Актуальные функции русского языка в современной Черногории тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.01, кандидат наук Стефанович, Лена Рут

• Стефанович, Лена Рут
• кандидат наук
• 2014

Оглавление диссертации кандидат наук Стефанович, Лена Рут

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

Глава 1. Языковая ситуация в Черногории и распространение русско-черногорского двуязычия неконтактны путем

§ 1. Идеологическая функция русского языка в Черногории: история

и современность

§ 2. Образовательная функция русского языка в Черногории: история и

современность

§ 3. Процесс становления черногорско-русского языкового бинома

§ 4. Проблемы общественных функций русского языка в современной

монтенегристике

§ 5. Бином языковой среды, или нетитульная языковая среда в современной

Черногории

§6. Выделение типа русской языковой среды в современной Черногории..35 §7. Языковая среда русскоязычной диаспоры в современной Черногории..38 Глава 2. Функции русского языка в сфере образования в современной

Черногории

§1. Языковая политика Черногории в области образования

§ 2. Образовательная среда современной Черногории и функции русского

языка

§ 3. Экспертиза функций русского языка как иностранного в

образовательной среде современной Черногории (начальная школа)

§ 4. Экспертиза функций русского языка как иностранного в

образовательной среде современной Черногории (высшая школа)

Глава 3. Расширение социальной функции русского языка: распространение установок этнической толерантности в современном черногорском обществе

§ 1. Информативная функция русского языка в современной Черногории:

перспективы развития

§ 2. Регенеративная функция русского языка в современной Черногории.. 106 § 3. Коммуникативная функция русского языка в современной

Черногории

Заключение

Список используемой литературы

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Актуальные функции русского языка в современной Черногории»

ВВЕДЕНИЕ

Мнение о необходимости проведения настоящего исследования сложилось в ходе посещений на высшем государственном уровне в период работы автором правительственным переводчиком и советником по дипломатическому протоколу в Госпротоколе Черногории (1998- 2008г.), а также во время исполнения должности генсекретаря союза писателей Черногории-ЦДНК (2008г. по настоящее время). Исследование, продолжавшееся с 2010г. по 2014г., проводилось под эгидой Министерства науки Черногории, Дуклянской академии наук Черногории и Союза писателей Черногории (ЦДНК). Настоящая диссертация, по сведениям директора Института для Черногорского языка и литературы - Аднана Чиргича, является всего лишь пятой в мире, которая написана с позиций Монтенегристики, науки изучающей черногорский язык, культуру и литературу, а в российском языкознании наши исходные положения, пожалуй, представляются впервые (данные на 2013г.)

Актуальность диссертационного исследования обусловлена тем, что в нем нами представлен статус и реальное состояние функций русского языка в современной Черногории, установлены факторы, влияющие на отношение к русскому языку, на выбор языка образования, на выбор языка общения в той или иной сфере значимой социальной коммуникации, проанализирована функциональная дистрибуция русского языка по территориальному, возрастному и социальному признакам.

Результаты, изложенные в диссертации, получены при личном участии автора.

Избранная нами для практически ориентированного диссертационного исследования проблематика до настоящего времени остается на периферии собственно лингвистических и методических исследований, проводящихся в Черногории. Тем ценнее тот опыт, который может дать российская лингвистика, в частности русистика. По мнению директора Института Черногорского языка и литературы, основанного правительством страны для заботы о стандартах языка и, тем самым, являющимся важнейшим звеном в лингвистической политике страны, доктора филологических наук Аднана Чиргича, сегодня необходимо исследовать роль русского языка в нашей стране с позиций монтенегристики. Учитывая положительные билатеральные отношения между официальной Москвой и Подгорицей, не исключено, что уже в ближайшие годы студенты российских филфаков смогут изучать эту науку.

Теоретическую базу исследования составили: взгляды В. Фон Гумбольдта, Э. Сепира, Б. Уорфа, A.A. Потебни и др. о сущности культуры, культурно-семиотическом подходе к языковым явлениям, концепция лингвострановедения В.Г. Костомарова и Е.М. Верещагина; исходя из определения языковой среды и ее объективных атрибутов, как они сформулированы в работах И.А. Ореховой, мы подошли к возможности описания и анализа типа русской языковой среды, наличествующей в современной Черногории. Осуществленный ученой анализ состояния и функционирования русского языка на постсоветском пространстве позволил ей прийти к выводу о биноме языковой среды во многих бывших союзных республиках - имеется в виду тот факт, что там наряду с национально-культурной языковой средой функционирует и русскоязычная среда. С нашей точки зрения, в современной Черногории наблюдается тождественное языковое положение, развитие которого обусловлено рядом исторических и геополитических факторов.

Объектом диссертационного исследования выступают общественные функции русского языка в современной Черногории.

Предметом диссертационного исследования выступают факторы, влияющие и определяющие функциональную дистрибуцию и социальную конфигурацию функций русского языка в современной Черногории.

Цель диссертационного исследования - выявление особенностей функциональной дистрибуции и социальной конфигурации функций русского языка в современной Черногории.

Поставленная цель предполагает решение комплекса конкретных задач. Задачи, решаемые в ходе диссертационного исследования: 1) описание языковой ситуации в современной Черногории с точки зрения синхронной и диахронной; 2) анализ языковой политики в современной Черногории с учетом ретроспективного экскурса в историю российско-черногорских языковых связей; 3) анализ роли русского языка в сфере образования в современной Черногории.

Поставленные задачи требовали сбора именно такого материала, который позволил бы сделать надежные выводы относительно языковой ситуации в Черногории, особенно в той ее части, которая относится к русскому языку. Существующие по теме публикации - в основном аналитического и публицистического характера и не содержат конкретного материала, отражающего научно достоверную картину языковой ситуации в стране, хотя впечатления и оценки исследователей нами рассматривались. Таким образом, одним из наших центральных проблем оказался поиск материала соответствующего целям и задачам нашего исследования. Его можно было «добыть» двумя путями: во-первых, привлечь статистические данные государственных органов Черногории - материалом нашего исследования являются данные переписи населения Черногории, проведенной в 2011 году; во-вторых, включить собственные наблюдения, результаты которых могли бы

позволить решить упомянутые задачи. Следует отметить, что новизна нашего исследования заключается еще и именно в опоре на такой материал.

Цели, задачи исследования, а также материал исследования предопределили выбор основных методов в работе: анализ научной литературы; метод непосредственного наблюдения; метод аналитического описания тематических текстов; метод анкетирования.

Методическое обеспечение исследования предоставляет российская и черногорская лингвистика, лингводидактическая модель языковой личности Ю.Н. Караулова; лингвострановедческая теория слова и фоновая теория Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова; теория языковой среды И.А. Ореховой, а также труды некоторых зарубежных русистов (Вежбицкая, Серио и др.); работы по функционально-стилистической дифференциации языка, по социолингвистике, психолингвистике и национально-языковым конфликтам.

Научная новизна диссертационного исследования обусловлена тем, что нами методологически корректно объединены в работе две лингвистические переменные - степень владения языком и уровень владения языком. Таким образом, нам удалось объединить исследование функционирования языка и лингвистический анализ идиомы, то есть русской речи, представленной в неоднородной языковой ситуации.

Теоретическое значение исследования заключается, в первую очередь в объективном представлении статуса и реального состояния функций русского языка в Черногории, в установлении факторов, влияющих на отношение к языку а также в рассмотрении обучающего потенциала сформировавшегося языкового бинома в сфере образования; мы надеемся положить начало будущим научным работам в области РКИ в современной Черногории, которые будут соответствовать как современной научной парадигме, так и языковым политикам обеих государств.

Практическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что его результаты в части Главы 2 (рекомендации ЕКРИ, новый проект преподавания РКИ) и Главы 3 (принципы толерантности стран-членов ЕС) могут быть использованы при разработке законодательных актов, регулирующих национально-языковые отношения в современной Черногории.

Результаты исследования позволяют сформулировать следующие гипотезы исследования, выносимые на защиту:

1) функционирование русского языка в социально значимых сферах общения современной Черногории (напр., туризм) в большей мере зависит от объективно сложившихся условий (в том числе исторических) и в меньшей - от наличия законодательного регламентирования;

2) обеспечение полноценного функционирование русского языка и его обучающего потенциала в социальной сфере современной Черногории при условиях языкового бинома зависит от организованного обучения.

Степень достоверности результатов исследования подтверждается самостоятельно проведенной серией опросов и методикой обработки данных переписи, ежегодных статистических отчетов, а также статистических результатов социолингвистического опроса, проведенного автором.

Объем и структура диссертационного исследования определяются поставленными в нем целями и задачами. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. В главе первой обсуждается сложившаяся новая языковая ситуация и выделяется тип русской языковой среды в стране, возобновившей в 2006г. государственную самостоятельность, становление русско-черногорского бинома, а также языковые и исторических обстоятельства, влияющие на данное положение.

Глава вторая посвящена анализу состояния русского языка в сфере обучения в Черногории на основе результатов, полученных в ходе переписи

населения 2011 г. и иных релевантных данных, предоставленных Министерством просвещения и другими компетентными органами страны.

В третьей главе рассматривается расширение социальной функции русского языка, и в частности распространение установок этнической толерантности в современном черногорском обществе в процессе обучения РКИ.

ГЛАВА 1.

Языковая ситуация в Черногории и становление русско-черногорского бинома

§ 1. Идеологическая функция русского языка в Черногории: история современность

Свыше двух десятилетий не затихают споры о причине распада СССР, а участниками дискуссий по этому вопросу, в зависимости от их политических взглядов, называются самые различные причины, приведшие к развалу "единого и могучего". Как бы то ни было, крушение Советского Союза стало главным геополитическим событием XX века, последствия которого не поддаются однозначной оценке. Очевидно, однако, что произошел глобальный цивилизационный сдвиг, который для большинства населения прежнего СССР и бывшего социалистического блока обернулся глубоким экономическим и социальным кризисом, а для бывшей СФРЮ - кровопролитными войнами.

На месте СССР и СФРЮ образовался ряд новых независимых государств, некоторые из них были интегрированы в другие цивилизационные проекты (например: страны Балтии, бывший госсоюз Сербии и Черногории, современные процессы вступления в ЕС и другие интеграции) и их правительства стали исходить из новой геополитической реальности. Один из важнейших ресурсов, оставленных советским периодом - институт русского языка, в который были вложены огромные средства и колоссальные усилия политического, научного, социального и культурного характера; однако, идеологическая функция русского языка, характерная для времен СССР, ушла в советское прошлое.

В качестве поколенческого средства коммуникации, потребность в русском языке продолжает сокращаться по мере уменьшения «советских» поколений. Задается вопрос, не свидетели ли мы процесса отмирания «советского языка», не имеющего перспектив на будущее? Скорей всего, что в таком своем качестве русский язык на самом деле - фактор прошлого, а чтобы стать фактором будущего, очевидно необходимо переосмысление его общественных функций в контексте современного глобализирующегося мира. Инициативы по реализации целевых программ «Русский язык» (2002- 2005/2006-2010 гг.) и такие акции, как провозглашение 2007 года «годом русского языка» к сожалению появляются с запозданием: русский язык долгое время существовал без всякой поддержки, что исключительно отрицательно отразилось на положение этого коммуникативного института в ряде государств.

При таком положении дел, скорее всего, необходимо первым делом "поставить диагноз", т.е. исследовать реальное реальное состояние общественных функций русского языка в том или ином обществе. С целью понимания предполагаемой нами задачи и анализа данной проблематики применительно к состоянию общественных функций русского языка в Черногории, мы считаем, что следует учитывать три фактора:

1) как складывались взаимоотношения России и Черногории до периода СССР и СФРЮ;

2) советское и югославское прошлое;

3) глобализированное настоящее, сменившее отношение к русскому языку с идеологического на прагматическое.

К сожалению, пока не осуществлено комплексное исследование реального положения дел и описание положения русского языка в Черногории. Настоящая работа призвана, по мере сил, восполнить этот недостаток.

§ 2. Образовательная функция русского языка в Черногории: история и современность

В современных политических и социально-экономических условиях возрастает потребность в психологических знаниях для сохранения стабильности межэтнических отношений и поддержания этнического самосознания. Черногория (международное название Монтенегро) сегодня переживает новую эпоху, возобновив в 2006 г. свою государственную самостоятельность, став независимым государством, членом Организации Объединённых Наций и кандидатом в члены Европейского Союза.

Исторически складывалось так, что отношения России и Черногории на протяжении многих столетий были братскими. С другой стороны, несмотря на позитивные тенденции в российско-черногорских отношениях, позиции русского языка в стране пока оставляют желать лучшего. Данный факт является, конечно, весьма печальным, особенно учитывая, что распространение и преподавание «великого и могучего русского языка» в этой балканской стране имеет глубокие исторические корни. Так, Черногория стала одной из первых стран мира, которая включила русский язык в качестве учебного предмета в свою образовательную систему. При финансовой поддержке России во второй половине XIX столетия в Черногории были образованы первая духовная семинария, первая гимназия для мальчиков и Институт благородных девиц. В начале 1920-х годов позиции русского языка ещё более укрепились благодаря деятельности российских эмигрантов первой волны.

На сложившееся положение русского языка в Черногории оказало влияние ряд факторов: на первом месте - политические связи между Черногорией и Россией. Углубляясь в становление и развитие отношений между Черногорией и Россией мы видим, что они часто несут в себе черты мифа; чувства черногорцев к

русским до сих пор полны романтизма; отношения которые в прошлые века прочно поддерживались перешли на уровень народного братства.

Несмотря на богатую историю двух стран, зарождение взаимоотношений между Россией и Черногорией на межгосударственном уровне относят к началу XVIII в., к Петровской эпохе, связывают с Грамотой Петра Великого 1711 года, в которой он призвал черногорцев подняться на восстание против Турции. В это время Черногорией, которой удалось сохранить фактическую независимость от Османской империи, правил владыка Данило Петрович Негош (1697-1735 гг.). Агрессивная политика Турции и Венецианской республики вынуждала черногорцев постоянно участвовать в боевых действиях, потери в которых были ощутимы для немногочисленного населения страны. В 1715 году Данило прибыл в Россию. Русский император был в восторге от мужества черногорского народа, «который без ничего, кроме голого геройства, восстал против всемогущего османского царя, чтобы на поле брани разбить его и города и земли захватить [Sarajlija, 1835] »; в подтверждение своих слов русский царь послал в Черногорию существенную материальную помощь на восстановление православных храмов. Начиная с периода правления владыки Данила наблюдается расширение русско-черногорских контактов; с середины XVIII в. царское правительство начинает посылать в Черногорию своих представителей. После смерти владыки Петра I Негоша 31 октября 1830 года главой государства был избран его племянник -Радивой Негош. В скором времени он принял постриг и, по правилам Православной Церкви, взял себе имя - Петр (в память о своем дяде).

В результате дипломатической политики Петра II Негоша, в Черногории были сформированы органы государственной власти: законодательная - Сенат, исполнительная - Гвардия, организованы местные суды, появилась первая школа. В плане внешней политики, он два раза посетил Россию; в 1833 году, здесь его посвятили в архиереи (позже, в 1834 году русский Синод возвел его в сан

митрополита). Из России Негош привез типографию, заметно пополнил фонд книг и учебников для Цетиньской школы - что позволило приблизиться к осуществлению мечты о просвещении народа. Таким образом, Негош, выполняя завет своего дяди, предшественника на кафедре митрополита Черногории, «молиться Богу и держаться России», не только расширил и укрепил политические связи с мощным союзником, но и заложил основы развития крепких отношений между двумя народами на духовном уровне. [Приводится по: Циманович JI. С.]

§ 3. Процесс становления черногорско-русского языкового бинома

С нашей точки зрения, одна из языковых предпосылок для становления современного черногорско-русского языкового бинома - идентичность исторически верхнего, культного пласта в обоих языках, т.е. культовым языком в обеих языковых системах является церковнославянский язык. Во время господствования марксистской идеологии церковнославянизмы и пути их поступления в речь - богослужение и молитвы - были вытеснени и из русского и из черногорского языков, однако тождественные языковые явления можно было изучать по материалам древнейших письменных памятников.

В этом плане, общеизвестен вклад российских славистов Московского университета в развитие кроатистики (имеются ввиду Бодянский О.М., Гильфердинг А.Ф., Попов H.A. и др.); само изучение славянских народов, их языков, литературы и истории в Московском университете имеет давние традиции. (После принятия в 1835 г. нового университетского устава в крупнейших российских высших учебных заведениях были учреждены кафедры истории и литературы славянских языков и первые российские ученые-слависты начали посещать с исследовательскими целями славянские земли.) Мы надеемся стать свиделями подобного влияния российских славистов и на монтенегристику. В связи с предметом нашего исследования мы считаем целесообразным упомянуть

исследования Осипа Максимовича Бодянского, русского филолога, историка и фольклориста, который, находясь в 1837-1842 гг. в путешествии по Австрийской империи, посетил хорватские земли и установил контакты с деятелями хорватского национального возрождения: Людевитом Гаем, Станко Вразом, братьями Антуном и Иваном Мажураничами. За время своего путешествия ученый не просто ознакомился с литературным и историческим наследием Хорватии, но и выучил хорватский язык. В 1846 г. в Москве в его переводе был издан Винодольский закон 1288 г., один из древнейших памятников феодального права южных славян, написанный глаголицей, а в своей докторской диссертации «О времени происхождения славянских письмен» Бодянский использовал «Летопись попа Дуклянина» (иногда именуемый «Барским родословом»), важнейший источник по средневековой черногорской и южнославянской истории; судя по комментариям самого слависта к тексту летописи - он был хорошо знаком с ее различными редакциями, а также с новейшими хорватскими научными трудами и периодическими изданиями [Бодянский: 1855].

Российские и зарубежные исследователи не перестают находить в Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ) уникальные документы. Особого значима для настоящей работы служебная записка министра-резидента российской дипломатической миссии в Цетине Константина Аркадьевича Губастова - записка была написана в июне 1900 года и адресована министру иностранных дел М.Н. Муравьеву. Вот каким образом он докладывает о положении в Черногории и о позициях внешней политики княжества (приводится в сокращении): Отношения Черногории к России столь хорошо и обстоятельно известны императорскому министерству, что нет надобности в настоящей записке останавливаться на этом предмете. (К Сербии: ) Черногория входила в состав эфемерного Сербского царства Душана, распавшегося после 16-тилетнего существования при первом его преемнике. Со времени покорения Сербских

земель турками (1389), связь между черногорцами и сербами почти прервалась и возобновилась лишь в самое последнее время... Князь Николай полагает, что дом его имеет более прав считать себя преемником Неманей, чем Обреновичи, и потому города Призрен, Ипек и Дьяково, игравшие когда-то значительную роль в сербской истории, должны достаться Петровичам. Он высказывает эти претензии в своих поэтических произведениях, а в 1897 году даже в своей беседе с королем Александром в Цетине в 1897 г., посвященной разделу Старой Сербии.

Довольно дружественные отношения существовали между князьями Николаем и Михаилом Обреновичем. Последнему удалось привлечь в 1866 г. юного тогда черно горского господаря к принятию участия в химерическом проекте освобождения Хорватии и Далмации от Австрии и Боснии с Герцеговиною от Турции. По секретному трактату, заключенному Ристичем (от имени князя Михаила), князем Николаем и епископом Штросмейером, Кроация должна была составить с Далмациею отдельное независимое государство, Сербия получала Боснию, а Черногория Герцеговину.

Князь Михаил крестил трех старших дочерей князя Николая, и, наконец, преступлено было к составлению секретного государственного акта, по которому князь Михаил за неимением детей и желая устранить от престола отдаленного своего родственника (Обреновича) Милана, назначил своим наследником князя Николая. Переговоры по этому предмету были поручены архимандриту Дучичу. Когда этот полномочный прибыл в Белград, то вместо проектированного акта ему предложили другую комбинацию. Князь Михаил должен был развестись с бесплодною женою своею, графиней Юлиею Гуниади, и жениться на вдове князя Даниила — княгине Дариньке. Приверженцы князя Николая поспешили сообщить ему об этом новом проекте, и Дучич, как неоправдавший доверия посланец, был навсегда изгнан из Черногории. В 1883 году старшая княжна черногорская Зорка вышла замуж за сербского претендента Петра Карагеоргиевича. В политическом

отношении брак этот был большой ошибкой. К счастью, в 1894 году он покинул Черногорию и переселился в Женеву. Это обстоятельство дало возможность Новаковичу, а затем и Симичу сблизить короля Александра с князем Николаем, и позволило им посетить друг друга. Лица, бывшие с князем в Белграде, уверяли, что энтузиазм, с которым сербский народ встречал его высочество, был искренний и пламенный. Сербы, легко поддающиеся по своей впечатлительности несбыточным надеждам, готовы были видеть наступление для них каких-то счастливых событий. Приезд короля в Цетине (1897 г.) не носил уже этого характера. В конце же 1897 г., по водворении Милана в Белграде, братские отношения уступили место совершенно враждебным.

Князь Николай пользовался, несомненно, значительною популярностью в Далмации, в Хорватии и в Сербском королевстве. Весьма возможно, что там существовала некоторая партия, которая желала бы его видеть королем. Не подлежит, с другой стороны, также сомнению, что князь преувеличивал и популярность свою, и число приверженцев... Настоящие отношения Черногории к Сербии сводятся к взаимному укрывательству политических эмигрантов и разного рода недовольных лиц, которым в Цетине и Белграде оказывается не только гостеприимство, но и материальная поддержка.

Турция и Черногория: борьбою с турками обусловливалось существование Черногории, в этой борьбе были причины и цель ее бытия. В 1878 году Черногория завершила свои подвиги. Настал конец 4-х вековой борьбы. В 1881 году она вошла в свои настоящие пределы. Об установлении прочных и искренних отношений к Турции не может, конечно, быть и речи [Приводится по: Губастов, К.А. 1860] ».

