция и интеллигенция // Исторический журнал. 1938. N 11.

57. Волъфсон С. Интеллигенция как общественная прослойка при капитализме и социализме // Под знаменем марксизма. 1939. N 8.

58. Вышинский А.Я. Итоги и уроки шахтинского дела. M.-JI., 1928; Его же. Вредители электростанций перед пролетарским судом. М., 1933.

59. ГастевА.К. Восстание культуры. Харьков, 1923.

60. Гелъбрас Г. Рабочие домовые коммуны в Москве. Итоги массового улучшения жилищного быта рабочих за время 1918-1919 гг. // Власть Советов. 1920. № 5.

61. Горин М. Академический ковчег//Ленинградская правда. 1927. 15 мая. С. 3.

62. Горький М. О мире толстых: Сб. ст. М., 1931; Его же. О литературе. Статьи и речи 19281936 гг. М., 1937.

63. Гурьянов А. За революционную бдительность! Суд над вредителями Всесоюзного конкурса на лучшего ткача и подмастерья на фабрике НИМ. М.-Иваново, 1933.

64. Дзержинский Ф.Э. Избранные произведения в 2-х тт. Изд. 2-е. Т. 1-2. М., 1967.

65. Исаев А. Безработица в СССР и борьба с нею (за период 1917-1924 гг.). М., 1924.

66. Как праздновать Октябрь: Пособие для политпросветработников. М.-Л., 1925.

67. Келлер Б.А. Пролетарская революция и советская интеллигенция. М., 1937.

68. Коган С. Организация массовых народных празднеств. М., 1921.

69. Кондурушкин ИС. Частный капитал перед советским судом. М.-Л., 1927.

70. Красная Москва, 1917-1920 гг. М., 1920.

71. Крупская Н.К. Партия и студенчество // Красная молодежь. 1924. № 1. С. 18-19.

72. ЛассД.И. Современное студенчество // Молодая гвардия. 1927. № 9.

73. Ледер В.Л. Специалисты и их роль на производстве. М., 1926.

74. Ленин В.И. П.С.С. Т.Т. 37-54.

75. Лопухин В.Б. После 25 Октября // Минувшее. Вып. 1. М., 1990.

76. Луначарский A.B. Мещанство и индивидуализм. М.-Пг., 1923; Его же. Интеллигенция в ее прошлом, настоящем и будущем. М., 1924; Его же. О быте. М-Л., 1927; A.B. Луначарский о народном образовании: Сб. ст. М., 1958.

77. Луппол И. Интеллигенция и революция // Новый мир. 1939. N 7.

78. Мельгунов С.П. Красный террор в России: 1918-1923 гг. Берлин, 1923.

79. Мингулин ИГ. Пути развития частного капитала. М.-Л., 1927.

80. Мороз Г. ВЧК и Октябрьская революция // Власть Советов. 1919. № 11; Его же. Из истории гражданской войны в России // Коммунистический интернационал. 1920. № 16.

81. Немцов Н. Историческая роль чрезвычайных комиссий и ГПУ в Республике диктатуры пролетариата// Рабочий суд. 1927. № 24 (136).

82. Октябрь: Сборник пособий для проведения праздника Октябрьской годовщины в рабочих клубах. М., 1924.

83. Октябрь в клубах: Сборник материалов к празднованию Октябрьской революции. М.,1924.

84. Октябрь в рабочих клубах: Пособие по проведению празднования Октябрьской годовщины, М., 1923.

85. Орджоникидзе Г.К. Избранные речи и статьи. М., 1939.

86. Пашуканис Е.Б. Советский государственный аппарат в борьбе с бюрократизмом // Строительство советского государства. М., 1929. Преступник и преступность. Сб. ст. М., 1926.

87. РашинА.Г. Состав фабрично-заводского пролетариата СССР. М., 1930. Самохвалов И.С. Численность и состав научных работников СССР // Социалистическая реконструкция и наука. Вып. 1. М., 1934.

88. Серебрянский 3. Саботаж и создание государственного аппарата // Пролетарская революция. 1926. № 10.

89. Сорокин П.А Современное состояние России // Новый мир. 1992. № 4-5. Его же. Жизнь среди смерти // Господин народ. 1991. № 7.

90. Сталин И.В. Вопросы ленинизма. М., 1953.

91. Троцкий Л.Д. Терроризм и коммунизм. Пг., 1920; Его же. Как вооружалась революция (На военной работе). М., 1924; Его же. К истории русской революции. М., 1990. ЭтчинА. Партия и специалисты. М., 1928.

92. Яковлева М.И. Выдвижение и орабочивание госаппарата Московской области. М., 1930. Ярославский Е.М. Партия и вузы // Красная молодежь. 1924. № 2. С. 39-45.16. МЕМУАРНАЯ ЛИТЕРАТУРА

93. Амнуолъ А. Первые дни ВЧК // Рабочий суд. 1927. № 24 (136).

94. Аронсон Г. К истории правого течения среди меньшевиков // Меньшевизм после Октябрьской революции. Chalidze publications. 1990.

95. Аросев А. Как закрывались буржуазные газеты // Красная нива. 1929. № 4. Булгаков М.А. «Под пятой». Мой дневник. М., 1990. Вересаев В.В. Воспоминания // Огонек. 1988. N 30.

96. Волин С. Меньшевизм в первые годы НЭПа // Меньшевизм после Октябрьской революции. Chalidze publications. 1990.

97. Воронов С. Петроград-Вятка в 1919-20 году // APP. Т. I. М., 1991.

98. Воспоминания об Октябрьском перевороте на заседании участников переворота в Петербурге 7.11.1920 г. // Пролетарская революция. 1922. № 10.

99. Врангель М.Д. Моя жизнь в коммунистическом раю // APP. Т. IV. М., 1991. Врангель П.Н. Записки // Русское зарубежье. Вып. 1. М., 1993.

100. Гиппиус З.Н. Петербургские дневники. 1914-1919 гг. // Гиппиус З.Н. Живые лица. Т. I. Тбилиси, 1991.

101. Голицын С.М. Записки уцелевшего. М., 1990.

102. Готье Ю.В. Мои заметки // Вопросы истории. 1991. №№ 6-12; Там же. 1992. №№ 1-5, 1112; Там же. 1993. №№ 1-5.

103. Земское В.Н. Спецпоселенцы в СССР 1930-1960. М., 2003.

104. Его же. «Кулацкая ссылка» в 30-е годы // Социологические исследования, 1991. № 10. Изгоев А. Пять лет в Советской России. (Обрывки воспоминаний и заметки) // APP. Т. X. М., 1991.

105. Как мы работали в Рабкрине. Харьков, 1963.

106. Карпинский В.А. Два года борьбы. Пг., 1919; Его же. Три года борьбы. Пг., 1920; Его же. Величайшая из революций. М.-Л., 1925.

107. Князев Г.А. Из записной книжки русского интеллигента за время войны и революции. 1915-1922 // Русское прошлое. 1991. Кн. 2.

108. Короленко В.Г. Земли! Земли! Мысли, воспоминания, картины // Новый мир. 1990. № 1. Его же. Письма A.B. Луначарскому // Новый мир. 1988. № 10; Его же. Письма Г. Раковскому // Вопросы истории. 1990. № 10.

109. Лопухин В.Б. После 25 Октября // Минувшее. Вып. 1. М., 1990.

110. Майер Н. Служба в комиссариате юстиции и народном суде // APP. Т. VIII. М., 1991. Мехоношин К. От захвата власти к овладению аппаратом // Война и революция. М., 1928.1. Кн. 2.

111. Мшицын C.B. Из моей тетради // APP. T. II. М., 1991. Набоков В.Д. Временное правительство // APP. Т. 1. М., 1991.

112. Невский В.И. Как образовалась Советская власть и что ею сделано за три года. М., 1920; Его же. В буре деяний. Петроград за пять лет советской работы. М.-Пг., 1922.

113. Оболенский В. Из первых дней Высшего Совета Народного хозяйства // Народное хозяйство. 1918. № 11.

114. Плешко Н. Из прошлого провинциального интеллигента // APP. T. X. М., 1991.

115. Постникова Е. Жизнь в ленинской России // Русский рубеж. 1992. № 3.

116. Разгон Л. Непридуманное// Юность. 1988. М» 5, 8; Там же. 1989. Ms 1-2.

117. Раппопорт И. Полтора года в советском Главке // APP. Т. И. М., 1991.