Русофильство черногорцев привело к одному из интереснейших феноменов - к одному любопытнейшему историческому факту, уникальному в мировой истории. В 1766 году в Черногории появился некий Степан Малый - загадочный

самозванец, выдававший себя за русского императора Петра Третьего, чудом избежавшего гибели в 1762 году. Черногорцы признали в Степане Малом русского царя, и он довольно быстро стал полновластным правителем всей Черногории. Надо заметить, правивший Степан-Петр оказался действительно сильным государем; в стране был наведен порядок: введена смертная казнь за кровную месть, учрежден суд, предприняты меры по созданию регулярной армии, началось строительство дорог и т.д. Разумеется, события в Черногории тщательно отслеживались в Санкт-Петербурге. Императрица Екатерина Вторая была, мягко говоря, недовольна, что где-то на Балканах живет человек, выдающий себя за ее мужа (пусть и умершего). Летом 1768 года Екатерина отправила в Черногорию советника русского посольства в Вене капитана Г. Мерка с грамотой, призывающей судить самозванца. Однако грамота по разным субъективным и объективным причинам так и не дошла до адресата. Более того, под влиянием новых планов борьбы с Османской империей, где Черногории отводилось одно из центральных мест, Екатерина Вторая изменила свое отношение к Степану Малому. В августе 1769 года в столицу Черногории город Цетинье прибыл князь Ю.В. Долгоруков, доставивший партию оружия и грамоту Екатерины с призывом к выступлению против турок (в ней уже ничего не говорилось о Степане Малом). Перед отъездом Долгоруков даже подарил черногорскому государю русский офицерский мундир, обнял и расцеловал его на прощание. Таким образом, самозванец, выдававший себя за русского императора Петра Третьего, не только не был пойман и казнен, но еще и стал признанным Россией правителем Черногории и даже был произведен в офицерское достоинство. [Приводится по: Наумов, 2008.]

Список литературы диссертационного исследования кандидат наук Стефанович, Лена Рут, 2014 год

Литература:

1. Маро]евиЙ Милена. Руски пословни ]език.Уцбеник за више

пословне школе и економске факултете. Београд, 1996.

2. Стойкович Смилька. Русский язык для бизнесменов со словарем.

Белград, 2007.

3. Водина Н. С. и др. Культура устной и письменной речи делового

человека. Справочник-практикум. Москва, 2008.

4. Рахманин Л. В. Стилистика деловой речи и редактирование служебных документов. Москва, 1988.

5. Мароевич Р. Русская грамматика. Сопоставительная грамматика русского и сербского языков с историческими комментариями. Белград-Москва, 2001.

Метод проверки знания и оценивания: посещение занятий 5 баллов; 2 теста по 15 баллов; домашние задания - 15 баллов. Заключительный экзамен - 50 баллов. Удовлетворительная оценка ставится при наборке студентом свыше 51 балла.

Особые примечания по предмету: весь процесс обучения проводится на русском языке

Имя и фамилия преподавателя составившего данные: доц. др Ана Пеянович

Примечание к таблице: ECTS (англ. European Credit Transfer and Accumulation System — Европейская система перевода и накопления кредитов) — общеевропейская система учёта учебной работы студентов при освоении образовательной программы или курса. Система ECTS используется при переходе студентов из одного учебного заведения в другое на всей территории Европейского союза и других, принявших эту систему, европейских стран. Один учебный год соответствует 60 ECTS-кредитам, что составляет около 1500—1800 учебных часов. Для получения степени бакалавра нужно набрать от 180 до 240 ECTS-кредитов, а для магистра добрать недостающие до 300 (то есть ещё от 60 до 120 ECTS-кредитов).

В этом плане показательно мнение заведующего кафедрой профессора Д. Копривице: «К концу 1990-х годов наши студенты практически не проявляли интерес к изучению русского языка и литературы. Однако за последние годы

предусмотренные кафедрой места для студентов, изучающих русский язык и литературу, полностью востребованы [по материалам СМИ- Dnevne novine DAN, 08.06.2011. http://www.dan.co.me/~l».

В написании настоящей главы мы исходили из ключевых вопросов современной педагогики: Возможно ли в реальной массовой практике реализовать глубоко индивидуальное обучение? Возможно ли индивидуальное моделирование образовательной среды, в которую погружается школьник на долгие годы? Может ли образовательная среда быть единожды смоделированной, стабильной, или она динамична, как сама развивающаяся личность? Возможны ли технологические перестройки? Возможно ли одновременное функционирование нескольких образовательных сред на выбор ученика?

Подводя итоги проведенного анализа отметим, что нами не ставиться целью выдвижние предложения проекта корректирования индивидуального моделирования (при существующих технических проблемах организации обучения РКИ в современной Черногории), однако мы полагаем, что в этом плане в настоящей диссертации представлена попытка диагностической экспертизы, которая может послужить основой для последующих научных трудов в этой сфере.

ГЛАВА 3.

Эволюция функций русского языка в свете распространение установок этнической толерантности в современной Черногории

В настоящей главе рассматривается положение общественных функций русского языка в современной Черногории, переживающей национальное возрождение после повторного приобретения в 2006г. гос. независимости; проводится анализ языковой политики Европейского Союза и перспективы продвижения употребления русского языка в качествеофициального на его территории; кроме того, рассматривается становление регенеративной функции РКИ и,соответственно, перспективы изучения черногорского языка по материалам исследований проведенных российскими учеными в области языкознания.

§ 1. Информативная функция русского языка в современной Черногории: перспективы развития Традиционно языком межнационального общения называют язык, посредством которого преодолевают языковой барьер между представителями разных этносов внутри одного многонационального государства. Выход любого языка за пределы своего этноса и приобретение им статуса межнационального -процесс сложный и многоплановый, включающий в себя взаимодействие целого комплекса лингвистических и социальных факторов. При рассмотрении процесса становления языка межнационального общения приоритет обычно отдаётся социальным факторам, поскольку функции языка зависят и от особенностей развития общества. Однако, только социальные факторы, какими бы благоприятными они ни были, не способны выдвинуть тот или иной язык в качестве межнационального, если в нём отсутствуют необходимые собственно

языковые средства. Максимальная полнота общественных функций, относительная монолитность русского языка (обязательность соблюдения норм литературного языка для всех его носителей), письменность, содержащая как оригинальные произведения, так и переводы всего ценного, что создано мировой культурой и наукой обеспечило высокую степень коммуникативной и информационной ценности русского языка.

В этом плане интересна новейшая инициатива депутата Госдумы РФ Алексея Журавлева, который предложил сделать русский официальным языком Евросоюза и инициировал сбор подписей о признании русского языка в странах ЕС. По мнению Журавлева, это могло бы способствовать дальнейшему развитию экономического сотрудничества между Россией и странами Евросоюза, а также позволило бы выстраивать диалог на более высоком уровне [http://svpressa.ru/politic/article/78394/].

Сегодня в Евросоюзе, куда входят 28 стран, статус официальных имеют 24 языка, в том числе мальтийский. ЕС стимулирует распространение многоязычия среди жителей стран-участниц. Среди мер -ежегодный Европейский день языков, доступные языковые курсы, пропаганда изучения более чем одного иностранного языка и изучения языков в зрелом возрасте.

Эксперты считают, что у инициативы Алексея Журавлева мало шансов на реализацию, прежде всего потому, что она исходит от представителя власти другого государства. Политологи считают, что признать русский язык официальным Европарламент или Еврокомиссия согласятся, только если этого будут добиваться общественные организации европейских стран (РФ не является членом объединения, а сотрудничает с ним только в рамках действующего соглашения). Директор института политики, права и социального развития МГГУ им. Шолохова, Владимир Шаповалов указывает, что эта идея может быть

позитивно воспринята Евросоюзом. В странах Центрально-Восточной Европы -членов ЕС и ассоциированных членов ( в Молдавии и Грузии), много людей, для которых русский - родной язык. Также большое количество граждан, для которых русский язык - второй; имеются в виду не только Литва, Латвия и Эстония, но и Польшу, Болгарию и бывшие республики Югославии. То есть, для значительной части населения Евросоюза русский - это язык межэтнического и межгосударственного общения. Далее, Шапалов подчеркивает, что ¡"предложение депутата вполне может быть позитивным и интересным для руководства Европейского союза. Почему? Да потому что признание русского одним из официальных языков поможет ЕС наладить конструктивный диалог не только с нашим государством, но с теми странами Восточной Европы, которые, так же как Россия, не вступили в состав ЕС, но с которыми есть перспективы дальнейшего сотрудничества [http://svpressa.ru/politic/article/78394/?1тот=0]."

На вопрос, нужен ли русский язык русскоязычным гражданам ЕС, член комитета по международным делам Совета Федерации Игорь Морозов ответил, что Россиянам интересно продвигать русский язык во все международные организации, где они работают и представлены в ассоциированном виде, указав при этом, что каждая международная организация имеет свой устав, в котором четко определяется количество языков, которые являются официальными и что, хотя Русский язык уже является официальным в ООН и в Совете Европы, "европейцы вряд ли примут наше предложение, чтобы в Европарламенте или Еврокомиссии, куда мы не входим официально, был русский язык [http://izvestia.rU/news/561613#ixzz2n79XQBPA]." Следует указать, что данная инициатива по продвижению русского языка в ЕС не является первой; в 2012г. в Брюсселе на совещании бюро ЕБА изучали юридические, политические и организационные перспективы предложения Татьяны Жданок, депутата Европарламента от латвийской партии ЗаПЧЕЛ, о возможности всеевропейской

кампании сбора подписей за предоставление статуса официальных языков Евросоюза языкам традиционных народов Европы, не имеющих собственной государственности на территории Евросоюза; этими зыками являются баскский, бретонский, валлийский, галисийский, каталанский, корсиканский, русский и фризский языки. Официальный статус означает, что язык становится рабочим и официальным в институциях Евросоюза - Еврокомиссии и Европарламента и языками официальной коммуникации жителей стран ЕС с этими организациями; то есть, применение русского языка в институциях Евросоюза представляло бы право и возможность обращения и получения ответа на русском в коммуникациях с Еврокомиссией и Европарламентом, выступления и дебаты на русском в Европарламенте, публикация всех документов ЕС на русском и возможность получения информации на русском о выделении и расходовании финансовых средств Евросоюза в стране.

Имея ввиду, что согласно опубликованному в 2012г. европейской комиссией докладу, касающемуся расширения ЕС [http://ec.europa.eu], в котором оцениваются шансы кандидатов (Исландия, Черногория, Сербия, Македония, Албания, Хорватия, Босния и Герцеговина, Исландия и Турция) на вступление в Евросоюз, Брюссель не имеет серьезных претензий лишь к Исландии и Черногории, намечая прием новых членов на период через приблизительно шесть лет - возможность продвижения русского языка в ЕС является предпосылкой становления новой и потенциально важнейшей социальной функцией РЯ в Черногории.

Говоря о языке, следует отметить, что многие европейские народы и этносы в ходе исторических процессов понесли немалые потери в такой мере, что некоторые идиомы либо вовсе исчезли с лингвистической поверхности, либо в своих социальных функциях не могут более обходиться без помощи других языков. Так, ретороманцы Швейцарии, несмотря на то, что их язык признан одним

из четырех (наряду с немецким, французским и итальянским языками) национальных языков страны, вынуждены пользоваться преимущественно немецким языком, если им приходится обращаться в официальные инстанции и учреждения кантона Граубюнден, где они проживают или если они хотят получить профессиональную подготовку и высшее образование. Даже италошвейцарцы, которые имеют в Швейцарии собственную национально-административную территорию и язык которых является одним из национальных и официальных языков страны, вынуждены владеть либо немецким, либо французским языком, если захотят получить высшее образование, так как в Швейцарии нет италоязычного университета. Иной случай представляет собой языковая ситуация в Люксембурге, где наряду с местным летцебургским, с недавных пор провозглашенном государственным языком страны, в качестве официальных традиционно используются два других языка (французский и немеций), которые в определенной социально релевантной последовательности настолько укрепились в своем общественном функционировании, что без них сегодняшний Люксембург просто невозможно себе представить. В Люксембурге нет собственного университета, жителям страны приходится принимать самостоятельное решение о языке обучения и, соответственно, стране пребывания (Бельгия или Франция - с французским языком, либо Германия - на основе немецкого языка, на котором происходит обучение в школе), хотя нередко сами люксембуржцы на вопрос о своей языковой компетенции в области упомянутых языков обучения отвечают, что не чувствуют себя достаточно уверенно ни в одном из них [Приводится по: Домашнев, 1994]. Люксембургский педагог и филолог П. Грегуар (Pierre Gregoire) в связи с этим писал, что постоянные поиски языкового средства для выражения духовных национальных ценностей и идей сказываются на качественной стороне духовной жизни народа. Это беспрестанное стремление справиться с избранным языком т и чувство неуверенности он

сравнивает если не с "отрывом от источников питания корней" (\Уигге11о81дке11:), то с "разрыхлением" или "ослаблением" этих связей (\Vurzellockerung) [Gregoire: 1994].

Что касается национально-этнических меньшинств, которые проживают на окраинах иноязычных государств или образуют этнические "острова" внутри иноязычного большинства, следует отметить, что их языковая идентичность зачастую находится под угрозой и зависит от того, какие права на поддержание национально-этнической культуры им гарантирует соответствующее государство. Так, во Франции, помимо французов, составляющих примерно 9/10 всего населения страны, имеются национальные меньшинства - эльзасцы, бретонцы, фламандцы, корсиканцы, каталонцы, баски (всего около 3 млн.ч.) [Валентей:1985], сохраняющие свои языковые и бытовые различия. Однако право на культурно-языковую автономию реализуется практически в настолько ограниченных формах, что даже крупные национально-этнические группы не, имеют возможности получить хотя бы школьное образование на родном языке. Так, баскский, каталонский или корсиканский языки допускаются в школе только в качестве факультативных предметов.

Многие процессы, происходящие в современной Европе, повышают эмоциональность населяющих ее народов и этносов ко всему, что относится к их культуре, истории и языкам. Так называемые "языковые войны" в Европе происходили постоянно и совсем еще недавно; достаточно вспомнить накал страстей в процессах образования франкоязычного кантона Юра в Швейцарии (1978 г.) и федерализации по принципу языков в Бельгии.

Таким образом, на настоящий момент весьма сложно ответитить одназначно на вопросы, представляет ли идея введения одного общего языка общения в Европе новую лингвистическую утопию и каковы перспективы развития русскогог языка на территории ЕС.

§2. Регенеративная функция русского языка в современной Черногории

Обоснование и описание регенеративной функции русского языка в новых геополитических условиях дано A.M. Эмировой, имеется ввиду целенаправленная работа учёных-филологов в русле сопоставительной лингвистики, при чем базовый язык для сопоставления - русский язык.

Так, A.M. Эмирова указывет, что в нынешних условиях русский язык, кроме своих основных функций, самой историей призван выполнять ещё одну важную социальную функцию - способствовать реанимации и развитию других языков.

А. М. Эмирова имеет в виду миноритарные языки, носители которых -национальные меньшинства, стремящимся сохранить свою этнокультурную идентичность и развивать свои языки, такие как идиш, крымскотатарский, караимский, гагаузский и др. "Русский язык выполняет в данном случае функцию компаса, ориентира, позволяющего «войти» в иной язык и вести целенаправленный поиск языковых единиц, необходимых для оптимизации процессов коммуникации на миноритарном языке, находящемся в опасности. Такую социальную функцию русского языка я предлагаю назвать регенеративной (от лат.^епегайо - восстановление, возрождение) - восстановительной, возмещающей нанесённый ущерб [Эмирова 2009:185 - 189]."

Мы полагаем, что подобную работу возможно провести в рамках монтенегристики, так как черногорский, являясь государственным языком, язык ограниченной диффузии; так, научное осмысление языковых и литературно-художественных феноменов черногорского языка, опирающееся на достижения русистики во всех её ипостасях (языкознание, литературоведение, культурология), несомненно, способствовало бы дальнейшему развитию и оптимизации коммуникативных качеств национаьного языка Черногорцев.

Регенеративная функция русского языка может быть актуализирована и на более высоком когнитивно-мыслительномуровне - на уровне развития

филологической мысли черногорского языка, выполнять научную работу на материале черногорского языка возможно исходя из теоретической базы русских учёных, которые позволяют адекватно интерпретировать языковые феномены черногорского языка. Общеизвестным фактом является влияние развития теории языка на оптимизацию учебного процесса, вследствие чего совершенствуется практическое языкознание, обогащается и расширяется языковая компетенция личности.

"Конституцией Черногории определяется, что черногорский язык -официальный язык страны, что от государства требует создание предпосылок для его стандартизации"- заявил тогдашний министр просвещения и науки проф. др Сретен Шкулетич в 2011г. по поводу представления

новых правил орфографии, включающих две новые буквы - смягченное "ш" и смягченное "ж". Профессор др. Миленко Перович, председатель комиссии экспертов назначенной для составления предложения правописания, грамматики и словаря черногорского языка указал на необходимость успокоить "злую кровь" в связи с стандартизацией черногорского языка, предлагая языковедам - дилетантам всю соответствующую информацию. "Черногорский язык представляет собой логическую систему. Моя работа состоялась в верификации логики системы которая называется черногорский язык на котором я пишу уже 30 лет... Нормальные и разумные сербские языковеды не имеют ничего против черногорского языка [http://www.bastabalkana.com/2009/07/crnogorski-jezik-i-pravopis-sa-32-slova-2-nova-slova-cшogorskog-jezika-i-azbuke/]". На самом деле, современные лютые лингвистические споры в Черногорской лингвистике имеют политическую, а не языковую основу и являются гаснущим отражением ушедшего в историю проектавеликодержавия и политики национальной ассимиляции.

В этом контексте Регенеративная функция русского языка может быть актуализирована и на более высоком когнитивно-мыслительном уровне - на

уровне развития филологической мысли черногорского языка; выполнять научную работу на материале черногорского языка возможно исходя из теоретической базы русских учёных, которые позволяют адекватно интерпретировать языковые феномены черногорского языка. Примером применения регенеративной функции русского языка в черногорском языкознании может послужить авторская статья "К лингво-когнитивному анализу черногорского языка"(Матица Црногорска № 58/59 2014г. -с.83-88). Анализ стереотипов черногорской речи проведен нами с опорой на достижения российского языкознания, в частности на труды Н.И. Формановской. (Как известно, западная лингвистика использует термин "вежливость"; заслуги же за введение в научный оборот формулировки "речевой этикет" и его последующую разработку принадлежат российским языковедам.)

§3. Коммуникативная функция русского языка в современной Черногории.

Языковая ситуация в современной Черногории находится в зависимости от ряда факторов, формирующих менталитет, национальную идентичность и лингвистическое мышление. В силу смены государственного строя и поиска новых ориентиров в социальной и национальной политике, состояние социально-коммуникативной системы, ее состав и функции ее компонентов значительно изменились. В марте 2004 года в средних школах Черногории предмет «Сербский язык и литература» замещен «родным языком и литературой». Позже было принято решение, согласно которому граждане могли сами решать на каком языке им говорить. Это означало, что в конце каждого года или же по окончании школы ученики и их родители после предмета «родной язык и литература» могли самостоятельно в скобках указывать, какой именно язык - черногорский, боснийский, хорватский и т.д. - изучался их ребенком. В 2006 году академик Мийат Шуковичпредложил внести изменения в Конституцию относительно вопроса переименования государственного языка начерногорский. В

октябре 2007 года черногорский язык стал официальным языком Черногории, что было закреплено Конституцией страны, а с 2009 года начался активный процесс по его (государственного языка) стандартизации. Лингвистически споры тех времен были обусловлены историческим делением как интеллигенции, так и большинства остальных граждан Черногории на "зеленых" и "белых". (В 1916 году в Корфу была объявлена декларация о создании Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Новое государство было образовано 1 декабря 1918 года, и, вследствие нерегулярного голосования так наз. "Национальной Ассамблеи", поддержанному всего пятью из 56-ти регулярно избранных в 1914г. членов последнего созыва Черногорской народной скупщины - Черногория вошла в его состав. Немедленно за этим последовало восстание противников присоединения к новоформированному королевству, ставшее известным как Рождественское восстание. Впоследствии, сторонники гос. независимости Черногории стали называться "зелёными", тогда как противники - "белыми.") Интересно, что русофильство Черногорцев не ставилось под вопрос, без разницы на то, относились ли они к "белым" или к "зеленым", любовь к русским и русскому языку, не менялась. Мы полагаем, что именно это, исторически сложившееся и укрепившееся и среди интеллигенции и в народе Черногории, дружеское и уважителное отношение к русским (которое продолжалось даже и во времена так называемой битвы двухИосифов, а именно: в результате осуждения в 1948г. резолюцей Коминформбюро Югославии и Иосифа Тито в качестве "предателей дела коммунизма и агентов капиталистического режима", развязался конфликт между СССР и Югославией), обусловило радушный прием новейшей волны русских переселенцев, которые поселились в стране уже после референдума о гос. независимости в 2006 г. Впоследствии, страна встала на путь евро-атлантических интеграций, а для русскоговорящих жителей Черногории законодательством созданы льготные условия; так ввиду вступления страны в ЕС,

в канун нового 2014 года министерство внутренних дел Черногории опубликовало проект закона об иностранцах, который предусматривает предоставление вида на жительство владельцам недвижимости в этой стране.

Итак, черногорский народ в течение своей истории показал, что может постоять за свои национальные интересы и что, несмотря на свою сравнительную малочисленность, умеет бороться с влияниями, которые

отрицательно сказываются на его этнической самобытности. При этом, влияние русского лингво-культурного кода всегда считалось положительным и его носители принимались как добронамеренные "свои"; со стороны русских, возможно, при этом общении активировался архетип покровительства и защиты маленьких народов, о котором Бердяев [2008:320] писал как об одной из основных составных русского национального характера и русской идеи вообще. Билатеральные отношения между двумя странами, официально установленные свыше 300 лет назад, таким образом - процветали, а братское отношение черногорцев к русским проявляется и в таких национальных поговорках, как (в ответ на вопрос о населении страны) "нас с русскими 200 миллионов", в культурно-исторических памятниках, а также и в новой языковой действительности, включающей русскоговорящих путешественников и переселенцев.

Иллюстрация 9. : памятник А.С.Пушкину, Подгорица (2002.)

Пояснение к иллюстрации 9.: Скульптор Александр Таратынов с архитектором Михаилом Кореи установили бронзовую композицию из двух фигур; Пушкин читает свои произведения Наталье Гончаровой, сидящей на скамейке. Открытие памятника стало возможным благодаря тесным партнерским отношениям между правительством Москвы и администрацией главного города Монтенегро.

Примечание к иллюстрации 9.: Фотография памятника A.C. Пушкину -работа известнейшей современной черногорской художницы, Биляны Владимира Кекович, удостоенной многочисленными как черногорскими, так и международными призами за творчество. Фотография выполнена художницей специально для настоящей диссертации и печатается с ее разрешения.

Иллюстрация 10. Памятник Высоцкому в Подгорице

Пояснение иллюстрации 10.: В открытии памятника принимали участие мэр Подгорицы и сын Высоцкого Никита, представители администрации Москвы. Памятник, работа скульптора Таратынова - дар России главному городу страны. [Источник фотографии: http.7/www.chernogoriya-club.ru/travel/dostoprim/pamyatnik-vysockomu-v-podgorice/"> Сай]

Иллюстрация 10.: Царь-колокол в г. Будва (см. ниже)

» • • * 1

1 " 5

Поясниние к иллюстрации 10.: У стен Цитадели в г. Будва лежит реплика Царь-колокола [http://fotki.yandex.ru/users/resok63/view/485746/?page=0] Иллюстрация 11.: Кафе-бар "Пушкин" в г. Будва

I I

Пояснение к иллюстрациям 11, 12, 13, 14: Проявления новой языковой действительности, направленные к новым мигрантам [Источник фотографий: http://triptoeverywhere.ru/montenegro-budva-staraya-old/]

Иллюстрация 12.: Вывеска с надписью на русском языке в г. Будва

Иллюстрация 13.: Меню ресторана на русском языке, г. Будва

MlUi.V\V\

W' WOTtnrOAVWI ^ДЛУ, ^УОСъМШУСЯ cw.

Г ИИЬНАМ MOVT./S T PI \ \ommo с V\OFTJW_-( -UÄj-fmww c voKxnFO&l

Г УАЬМУГУЧ VW 1 К И AI <

ПАЬЛ. v VAIBIS

Иллюстрация 14.: Двуязычный указатель, г. Будва [источник фото:ЬПр://1еаЫ1п.Нуе]оита1.сот/515075.html]

ИОО МИШК соииш» т»1 и> чип/

Ййс Ые^епка

"«онаика Чапсвющ» ч. .„.„.

Ршмя^НоодМи >

М о м-и twM.uK

Опеупе поуте "Оап" >

До подробного анализа лингвистического мышления в роли фактора, способствующего гармоничному развитию современного общества при осуществлении коммуникативной функции, остановимся на самой категории лингвистическое мышление, которая, как таковая представляет неподдельный интерес для научных кругов - вопрос о её (категории ЛМ) развитии поднимался в работах М.Л. Микулинской «Развитие лингвистического мышления учащихся» [1989], А.Я. Шайкевич «Введение в лингвистику» [2010], Д.Н. Ушакова «Краткое введение в науку о языке» [2004], В.В. Петухова «Психология мышления» [1987], И.Н.Горелов , К.Ф.Седов «Основы психолингвистики» [2001], И. Ю. Абелева «Речь о речи коммуникативная система человека» [2004] и др.; в дальнейшем разработка категории представлена в трудах И.А. Ореховой, В.П. Белянина, Б.А. Серебренникова, Е.В. Головко, Н.Д. Голева. И.А. Орехова определяет ЛМ как «продукт интеракции между носителем языковых свойств и реципиентом, оценивающим лингвистические взаимоотношения с точки зрения человека,

проводящего предварительное ознакомление с иной языковой системой [Орехова, 2007]».

Исследователь пишет, что «язык в

естественном лингвокультурном окружении усваивается несколько иным путём, чем вне его [Ibid]». Определяя язык с позиции его изучения неносителем, важно остановиться на способности обучаемого погрузиться в иноязычную культурную среду и адаптировать её согласно собственному менталитету и способностям. И.А. Орехова отмечает: «В родноязычной среде превалирует усвоение языка через действительность, а в иноязычной - наоборот: действительность усваивается через язык [Ibid]». В данном контексте концепт лингвистическое мышление подразделяет на следующие направления: ситуативное, онтологическое, формальное, демонстративное, профессиональное, научное, общепринятое. В данной иерархии каждая составляющая обладает структурой компонентов, отличающих её от других лингвистических аспектов. Ситуативное лингвистическое мышление формируется в процессе непосредственного или опосредованного взаимодействия индивидуума с реалиями культурной среды социальной группы. Онтологическая вариация лингвистического мышления объясняется И.А. Ореховой в качестве идеальной модели, в которой отражена духовная целостность менталитета личности. Формальное лингвистическое мышление основано на морально-этической составляющей, заложенной в структуре личностной и глобальной культуры. Демонстративное лингвистическое мышление развивает идею о личностной свободе слова. Профессиональная форма лингвистического мышления определяет ментальные вариации, присутствующие в отдельно взятых профессиональных кругах. Научное лингвистическое мышление существенно для представителей различных исследовательских течений в научной мысли. Уровень образованности определяет вовлечённость отдельных прослоек социума в теоретико-

методологическое познание мира. Общепринятый тип лингвистического мышления доступен для широкого круга общественности, так как он несёт в себе универсальные черты, приемлемые для обобщающей категории лингвистического мышления.

Итак, активные процессы межгосударственной интеграции и трансформации личности послужили фундаментом для создания эффективной модели иноязычной культурной среды. Иноязычная культурная среда формируется в качестве набора компонентов инструментария языкового, ментального и личностного качества, что способствует переориентации динамики инокультурной коммуникации.

Кроме того, сама модель иноязычной культурной среды подразумевает применение параметров лингвокультурноговключения, сущность которого состоит в формировании качеств поликультурной личности, компетентность которой заключена в способности объективно реагировать на динамику глобальных социокультурных процессов и умении найти себя в полифонии культур и национальных свойств. Следовательно, рамки иностранного языка следует рассматривать шире любой другой учебной деятельности, вбирая во внимание его принадлежность к реализации коммуникативной функции, а актуальное понятие «языковая личность» в этом плане подразумевает приобретение индивидуумом знаний о мире, расширяющих его кругозор.

Согласно Кострице Е.И., языковая личность в современных межгосударственных интеграциях выступает в качестве стратегического ориентира образовательной политики, а также открывает новые возможности при изучении иностранного языка и формировании вторичной языковой личности. Итак, язык понимается как знаковая система, служащая средством структурирования знаний об окружающем и внутреннем мире человека в виде лексических единиц, грамматических правил и речевого этикета в определенном социальном контексте. Языковая личность формируется в

процессе освоения и использования средств языка для создания собственной картины мира и общения с другими носителями данного языка. При освоении родного языка формируется первичная языковая личность, а при освоении иностранного языка формируется вторичная языковая личность. Понятие вторичной языковой личности определяют как совокупность способностей человека строить языковую картину мира, т. е. его способность, используя вербально-семантический код иностранного языка, придавать новой действительности внешний образ. Лингвистическое мышление в данном контексте формируется как навык отражения ментальных операций на иностранном языке. [Приводится по:Кострица Е.И. http://www.econf.rae.ru/pdf/2011/05/254.рс1£]

Лингвистическое мышление подробно трактуется и с точки зрения культурологии. О.П. Быкова отмечает соотношение языка и культуры в рамках национально-ориентированной культуроведческой методики, объявляющей тезис о взаимосвязи между предполагаемыми национальными особенностями и культуроведческими стереотипами, которые базируются на особой форме видения культурных норм, теорий и явлений культурной среды. Понимание лингвистического мышления, согласно О.П. Быковой, основано на характеристике ассоциативных полей, ситуативности и автоматизации [Быкова, 2006.]

Таким образом, лингвистическое мышление перенимает на себя функцию языковой компетентности, при которой происходит не только ознакомление с языковыми постулатами, но и с культурным фоном их существования и возникновения, выступая в роли фактора, способствующего гармоничному развитию современного общества при осуществлении коммуникативной функции.

Положению, что в ситуации углубленного изучения иностранного языка происходит лингвистическое моделирование языковой личности и встраивание одной языковой картины мира в другую, в данной главе уделено особое внимание так как оно полагается нами базисным для настоящей диссертации.

Лингвистическая составляющая методов обучения иностранным языкам настолько сильна, что неизбежно приводит к различным трансформациям в языковой личности, а ментальность учащегося "становится подобно ментальности диаспоральной [Левин, 2001]".

Проанализированный в ходе исследования материал позволяет сделать заключение о том, что взаимодействие языков, культур и языковых личностей в ситуации сосуществования двух языков проявляется в трансформации когнитивно-эмоционального характера, отраженной в коммуникативном поведении билингва. Вслед за Черничкиной Е.К.[2007:11] мы отдаем предпочтение термину «лингвокультурный код», подчеркивая, тем самым, тесную взаимосвязь языка и культуры для успешного общения людей; использование общего языкового кода, как известно, еще не гарантирует взаимопонимание коммуникантов. Основным фактором, определяеющим успешность коммуникации, является общность разделяемого когнитивно-культурного пространства.)

При этом, мы считаем целесообразным с нашей темой рассмотреть в дальнейшем тексте данной диссертации споры 1860-1870 гг. о природе русской грамматики в истории философской и филологической мысли и позиции славянофильской лингвистики, опиравшейся на языковой материал, в котором особенно ярко проявлялись идиосинкретичные особенности русского языка, включая при этом в наше исследование осмотр современных исследований в области когнитивной лингвистики, отражающих возросший с конца 1980 х гг. интерес к гипотезе Сепира - Уорфа.

Каждый язык несет в себе особое мировоззрение, которое оказывает сильнейшее влияние на его носителей, предполагал Бенджамин Ли Уорф. Отсюда следует вывод, что владение одним, двумя или тремя языками отражается на личности человека. Задается вопрос: подтвердилось ли утверждение что

различные языковые структуры напрямую влияют на нашу личность или же эти перемены связаны с культурными отличиями? В гипотезе лингвистического релятивизма Уорфа ответ на этот вопрос дается с точки зрения формирования языков, на пересечении человеческой деятельности с трансцендентностью. Данное положение Уорфа исключительно важно в плане современной миграционной обстановки, которая отдельные национальные государства, где язык представлял собой национальную особенность, превратила в центры притяжения миграции. Таким образом, в настоящий момент связи между языками и национальной/культурной принадлежностью ослабляются. Культурный опыт человечества расширяется, хотя это вовсе не означает отсутствие напряженности в этих переменах. Тем не менее, владение несколькими языками позволяет расширить социальные отношения, понять и принять меняющиеся культурные особенности и осознать чувство принадлежности [Приводится по: Кристиан Перрего, 2013]. Задается вопрос, возможно ли в процессе изучения иностранного языка - и РКИ в частности - в ходе формирования вторичной языковой личности, путем проектирования и планирования образовательной среды на национальном уровне, влиять на развитие у учащихся психологических черт, характерных для носителей изучаемого языка? При условии, что указанный "психолингвистический био-инжиниринг" в процессе изучения иностранного языка - реален, ставится вопрос: какими именно языковыми средствами возможно влиять на целенаправленное развитие вторичной языковой личности? Рассмотрению данных вопросов посвящены последующие параграфы настоящей главы данной диссертации.

Чтобы ответить на вопрос какими именно языковыми средствами возможно влиять на целенаправленное развитие вторичной языковой личности, нами полагается целесообразным рассмотреть проблему влияния языка на мышление и мировосприятие, т.е. проблему лингвистической относительности, которая уже

два десятилетия всерьез исследуется в зарубежной научной литературе (на профессиональном уровне она была поставлена еще в 30-е гг. XX в.) Анализ этой темы не ограничивается спекуляциями по поводу наличия или отсутствия в определенном языке каких-либо концептов, он также не ограничивается общими рассуждениями о несоизмеримости национальных картин мира.

При этом, согласно директору Института лингвистики Российского гуманитарного университета, Максиму Кронгаузу, одним из очень интересных способов отказа от гипотезы Сепира—Уорфа в языковедении стало использование термина «языковая картина мира». С точки зрения М. Кронгауза, таким образом, языковеды отказываются рассуждать о малопонятных материях «мышление» и «познание», вводя некое красивое, собственно лингвистическое понятие «языковая картина мира» и с увлечением описывая её составные части. Ученый указывает, что "понятно, что, например, наша, русская, картина мира и картина мира пираха сильно различаются: например, какие представления сложились в отношениях, связанных с семьей, цветом, и тому подобное. Но, во-первых, единой и цельной языковой картины мира не существует, фрагменты одного и того же языка могут противоречить друг другу. Скажем, в русской картине мира небо интерпретировалось как высокий свод (отсюда и сложное слово небосвод), по которому солнце всходит и за который оно заходит. На плоскую природу неба указывает и выбор предлога -по во фразе "по небу плывут облака". Однако интерпретация неба как пространства тоже возможна, и тогда слово сочетается уже с предлогом -в. Вспомним хотя бы фразу из песни Юрия Шевчука: " Осень. В небе жгут корабли". М. Кронгауз подчеркивает, что, во-вторых, не определён статус понятия "языковая картина мира" - оно вроде бы находится в компетенции лингвистики и отчасти защищает лингвистов от критики других учёных и добавляет: "более или менее очевидно, что язык влияет на картину мира, но что такое сама эта картина, как она связана с мышлением и познанием - совершенно

неясно. Так что введение нового термина, защищая лингвистов и позволяя им заниматься своим делом, одновременно снижает значимость исследований... Перефразируя слова Фаины Раневской о Моне Лизе, гипотеза Сепира—Уорфа теперь уже сама может выбирать, кому ей нравиться, а кому нет [http://elementy.ru/lib/431410]". Ученый далее отмечает, что самый актуальный способ переформулирования гипотезы Сепира-Уорфа - попытка связать язык с когнитивными способностями человека; однако, необычайно модное слово «когнитивный», открывая в наше время все двери, по сути означает: связанный с мышлением.

Американский психолог и лингвист Стивен Линкер, последователь Ноама Хомского и идеи Универсальной Грамматики, выступает против гипотезы: "То, что сложно организованные языки используются повсеместно, стало открытием, которое наполняет лингвистов священным трепетом и дает первый повод подозревать, что язык является не просто одним из продуктов культуры, но проявлением особого человеческого инстинкта. Продукты культуры широко варьируются по уровню сложности в зависимости от общества, к которому принадлежат, но внутри самого общества все созданное обычно находится на одном и том же уровне сложности. В каких-то человеческих сообществах люди считают, делая зарубки на костях, и готовят на огне, разведенном трением палочек; в других — для этого используют компьютеры и микроволновые печи. Язык, тем не менее, разрушает подобное соотношение. Существуют сообщества, находящиеся на уровне каменного века, но не существует такого понятия как язык уровня каменного века. Ранее в нашем столетии лингвист-антрополог Эдвард Сепир писал: «Когда дело доходит до языковых форм, Платон идет рука об руку с македонским свинопасом, а Конфуций — с дикарем и охотником за головами из Ассама[Пинкер,2004. сс. 19-21]". Ученый приходит к выводу, что универсальность языка не обязательно приводит к тезису о врожденности инстинкта языка и

выстраивает аргументацию, которая ведет от "болтовни современных народов к предполагаемым грамматическим генам," указывая, что самые решающие шаги на этом пути сделаны благодаря собственной профессиональной специализации — изучению развития языка у детей. Итак, в противовес теории Сепира-Уорфа, Пинкер выдает следующий решающий аргумент: сложно организованный язык универсален, потому что дети фактически вновь изобретают его, поколение — за поколением, не потому, что их этому учат, не потому, что они изначально умны, не потому, что им это полезно, а потому, что они просто не могут не делать это. [Приводится по: Пинкер, Ibid., сс.25-37]

В отличие от работ основателей гипотезы лингвистической относительности, акцент в последние два десятилетия сделан на экспериментальных исследованиях. Результаты многочисленных экспериментов, связанных с ориентацией в пространстве, концептуализацией времени, восприятием цвета, счетом, памятью, усвоением языка и пр., поставили под сомнение универсалистский тезис, согласно которому когнитивные способности человека одинаковы по всему земному шару. (Имеется в виду теория универсальной грамматики, разработанная Ноамом Хомским, основоположником генеративной грамматики, одна из главных идей которого, что грамматика универсальна и дана человеку в готовом виде так же, как законы природы. Из тезиса о врожденности выводится тезис о глубинном единстве всех языков, а все существующие различия признаются поверхностными.) Как бы то ни было, лингвистическая относительность является сейчас крайне продуктивным проектом, над которым работают сотни исследователей по всему миру.

В европейском языкознании история изучения языковой личности возникла в связи с постановкой вопросов о социальной природе языка, о соотношении языка и речи, языке индивида и языке коллектива. В новейшей лингвистике проблема языковой личности, т.е. человека, участвующего в коммуникации,

находится в центре внимания. Этот поворот в развитии лингвистики обусловлен, с одной стороны, антропоцентризмом современной науки в целом, а, с другой стороны, объективной логикой развития языкознания, предмет изучения которого последовательно сдвигался от формальных языковых структур к их содержанию, оттуда - к осмыслению функционирования языковых единиц в речи, и, наконец, к определению их места в культурной среде и сознании человека. Языковая личность таким образом стала объектом исследования в различных областях; в современной лингвистике проблема все чаще рассматривается в смежных науках в качестве объекта междисциплинарных исследований и в аспекте формирования национального языка, в котором субъективное преобразуется в объективное. «Языковая личность - вот та сквозная идея, которая, как показывает опыт ее анализа и описания, пронизывает и все аспекты изучения языка и одновременно разрушает границы между дисциплинами, изучающими язык, поскольку нельзя изучать человека вне его языка [Караулов, 2002]». Соответственно, данную оппозицию индивидуального и общего (соотношение индивидуального и коллективного в языковой личности), лингвисты предлагают рассматривать следующим образом: «С помощью языка человек выражает свой внутренний мир, делая его интерличностным явлением. Язык является важным средством приобщения индивида к общественному опыту [Гришаева:2003,51]».

Следовательно, обращение к языковой личности необходимо как для понимания текста - любой текст, в устной или письменной форме, создан человеком и для человека, «за любым текстом стоит языковая личность, владеющая системой языка [Караулов:2002., с. 2]», а тем самим, и системы языка, так и для изучения самой языковой личности и ее картины мира, отраженной в речи. Определения языковой личности обозначены еще в работах В. Гумбольдта, К. Фосслера, М. М. Бахтина, активно занимались разработкой проблемы В. В. Виноградов, который ввел сам термин в научное употребление и Г. И. Богин,

разработавший модель языковой личности в лингводидактическом аспекте; Ю. Н. Караулов, выделил уровни языковой личности с точки зрения семантики и прагматики языка. Попытки все более углубленного осмысления языковой личности привели к появлению новых исследовательских направлений: психиатрического литературоведения, в рамках которого осуществляется деление писателей на типы в соответствии мироощущением, выражаемом в их произведениях [Белянин, 1996]; семиосоциопсихологии, акцентирующей внимание на знаковом общении как обмене текстуально-организованной смысловой информацией [Дридзе, 1996]; биолингвистики - семиологической области исследования речевых, мыслительных и мнемонических возможностей и способностей человека, с одновременным философским их освещением [Нечипоренко, 1996]; лингвистической персонологии, базурующейся на философских концепциях персонологии [Нерознак, 1996]; речеведения как особой области исследований речи во всем многообразии ее коммуникативных и социокультурных проявлений [Шмелева, 1996] и контактной лингвистики [Шамне, 1997].

Становление когнитивного подхода включает психолингвистику в круг исследований, связанных с установлением природы и видов знания, вовлеченного в пользование языком, проблемами языкового сознания, картины мира и т.д. [Залевская, 1998: 81-94]. Мнение о том, что для всякого явления языка должен быть найден его психологический источник и что язык создан "по мерке" человека высказывалось в мировой и российской лингвистике неоднократно [Вежбицкая, 1997; Винокур, 1993; Гумбольдт, 1985; Дюнфорт, 1997; ЛЭС, 1990; Пузырев, 1995; Фосслер, 1966; Шаховский, 1987, 1998; Чейф, 1975 и др.] Язык как идеальная система, служащая одним из способов хранения информации и выражения самосознания личности, дает возможность ее лингвистического познания [Кубрякова, 1992:11].

Итак, язык как индивидуальное явление и язык как социальное явление в рамках антропологической парадигмы проявляется в условном выделении языковой личности и речевой личности;, языковая личность" отражает подход к языку как целостной, потенциальной знаковой системе, "речевая / говорящая личность" воплощена в индивиде, актуализирующем в процессе текстовой деятельности абстрактную языковую систему. В рамках новой дисциплины -лингвистической персонологии, по В.П.Нерознаку, противопоставляются полилектная (многочеловеческая) и идиолектная (частночеловеческая) личности, а фактически - этносемантическая личность, в понимании С.Г. Воркачева [Воркачев: 1996, 1997] и индивидуальная, речевая личность как член определенного социума. Основой выделения речевой, идиолектной личности служит изучение человека как носителя речи. Термин языковая личность используется для описания обобщенных характеристик, объединяющих группы людей по возрасту, образованию, профессиональному признаку (языковая личность писателя, врача, ученого), по типу речевой культуры, носителем которой она является: языковая личность носителя элитарного, среднелитературного, литературно-разговорного, фамильярно-разговорного, просторечного,

жаргонизирующего, народно-речевого типов [Сиротинина, 1998: 3; Кочеткова, 1999]. Так, например, М.М.Бахтин употреблял два варианта "речевого субъекта": а) Как своеобразного "автора", коллективного носителя (народ, нация, профессия, социальная группа и т.п.), получаемого при трансформации языков, диалектов, языковых (функциональных) стилей в "мировоззрения (или некие языковые или речевые мироощущения), в "точки зрения", в "социальные голоса" и т.п., производимой художником, создающим типические или характерные высказывания типических персонажей [Бахтин, 1997: 329] и б) как реального говорящего, реального автора конкретного высказывания [Бахтин, 1997: 333-334].

Следует отметить, что учения Гумбольдта о связи языка и мышления, взаимосвязи языка и психологии народа-носителя, а особенно концепция духа народа подчеркивают влияние языка на культуру всего народа. Для Гумбольда язык - коллективное явление, человек не может развиваться или мыслить без языка: «Создание языка обусловлено внутренней потребностью человека. Язык -не просто внешнее средство общения людей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития духовных сил и формирования мировоззрения [Алпатов В. М., там же, с. 69.] ...» Идея «национального духа» впоследствии стала одной из ведущих тем для исследований в лингвистике. Ученый отмечал, что речевая деятельность даже в самых простейших формах является соединением индивидуальных восприятий с общей природой человека; в языке таким образом объединяется индивидуальное со всеобщим.