118. Смшъг-Бенарио М. На советской службе // APP. Т. III. Москва, 1991.

119. Чубаръ В. Октябрьские дни 1917 года. (Воспоминания) // Народное хозяйство. 1918. №11.

120. Булгаков М.А. Самоцветный быт. М., 1985. Map иное A.A. Детский дом. М., 1984. Нароков Н. В. Мнимые величины. М., 1990. Ропшин В. (Б. Савинков) Конь вороной. М.,-Л., 1924. Шейнин Л.Р. Записки следователя. М., 1979.2. ЛИТЕРАТУРА

121. Анатомия революции. СПб., 1994. '

122. Атлас М.С. Национализация банков в СССР. М., 1948.

123. Барбаков К.Г., Мансуров В.А. Интеллигенция и власть. М., 1991.

124. Белова Т.Д. Культура и власть. М., 1991.

125. Берхин КБ. Военная реформа в СССР (1924-1925 гг.). М., 1958.

126. Борисова Л. В. Военный коммунизм: насилие как элемент хозяйственного механизма. М.,2001.

127. Булдаков В.П. Красная смута. М. 1997.

128. Булдаков В.П., Иванова НА., Шелохаев В.В. Место и роль средних слоев города в буржуазно-демократической и социалистической революциях // Вопросы истории КПСС. 1991. №7.

129. Венедиктов A.B. Организация государственной промышленности в СССР. Т. 1-2. М.-Л., 1957-1959.

130. Глезерман Г. Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР. М., 1949.

131. Голинков Д.Л. Крах вражеского подполья. М., 1971.

132. Горинов ММ. Нэп и возникновение целостной командно-административной системы // Власть и общество России XX век. М.-Тамбов, 1999.

133. Городские средние слои в Октябрьской революции и гражданской войне. М.-Тамбов,

134. Городские средние слои в трех российских революциях. М., 1989.

135. Городские средние слои накануне Октября. М., 1970.

136. Дегтярев Е.Е., Егоров В.К. Интеллигенция и власть. М., 1993.

137. Добкин А.И. Лишенцы: 1918-1936 годы // Звенья. Исторический альманах. Вып. 2. М.-СПб., 1992.

138. ДумоваН. Московские меценаты. М., 1992.

139. Жимерин Д.Г. История электрификации СССР. М., 1962.

140. Жиромская В.Б. Советский город в 1921 1925 гг.: Проблемы социальной структуры. М., 1988; Её же. После революционных бурь. Население России в первой половине 20-х годов. М., 1996.

141. ЗакЛ.М. История изучения советской культуры. М., 1981.

142. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории гражданской войны в Крыму. Симферополь, 1997.

143. Зарубин А.Г, Зарубин В.Г. От «форпоста мировой революции» до последнего плацдарма «белой России» // Отечественная история. 1999. № 2.

144. Иванов В. А. Миссия Ордена. Механизм массовых репрессий в Советской России в конце 20-40-х гг. (на материалах Северо-Запада СССР). СПб.: ЛИСС, 1997; Его же. Бывшие люди // Родина. 1999. №4.

145. Иванова Л.В. Формирование советской научной интеллигенции (1917-1927). М., 1980.

146. Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии. 1917-1921 гг. М., 1958.

147. Изменение классовой структуры общества в процессе строительства социализма и коммунизма. М., 1961.

148. Изменения социальной структуры советского общества. Октябрь 1917-1920. М., 1976.

149. Изменения социальной структуры советского общества. 1921-середина 30-х годов. М.,1979.

150. Измозик B.C. Глаза и уши режима. Государственный контроль за населением Советской России в 1918-1928 гг. СПб., 1995.

151. Ильин В.И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского общества. 1917-1996 гг.: Опыт конструктивистско-структуралистского анализа. Сыктывкар, 1996; Его же. Социальное неравенство. М., 2000.

152. Ильина И.Н. Общественные организации в политической системе СССР в 1920-х годах // Власть и общество России. М.-Тамбов, 1999.

153. ИльюховА. А. Политика Советской власти в сфере труда (1917-1922 гг.). Смоленск, 1998.

154. Кабанов П.И. История культурной революции в СССР. М., 1971.