Идеи Гумбольдта в конце XIX - начале XX вв. продолжает школа эстетического идеализма, во главе с К. Фосслером, считавшим что живую речь необходимо изучать с точки зрения ее строения. В то же время он говорил о значении языка индивида для развития всеобщего языка, его влиянии на язык других людей, о том, что язык индивида способен создать нормы, которые другие могут поддержать или отклонить. Таким образом сложилась теория индивидуальных стилей, ориентированная на изучение стилистики отдельных творческих личностей, повлиявших, по мнению представителей данной школы, больше всего на язык всего народа. Фосслер в качестве основной функции языка описывает функцию общения и выдвигая на передний план языковую личность гения, выражающего национальный характер языка, тем самым собственно приравнивая языкознание к изучению идио-стилей писателей и специфики речи художественных произведений.

В конце XIX в. А. А. Потебня писал, что «акт сознания субъекта выступает в качестве производного от языковой структуры, которая объективна и не зависит

от индивидуальных свойств личности и понимание которой обусловлено принадлежностью к одному и тому же народу [Потебня, 1999., с. 142]». С 70-х гг. XIX в. создается новое направление в лингвистике - младограмматизм, представители которого рассматривают язык с междисциплинарной точки зрения и применяют метод эксперимента в своих исследованиях. Потписники «Манифеста младограмматизма» призывали к психофизическому изучению человека и его языка. В то же время, некоторых исследователей отказ от изучения коллективного «духа народа» приводил к изучению только языка индивида (без обобщений о языке народа), они признавали реальностью только язык индивида -причем психической реальностью, зависящей от его/её изменчивой психической деятельности. Эта теория в дальнейшем развивалась в рамках итальянской школы неолингвистики, созданной профессором М. Бартоли; неолингвисты пытались соединить историческую лингвистику и лингвистическую географию с идеями Гумбольдта, считая язык индивида единственной реальностью, а всякое языковое изменение - индивидуального происхождения, имитируемое и ассимилируемое другими [Bartoli, 1987; Гумбольдт, 1984].

И. А. Бодуэн де Куртенэ разделял позиции младограмматиков и рассматривал национальные языки как абстракцию, доступную только через изучение индивидуальных языков и не существующую в действительности. Он писал: «В числе психических целых, рассматриваемых обыкновенно с ложной точки зрения, т. е. вне психики человеческой, находится тоже язык. Между тем, настоящую причину связи явлений языка, как и всех других комплексов представлений социально-психического мира, следует искать, с одной стороны, в индивидуально-психических центрах отдельных людей как членов известным образом оязыковленного общества, с другой стороны, в социальнопсихологическом общении членов языкового общества [Бодуэн де Куртенэ: 1963, 118] ».

Разграничение общего и индивидуального производится с наибольшей точностью у Ф. де Соссюра в связи с выделением им трех сущностей, противопоставленных друг другу: язык - речь - речевая деятельность. Язык и речь противопоставлены как общее и частное: язык социален, принадлежит всему обществу говорящих, а речь индивидуальна; язык не зависит от внешних, физических признаков (акустических свойств, например), а речь применяется в общении, поэтому подобные характеристики необходимы. Главную мысль Ф. де Соссюра можно передать так: язык не деятельность говорящего, это готовый продукт, пассивно регистрируемый говорящим[Соссюр, 2004].

На рубеже XIX и XX вв. в рамках дескриптивизма в Америке появляется новое направление, связанное с объединением антропологии, лингвистики, фольклористики, археологии и этнографии - антропологическая лингвистика. При таком подходе следовало найти новые способы изучения языка, отличные от традиционной лингвистики. При этом особое значение в исследованиях приобретает личность человека-информанта, носителя определенного языка или диалекта.

Сближение лингвистики с антропологией наблюдается в трудах Э. Сепира 20-30-х гг. XX в. Особенно интересна его статья «Речь как черта личности» (1927), в которой рассмотрены возможные подходы к анализу речи с точки зрения изучения личности: 1) изучение различий индивида и общества; 2) изучение различных уровней речи. Еще одним способом изучения речи в истории лингвистики был подход, связанный с применением бихевиористской теории языка; Л. Блумфилд приравнил лингвистику к психологии языка, изучающую поведение говорящих и слушающих.

Проблема индивидуального, т.е. влияние отдельных людей на создание языка народа, рассматривается А. М. Пешковским в статье «Объективная и нормативная точка зрения на язык [1925]». Как нами уже указывалось в данном

исследовании, важнейший вклад в разработку проблемы соотношения личности человека и языка был внесен В. В. Виноградовым: в публикации «О художественной прозе» (1930) им впервые был использован термин «языковая личность». В работах В. В. Виноградова отмечается необходимость изучения индивидуального в речи, подчеркивается связь объектно-структурных свойств и качеств с субъектными качествами писательского облика и его художественной манеры, говорится о влиянии личности на формирование и развитие национального языка.

Итак, в середине XX в. языковая личность понималась обобщенно и, как правило, не являлась самостоятельным объектом описания, а упоминалась в связи с изучением других явлений языка. Первоначально проблема изучения языковой личности была важна для исследователей художественного текста в связи с противопоставлением автора- повествователя и автора-создателя произведения, автора-повествователя и образа персонажа. До конца 70-х гг. XX в. внимание исследователей было сосредоточено на философских аспектах проблемы языковой личности, в частности на диалектическом соотношении общего и частного в связи с языковой личностью; в последней трети XX в. интенсивно развиваются сферы, интегрирующие в себе несколько областей изучения с общим объектом — личностью человека и в частности: социолингвистика (изучающая социальные, территориальные, профессиональные, половые, возрастные черты говорящего), психолингвистика (изучающая процесс порождения речи и ее восприятия), прагматика (изучающая вопросы адресанта и адресата речи, вопросы дискурса), лингводидактика (изучающая характер овладения человека речью), лингвистика текста (изучающая организацию текста и характер применения в нем языковых единиц), начинает формироваться новый объект изучения — говорящая личность.

Интерес к говорящей личности отразился в большом количестве публикаций, изданных в конце XX в.: журнал «Человек» (выходит с 1990 г.),

сборники «Человек и культура» (1990), «О человеческом языке» (1991). Выходит множество книг, посвященных данной проблематике: «Язык, дискурс и личность» (1990), «Языковая личность: проблемы выбора и интерпретации знака в тексте» (1994), «Языковая личность: проблемы значения и смысла» (1994), «Языковая личность и семантика» (1994), «Общество, язык, личность» (1996),«Языковая личность: культурные концепты» (1996), «Антропоцентрический подход к языку» (1998), «Язык и мир человека» (1998), «Язык. Система. Личность» (1999), «Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке» (1999) и др. [Приводится по: Павлючко, 1999 http://www.dissercat.com/content/emotivnaya-kompetentsiya-avtora-khudozhestvennogo-teksta-na-materiale-proizvedenii-g-gesse].

С конца XX в. формируется новейшая теоретико-методологическая основа изучения языковой личности, разрабатываются авторские методы ее описания и, параллельно с этим, апробируются комплексные приемы сбора лингвистического материала. Языковая личность как объект лингвокультурологии допускает номинации следующего порядка: русская языковака личность [Караулов, 1988], языковая личность западной и восточной лингвокультур [Снитко, 1998: 88-89], этносемантическая личность, то есть закрепленный в лексической системе базовый национально-культурный прототип носителя определенного языка, составляющий вневременную и инвариантную часть структуры речевой личности [Воркачев, 1996: 16 -17]; словарная личность, моделируемая на основе словарных данных [Карасик, 1994]; модальные личности, воплощающие типы национального характера, например, английский аристократ, русский интеллигент, немецкий философ [Пивоваров, цит. по Карасик, 1996: 5]; полилектная (многочеловеческая) языковая личность, олицетворяющая общенародный язык, историю которого можно представить как смену языковых состояний (индивидуаций) [Нерознак, 1996: 113].

Лингвистическая персонология [Нерознак, 1996] выделяет применительно к частночеловеческой языковой личности два основных ее типа: 1) стандартная языковая личность, отражающая усредненную литературно обработанную норму языка и 2) нестандартная языковая личность, которая отклоняется от установленных языковых образцов , "верхи" и "низы" культуры языка [Нерознак, 1996: 114]. К "верхам" языковой культуры могут быть отнесены прежде всего писатели, мастера художественной речи, создающие тексты культуры, элитарные языковые личности [Сиротинина, 1998].

Таким образом, история изучения языковой личности в лингвистике обнаруживает давнюю историю изучения, возникшую в европейском языкознании в связи с постановкой таких вопросов, как социальная природа языка, соотношение языка и речи, языка индивида и коллектива [В. Гумбольдт, Ф. де Соссюр, Э. Сепир]. Важный вклад в ее разработку был внесен видными русскими лингвистами И. А. Бодуэном де Куртенэ, А. М. Пешковским, В. В. Виноградовым, Р. А. Будаговым и др. В 70-90-е гг XX в. в интеграции с социо-лингвистикой, психолингвистикой, лингводидактикой, лингвистикой текста, прагматикой и одновременно в обособлении от смежных дисциплин формируется лингвистическая персонология с новым объектом изучения - языковой личностью. [Приводится по: Павлючко, 1999.]

В целях более подробного пояснения теоретических основ настоящей диссертации, мы считаем целесообразным рассмотреть психологию формирования образной сферы вторичной языковой личности, основой для формирования которой является ассоциативный фон, имеющий по своей природе национальную специфику и предопределенный языковым менталитетом.

Психологический аспект формирования вторичной языковой личности предопределяет значимость лингвосенсорных процессов и

лингвокультурологической специфики родного и изучаемого языка - русского как

иностранного. Эта взаимообусловленность предопределена антропологической парадигмой (человек - языковое сознание - язык- культура - менталитет) которая, как нами указываестя в предыдущем параграфе, в истории лингвистических учений научно обоснована в исследованиях Вильгельма фон Гумбольдта, Л. Вайсгербера, Ф. Шеллинга и других.

Итак, в XX в. формулирование термина «языковая картина мира» было предопределено целым рядом исследований, обосновывающих значимость научной и языковой картины мира, что позволило впоследствии обоснование актуальности термина «языковая личность» В.В. Виноградовым, подходившему к осознанию значимости образа языковой личности путем исследования языка художественной литературы [Виноградов 1980:120-146]. К статусу языковой личности правомерно отнести и носителя родного языка, и иностранного студента; и растущий ребенок, носитель русского языка, и иностранный учащийся, изучающий русский язык, оказываются в одной ситуации познания окружающей картины мир и овладения языком. В этой ситуации, и первичная языковая личность у растущего носителя русского языка и вторичная языковая личность у иностранного учащегося формируются путем овладения русским языком и благодаря «включению» психических процессов познания; это общая ситуация для обоих субъектов, русского и иностранца, но при этом, для первого -это родная языковая субстанция, которую он осваивает с рождения, а для второго - чужая, которая стала объектом усвоения на фоне родной лингво-культурной специфики. В связи с этим важно понимать, почему в единой для них ситуации проблема формирования образной сферы не может быть решена одинаковым способом. У носителя русского языка образная сфера формируется в субстанции родной культуры в процессе его взросления. Иностранный учащийся, характеризуется сформированной образной сферой в субстанции родной культуры, овладевая русским языком, он параллельно осваивает только те

образные единицы, которые обусловлены учебным материалом и которые он не использует в своей речи вне учебного процесса. Это связано с тем, что образная сфера носителя русского языка не может быть «перенесена» в формируемое вторичное языковое создание иностранца, минуя этап национальных ассоциаций, которые поддерживают процесс формирования образной сферы.

Психическая специфика процесса познания, т.е. составляющие процесса познания, взаимообусловлены и в каждом национальном коллективе функционируют универсально. Возникающие у субъекта ощущения (сенсорные процессы) обусловливают восприятие, при этом актуализируются внимание и воображение. Результаты активности процесса воображения сохраняются в структуре памяти. На уровне кратковременной памяти воспринятый объект осмысливается, а в процессе стереотипизации переходит в долговременную память, становясь свойством вторичной языковой личности, обусловливающим ее полноценность.

Универсальность процесса познания, однако, не залог формирования образной сферы вторичной языковой личности - при восприятии объектов окружающей реальности и носители русского языка, и носители любого другого языка "в плену" родного языкового менталитета и националнього ассоциативного фона. (Под ассоциативным фоном, актуальным для полноценного формирования образной сферы вторичной языковой личности, понимается связь между лексическими единицами, образами и понятиями.)

Сказанное выше позволяет говорить об актуальности коррекции процесса восприятия в ситуации овладения иностранным языком.

Особый смысл имеет коррекция сенсорных процессов, которые обеспечивают адекватное восприятие фактов «чужой» субстанции (культуры и языка) и способствуют ментальной переориентации воображения в соответствии с национальной спецификой иноязычной культуры и языка. Коррекция сенсорных

процессов и учет национальной специфики ментальности иностранного учащегося в учебном процессе - условие для формирования русской образной сферы в структуре вторичной языковой личности [Приводится по: Цзинь, 2012].

Исторически в любом этническом коллективе при восприятии языковой личностью объектов картины мира первыми включались сенсорные процессы (ощущения), которые в каждом национальном сообществе обусловливали национальный способ видения и структурирования национального ассоциаций. Именно совокупность процессов видения объектов реальности и возникающих при этом ассоциаций закладывает основу для создания номинаций образов, репрезентирующихся в языковом знаке. Результатом сенсорных и ассоциативных процессов языкового коллектива являются идеи, символы, образы, речевой этикет, традиции, которые ментально предопределены и несут в себе национальную специфику культуры. Дань Цзинь в труде "Психология формирования образной сферы вторичной языковой личности - аспект РКИ в китайской аудитории" указывает, что, например, "презентуя в иностранной аудитории такие лексические единицы, как «дом», «крыша», «стены», «окно», «свет», преподаватель решает только задачи формирования лексического состава русского языка в первом семестре на начальном этапе обучения. Но, уже во втором семестре начального этапа обучения он должен предусмотреть установление возможных ассоциативных связей этих единиц в ключе русской ментальности. У этого ряда слов есть ассоциативный фон, ментально предопределенные и «работающие» на уровне языкового сознания: Дом - ассоциативная связь с образами «страна», «город», «деревня», «село» (Устал скитаться по миру, пора домой). Крыша -ассоциативная связь с образом «дом.» (Не надо говорить, что ничего нет. Есть крыша над головой. Это самое главное). Стены - ассоциативная связь с образом «защиты» от беды (Не бойся. Дома и стены помогают). Свет окон дома -

ассоциативная связь с комплексным образом «тепла», «защиты и помощи», «любви родных людей».

Проблема установления ассоциаций связей между лексическими единицами родного и изучаемого языков является первостепенной значимости в ситуации формирования образной сферы вторичной «языковой личности». [Приводится по: Дань Ц., 2012.] С позиции психологического подхода вторичная языковая личность характеризуется развитой образной сферой, что, по мнению Т.В. Матвеевой предполагает наличие изобразительности, конкретно-предметного представления наглядности, «картинности» при обозначении предмета или явления словом или более крупной языковой (речевой) единицей. [Матвеева, 2010.]

Значит, в основе образности лежит не понятие, а представление. Образность помогает представить воспринимаемый объект на базе других явлений действительности, в конкретно-выраженном сопоставлении с ними, что способствует созданию усиленного впечатления об обозначаемом. В лексике образность это, в первую очередь, свойство производных (мотивированных) слов. Связь слова не только с понятием, но и с представлением обогащает значение слова [Матвеева 2010:247]». Образность присуща большинству тропов, которые основаны на переносе значения как с одного предмета на другой, так и на использовании образа, который является стимулом для порождения образного представления, материализующегося в образном высказывании. Учет национальной специфики сенсорики в процессе познания иностранным учащимися русской образной сферы является залогом их адекватности при восприятии образной речи русского собеседника. В связи с этим, при формировании образной сферы вторичной языковой личности иностранного учащегося, образность следует рассматривать как психическое свойство субъекта учебного процесса, которое предопределено воображением. По данным P.C.

Немова, в результате процесса воображения у человека, вторичной языковой личности, могут возникать образы (представления), которые не вполне соответствуют тому, что есть в реальной русской картине мира и что в данный момент времени воспринимается человеком через посредство органов чувств [Немов: 2011.-c.585].

В связи с обозначенными выше задачами учебного процесса на начальном и среднем этапах обучения при презентации лексических единиц закладываются основы для формирования вторичной образной сферы. Лексическая единица включается в оппозицию из двух контекстов: в одном контексте презентуется ее нейтральное значение, в то время как в другом - иллюстрируется образный компонент этой лексической единицы; оппозиции же из двух контекстов позволяют иностранным учащимся осознавать образный фон лексической единицы. Отсюда следует, что у иностранных учащихся на уровне долговременной памяти формируется основа для структурирования полноценно функционирующей вторичной образной сферы в режиме изучаемого языка. При этом, вторичная образная сфера содержит все, что иностранный учащийся воспринял в процессе познания языковой картина мира русских.

Резюмируя сказанное, можно сделать вывод, что целесообразна следующая последовательность учебных действий (для формирования вторичной образной сферы русского языка): 1) усвоение семантики лексических единиц; 2) выделение образного компонента лексической единицы, раскрывающегося в специфическом контексте; 3) выработка словесных ассоциаций в связи яркими стимулами; 4) выработка ассоциативного фона; 5) введение образных высказываний и характеристик в конкретные ситуации речевого творчества, которые при повторении запечатляются в формируемой образной памяти вторичной языковой личности; 6) создание образных контекстов художественных персонажей и реальных личностей с опорой на вторичную образную сферу и

образную память вторичной языковой личности. Результатом предлагаемой работы является формирование вторичной образной сферы, функциональность которой свидетельствует об активности вторичного менталитета и вторичного языкового сознания в структуре вторичной языковой личности иностранного учащегося.

Следовательно, вторичная языковая личность приобретенная в процессе освоения изучаемого языка и культуры, характеризуется сложной структурной организацией, включающей первичную сферу родного языка и культуры. По данным O.A. Корнилова, полноценное формирование вторичной «языковой личности, характеризующейся вторичным языковым сознанием и менталитетом, невозможно без включения психологического фактора, обусловливающего формирование «вторичной языковой картины мира [Корнилов 201: 144, 237]».

Отсюда следует, что для формирования вторичной языковой картины мира у иностранного учащегося, важно откорректировать и уравновесить первичные лингвосенсорные процессы, которые обусловили национальную специфику родного языка, и также и вторичные, которые актуализируются в структуре вторичной языковой личности. В плане уникальности возникающих ассоциаций, по данным В.К. Харченко, результаты функционирования пяти органов чувств (зрение, слух, осязание, обоняние и вкус) передаются специфическими языковыми средствами, которые у разных народов не могут быть идентичными [Харченко 2012: 52-68].

Т.Б. Радбиль обосновывает связь сенсорных процессов с языковым менталитетом, когда формулирует определение языкового менталитета как «национально-специфического способа знакового представления знания о мире, системе ценностей и моделей поведения, воплощенного в семантической системе национального языка [Радбиль, 2010] ».

Завершая обоснование значимости психологии для процесса формирования вторичной образной сферы в структуре вторичной языковой личности, следует сделать следующие выводы: при формировании вторичной языковой личности недостаточно просто знакомить с русской образной сферой, значима и коррекция процессов рефлексии при восприятии контекстов, в которых содержатся образные единицы - устойчивые сравнительные обороты, при чем должно присутствовать рассмотрение способов создания образных единиц на фоне оппозиции «родное -иноязычное».

Итак, начиная с выхода «Логико-философского трактата» Людвига Витгенштейна в 1921г. и следующего за ним «поворота к языку», практически вся западная философия XX века, так или иначе, касалась лингвистических проблем; имеются ввиду исследования «Венского кружка», аналитическая философия, онтология Хайдеггера и постмодернистская герменевтика. Как нами уже отмечалось, в числе философско-лингвистических учений, вызвавших немалые споры в научном мире второй половины XX в. была гипотеза лингвистической относительности Сепира-Уорфа, полагавших зависимость мышления от естественного языка, носителем которого является человек. В российской научной литературе, это учение характеризуется как «неогумбольдтианство», поскольку именно В. фон Гумбольдт впервые поставил вопрос о взаимозависимости мышления и языка. Ученые, работавшие в рамках этого направления, такие как В. фон Гумбольдт, Л.Вайсгербер, Ф. Боас, Э. Сепир -не были склонны к философским абстракциям, они в основном исследовали конкретный языковой материал и делали обобщения на основе результатов, полученных в ходе таких исследований. В России идеи Гумбольдта о влиянии языка на народное сознание развивал A.A. Потебня, отмечавший органическое участие национального языка не только в формировании народного мировосприятия, но и в самом развертывании мысли: "Человек, говорящий на

двух языках, переходя от одного к другому, изменяет вместе с тем характер и направление течения своей мысли, притом так, что усилие его воли лишь изменяет колею его мысли, а на дальнейшее течение ее влияет лишь посредственно. Это усилие может быть сравнено с тем, что делает стрелочник, переводящий поезд на другие рельсы [Потебня,1895]."

Остановимся на следующем вопросе: имеет ли смысл думать, что русский язык несет в себе какую-то специфическую "картину мира" и что он отражает русскую культуру? Для многих ученых, мыслителей и просто многих людей, ответ на эти вопросы очевиден: да, несет, да, отражает. Австралийский лингвист польского происхождения Анна Вежбицкая отстаивает точку зрения, что русский язык действительно отражает специфическую русскую картину мира. Ученая подробно рассматривает важные семантические характеристики, образующие смысловой универсум русского языка, т.е. те семантические свойства, которые становятся особенно заметны при анализе слов душа, судьба и тоска (хотя проявляются они и в огромном числе других случаев.) Такими, связанными между собой, признаками Вежбицкая считает:

1) эмоциональность - ярко выраженный акцент на чувствах и на их свободном изъявлении, высокий эмоциональный накал русской речи, богатство языковых средств для выражения эмоций и эмоциональных оттенков;

2) «иррациональность» (или «нерациональность») - в противоположность так называемому научному мнению, которое официально распространялось советским режимом; подчеркивание ограниченности логического мышления, человеческого знания и понимания, непостижимости и непредсказуемости жизни;

3) неагентивность - ощущение того, что людям неподвластна их собственная жизнь, что их способность контролировать жизненные события ограничена; склонность русского человека к фатализму, смирению и покорности;

недостаточная выделенность индивида как автономного агента, как лица, стремящегося к своей цели и пытающегося ее достичь, как контролера событий;

4) любовь к морали - абсолютизация моральных измерений человеческой жизни, акцент на борьбе добра и зла (и в других и в себе), любовь к крайним и категоричным моральным суждениям. А. Вежбицкая далее указывает, что все эти особенности русской культуры и все эти свойства русской души отчетливо выступают как в русском самосознании - в том виде, в каком оно представлено в русской литературе и русской философской мысли - так и в записках людей, оценивающих русскую культуру извне, с позиции внешнего наблюдателя, ученых, путешественников и др.; кроме того, эти признаки отражаются и в русском языке, или иначе, что языковой материал, относящийся к данной теме, полностью согласуется со свидетельствами из других источников и с интуицией как самих русских, так и изучающих русскую жизнь. Так, русский язык исключительно богат уменьшительными формами; причем употребление уменьшительных форм прилагательных с суффиксом -енък по причине своей высокой частотности и чрезвычайно широкой употребительности в речи занимает особое место. Уменьшительные формы прилагательных на -енък могут передавать очень широкий спектр чувств: восторг, очарование, привлекательность, жалость, интерес и др.; поэтому, чтобы объяснить столь широкий разброс допустимых интерпретаций, А. Вежбицкая вводит в толкование прилагательного представление о неопределенном свободно плавающем 'хорошем чувстве', необязательно направленном на человека или вид. Ученый отмечает, что в других славянских языках уменьшительные прилагательные употребляются реже, чем в русском. "Поскольку прилагательные с суффиксом -енък очень часто встречаются в русской прозе и в русской бытовой речи и поскольку их сфера употребления необычайно широка, они в значительной мере определяют общую эмоциональную окраску и тональность русской речи. То, какое именно чувство передается,

зависит каждый раз от контекста, но в целом эмоциональная температура текста весьма высокая она гораздо выше, чем у английского текста, и выше, чем в других славянских языках [Вежбицкая, 1996:55]."

Инфинитивные конструкции с предикатами необходимости и возможности, согласно Вежбицкой, отражают два разных подхода к жизни: агентивной ориентации и пациентивной (пассивной, связанной с пациенсом) ориентации. Агентивный подход является частным случаем каузативного и означает акцентированное внимание к действию и к акту воли ('я делаю', 'я хочу'); при пациентивной ориентации, акцент делается на 'бессилии' и пациентивности ('я ничего не могу <с> делать', 'разные вещи случаются со мной'). В разговорном английском даже такие значения, как долженствование и невозможность, обычно передаются с помощью личной, номинагивоподобной модели: I have to do it 'я должен это сделать'; I cannot do it 'я не могу это сделать'. Напротив, в русском синтаксисе агентивные, личные, волитивные предложения не образуют какого-либо отдельного класса; кроме того, номинативоподобные субъектные конструкции не охватывают большинства семантических полей. В то же время безличные дативные предложения занимают в русском языке доминирующее положение; более того, их роль в нем постоянно возрастает (тогда как в английском все изменения в этой области идут ровно в противоположном направлении; см. Van der Gaaf 1904 и Elmers 1981 [Приводится по: Вежбицка, там же]. Английский язык обычно представляет все жизненные события, происходящие с нами, так, как будто мы всецело управляем ими, как будто все наши ожидания и надежды находятся под нашим контролем; даже ограничения и вынужденные действия представлены в нем именно с такой точки зрения. В русском языке мы тоже иногда сталкиваемся с подобным выражением смыслов долженствования и невозможности, по-русски вполне допустимо, например, сказать: я должен это сделать, или, я не могу это сделать. Но не эти

относительно редкие номинативно-субъектные высказывания определяют русскую речь; куда более типичны для неё конструкции с дательным падежом субъекта, в которых все ограничения и принуждения субъекта подаются в пациентивном модусе, формально отличном от агентивного. Так, в русском языке имеется особый разряд безличных модальных предикативов со значением долженствования или невозможности, требующих дательного падежа субъекта. В действительности примеры двух модальных значений, которые выражаются в предложениях, построенных по личной, номинативной модели, скорее составляют исключение, чем правило. Например, значение необходимости не может быть выражено таким образом. Иными словами, чтобы дать адекватный перевод на русский таких английских предложений, как I must, I have to, их следует сначала представить в пациентивной перспективе, подчеркивающей тот факт, что лицо, о котором идет речь, не контролирует ситуацию. Класс предикатов, с обязательностью требующих датива субъекта, содержит такие слова, как надо, нужно, необходимо, нельзя, невозможно, не полагается, следует, должно. Например: Ехать мне тридцать первого, в субботу, необходимо (Цветаева).

- Беритесь-ка за лопату, - говорит Карпов.

- Всем надо браться, -усмехаюсь я (Окуджава).

Пойдем, зайдем в контору, если тебе нужно (Толстой).

В русском языке имеется также очень много разнообразных инфинитивных конструкций, значение которых связано с модальными категориями необходимости и невозможности, в состав которых не входят модальные слова, такие, как не могу, обязан, следует или должен. В труде Богуславского и Каролак [Boguslawski, Karolak 1970: 35] наличие предложений с этими конструкциями отнесено к числу главных особенностей русского языка. Вот одна из таких конструкций: не бывать Игорю на Руси святой...

Или еще один пример (А. Солженицын приветствует намечающиеся процессы дезинтеграции в Советском Союзе): Все уже видят, что вместе нам не жить! [Приводится по: Вежбицкая, 1996.]

Итак, исходя из положения, что в синтаксисе естественного языка отражаются различные культурные позиции, Вежбицкая полагает, что русская грамматика изобилует конструкциями, в которых действительный мир предстает как противопоставленный человеческим желаниям и волевым устремлениям или как, по крайней мере, независимый от них. Ученый задает вопрос: каково же точное значение русских существительных, выражающих категорическое моральное осуждение? На этот вопрос ответить сложно, а Вежбицкой полагается, что существующие русские словари едва ли могут оказать нам тут какую-либо помощь. Очевидно, что русская языковая интуиция даст возможность почувствовать близость этих трех слов друг к другу, потому что они часто выступают вместе, так, как если бы они были квазисинонимичными. Например:

Заметил, подлец! - подумал Пустяков. - По роже вижу, что заметил!

А он, мерзавец, кляузник. Завтра же донесет директору! (Чехов).

Какой мерзавец! Боже мой! Какой неслыханный негодяй!

(А. Н. Толстой, цит. в АН СССР 1957:61)

Негодяй, подлый человек, но ведь - благодетель... (Чехов) [Приводится по: Вежбицкая, 1996]".

Тем не менее, Вежибицкая указывает, что значения у этих трех слов не полностью тождественны и что разницу между ними помогают понять различия в их этимологии. Так, существительное мерзавец этимологически соотносится с глаголом мерзить - 'вызывать отвращение' и с прилагательным мерзкий, которое Даль толкует как "отвратительный", а слово подлец относится к человеку не столько омерзительному или отвратительному, сколько бесчестному (и потому низкому) - при полновесном употреблении этого слова (а не в качестве общего

применяемого ко всем случаям ругательства) оно вызывает в сознании образ лица, оценка которого говорящим падает от нормального (ожидаемого) уровня до сравнительно низкого. Вежбицкая полагает, что русские точно так же эмоциональны и склонны к крайностям при выражении морального восторга, как и при выражении морального осуждения. Отсутствие каких-либо ограничений на выражение русскими морального восторга, таким образом, отражается в высокой частотности таких прилагательных, как благородный, по данным словаря Засориной (1977) пятьдесят четыре раза против двадцати трех для английского эквивалента noble по крупнейшему в мире частотному словарю Кучеры и Френсиса (Kucera, Francis: 1967), и прежде всего в исключительно высокой частотности слова прекрасный, которое обычно используется для выражения «морального восторга». Вежбицкая делат вывод, что "очень часто встречающееся выражение прекрасный человек означает буквально 'красивое человеческое существо', а поскольку прилагательное прекрасный может также применяться и по отношению к вещам, которые являются красивыми (или замечательными) в других отношениях, высокую частоту употребления слова прекрасный в моральном смысле трудно документально обосновать, опираясь па работы типа словаря Засориной. Русская же речь отдает предпочтение гиперболам для выражения любых оценок, как положительных, так и отрицательных, и, в частности, моральных. Такая любовь к категорическим моральным суждениям, конечно же, является отголоском моральной и эмоциональной ориентации русской души [Вежбицкая 1996:83]".

Итак, Вежбицкая полагает, что в наиболее полной мере особенности русского национального характера раскрываются и отражаются в трех уникальных понятиях русской культуры - душа, судьба и тоска, которые, "постоянно возникают в повседневном речевом общении и к которым неоднократно

возвращается русская литература (как «высокая», так и народная) [Wierzbicka, 1990] ".

Имеет ли смысл говорить, что слова, подобные этим, "навязывают" некую картину мира носителям русского языка? Лично я бы сказала не "навязывают", а "подсказывают". Тщательные, серьезные исследования, такие как работа американского антрополога Дэйл Песмэн [Pesmen 2000], показывают, что, например, слово душа играет очень большую роль в речи всех, с кем она разговаривала в России в 1990-1994 годах; модель человека, связанная со словом душа, глубоко отличается от модели, связанной с английским понятием mind. Нет сомнения, что слово mind играет огромную роль в представлении о мире многих людей, для которых английский язык является родным. Особенно примечателен тот факт, что это слово играет большую роль в связанных с английским языком философии, психологии и лингвистике и что многие ученые, жизнь которых протекает в сфере английского языка, не могут поверить, что mind - это не универсальное человеческое понятие, а конструкт одной культуры.

Можно ли сказать, что англосаксонская культура "навязывает" это понятие и связанную с ним модель всем говорящим по английски? Согласно Вежбицкой можно, если очень стараться, говорить по-английски и не употребляя слово mind. Можно, но в действительности дело обстоит иначе: это слово употребляют очень широко и в разговорной речи, и даже в науке - психологии, философии и т. д., не задумываясь говорят о человеке именно в терминах модели "mind and body", " ум и тело", В русском языке, как известно, существует широко употребляемое словосочетание душа и тело и нет сочетания ум и тело, в английском же языке существует mind and body, но почти нет soul and body [Вежбицкая 2008: 179-181].

Для некоторых других, однако, такой ответ не только не очевиден, а наоборот, глубоко ошибочен. В частности, так думает швейцарский языковед

французского происхождения Патрик Серио, как и Вежбицкая, принадлежащий к числу зарубежных русистов, исследования которых пользуются популярностью в России.

Рассмотрим полемику между П. Серио и А. Вежбицкой, по существу продолжающую дискуссии о том, в какой мере национальный язык влияет на мышление и определяет особенности личностной картины мира. Как Указывает Э. В. Будаев, при анализе публикаций по политической метафорологии "выделяются две противоборствующие парадигмы: лингвокультурологическая парадигма и парадигма универсализма... Лингвокультурологическая парадигма призвана продемонстрировать, что национальная метафорика в одних своих аспектах отражает национальную культуру и национальный менталитет, в других - типична для определенного цивилизационного пространства, а в третьих - имеет общечеловеческий характер. Парадигма универсализма, опирающаяся на теорию воплощенного разума, теорию первичных метафор и нейронную теорию метафор, ставит целью не разграничение общего и специфичного, а поиск универсальных оснований политической метафорики в сочетании с нивелированием межкультурных различий [Приводится по: Будаев, 2010]", Разумеется, противоречия между парадигмой универсализма и лингвокультурологической парадигмой обнаруживается не только в политической метафорологии. Рациональное ядро напоминает о том, что каждый развитый язык создает возможности для оптимального выражения той или иной мысли; согласно же концепции специалистов, акцентирующих национальные особенности языковой картины мира, национальный язык в значительной степени воздействует на мышление; опираясь на анализ языка, можно выявить существенные особенности мышления людей, для которых этот язык является родным.

Рассматриваемая статья Анны Вежбицкой "Имеет ли смысл говорить о русской языковой картине мира? (Патрик Серио утверждает, что нет.)" была

опубликована в широко известной книге "Динамические модели. Слово, предложение, текст. Сборник статей в честь Е. В. Падучевой [2008]". Указанная статья, в свою очередь, представляет собой реакцию на полемическую публикацию Патрика Серио "Oxymore ou malentendu? le relativisme universaliste de la métalangue naturelle sémantique universelle d'Anna Wierzbicka" [Sériot: 2004], в которой рассматриваются теоретические истоки и методология исследований А. Вежбицкой, которую швейцарский ученый определяет как поразительное сочетание, казалось бы, несовместимых научных направлений - абсолютного универсализма и крайнего релятивизма, неогумбольдтианства.

"То, что в XXI веке по-прежнему можно верить в "национальный характер народов", может показаться неправдоподобным. Однако тот факт, что для его изучения чаще всего опираются на универсальную комбинаторику семантических атомов или "Алфавит человеческих мыслей" ("Alphabetum Cogitationum humanorum") Лейбница, кажется еще более парадоксальным. Тот факт, что подобного рода спекуляции пользуются огромным успехом в Восточной Европе, причем не только у широкой публики, но и в научном дискурсе заслуженных и признанных лингвистов, заслуживает особого внимания. В течение тридцати лет Анна Вежбицкая ~ лингвист польского происхождения, работающий в Австралии, пытается примирить между собой воззрения Лейбница и Гумбольдта посредством разработки теории "естественного семантического метаязыка", способного описать "мир смыслов" всех языков мира. Абсолютный универсализм на службе у крайнего релятивизма - эта поразительная гипотеза представляет собой основной объект данной работы при анализе эпистемологических основ, на которые опирается А. Вежбицкая, в рамках более общей задачи выявления научных и идеологических посылок восточноевропейского дискурса о языке [Серио: 2011]."

В ответной публикации, Анна Вежбицкая показывает, что идеи Гумбольдта и его последователей кажутся ей значительно плодотворнее, чем современная

французская дискурсология, к которой примыкает Патрик Серио хотя, согласно Е. Е. Аникину и А. П. Чудинову [Екб, 2011:11-14], далеко не все специалисты согласны со следующим ее мнением. "В настоящее время общепринятым является положение о том, что каждый естественный язык по-своему членит мир, т. е. имеет свой специфичный способ его концептуализации. Это значит, что в основе каждого конкретного языка лежит особая модель, или картина мира, и говорящий обязан организовать содержание высказывания в соответствии с этой моделью [Вежбицкая 2008:186]." Аргументируя это положение, автор ссылается на мысли В. Гумбольдта, получившие позднее свое крайнее выражение в рамках знаменитой гипотезы Сепира-Уорфа, а также на публикации Анны А. Зализняк, И. Б. Левонтиной, В. 3. Санникова, Е. В. Урысон, А. Д. Шмелева, Е. С. Яковлевой и других современных российских специалистов. Весьма показательно и одно из заключительных положений, высказанных Анной Вежбицкой: атаки вроде статьи Серио должны напоминать исследователям "лингвистической картины мира" о том, как важны в этой области явные и хорошо обоснованные методологические принципы, поиски разного рода лингвистических доводов, изучение частотности слов и вообще работа с корпусом, детальное исследование фразеологии, коллокаций, изучение опыта двуязычных и "двукультурных" людей, особенно "языковых мигрантов", и так далее. Прежде всего они должны помнить, как необходима для их исследований хорошо разработанная семантическая теория [Вежбицкая 2008: 187]".

Из всего сказанного следует что, с целью успешного взаимодействия с носителями языка в различных коммуникативных ситуациях, необходимо освоение того социокультурного фона, который является основой для установления и развития контактов между представителями разных культур, способствуя тем самым снятию психологических и коммуникативных барьеров.

В Российском обществе существенным в этом плане является последнее десятилетие двадцатого века, которое изменило его (общества) социальную структуру принципы и взаимодействия его членов. Плюрализм ценностей в современной культуре определил необходимость разработки понятия толерантность, которая сейчас оказывается предметом внимания многих наук: философии, политологии, религиоведения, социологии, конфликтологии и др. Термин толерантность наполняется собственным специфическим содержанием в разных научных парадигмах. В лингвистике слово толерантность регулярно встречается в ряде словосочетаний, включающих в роли главного слова такие единицы, как принцип, фактор, максима и отражающий важнейший аспект толерантности - коммуникативный. Словосочетания другого ряда, образованные словами типа концепт, понятие, категория и т.п., выводят толерантность на лингвокогнитивный уровень; в них сделан акцент именно на то, какое содержательное пространство покрывается этим языковым знаком.

С позиций лингвистики толерантность предстает как многослойное и недостаточно четко определенное в современной науке понятие. Содержательная сложность находит отражение в языке, что проявляется, с одной стороны, в разнообразии парадигматических связей данной лексической единицы, а с другой стороны — в семантической размытости соответствующего лексического значения [Приводится по: Михайлова, 2005]".

Слово толерантность этимологически восходит к латинскому tolerantia — «терпение, терпимость», связанному с многозначным глаголом tolerare с тем же значением, что и в современном английском языке, — «выносить, переносить, сносить». В русском языке данная лексическая единица не зафиксирована ни в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля, ни в других толковых словарях XVIII—XIX веков, то есть слово толерантность в его

«ментальном», а не «биологическом, медицинском» значении является сравнительно недавним заимствованием.

В современных словарях существительное толерантность (со значением «терпимость, снисходительность к кому-, чему-либо») встречается лишь в семнадцати-томном академическом «Словаре современного русского литературного языка» [БАС, 1950—1965] и в разных изданиях «Словаря иностранных слов» (впервые отмечено в 1937 г.) В других толковых словарях слово «толерантность» в интересующем нас значении отсутствует. В «Словаре синонимов русского языка» 3. Е. Александровой [1971] это существительное представлено как стилистически маркированное -с пометой «книжное» - в синонимическом ряду с доминантой снисходительность.

Производящее прилагательное толерантный («терпимый») зафиксировано впервые в четырехтомном «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова [1935—1940], оно также включено в БАС и в словари синонимов [3. Е. Александровой: 1971.,под редакцией А. П. Евгеньевой: 1975.]

Следует заметить, что в БАС и существительное, и прилагательное имеют помету «устаревшее», то есть в начале XX столетия лексемы толерантность, толерантный принадлежали к пассивному словарю. Речевые материалы также свидетельствуют о достаточно активном употреблении этого слова писателями XIX века и о его практическом отсутствии в первой половине XX века.

О. А. Михайлова [Ibid.] указывает, что отсутствие в русском языке слова толерантность, безусловно, не отрицало существования самого понятия, хотя в советском тоталитарном государстве толерантность как уважение к людям других политических взглядов и терпимость к иному мировоззрению считалась недопустимым качеством; возможно, в этом кроется и причина почти полного отсутствия слова толерантность в толковых словарях советской эпохи. Словари были проводниками языковой политики государства; слово, представляющее

идеологическую опасность, не должно было включаться в лексикон рядовых носителей языка. В конце XX века, в результате процесса становления гуманитарных прав, слово толерантность активно вошло в русский язык и получило широкое распространение; можно говорить о расширении и модификации его значения (по сравнению с значением, зафиксированным словарями).

Как справедливо заметил И. А. Стернин [2005:124], в русском языке отсутствует и концептуальное поле толерантности, оно только формируется с появлением самого слова. При этом новое заимствование накладывается на русскую лексическую систему, отождествляясь с близкими понятиями и обогащаясь порой отрицательными коннотациями, зависящими от социокультурного контекста.

Толерантность является также и лингвокультурологической категорией, поскольку получает различное осмысление в разных языках, и каждый язык привносит с собой множество специфических исторических и культурных коннотаций, а культурная интерпретация языковых знаков меняется в зависимости от установок ментальности. Наиболее близко толерантности в русском языке, понятие терпимость. По русским толковым словарям терпимость определяется, во-первых, как «способность мириться с кем-, чем-либо, во-вторых, как «терпимое отношение»; мы имеем дело с двумя лексико-семантическими вариантами, один из которых принадлежит полю «свойство, качество», а другой — полю «отношение». В первом употреблении актуализирован психологический аспект понятия: способность относится к числу высоких душевных качеств личности наряду с такими близкими категориями, как великодушие, чуткость, отзывчивость, готовность помочь. Эти качества личности являются, как отмечают исследователи, составляющими того, что называется русской идеей [Воробьев: 1997]. Русская идея подразумевает чувство, сочувствие, доброту, она есть «идея

сердца» (И. Ильин). Терпимость и терпение входят в систему культурных ценностей русской нации, то есть в такую систему, которая является социально детерминированным типом программирования поведения: это наш способ делать дело, наш способ существования в мире. Значимость терпимости как добродетели зафиксирована разными «культурными кодами» [Телия:1996], в частности в религиозных (сакральных) текстах и пословицах.Терпимость и терпенье выступают признаками кротости, смирения, укрощения в себе гордыни, и в них же проявляются сила и величие духа. Однако в последнее время вышли работы, опровергающие «распространенный миф об извечной терпеливости русских [Горянин:2002] ».

Некоторые современные концепции толерантности определяют ее также как основную добродетель; это понимание идет еще от Сенеки, который считал толерантность главной добродетелью души. Однако, большинство исследователей сходятся в том, что толерантность «не эмоция, это осознанная и трезвая позиция, которая обуздывает эмоции. Толерантный человек лишь в той мере способен взять в шоры свои агрессивные эмоции, в какой способен сделать это с эмоциями вообще [Соловьев 2001: 68]».

Второе понимание терпимости, представляющее собой отношение, согласно словарям, это «терпимое, мягкое отношение к слабостям и недостаткам другого». В самом толковании при указании на объект отношения — к слабостям и недостаткам другого — уже заложен признак амбивалентности: терпимость может быть со знаком «плюс» (терпимость к чужому мнению, к неудобствам) и со знаком «минус» (терпимость к беспорядкам, к нарушению норм общественной морали). Проявляя терпимость по отношению к кому-, чему-либо, субъект оставался бездеятельным: подобное отношение не было поиском взаимодействия с другим, но оказывалось «вынужденным допущением бытия другого [Хомяков 2000: 105]». Потенциальная сема пассивности субъекта, возможно, мотивирована

грамматической семантикой, поскольку слово «терпимость» восходит к страдательному причастию терпимый. В словаре В. И. Даля существительное терпимость имеет только «пассивное» значение, суть которого проявляется в иллюстрациях: терпимость веры, разных исповеданий; так же и слово терпимый — «что или кого терпят только по милосердию, снисхождению»: терпимая обстановка. Однако в современном русском языке у обоих слов развилось «активное» значение: терпимый человек «тот, кто терпит»; терпимость общества к разным политическим взглядам [Толстая, 2001].

При всей семантической близости понятий толерантность и терпимость отождествлять их нельзя. Толерантность в отличие от терпимости не оперирует аксиологическими категориями «хорошо — плохо», она основана на противопоставлении «свой — чужой»; это терпимость к «другому», «иному», при отсутствии враждебности или отрицательного отношения к «чужому».