155. Квакни A.B. Идейно-политическая дифференциация российской интеллигенции в период нэпа 1921-1927. Саратов, 1991.

156. Ким М.П. Великий Октябрь и культурная революция в СССР. М., 1967.

157. Комин В.В. История помещичьих, буржуазных и мелкобуржуазных партий в России. Калинин, 1970.

158. Кораблев Ю.И. Советская власть и военные специалисты (1918-1941 гг.) // Власть и общество России XX век. М.-Тамбов, 1999. Его же. Защита Республики. Как создавалась Рабоче-Крестьянская Красная Армия // Переписка на исторические темы. М., 1989.

159. Королев Ф.Ф. Очерки по истории советской школы и педагогики: 1917-1920. М., 1958.

160. Коржыхина Т.П. История государственных учреждений СССР. М., 1986.

161. Красовицкая Т.Ю. Власть и культура. М., 1991.

162. Краус Т. Советский термидор. Духовные предпосылки сталинского переворота. 19171928. Будапешт, 1997.

163. Куликова Г.Б., Ярушина Л.В. Взаимоотношения Советской власти и интеллигенции в 2030-е годы // Власть и общество России. XX век. М.-Тамбов, 1999.

164. Кулешов C.B. Смешное в истории: опыт социокультурной реконструкции // Отечественная история. 2002. № 3.

165. Куманев В.Л. 30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. М., 1991.

166. Куртуа С., Верт H., Панне Ж.-Л, Бартошек К, Марголен Ж.-Л. Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии. М., 1999.

167. Ломан Н.К. Тихон Михайлович Алексенко-Сербин. М., 1969.

168. Лебина Н.Б. Коммунальный, коммунальный, коммунальный мир. // Родина. 1997. № 1.

169. Лепешкин А.И. Местные органы власти Советского государства (1921-1936 гг.). М., 1959.

170. Людтке А. Что такое история повседневности? Ее достижения и перспективы в Германии // Социальная история. Ежегодник, 1998/1999. М., 1999. С. 77-100; Его же. История повседневности в Германии после 1989 г. // Казус. 1999. С. 117-126.

171. Малькова Л.Ю. Современность как история. Реализация мифа в документальном кино. М., 2002.

172. Мэтъюз М. Ограничения свободы проживания и передвижения в России (до 1932 года)// Вопросы истории. 1994. № 4.

173. Нарский H.B. Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917-1922 гг. М., 2001.

174. Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920-1930-е годы / Под общ. ред. Тимо Вихавайнена. Спб., 2000.

175. Перельман И.Я. Электрификация СССР. М.-Л., 1934.

176. Перченок Ф.Ф. Трагические судьбы: репрессированные члены Академии наук СССР. М., 1991 ; Его же. Дело Академии наук // Природа. 1991. № 4.

177. Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и гражданской войны. СПб., 2000.

178. Писарев И.Ю. О народонаселении СССР. М., 1962.

179. Плаггенборг Ш. Революция и культура. Культурные ориентиры в период между Октябрьской революцией и эпохой сталинизма. СПб., 2000.

180. Поляков Ю.А. Гражданская война в России. (Поиски нового видения) // История СССР. 1990. N 2; Его же. Октябрь 1917 г. в контексте российской истории // Россия в XX веке: Реформы и революции. T. I. М., 2002. С. 9-19.

181. Попов В.П. Государственный террор в советской России, 1923-1953 гг. // Отечественные архивы. 1992. № 2.

182. Постников Е.С. Российское студенчество в условиях новой экономической политики. Тверь, 1996.

183. Потехин М.Н. Петроградская трудовая коммуна. (1918-1919 гг.). Л., 1980.

184. Раков A.A. Кто такой «кулак»? (Опыт регионального исследования по материалам архивов Южного Урала) // Отечественная история. 2009. № 5. С. 94-100.

185. РашинА.Г. Население России за 100 лет(1811-1913 гг.). М., 1956.

186. Революция и человек. M., 1997.

187. Репина Л.П. Смена познавательных ориентаций и метаморфозы социальной истории // Социальная история. Ежегодник. 1998/99. С. 7-38; Ее же. Социальная история в современной историографии. М., 2001.

188. Рооюков А.Ю. В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов: В 2-х тт. Краснодар, 2002.

189. Российская повседневность 1921-1941 гг.: Новые подходы. СПб., 1995.

190. Рубина П.Я. Советское студенчество: Социологический очерк. М., 1981.

191. Селунская В.М. Социальная структура советского общества. История н современность. М„ 1987.

192. Серокурова JI.A. Проблема «лишенцев» в Севастопольском регионе в 1920-1930-е годы // Социальная история. Ежегодник. 2008. С-Пб., 2009. С. 281-302.

193. Сикорскгш Е.А. Советская система политического контроля над населением в 1918-1920 годах // Вопросы истории. 1998. № 5.

194. Соколова Н. Краткий курс. Материалы к энциклопедии советского анекдота. Двадцатые годы // Огонек. 1991. № 1.

195. Соскин B.JT. Ленин, революция, интеллигенция. Новосибирск, 1973.

196. Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998.

197. Социальная история. Ежегодник. 1998/99. М., 1999.

198. Социальная история. Ежегодник. 2000. М., 2000.

199. Спирин JT.M. Классы и партии в гражданской войне в России (1917-1920). М., 1968; Его же. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России. М., 1975; Его же. Россия. 1917 год: из истории борьбы политических партий. М., 1987.

200. Степин А.П. Социализм и средние слои города: опыт преобразования общественных отношений городских средних слоев. М., 1975; Он же. Социалистическое преобразование общественных отношений городских средних слоев. М., 1975.

201. Судьбы людей: Россия XX век. Биографии семей как объект социологического исследования / Под ред. В. Семеновой и Е. Фотеевой. М., 1996.

202. Тихонов В.И., Тяжельникова B.C., Югиин И.Ф. Лишение избирательных прав в Москве в1920-1930-е годы. Новые архивные материалы и методы обработки. М., 1998.

203. У Энъюанъ. Нэпманы, их характеристика и роль // Отечественная история. 2001. № 5.

204. Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М., 1996.

205. Черных А.И. Жилищный передел: политика 20-х годов в сфере жилья // Социологические исследования. 1995. № 10; Ее же. Становление России советской: 20-е годы в зеркале социологии. М., 1998.

206. Чураков Д.О. Социально-политический протест рабочих в 1918 г. // Отечественная история. 2001. № 4.

207. Шейхетов С. В. Нэпманы Сибири // Электронный журнал «Сибирская заимка». -http//www.zaimka/ru/soviet/cheikh.

208. Шинкарчук С.А. Отражение политической конъюнктуры в повседневной жизни населения России//Российская повседневность 1921-1941 гг.: новые подходы. СПб., 1995.

209. Шмидт С.О. Золотое десятилетие советского краеведения // Отечество. Краеведческий альманах. Вып. 1. М., 1990.

210. Юшин И.Ф. Социальный портрет московских «лишенцев» (конец 1920-х начало 1930-х годов)//Социальная история. Ежегодник. 1997. М., 1998.

211. Яров С. В. Горожанин как политик. Революция, военный коммунизм и нэп глазами петроградцев. СПб, 1999.

212. Ярошецкая В.П. Борьба партии большевиков за художественную интеллигенцию в период подготовки социалистической революции и в первые годы Советской власти. Л., 1973.

213. Alexopoulos G. Stalin's Outcasts: Aliens, Citizens, and the Soviet State, 1926-1936. Cornell University Press, 2003.

214. Ball, A. M. Russian last capitalists: The nepmen, 1921-1929. Berkley: Univ. of California press,1987.

215. Davies R W. The Socialist Offensive: The Collectivization of Soviet Agriculture, 1929-1930. Cambridge, Mass., 1980.

216. Davies R. W. The Soviet Collective Farm. 1929-1930. Cambridge, Mass., 1980; Nelson A. Music for the Revolution: Musicians and Power in Early Soviet Russia. Pennsylvania, 2004.

217. Siegelbaum L., Sokolov A. Stalinism as a Way of Life: A Narrative in Documents. Yale University Press, 2000; Viola L. The Unknown Gulag: The Lost World of Stalin's Special Settlements. Oxford, 2007.

218. Kelly C. Children's World: Growing Up in Russia, 1890-1991. New Haven and London, 2007.

219. Kelly C. "The School Waltz": The Everyday Life of the Post-Stalinist Soviet Classroom // Forum for Anthropology and Culture. № 1. 2004.