Американский политолог Майкл Уолцер пишет о спектре из 5 возможных отношений, составляющих толерантность:

1) отстраненно-смиренное отношение к различиям во имя сохранения мира;

2) позиция пассивности, расслабленности, милостивого безразличия к различиям;

3) принципиальное признание прав другого, даже если способ пользования этими правами вызывает неприязнь;

4) открытость в отношении других, любопытство, возможно, даже уважение, желание прислушиваться и учиться;

5) восторженное одобрение различий [Уолцер, 2000].

Важной оказывается аксиологическая сторона отношения: какова ценность предмета разногласий для субъекта. Нельзя быть толерантным (или нетолерантным) к тому, до чего нам нет никакого дела. Парадокс толерантности состоит в том, что мы согласны не соглашаться с чем-то действительно для нас

важным. Толерантность влечет за собой напряженность между приверженностью собственным взглядам и признанием убеждений других. Именно поэтому она в сущности своей не тождественна безразличию. Таким образом, понятия безразличие, равнодушие, индифферентность, беспринципность, попустительство, а также уважение, одобрение, восхваление не являются разновидностями толерантности. Уважение и безразличие — это то, что мы испытываем к тому, что любим, или к тому, к чему не питаем активной неприязни. Другими словами, в этих случаях отсутствует либо не осознается ситуация конфликта, обязательная для толерантности. Но, тем не менее, все эти понятия входят в лингвокультурологическое поле «толерантности», во-первых, по причине их определенной семантической близости, во-вторых, на основе ассоциативных связей, устанавливаемых рядовыми носителями между названными понятиями [Стернин, Шилихина, 2001].

Итак, лингвокультурологическое поле с ядром толерантность представляется достаточно обширным и сложным. В его семантическом пространстве переплетены понятия толерантности как психологической сущности, как нравственной установки или расположения ума, а также как спектра различных типов поведения и межличностных отношений. О. А. Михайлова [2009] указывает: "чтобы толерантность стала составной частью менталитета, чтобы толерантный тип поведения возобладал над агрессивностью, необходима серьезная психологическая, речеведческая работа и длительный период активного обучения и воспитания".

Итак, в современном мире слово толерантность стало не просто широкоупотребительным, его активизация отражает актуальность самой проблемы межличностного и социального взаимодействия членов социума.

В языковой компетенции наших современников слово толерантность возникло в результате процесса становления гуманитарных прав, и в нашем

сознании оно соотносится, с одной стороны, со словом терпимость, а с другой - со словом ненасилие.

Задается вопрос, можно ли отождествлять толерантность и ненасилие? Слово ненасилие в современных европейских языках (ср. английское nonviolence, немецкое Gewaltlosiqkeit) восходит к санскритскому achimsa 'невреждение'. В древнеиндийских философско - религиозных школах термин означал позицию отказа от нанесения вреда живому. В контексте современной культуры понятие ненасилия отчасти сохраняет такое значение, но одновременно с этим оно приобретает социально-этическую интерпретацию как отказ от насилия в общественных отношениях между людьми. Ненасилие есть отказ от насилия как способа разрешения общественных конфликтов, борьбы за социальную справедливость. В таком понимании (особенно под влиянием советской идеологии) ненасилие обладает отрицательной коннотацией и вызывает

эмоциональное сопротивление большинства людей и общественного мнения в целом. В рамках такой альтернативы насильственное сопротивление является, несомненно, более предпочтительной позицией, поскольку действующие таким образом личности сохраняют ответственность за цели, хотя при этом снимают с себя ответственность за средства достижения этих целей. Согласно Гусейнову А.А.: "ненасилие в такой ситуации означает, с позиций менталитета россиянина, отказ не только от средства борьбы, но и от справедливости как единственно достойной человека общественной цели. Оно воспринимается либо как форма социального лицемерия, либо как форма социальной трусости и капитуляции. Ненасилию отказывают в доверии, поскольку в нем видят отступление от героической морали, согласно которой нравственное качество жизни выше самой жизни, а идеалы общественной справедливости стоят того, чтобы идти за них в бой [Гусейнов,2004]". Существует еще одна стратегия поведения в конфликтной ситуации - это ненасильственное сопротивление или толерантность.

Толерантность, в отличие от ненасилия, включает в себя деятельность и ответственность за цели деятельности, а в отличие от насилия - ответственность за средства достижения цели.

Следует отметить, что агрессивность является, вероятно, наиболее простой для индивида реакцией на самые разнообразные ситуации, следовательно, и речевая агрессия как реакция на вербальные и невербальные раздражители, возникающая при напряженности в общении, возникает достаточно легко. Напряженность в общении может создаваться коммуникантами вследствие незнания культурных стереотипов и речевого этикета.

Прежде чем перейти к дальнейшему рассмотрению лингвокультурологических проблем толерантности, отметим, что вся человеческая деятельность, в том числе и общение, отражает социальные условия, в которых она протекает; наша речь строится в зависимости от того, кто общается, с какой целью, каким образом, какие между коммуникантами отношения. Вслед за Н.И. Формановской, речевой этикет нами понимается как «социально заданные и национально специфичные регулирующие правила речевого поведения в ситуациях установления, поддерживания и размыкания контакта коммуникантов в соответствии с их статусно-ролевыми и личностными отношениями в официальной и неофициальной обстановке общения» [Формановская, 2002: 177]».

С социолингвистической точки зрения единицы речевого этикета отражают постоянные социальные признаки участников общения: их возраст, степень образованности, место рождения, пол и др. Культурологический аспект связан с тем, что речевой этикет - неотъемлемая часть культуры народа и его фоновых знаний, а также - продукт культурной деятельности человека и ее (деятельности) инструмент.

Истоки речевого этикета следует искать в древнейшем периоде истории языка, когда слово связывалось с магическими и обрядовыми представлениями.

Речевая деятельность, с точки зрения членов первобытного общества, оказывает непосредственное воздействие на окружающий мир, а регламентация этой деятельности связана со стремлением вызвать те или иные события или, напротив, избежать их. В течение времени, на древнейшие представления о магических качсетвах слова, накладывались другие пласты, связанные с этапами эволюции общества и его структуры. Национальная специфика речевого этикета чрезвычайно ярка, так как на особенности языка здесь накладываются особенности обрядов, привычек, всего принятого и непринятого в поведении членов данного социума.

Итак, при контакте разных речевых культур напряженность выступает как следование групповым и индивидуальным нормам, не совпадающим между собой или с нормами общекультурными, при этом, без специальных усилий напряженность разрешается чаще всего как агрессивный речевой акт. Учитывая тот факт, что нейтрализация ситуаций риска, возникающих в процессе коммуникации, предполагает взаимное приспособление, следует отметить, что в концептуальное поле толерантности входят понятия согласие, консенсус, компромисс, примирение и уступчивость.

По типологии концептов, разработанной И.А. Стерниным, толерантность является примером сегментного концепта, где чувственно-образное ядро составляет наглядный образ спокойного, вежливого, невозмутимого, сдержанного человека. Это кодирующий образ, единица универсального предметного кода. Е.И. Грищук выделяет в концепте толерантность следующие сегменты: политическая толерантность - терпимость к людям других политических взглядов, уважение к иным политическим позициям, признание права каждого на свои политические убеждения; научная толерантность - терпимость к другим точкам зрения в науке, допущение разных теорий и научных школ в рамках одной науки, в рамках одного научного направления; бытовая толерантность -

терпимость к формам поведения, мнениям и высказываниям ближайшего окружения, которая проявляется в межличностных отношениях; педагогическая толерантность - терпимость к собственным детям, учащимся, умение понять и простить их несовершенства; административная толерантность - умение руководить без нажима и агрессии, признавать, что и ты можешь допускать ошибки, способность прощать слабости и несовершенства подчиненным; религиозная толерантность - терпимость к людям иной веры, уважение к чужим религиозным убеждениям; этническая толерантность - уважительное, терпимое отношение к людям другой национальности; спортивная толерантность -уважительное отношение к другим спортивным командам и их болельщикам; музыкальная толерантность - отсутствие пренебрежения к тем, кому нравится другая музыка; медицинская толерантность -переносимость лекарства; экологическая толерантность - способность переносить те или иные изменения в окружающей среде.

В предыдущих параграфах мы рассмотрели лингвокультурологические проблемы толерантности с целью описания основных направлений изучения универсальной многоаспектной категории толерантности во взаимодействии с языком. Имея ввиду наш предмет исследования - развитие навыков практического пользования языком как средством толерантного коммуникативного поведения -мы подробно описали и специфику лингвистической трактовки толерантности как языкового феномена и коммуникативной категории.

Мы исходим из положения, что выбранный нами коммуникативный подход к толерантности позволит подойти к ответу на вопрос: как можно путем методического влияния на процесс становления вторичной языковой личности в процессе обучения РКИ формировать толерантность в сознании индивида и/или социальной группы и какие технологии и речевые средства, формирующие толерантную коммуникацию в ситуациях коммуникативного напряжения, в этом

плане следует применять. Согласно мнению известнейших специалистов по истории и культуре Балканского полуострова, включая Марию Тодорову, именно в этом качестве нуждаются народы, ценностные системы культур которых не включают в себя такие понятия как "средний путь" и "софросюне" [Тодорова, 2008].

То, что русское мировоззрение существует и что оно отличается от американского или японского - факт, признаваемый и на уровне простого здравого смысла. Так, говоря о национальных особенностях, академик Д.С. Лихачев писал: « Очень много у нас пишется о наших корнях, корнях русской культуры, но очень мало делается для того, чтобы по-настоящему рассказать широкому читателю об этих корнях, а наши корни это не только древняя русская литература и русский фольклор, но и вся соседствующая нам культура. У России, как у большого дерева, большая корневая система и большая лиственная крона, соприкасающаяся с кронами других деревьев. Мы не знаем о себе самых простых вещей. И не думаем об этих простых вещах... Широкое пространство всегда владело сердцами русских. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная — это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством. А понятие тоски, напротив, соединено с понятием тесноты, лишением человека пространства. Притеснять человека — это прежде всего лишать его пространства, теснить... Воля — это большие пространства, по которым можно идти и идти, брести, плыть по течению больших рек и на большие расстояния, дышать вольным воздухом, воздухом открытых мест, широко вдыхать грудью ветер, чувствовать над головой небо, иметь возможность двигаться в разные стороны как вздумается... Русское понятие храбрости — это удаль, а удаль — это храбрость в широком движении. Это храбрость, умнояенная на простор для выявления этой храбрости. Нельзя быть удалым, храбро отсиживаясь в

укрепленном месте. Слово "удаль" очень трудно переводится на иностранные языки [Лихачев 1981:64]».Отличительное, индивидуальное является тем, что позволяет народам лучше понимать самих себя, точнее выстраивать траектории собственного развития, улучшать отношения с соседями и народами других стран. «Именно индивидуальные особенности народов, - подчеркивал Лихачев, -связывают их друг с другом, заставляют нас любить народ, к которому мы даже не принадлежим, но с которым столкнула нас судьба. Следовательно, выявление национальных особенностей характера, значение их, размышление над историческими обстоятельствами, способствовавшими их созданию, помогают нам понять другие народы. Размышление над этими национальными особенностями имеет общее значение. Оно очень важно [Там же]». Разговор об истоках русского мировоззрения неполный без обращения ко «славянофильству», представленному A.C. Хомяковым, И.В. Киреевским и К.С. Аксаковым. «Изъяснение моральной личности отдельных народов и всего человечества», но, по сути, он занимался не исследованием судеб различных наций, а толкованием человеческой истории как единого связного текста. Под национальным мировоззрением нами понимается осознанная и в определенной мере систематизированная совокупность взглядов, идей, ценностей, убеждений и верований, присущая в своем «устойчивом ядре» большим группам людей - либо народу в целом, либо его большим социальным группам. [Приводится по: Никольский, 2007.]

В «Русском мировоззрении» С.Л. Франком указываются содержательные компоненты национального духа: «...национальное мировоззрение, понимаемое как некое единство, ни в коем случае, конечно, не является национальным учением или национальной системой - таковых вообще не существует; речь идет, собственно, о национальной самобытности мышления самого по себе, о своеобразных духовных тенденциях и ведущих направлениях, в конечном счете, о

сути самого национального духа, которая постигается лишь посредством некоей изначальной интуиции [Франк 1996:163]». Далее ученый указывет, что в западноевропейской мысли и духовной жизни понятие философии употребляется также и в более широком смысле. Задается вопрос: если под философией понимать лишь определенную науку - отдельную, каким-то образом ограниченную область научно-систематического исследования, то можно ли было бы вообще считать философами Сократа или даже Платона? Можно ли тогда причислять к немецким философам немецких мистиков Экхарта, Якоба Бёме, Баадера? Можно ли назвать философом Фридриха Ницше? «Философия по своей сущности не только наука; она вообще, вероятно, наука лишь в прикладном смысле; первоначально же, по своей исконной сути, она - наднаучное интуитивное мировоззренческое учение, которое состоит в очень тесной родственной связи (далее здесь не определяемой) с религиозной мистикой... Своеобразие русского типа мышления именно в том, что оно изначально основывается на интуиции. Систематическое и понятийное в познании представляется ему хотя и не как нечто второстепенное, но все же как нечто схематическое, неравнозначное полной и жизненной истине. Глубочайшие и наиболее значительные идеи были высказаны в России не в систематических научных трудах, а в совершенно иных формах - литературных [Там же]». Следует отметить, что в онтологическом смысле национальное мировоззрение не возникает у народа сразу в начале исторического пути; народу нужно прожить некоторую, иногда значительную часть своей истории, накопить в общественном сознании и памяти определенную критическую массу пережитых событий и уже затем, на их основе, у народа составляется внятное, отрефлексированное представление об окружающем мире и о себе самом, формулируется система фундаментальных принципов, жизненных смыслов и правил по которым данная конкретная большая совокупность людей отличает себя от других.

Согласно Никольскому С. А. [2005:60-74], в русской философии систематическая разработка темы русского мировоззрения начинается с Петра Яковлевича Чаадаева, называвшего своей задачей «изъяснение моральной личности отдельных народов и всего человечества», но по сути не занимавшегося исследованием судеб различных наций, а толкованием человеческой истории как единого связного текста. Г. В. Флоровский пишет, что главный и единственный принцип Чаадаева — есть «постулат христианской философии истории. История есть для него созидание в мире Царствия Божия. Только через строительство этого Царствия и можно войти или включиться в историю. [Приводится по: Мильчина, Осповат 1989:3]». Смысл истории, таким образом, определяется Провидением, а руководящая и постоянно обнаруживающая себя идея истории — идея религиозного единения человечества, привнесенная в мир христианской религией и ею хранимая. Древние цивилизации оказались обреченными именно потому, что воплощали идею «языческой разъединенности», то есть имели лишь материальный, земной интерес, а истинная духовность и мощный нравственный потенциал составляют прерогативу «таинственно единого» христианства, и поскольку только духовный интерес «беспределен по самой своей природе», одни лишь христианские народы «постоянно идут вперед. [Приводится по: Ibid]».

Следует отметить, что H.A. Бердяев полагал, что не западничество, а славянофильство есть «первая попытка нашего самосознания, первая самостоятельная у нас идеология. Тысячелетие продолжалось русское бытие, но русское самосознание начинается с того лишь времени, когда Иван Киреевский и Алексей Хомяков с дерзновением поставили вопрос о том, что такое Россия, в чем ее сущность, ее призвание и место в мире». [Приводится по: Хомяков, 1994].

Говоря о лингвистике национального самосознания и значении споров 1860-1870 гг. о природе русской грамматики в истории философской и филологической мысли, в статье "Лингвистика национального самосознания",

Борис Гаспаров обратился к сущности аргументов К. С. Аксакова, главного идеолога славянофильства, и его последователей. Аксаков приглашает читателя посмотреть на употребление глаголов в русском языке «взглядом ясным, без иностранных очков». Следуя этому предписанию, он демонстрирует на ряде примеров, что формам русского глагола не свойственно устойчивое выражение времени — ни прошедшего, ни будущего, ни настоящего:... прежде всего поражает нас то, что прошедшего времени в нашем языке нет вовсе. Русский язык

не считает действия прошедшего за действие..... Формы глагола, часто

употребляемые для выражения будущего, не могут назваться формами будущего времени, ибо часто употребляются и в прошедшем и в настоящем... Следовательно, в Русском глаголе нет формы будущего времени. Какое же время есть в Русском глаголе? Одно настоящее? Но настоящее одно, без понятия прошедшего и будущего, не есть уже время: это бесконечность. Бесконечности опять не могут выражать Русские глаголы, выражая действие, непременно являющееся под конечными условиями мира (О русских глаголах, стр. 9, 11.)

Эта аргументация строится на двояких основаниях. Во-первых, Аксаков показывает на конкретном языковом материале разнообразие временных значений, принимаемых одной и той же формой глагола, номинально числящейся в грамматике как форма времени. В примере из фольклора: И поехал Дунай ко князю Владимиру, И будет у князя на широком дворе, — формы «прошедшего» и «будущего» употреблены как синонимы; в этом контексте, слово будет не означает будущего события, оно относится к повествованию о прошедшем. В высказывании: «Он немного теряет часов на разговоры, каждое утро он скажет мне: здравствуй, и пошел себе заниматься» — все формы времен взаимозаменимы. В этой "игре" глагольными формами, которая возможна в русском языке, собственное временное значение каждой формы полностью растворяется в контексте.

Борис Гаспаров далее указывает, что, во-вторых, этот эмпирический аргумент подкрепляется идеологическим рассуждением: «русский глагол» потому пренебрегает категорией времени, что последняя представляет собой продукт абстрактного рационалистического подхода к жизненному опыту. Рационалистическая мысль отвлекается от непосредственного характера действия, сосредотачиваясь вместо этого на отвлеченных от самого действия условиях, в которых оно протекает; именно так, по Аксакову, поступают «другие» - т. е., западные языки. В отличие от этого, значение форм русского глагола направлено на выявление качественной «сущности» действия, то есть, его протяженности, кратности, интенсивности, исчерпанности и т. п. Глагол в Русском языке выражает самое действие, его сущность... Язык наш обратил внимание на внутреннюю сторону или качество действия, и от качества уже вывел, по соответствию, заключение о времени... Вопрос качества, вопрос: как? есть вопрос внутренний и обличает взгляд на сущность самого действия; вопрос времени, вопрос: когда? есть вопрос поверхностный и обличает взгляд на внешнее проявление действия. Я нисколько не завидую другим языкам и не стану натягивать их поверхностных форм на Русский глагол.

Таким образом, значение вывода об отсутствии у русских глаголов грамматической категории времени выходит за рамки чисто лингвистической гипотезы о том, что в русском языке временные формы не имеют постоянного значения, а зависят от вида и способов действия. Для Аксакова данное языковое явление имеет, прежде всего, философский и идеологический смысл. Оно позволяет поставить вопрос о различии между рационалистически отвлеченной категоризацией жизненного опыта, составляющей, (согласно славянофильской концепции), сущность западной ментальности, и органическим подходом, стремящимся проникнуть в «жизненную» сущность явлений, — то, что составляет отличительное свойство русской культуры и русского языка.

Далее Борис Гаспаров указывает, что еще одним источником, на который Аксаков опирается для подкрепления своей позиции, является русская православная традиция; Аксаков приводит рассуждение Дмитрия Ростовского о сущности времени, смысл которого можно понять так, что различные временные планы, в которых человек привык осознавать свое существование, на самом деле есть фикция: «Мимошедшее время вемо яко бе, но уже прейде и погибе, ниже бо возвратится когда. Будущаго же времени чаемъ, но не вемы, каково то будетъ. Настоящее же мнится имети, но ни сего имамы, кроме единаго краткаго часца глаголемаго ныне. Ныне есть и a6ie несть, прейде бо. Паки ино настаетъ ныне, паки и то преходить [Ibid., с. 46].»

В контексте аргументов Аксакова, эту цитату можно понять в том смысле, что русская религиозная мысль и опыт «живой» народной речи отвергают категорию времени как иллюзию; что русский глагол, пренебрегающий выражением времен, отразил этой своей особенностью весь спектр национальной традиции — от мистического духовного опыта до уклада повседневной народной жизни.

Идея Аксакова получила развитие в книге Н. П. Некрасова «О значении форм русского глагола». [СПб., 1865]. В отличие от Аксакова, теоретические рассуждения которого подкреплялись сравнительно небольшим числом примеров, Некрасов приводит обширный материал из фольклора и разговорной речи, иллюстрирующий отсутствие у форм русского глагола постоянных значений времени и наклонения. Временные и модальные значения глагола в русском языке, согласно Некрасову, вторичны: они зависят как от характера самого действия, так и от разнообразных контекстуальных условий. Конечный вывод Некрасова очень близок к идее Аксакова: быстрота, краткость, продолжительность, кратность действия не нуждаются во времени и им не измеряются. Продолжительность проявления есть сила, душа, жизнь самого

действия. Действие, проявляющееся под условием времени, отвлеченно, формально; действие же, проявляющееся под условием продолжительности (энергии) - жизненно... И Аксаков, и Некрасов противопоставляют «жизненность» русского глагола отвлеченному рационализму мышления, выразившемуся в формах «глаголов иностранных». Отличие между двумя авторами состоит в том, что они понимают под «жизненностью». Для Аксакова это понятие имеет более романтический оттенок, как отражение внутренней «сущности» явлений; у Некрасова эта же мысль принимает более позитивистский оттенок: жизненность для него — это то, что есть «на самом Деле». Такой же незаметный переход от романтической к позитивистской идее «жизни» находим еще у одного последователя Аксакова — Н. И. Богородицкого (там же)."

Богородицкий стремился применить славянофильскую концепцию русского глагола в школьном преподавании; он создал учебник русской грамматики: Грамматика языка русского (вып. 1, М., 1867; 2-е изд., 1868; выл. 2, М., 1871) в котором все теоретические объяснения и грамматические разборы основывались на примерах из фольклора, либо из художественной литературы, стилизующей народную речь (сказки Пушкина, басни Крылова).

Издание учебника Богородицкого вызвало дискуссию в Журнале Министерства народного просвещения, Богородицкому возражали Н. Завьялов и А. Некрасов - защитники традиционной точки зрения указывазющие на факт, что русский глагол имеет парадигму форм спряжения, в принципе подобную (и к тому же исторически родственную) парадигмам других индоевропейских языков. Славянофильское направление вновь и вновь отвечало на это примерами «живой речи», показывающими, что формы русских глаголов не имеют постоянных модальных и временных значений, а значит, не могут считаться формами наклонения и времени. Тезис славянофилов об уникальном характере форм русского языка имел общее теоретическое значение, послужив потенциально

выявлению уникальности каждого языка и позволяя увидеть на примере русского языка, как может реализоваться в его описании принцип единства внутреннего и внешнего, формального и духовного аспектов.

Борис Гаспаров делает вывод, что (переводя аргументы Аксакова, Некрасова и Богородицкого на язык лингвистики XX века) славянофильский подход отвергает два фундаментальных положения, которые несколькими десятилетиями позже лягут в основу учения Соссюра о языке: принцип произвольности языкового знака и разграничение между чисто структурным устройством языка и внешними условиями его употребления. Славянофильская позиция ближе другому современнику Соссюра - К. Фосслеру, идеи которого сыграли важную катализирующую роль в философии языка начала XX века (они оказали, в частности, прямое влияние на М. М. Бахтина и его школу, но не получили прямого продолжения в теоретической лингвистике.) И славянофилы, и позднее Фосслер искали возможность перевести романтическое понимание языка как воплощения народного духа в план конкретных дескриптивных понятий, в которых можно было бы описать строй того или иного языка и его историческое развитие. (Приводится по: Гаспаров 1996,125-146.)

Все сказанное позволяет сделать вывод, что - как указывается Масловой В.А. - национальные особенности семантики языковых единиц в области лингвистики представляют наибольший интерес в плане присущей тому или иному народу и отраженной в них специфики языковой картины мира; в области лингвометодики как таковой "такие исследования дают возможность выявить языковой материал, актуальный для лингвокультурологического описания в учебных целях, для практики преподавания русского языка как иностранного [Маслова 2001: 208]."

Итак, в настоящее время, когда межнациональное общение становится все более объемным по масштабу и интенсивным по характеру, специфики

национальных языковых систем становятся все более актуальными, привлекая все более пристальное внимание лингвистов и методистов; в лингвистических и в лингвометодических целях осуществляются исследования национально-культурной специфики языковых единиц, то есть, изучаются зафиксированные в языке особенности духовной и материальной культуры того или иного народа.

Подводя итоги, рассмотрим еще один термин, употребляемый славянофилами в пореформенное время (после «крестьянской реформы» 1861 г.) : имеется в виду процесс так называемого "обрусения". В частности, возникает необходимость разграничения понятий обрусение и русификация. Обрусение - это чаще всего неосознанное, стихийное освоение элементов русской культуры, а русификация - целенаправленная деятельность в этом же направлении.

Дореформенный русский язык в некотором отношении был лучше приспособлен к описанию данных процессов: в нем было два разных слова "обрусение": написанное через "е", то есть в привычном нам сегодня виде, оно обозначало воздействие на индивида или группу с целью их русификации; написанное же через "ять", то есть "обрусъние", оно означало процесс принятия индивидом или группой тех или иных черт "русскости". Так, например, в известной полемике между П. Струве и В. Жаботинским на страницах "Русской мысли" в 1911 г. первый пишет "обрусъние" (через "ять"), а второй - "обрусение" (через "е"). Очевидно, что оба совершают идеологический выбор, причем Струве писал об "обрусънии" как о по преимуществу добровольном процессе.

Следует отметить, что, говоря в этом плане о Черногории, очевидно, что речь идет совсем не о смене этнической идентичности; налицо фрагментная аккультурация и добровольное усвоение русского языка и элементов русской культуры, причем мотивация черногорского "обрусъния" позитивна и направлена к закреплению собственной этноцентричности. Имеется ввиду, что в силу своей

истории, в основном состоящейся из ряда войн за сохранение гос. независимости, в силу географически изолированного и труднодоступного расположения самой страны и малочисленности ее населения, на масштабное развитие литературы и исскуства не оставалось слишком много ресурсов; при близости русского лингво-культурального кода, перенимание фрагментов русской культуры, по сути дела крепчало национальное сознание, необходимое для противостояния многочисленным нашествиям и попыткам ассимиляции.

Нами полагается, что указанный исторический тренд, который можно отнести к регенеративной функции русского языка, успешно продолжает развиваться и в современной Черногории. Так например, в силу ограниченности бюджета для культуры, количество фильмов снятых в стране за один год можно посчитать на пальцы одной руки, показы российской продукции по национальным теле-каналам при этом обеспечивают "поставку" культурных ценностей, отличных от голливудской шир-продукции и популярных турецких мыльных опер. Кроме того, союз писателей ЦДНК состоит из всего 93 члена и даже при наибольшей продуктивности, нами не может быть полностью удовлетворен спрос на книги в стране; чтение черногорской публикой современных русских писателей может заполнить этот пробел. При этом, следует отметить еще один позитивный тренд: после немедленного признания правительством РФ возобновленной гос. независимости Черногории в 2006г., отметилось четкое разграничение между русским влиянием, которое в стране приветствуется и попытками лингво-культурной ассимиляции, которые проводились третьими странами, против интересов черногорского народа, под маскировкой русского влияния. Разграничение этих двух влияний, одно из которых положительное, а другое -отрицательное, с точки зрения интересов черногорского народа, отстранило последнее препятствие к расширению регенеративной функции русского языка в современной Черногории.

Прежде чем перейти к рассмотрению понятийных лакунов в плане основополагающих ценностей русской культуры, мы полагаем целесообразным рассмотреть само понятие "лакуна" (от лат. lacuna - углубление, впадина, провал, полость; от франц. lacune - пустота, брешь) в современной лингвистике, так как большинство ученых в исследованиях расхождений в языках и культурах используют именно этот термин, несмотря на отсуствие единой точки зрения на его (термина) определение. "Советский энциклопедический словарь" под ред. А.М.Прохорова [М., 1981] дает следующее определение лакуны применительно к лингвистике и литературоведению: "пробел, пропуск, недостающее место в тексте". Такое же определение лакуны как филологического термина находим и в "Словаре иностранных слов [М., 1984]".

Канадские лингвисты Ж.П.Вине и Ж.Дарбельне, которые первыми ввели в научное употребление термин лакуна, определяют его как явление, которое имеет место всякий раз, когда слово одного языка не имеет соответствия в другом языке. Сходное понимание лакуны мы находим у Ю.С.Степанова", пишет В.Л.Муравьев, который, в свою очередь, определяет лакуну как недостающее в данном языке слово другого языка. Далее он уточняет: "...мы будем считать лакунами лишь те иноязычные слова (устойчивые словосочетания), которые выражают понятия, не закрепленные в языковой норме данного языка и для передачи которых в этом языке требуются более или менее пространные перифразы - свободные словосочетания, создаваемые на уровне речи [Муравьев 1980:3-6]." В. Г. Гак объясняет лакуны как "пропуски в лексической системе языка, отсутствие слов, которые, казалось бы, должны были присутствовать в языке, если исходить из его отражательной функции (т.е. его задачи обозначать явления объективной действительности) и из лексической системы языка" [Гак 1977:261 ]; ученый считает лакунами отсутствие слова для обозначения понятий, которые в данном обществе существуют и имеют особое словесное обозначение в другом языке. В.

И. Жельвис дает следующую формулировку: (используя терминологию В. Дорошевского, можно сказать, что "лакуны - это то, что в одних языках и культурах обозначается как "отдельности", а в других не сигнализируется, т.е. не находит общественно закрепленного выражения [Жельвис, Марковина 1979:136]"; само понятие автор (в соавторстве с Марковиной И.Ю.) толкует следующим образом:"...под лакунами подразумеваются несоответствия, возникающие при сопоставлении понятийных, языковых и эмотивных категорий двух локальных культур [Там же 1979:194]".

Применительно к сопоставлению лексического состава языков долгое время чаще всего использовался термин "безэквивалентная лексика", на протяжении многих десятилетий пристально изучаемый представителями различных областей языкознания: лингвострановедения, теории и практики перевода, лексикографии, исследователи семасиологии и контрастивной лексикологии, преподаватели русского языка как иностранного (Е.М.Верещагин, В.Г.Костомаров, Л.С.Бархударов, Л.Т. Микулина, Б.М.Минкович, А.Д.Швейцер, Г.В.Чернов, Г.Д.Томахин, В.Рос-сельс, Я.И.Рецкер, Л.Н.Соболев, В.Г.Гак, А.В.Федоров, Б.И.Репин, Л.И.Сапогов, С.Влахов, С.Флорин, Г.Г.Панова, Н.Ю.Зотова, Х.Д.Леэтметс, Л.К.Латышев, В.Н.Крупнов, Н.Г.Комлев, В.С.Ви-ноградов, А.О.Иванов, В.И.Жельвис, Ю.А.Жлуктенко, С.В.Волков, А.А.Брагина, И.А.Стернин, З.Д.Попова, В.П.Берков и др.)

Попытки лингвистического анализа безэквивалентной лексики предпринимались многими исследователями. Одним из первых термин "безэквивалентная лексика" ввел Г.В.Шатков, анализировавший способы перевода безэквивалентных лексических единиц в советской публицистике на норвежский язык. Он относит к безэквивалентной лексике имена собственные, национальные реалии, слова с национально-экспрессивной окраской (очи, уста), лексику с суффиксами субъективной оценки, определяя их как слова или одно из его

значений (прямое или переносное), не имеющие в данный исторический период "готового" точного соответствия в лексике другого языка [Шатков 1952:16].

С иных, дидактических, позиций безэквивалентная лексика характеризуется лингвострановедами. Если теория перевода озабочена особенностями передачи этих слов на другой язык, то для лингвострановедения важнее их смысловое содержание, поскольку они являются важнейшим средством информации об истории, культуре, быте, традициях и обычаях народа и нуждаются в дополнительном комментировании. Лексика, столь важная с дидактической точки зрения в иностранной аудитории, так определяется Е.М.Верещагиным и В.Г. Костомаровым: "Слова, план содержания которых невозможно сопоставить с какими-либо лексическими понятиями, называются безэквивалентными. Такие слова в строгом смысле непереводимы [Верещагин, Костомаров 1990:42]".

С точки зрения лингвострановедения Верещагин Е.М. и Костомаров В.Г. классифицировали и безэквивалентный пласт лексики: 1) советизмы, 2) слова нового быта, 3) наименования предметов и явлений традиционного быта, 4) историзмы 5) лексика фразеологических единиц, 6) слова из фольклора, 7) слова нерусского происхождения - тюркизмы, украинизмы и т.д. Сюда же авторы относят слова-варваризмы, что методически важно для понимания специфики различных культур.

Итак, язык - это сложная система, по - своему отражающая наше восприятие окружающего мира и являющаяся не только средством общения, но и представляющая человеку возможность организовать свой опыт и упорядочить его; при этом каждый язык делает это по-своему, на основе присущих только ему специфических единиц, форм и категорий. Лакуны больше, чем какое-либо другое явление, характеризуют особенности данного языка в сравнении с другими. И.А.Стернин понятие межъязыковой лакунарности напрямую соотносит с национальной спецификой семантики слова, которая отличает ее по составу

семантических компонентов от значений близких по семантике слов другого языка, включая случаи полной безэквивалентности значения [Стернин 1997:25].

Как указ ывает В.Г. Костомаров «русский язык - это выразитель русскости, и это делает его ценным партнером в любом межкультурном диалоге. Переводя ментальность одной культуры в термины и образы другой, люди достигают взаимопонимания [Костомаров 1994:9]».

Мы считаем правильной позиция Н.И.Конрада, Ю.А.Сорокина и И.Ю.Марковиной, которые употребляют термин лакуна в широком смысле, относя сюда все явления, требующие дополнительного пояснения при контакте с иной культурой, т.е. то, что есть в одной локальной культуре, и чего нет в другой. Указанные исследователи считают целесообразным и методологически оправданным применение этого термина при сопоставлении не только языков, но и некоторых других аспектов культуры. Такое расширение понятия, с одной стороны, опирается на реально существующую тесную взаимосвязь языка и культуры, а с другой стороны, выявление наряду с языковыми лингво-культурологических и культурологических лакун может способствовать установлению некоторых конкретных форм корреляции языка и культуры.

С нашей точки зрения, одну из наибольших сложностей при восприятии русского лингвокультурного кода представляют понятийные лакуны; ввиду с этим в настоящий параграф включется краткий обзор истории формирования русской ценностной системы, указывающих на ее устремленность е к некоему высшему, трансцендентному смыслу.

Для русской культуры в целом таким смыслом становится так называемая "русская идея", осуществлению которой русский человек подчиняет весь свой образ жизни - именно поэтому исследователи говорят о присущих сознанию русского человека чертах религиозного фундаментализма. Идея могла меняться

(Москва - третий Рим, имперская идея, коммунистическая идея, евразийская идея и т.д.), но ее высокое место в структуре ценностей оставалось неизменным.

Национальный характер и духовные ценности русского народа позволили иностранцам говорить о "загадочной русской душе", а самим русским утверждать, что "умом Россию не понять".

В ряде работ авторитетных российских философов рассматривается русский национальный характер, однако - как уточненяет С.И. Бажов - "приход к власти большевиков довольно быстро привел к разделению русской философской мысли на два русла - философскую мысль русского зарубежья, в которой в той или иной степени была сохранена атмосфера свободных философских дискуссий, были продолжены традиции русского религиозно - философского ренессанса начала XX в., и философию советскую, с самого начала идеологически ангажированную, а с начала 1930-х годов и практически полностью догматизированную [http://iph.ras.ru/uplfile/root/biblio/hp/hp 16/12 .pdf]

Мы полагаем, что в ключевые сочинения, в которых рассматривается данная проблематика входят доклад Б.П.Вышеславцева «Русский национальный характер», прочитанный в 1923 г. на конференции в Риме, труды Н.А.Бердяева, в особенности «Русская идея» и «Истоки и смысл русского коммунизма», и, наконец, крупнейшая философская работа на тему «русский национальный этос» -книга Н.О.Лосского «Характер русского народа» [1957].

Б.П. Вышеславцев исходит из предположения о том, что характер народа определяется в области подсознания, куда проникнуть можно лишь с помощью метода, аналогичного методу З.Фрейда, полагавшего, как известно, что бессознательное приоткрывает себя в снах. Чтобы понять душу народа, согласно Вышеславцеву, необходимо проникнуть в его сны; сны же народа, это не что иное, как его эпос, сказки и поэзия. В соответствии с этим методологическими предположением, Вышеславцев анализирует фольклор и выделяет следующие

черты русского национального этоса - противоречивость (сочетание низших и высших устремлений и др.); жажда социальной правды и наклонность к утопическим упованиям; максималистские и разрушительные протестные реакции; недостаточная социокультурная оформленность жизнестремлений; устремленность к опыту предела; поиск мировой гармонии, стремление к высшей правде и красоте на путях религиозной веры. Автор указывает, что в сказках оформились и получили широкое распространение следующие мотивы и образы: страх перед трудом; терпимость к безволию; мечты о лени и своевольной свободе; утопическое упование на «иное царство» с молочными реками, кисельными берегами и печеными быками и на хитрую науку о легкой жизни; образ Емели на печи и т. д.

В «Истоках и смысле русского коммунизма», Бердяев иначе подходит к проблеме русского национального этоса; в первую очередь он говорит о противоречивости русского этоса, которая объясняется сложностью русской исторической судьбы, столкновением и противоборством в ней восточного и западного элементов; таким образом, философ считает характерным для русских сочетание и совмещение антиномичных, противоположных начал. Источник противоречий в русской душе Бердяев видит в столкновении инстинкта государственного могущества с инстинктом свободолюбия и правдолюбия народа. Философ полагает, что с одной стороны, русский народ можно характеризовать как государственно-деспотический, склонный к национальному самомнению, а с другой стороны - как анархически-свободолюбивый, народ универсального духа, человечный и сострадательный. Другая важная особенность русского национального характе по Бердяеву, отсутствие «срединной культуры». В русской душе парадоксальным образом сочетается стремление к «личной святости» со «звериной низостью» и мошенничеством. Бердяев полагает, что раскрывая свой духовный потенциал, Россия в будущем может существенно повлиять на Запад;

последствия такого влияния могут сформировать предпосылки для будущей эпохи Духа. По Бердяеву, в русскую идею или миссию России, помимо указанных задач, входят также осуществление социальной правды в человеческом обществе и защита малых народов.

Несомненными достоинствами концепции русского национального характера, разработанной Н.О. Лосским и изложенной в книге «Характер русского народа» в середине 50-х годов XX века, являются ее систематический характер и опора на обширный философско-концептуальный и эмпирический культурный материал. В своей концепции Лосский присоединился к точке зрения Н.А.Бердяева о том, что русскому национальному характеру присущи противоречивые качества. С основной чертой русского характера тесно связана и способность русского народа к высшим формам опыта - религиозному, нравственному, эстетическому, к интеллектуальной интуиции (умозрению), к восприятию чужой душевной жизни. Лосский также указывает, что русским свойственно религиозно-эмоциональное осмысление жизни и отличает повышенное внимание к мировоззренческим вопросам. Таковы многие представители русской интеллигенции и многие герои произведений Ф.М.Достоевского и др., а по наблюдениям Н.А.Бердяева, Д.С.Мережковского, Зинаиды Гиппиус и др., интенсивные религиозно-мировоззренческие искания свойственны и людям из народа. Лосский показывает, приводя множество примеров из истории и из художественной литературы, каким образом положительные свойства, преобладающие у народа в нормальном его состоянии, при определенных условиях проявляют свою «оборотную сторону»; так, сила воли оборачивается максимализмом, свобода духа - склонностью к анархии и т. п. Лосский, однако, остается оптимистом, утверждая, что, у русского народа все же преобладают первые; философ также считает необходимой выработку

положительных свойств, отсутствие которых негативно сказывается на | национальном характере.

» Что касается аргументов оппонентов русской идеи, Кочеровым С.Н.

■ [Кочеров 2003:186] ученые, которые выносят «приговор» русской идее, условно Я делятся на три группы. Первые из них, не отрицая существования данного

феномена, негативно оценивают его содержание; так, А.Л. Янов утверждает, что I русская идея есть «идеология русского империализма [Янов 1988:321]».

Анализируя позицию А. Янова, нельзя не заметить, что русская идея интересует

■ его лишь в той степени, в какой служит для его целей жупелом русского » национализма. Поэтому он, не утруждая себя доказательствами, категорично

заявляет, что эта идея «представляет не Россию Пушкина и Толстого, но от века

■ враждебную ей Россию Пуришкевича и Союза русского народа [Там же]». Кочеров С.Н. указывает, что: "при таком избирательно-негативном подходе А.

| Янов, живущий ныне в США, на том же основании мог бы обличать

в «американскую мечту» в том, что она проявила себя в истреблении индейцев,

■ порабощении чернокожих, угнетении иммигрантов из других стран, в

■ навязывании миру бездуховной массовой культуры и экспорте демократии в другие страны насильственным путем [Там же]".

■ Другую группу, которая выступает с критикой русской идеи, образуют мыслители, которые отрицают существование всякой общей идеи, объединяющей

Щ историю и культуру России; в качестве доказательств они обычно ссылаются на

ш неопределенность и противоречивость этого понятия. Например, П. Иосифова и Н.

Цимбаев утверждают, что нет внятного историософского объяснения ни I исторического призвания России [Иосифова П., Цимбаев Н. 1993:4] Ф.И. Гиренок

в этой связи прибегает к парадоксу: "Русские - это русская идея, то есть то, чего

■ никогда не было и что никогда не будет [Гиренок 1998:387]." На это можно возразить, что непонимание какого-либо феномена или неспособность соотнести

его с действительностью не является аргументом, отрицающим его право на существование. В российской философии, русская идея обозначает целый комплекс воззрений на особенности российской истории, культуры и менталитета и в этом смысле она представляет не одну, а несколько «идей», которые характеризуют видение русскими мыслителями ее экзистенциальной, аксиологической, телеологической и эсхатологической направленности.

К третьей группе ученых, ставящих под сомнение содержание русской идеи, принадлежат исследователи, которые, отвергают научный и философский статус этого понятия. Так, Е.В. Барабанов полагает, что «миф - а таким мифом, конечно же, является и "русская идея" - "символически связывает два мира"»: нашу природную и социальную реальность и мир «гностического сознания, обреченного на подмену собственно философского знания авторитарным "учением", имитирующим философию» [Барабанов 1990:73]. Сходной позиции с ним придерживается и О.Д. Волкогонова, по мнению которой дальнейшее развитие российской философии «возможно или как преодоление "русской идеи" - то есть перевод ее в чисто этно-культурологические термины, "в наследство", или как движение назад - к национальной мифологии, как принципиальный отказ от рациональных подходов к проблеме исторического пути России» [Волкогонова 1998:306-307]. Сторонникам такого подхода следовало бы определить содержание, которым они наделяют понятие мифа; если, по утверждению самого Барабанова, ни одна философия не могла отлучить себя от мифа, то необходимо более доказательно разъяснить, почему, например, учение Платона об идее блага является философским, а учение Бердяева о русской идее - нет. Позиции Волкогоновой также присуще противоречие, поскольку из ее слов равно следует и то, что назначение русской идеи - напоминать о болезни российского общества вплоть до полного его исцеления.

С более продуманной критикой русской идеи как, выступил польско-американский философ А. Валицкий. Он объясняет внимание к ней тем, что в России назрела необходимость серьезных дискуссий на тему национальной идентичности, культурного самоопределения и будущего страны, для чего требуется полное освоение той части культурного наследия, которая замалчивалась и запрещалась в советское время [Валицкий 1994:71-72 ].

В заключении, мы не можем не согласиться с Кочеровым С. Н. согласно которому "Русская идея, как и Американская мечта или Китайский путь, выражает не что иное, как цель и идеал своего социокультурного мира в его историческом развитии. Все указанные идеальные феномены, в один ряд с которыми также можно поставить крепнущую Европейскую идею, представляют идеи объединения людей и народов, содержание которых выходит далеко за пределы понятия государства или нации. Определяющим для данных объединений являются исторически сложившиеся общности людей, представители которых соединены между собой языком, традициями, образом жизни и судьбой. В совокупности своих связей и отношений они образуют особую реальность, которую, по аналогии с Римским миром (Pax Romana), можно назвать Русский мир (Pax Russiana), Американский мир (Pax Americana) и т.д. Исходя из понятия Русского мира, становится понятно, как русская идея относится к самой России. Если данная идея есть не пустое имя, но реальное понятие, то она непременно обладает внутренним содержанием. Таковым для русской идеи может быть совокупность признаков, свойств и качеств, общих для явлений и событий Русского мира. Но единая основа этих общих характеристик и представляет сущность данного мира [Кочеров, 2003]".

Итак, язык как один из видов человеческой деятельности оказывается составной частью культуры и, будучи знаком принадлежности его носителей к определенному социуму, занимая первое место среди ее национально-

специфических компонентов. Своеобразие истории любого языка есть Я уникальность его происхождения и уникальность его развития - язык не

т существует вне культуры как социально унаследованной совокупности

практических навыков и идей. При этом, на язык как основной специфический I признак этноса можно смотреть с двух сторон: «внутрь», и тогда он выступает как

главный фактор этнической интеграции и идентичности; по направлению | «наружу», и в этом случае он основной этнодифференцирующий признак нации.

Диалектически объединяя в себе два указанных противоположных свойства, язык

■ оказывается инструментом самосохранения этноса, с одной стороны, и

■ обособления своих от чужих, с другой стороны. Таким образом, язык - мощное общественное орудие, образующий нацию через хранение, передачу культуры и

I общественное самосознание данного речевого коллектива.

В содержательной стороне языка закреплена картина мира народа, которая | является фундаментом всех устойчивых культурных представлений -

— стереотипов, анализ которых помогает понять, чем отличаются национальные

■ культуры и как они дополняют друг друга на уровне мировой культуры.

■ Стереотипы обладают ментальной специфичностью и соотносятся с «обыденной картиной мира». Если носителями русского языка стереотипы познаются в

I процессе социализации, то изучающим русский язык как иностранный

необходимо знакомиться с ними специально.

■ Основатель современного европейского неогумбольдтианства, Йохан Лео

■ Вайсгербер, оказавший огромное влияние на послевоенное европейское языкознание, считал, что язык как одно из важнейших явлений человеческой

I культуры не познан в своем значении и вряд ли осознан в своем воздействии.

Кроме того, философ указывал, что без более глубокого проникновения в | языковые проблемы невозможно понять духовную жизнь человека. (Радченко

_ O.A. в вступительной статье к фундаментальному труду Вайсгербера - "Родной

язык и формирование духа [2004:16]" - указывает, что Вайсгербер формировал свои выводы совершенно самостоятельно и лишь затем обнаружил доказательства своих взглядов в трудах Гумбольдта.) Гениальное наследие В. фон Гумбольдта удостоилось более похвалы, нежели понимания, а значительные труды третьей четверти XIX столетия, принадлежащие перу Г.Штейнталя, Л.Гайгера, М.Мюллера и др., не смогли привлечь надлежащего внимания к языку как общекультурном достоянии народа, указывает Вайсгербер, обнаруживающий язык на ином уровне: во владении сообщества, то есть как его культурное достояние (Kulturgut)[Baftcrep6ep 2004:110-111]. Ученый в качестве ипостасей языка выделяет: 1) говорение, 2) языковой запас конкретного человека, 3) язык как культурнее достояние данного сообщества и 4) язык как общечеловеческий принцип в смысле характерной для человечества языковой способности. Вайсгербер добавляет, что никто не способен существовать без родного языка и что для правильного понимания роли языка в человеческой жизни необходимо, таким образом, точное знание сущности и возможностей родного языка в жизни языкового сообщества. Далее философ указывает, что "в качестве культурного достояния определенного сообщества язык можно сравнить с другими культурными достояниями, такими как право, мораль и пр., хотя его воздействие гораздо сильнее. Особенности отношений, которые связывают культурное достояние с каким-либо человеческим сообществом, являются предметом исследования а рамках учения об обществе (социоло-гии)...Социология считает культурные достояния названного рода объективными социальными образованиями (soziale Objektivgebilde). Это означает, что они прежде всего являются общим владением одной группы. Так, немецкий язык есть общее владение всех тех, кто входит в немецкое языковое сообщество. В своей совокупности эти люди являются носителями данного языка. Именно в отношении языка никто не способен уклониться от этой принадлежности, он всегда является

членом какого-то одного языкового сообщества (опуская здесь случаи многоязычия). По этой причине язык представляет собой наиболее всеобщее культурное достояние. Никто не владеет языком лишь благодаря своей собственной языковой личности; наоборот, это языковое владение вырастает в нем на основе принадлежности к языковому сообществу, он изучает свой родной язык, то есть он врастает в это языковое сообщество [Вайсгербер, там же]".

Благодаря тому, что некая группа людей является носителем одного языка, он приобретает характер объективного образования, то есть язык какого-либо сообщества не зависит от конкретного члена сообщества. Всегда воплощаясь лишь в языковом организме конкретного человека и проявлясь в мышлении и говорении, он не может осуществиться полностью ни в одном из своих носителей. Он также не связан с конкретным человеком как таковым - один или даже целая группа членов языкового сообщества могут уйти в мир иной, но это не окажет негативного влияния на общее достояние языкового сообщества. Эту связь с группой людей, при которой конкретный член группы как таковой отступает на второй план, и имеют в виду, говоря о языке как объективном социальном образовании.

Сказанное дает также основание заключить, в каком смысле можно признать за объективным социальным образованием бытие, существование. Изучение языковых явлений постоянно приводило нас к тому, что за языком (в смысле языка одного народа) признавалась известная самостоятельность, и всякий раз сторонников этой точки зрения обвиняли в склонности к фантазиям; считалось, что можно прекратить всякие разговоры о самостоятельном бытии языка, вопрошая, где эта самостоятельность доступна непосредственному ощущению.

"...С позиций социологии: язык как культурное достояние существует не как (предметная) реальность где-то вне языкового сообщества, а как действенность в этом сообществе и тем самым над конкретным человеком. То, что

язык данного народа, таким образом, является не абстракцией, а в высшей степени действительным и действенным фактом, нельзя опровергнуть доводами такого рода, даже если бы не каждый имел повседневную возможность заново испытывать на себе эту действенность. Нельзя спорить также и с тем, что язык противостоит данному сообществу, которое его в себе носит, в известном смысле как самостоятельная сила (Macht); ведь следует учитывать не только то, что человеческое сообщество несет в себе язык как общее достояние, но и то, что, наоборот, это сообщество внутренне связуется общим языком [Вайсгербер 2004:190 -202]".

В плане изучения языка как формы общественного познания, из сказанного выше становится ясно, что возможности языка для конкретного народа заключаются в том, что в языке заложены все средства мышления и выражения (звуковые формы, понятия, синтаксические категории и формы их выражения). Следовательно, из общего владения языком члены одного языкового сообщества черпают значительную однородность основ мышления и форм выражения, которая затем делает возможным и общение между различными людьми. Вайсгербер задает вопрос: различие между языками - что означает это обстоятельство в жизни человечества?

От каждого, кто действительно владеет иностранным языком, требуют, чтобы он мыслил сообразно с этим языком. Перевод с одного языка на другой превращает в трудное ремесло опять же не различие в звуках, а содержательная сторона, которую невозможно либо очень сложно перелить из образа мысли одного языка в образ мысли другого, не подменяя перевод подделкой. Переводчики, которые наиболее серьезно относятся к своей задаче, склонны считать исчерпывающее решение этой проблемы невозможным. То же подтверждают и владеющие на самом деле несколькими языками, которым часто

бросается в глаза то, насколько по-разному они мыслят в зависимости от используемого языка. И наконец, стоит обратить внимание на те почти непреодолимые барьеры, которые существуют между носителями различных языков и которые нельзя объяснить чисто внешними обстоятельствами, поскольку они имеют гораздо более глубокие корни.

Итак: помимо внешней, звуковой формы, языки различаются также по своему содержанию. Доказав, что эти содержания не находятся вне и до ту сторону языка, а представляют собой его сущностный компонент, которому служат внешние формы, следует прежде всего обращать внимание именно на эти глубокие содержательные расхождения. Между тем, существует сильная диспропорция между чрезвычайной важностью этих фактов и их научным исследованием. Если выйти за рамки европейских языков, почти все из которых относятся к одной и той же, индоевропейской, семье языков, то на каждом шагу сталкиваешься с такими различиями. И обусловлены они не только тем, что в конкретном языке находит свое выражение разный кругозор народов, разные условия жизни (например, в различных зоонимах и фитонимах). Но и категории, кажущиеся нам само собой разумеющимися, мы обнаруживаем далеко не везде.

Наиболее известен, вероятно, пример с числами; многие языки обходятся тремя-пятью первыми словами-числительными; в других мы находим странное явление сосуществования нескольких различных систем числительных, применяемых в зависимости от вида считаемых предметов; существует масса языков, носители которых, ориентируются в сфере чисел во многом, мягко говоря, иначе, чем мы. Или вспомним о своеобразном выделении классов, которое встречается в столь многих языках. Каждый предмет следует включать в такой класс, прячем мы обнаруживаем разнообразнейшие принципы, на которых основаны эти классы. Во многом тон задает внешняя форма, так что все четырехугольные, все короткие, все узкие, все круглые предметы вместе образуют

в каждом случае свой класс. В языке американских аборигенов решающую роль играет факт, считается ли предмет стоящим, сидящим или лежащим. Деление на классы является затем основой для всевозможных других явлений, будь-то когда для каждого класса используются особые группы местоимений или особые ряды чис-лительных и т. д. Далее, во многих языках для предметов, которые мы считаем понятийно однородными и называем одним словом, существует много (часто сотни) слов. Так, в некоторых североамериканских языках процесс Waschen (стирка, мытье) обозначается тринадцатью различными глаголами в зависимости от того, идет ли речь о мытье рук или лица, о мытье посуды, стирке одежды, мытье мяса для приготовления пищи. Народ бахаири различает каждый вид пальмы и самым тщательным образом называет его; даже отдельные стадии развития одного и того же вида пальмы различаются чрезвычайно тонко и обозначаются особо.

Итак: то, что мы объединяем понятийно, в других хазыках существует раздельно и не обобщается, в то время как многие из предпринятых в других языках понятийных членений нам представляются непонятными и излишними.

Для большинства неиндоевропейских языков наши грамматические понятия непригодны; для многих языков, по всей видимости, не имеет значения деление на существительные, прилагательные и глаголы в нашем смысле. В синтаксисе эти различия не менее велики; так, любая попытка выйти за узкий круг родственных нам языков показывает, насколько другие языки отличаются от них содержательно, а это, естественно, приводят к тому, что носителя языков различных языковых семей, думают соответственно по-разному. Именно в этом отношения следует, с точки зрения компаративиста, самым решительным образом возразить против часто высказываемого, в особенности логиками (Marty, Drews и пр.), мнения, что в сущности люди мыслят однородно, что различия между

языками остаются довольно незначительными в том, что касается содержательной стороны [Приводится по: Вайсгербер, 2004],

Итак, на основании проведенного анализа очевидно взаимовлияние общества и языка - в процессе социального взаимодействия язык оказывает влияние на общество в виде передаваемого им речевого этикета, а общество, в свою очередь, оказывает влияние на состояние языка. В этом плане, А.П. Садохин указывает, что важнейшую роль в формировании русской культуры сыграла русская крестьянская община и что именно поэтому ценности русской культуры в большой степени являются ценностями русской общины. " Среди них древнейшей и важнейшей является сама община, мир как основа и предпосылка существования любого индивида [Садохин, 2003] " . Ради мира человек должен был быть готов пожертвовать всем, в том числе и своей жизнью. Это было связано с тем, что большую часть своей истории Россия прожила в условиях осажденного военного лагеря, когда только подчинение интересов отдельного человека интересам всей общины позволяло русскому народу сохранить этническую самостоятельность и независимость.

Таким образом, по своей природе русский народ - коллективист, в русской культуре интересы коллектива всегда стояли выше интересов личности, русский человек сознательно откладывает свои личные дела ради какого-то общего дела, из которого он не извлечет никакой выгоды. Русский человек твердо уверен, что нужно сначала устроить дела социального целого, которое более важно, чем его собственные дела, а потом это целое начнет действовать в его пользу по собственному усмотрению. Иными словами, в русской культуре преобладают ценностно - рациональные, а не целерациональные способы действия, они содержат смысл в самих себе и приносят удовлетворение самим фактом участия в них. Труд сам по себе также никогда не был главной ценностью на Руси (в отличие от протестантских стран). Конечно, труд не отвергается, везде признается

его полезность, но труд в системе русских ценностей занимает подчиненное место. Жизнь, не ориентированная на труд, давала русскому человеку свободу духа, что стимулировало творческое начало. Богатство не заслуживало уважение со стороны общины, уважение можно было получить совершив подвиг, принеся жертву во имя "мира". Так выявляется еще одна ценность русской культуры -терпение и страдание во имя "мира". Широко известна русская пословица о том, что "Бог терпел, да и нам велел"; Борис и Глеб, первые канонизированные русские святые, приняли мученическую смерть, но не стали сопротивляться своему брату. Смерть за Родину и гибель за друга приносили герою бессмертную славу; на медалях царской России чеканились слова: "Не нам, не нам, но имени Твоему". Терпение всегда было связано со спасением души, а не с желанием достичь лучшего удела. Терпение и страдание - важнейшие принципиальные ценности для русского человека, наряду с последовательным воздержанием и жертвованием собой в пользу другого. В этом причина долготерпения, свойственного русскому человеку. Ценности русской культуры постоянно указывают на устремленность ее к некоему высшему, трансцендентному смыслу и нет ничего более волнующего для русского человека, чем поиск этого смысла. Для русской культуры в целом таким смыслом становится так называемая "русская идея", осуществлению которой русский человек подчиняет весь свой образ жизни. Именно поэтому исследователи говорят о присущих сознанию русского человека чертах религиозного фундаментализма. Идея могла меняться (Москва - третий Рим, имперская идея, коммунистическая идея, евразийская идея и т.д.), но ее высокое место в структуре ценностей оставалось неизменным. [Приводится по: Садохин, Ibid.]

Итак, своеобразие русской национальной культуры создает определенные трудности для обучающихся, в связи с чем необходимо определить оптимальные

пути формирования лингвокультурологической компетенции языковой личности иностранного студента с учетом особенностей межкультурной коммуникации.

В этом плане, Батурина Д.И. указывает, что изучение паремий способствует переходу на другую знаковую систему, необходимую для формирования вторичной языковой личности иностранных студентов-филологов и, тем самим, формирования у них лингвокультурологической компетенции.

Башуриной Д.И. выносится положение, что для формирования у иностранных студентов-филологов лингво-культурологической компетенции (в процессе изучения паремий русского) языка целесообразно использовать тематико-ситуативный принцип отбора изучаемых единиц языка, который :

а) позволяет активизировать познавательный интерес иностранных студентов к русскому языку;

б) обогащает их знания в области национально-культурной специфики речевого поведения русских;

в) помогает иностранным студентам адаптироваться к русской социокультурной среде.

Автор указывает, что введение в научную парадигму понятия вторичной языковой личности позволило установить ее уровневую организацию и соответствующие этой организации этапы формирования

лингвокультурологической компетенции. Эти этапы (вербально-семантический, лингвокогнитивный, прагматический) определяют содержание

лингвометодической модели, которая направленна на становление и развитие у студентов умений и навыков вторичной языковой личностиПо результатам исследований, проведенных Б.Г. Ананьевим, Г.И. Бокаревой, Г.Г. Голубевой, И.С. Коном, К.Н. Платоновой и др., посвященных описанию особенностей внимания и памяти взрослых студентов, можно сделать вывод о том, что у иностранных студентов-филологов а) объем внимания (коррелирующий с показателем образной

памяти) может быть значительно увеличен за счет применения разных видов наглядности; б) вследствие традиционного метода обучения иностранным языкам, основывающегося на механическом запоминании, произвольное внимание недостаточно развито. Следовательно, возникает необходимость 1) вызывать интерес учащихся к результату своей деятельности; 2) искать способы активизации внимания, оптимизации объема учебного материала; 3) развивать логическое мышление с целью овладения студентами приемами логической деятельности с иноязычным учебным материалом.

Русские пословицы и поговорки, являющиеся отражением национальной культуры, при их восприятии иностранными студентами вызывают затруднения, которые обусловлены как объективными факторами (например, особенности грамматической структуры пословицы), так и субъективными факторами (как например, обусловленность восприятия прошлым опытом). Отсюда следует, что в процессе становления вторичной языковой личности осуществляется перекодирование одной языковой системы на другую, но на начальном этапе процесс усвоения вторичного кода основывается на базе первичного кода родного языка. В течение перехода с родного языка на другой возникает, помимо положительного переноса, еще и интерференция родного языка и родной культуры, а проблема снятия интерференции является одной из важнейших проблем в психологии обучения иностранным языкам. Итак, восприятие паремий зависит от: 1) соответствия паремий критериям, необходимым для их адекватного восприятия ; 2) методической организации работы; 3) индивидуальных психологических особенностей учащихся - от способности к рефлексии, разновидности образного мышления, образной и эмоциональной памяти; 4) уровня сформированности навыков и умений, позволяющих воспринимать смысл паремий и толковать их значение, сопоставляя факты культуры страны изучаемого языка с фактами родной культуры. [Приводится по: Батурина, 2005.

http://www.dissercat.com/content/formirovanie-lingvokulturologicheskoi-kompetentsii-тоз^аппукЪ-зй^е^оу-Шо^оу-рп-оЬис]

Мамонтова Н.А. в качестве основного фактора, препятствующего развитию вторичной языковой личности, указывается родные лингвокультурные коды и полагает, что в идеале развитие вторичной языковой личности должно происходить без опоры на исходную лингвокультуру и родной язык. Следовательно, согласно мнению автора, вторичная языковая личность должна носить характер альтернативной языковой личности относительно исходной, которая опирается на родную лингвокультуру. [Мамонтова, 2010.] При этом, вторичная языковая личность не должна иметь подчиненного статуса по отношению к исходной языковой личности, равно как и наоборот - за основу следует принимать позицию равноправия соотносящихся в ходе личностной ино культу рации языков и культур. Таким образом, вторичная языковая личность, проходящая интериоризацию фактов иноязычной культуры, предполагает процесс инокультурации первичной языковой личности, а конечный результат этого процесса - становление вторичной языковой личности как таковой- является и конечной целью изучения иностранного языка и культуры. При этом, в идеале, для достижения оптимальной компетенции в альтернативной лингвокультуре, следует максимально исключить опору на родной язык и влияние исходной лингвокультуры на альтернативную.

Из всего скзанного следует, что развитие языковой личности в онтогенезе -это динамичный многоступенчатый процесс, который через познание другой культуры, ведет к познанию самого себя и собственной культуры. Языковая личность в процессе инокультурации (т.е. в процессе её онтогенеза как вторичной языковой личности) проходит ступени межкультурной сенсибильности от стадии отрицания межкультурных различий до минимизации межкультурных различий, признающих языковой личностью права за другими культурами на различие в

поведении и восприятии и совпадения универсальных ценностей. Конечной целью развития языковой личности следует считать "стадию", при котором языковая личность может «переключать» своё восприятие и поведение между двумя или несколькими культурами, чувствуя себя представителем обеих культур. Эту стадию М. Беннет, один из крупнейших специалистов по межкультурной коммуникации, определяет как стадию интеграции межкультурных различий.

Как указывает С.И. Титкова, среди различного рода лакун особое место занимают языковые лакуны, которые, можно определить как несоответствия между двумя языками, проявляющихся в отсутствии в одном из языков однозначного эквивалента языковой единице другого языка. Лакуна также может проявится в несовпадении способа выражения общих для обоих языков понятий (отсутствие ожидаемой формы) и в несовпадении значений языковых единиц при схожести их формы (отсутствие ожидаемого значения). Понятийные лакуны можно разделить на более общие и частные. Первостепенного внимания требуют абстрактные понятия, описывающие внутренние качества человека и отражающие систему ценностей, которой оперируют русские; среди понятийных этнографических лакун на первом месте стоят так называемые историзмы (например, декабрист, крепостное право); затем - советизмы (коммунальная квартира, самиздат), бытовые понятия и т.д. При работе с понятийными лакунами рекомендуется, чтобы преподаватель иллюстрировал их значение и употребление с помощью развернутых примеров, а также с помощью культурно-исторических справок.

Понятийные лакуны более узкого, частного порядка, например наименования предметов или явлений традиционного быта (заварка, валенки и др.), в большинстве случаев не требуют подробного комментария, их значение может быть кратко объяснено преподавателем. Наибольшую же сложность для освоения представляют лексические единицы с оценочной коннотацией, которая

часто обусловлена национальными особенностями восприятия того или иного качества характера или явления жизни.

Что касается семантических лакун, связанных с национально специфическим фоновым представлением о предмете или явлении, разница может быть настолько большой, что лакуны следует квалифицировать как понятийно -семантические, и тогда работа с ними будет идентична работе с понятийными лакунами. В других случаях, когда разница в фоновом компоненте значения такая, какая свойственна большинству разноязычных слов, им можно не уделять специального внимания. Следующими выделяют ассоциативные лакуны, которые могут пояснить образ мышления и особенности мировосприятия русских. Лексические лакуны, обогащающие и расширяющие словарный запас учащихся, преподавателю рекомендуется:

• сгруппировать тематически (рыжий, седой);

• давать в ряду слов, объединенных каким-то общим продуктивным морфологическим признаком (например, глаголы с приставкой от- :

отвыкнуть, отучить, отговорить);

• вводить в составе словосочетаний (наступило утро, наступила осень);

• включать в разговорную тему;

• включать в грамматическую тему (так, конструкция мне лень стоит в одном ряду с конструкциями — описаниями состояния);

• анализировать единично, по мере необходимости, в ходе работы с текстом.

Что касается работы со стилистическими лакунами, важно проходить с студентами большое количеству модальных частиц. Работа с семантически лакунами, в свою очередь, требует большего внимания преподавателя,; эффективным подходом является сравнительная демонстрация учащимся контекстов, в которых лакуны выступают в различных значениях. Кроме того,

рекомендуется разработка специальных микроситуаций и упражнений на закрепление навыка использования данных лакун.

С практической точки зрения, предлагаемая методика работы с языковыми лакунами, способствует усвоению лингвострановедческого материала и облегчает доступность иноязычного учебного текста. Более того, регулярная работа с языковыми лакунами расширяет лингвокультурный кругозор учащихся и, "открывая окошко" в другую культуру, дает возможность по-новому увидеть окружающий мир. [Приводится по: Мамонтова, 2010.]

Проблема толерантности, определяемая как терпимость к чужому образу жизни, обычаям, мнениям, идеям и верованиям, довольно долго рассматривается в философии. При этом, во многих культурах понятие толерантность является синонимом терпимости. Так, все словари XX века (Толковый словарь Ушакова, Большой энциклопедический словарь и др.) указывают прямое толкование: толерантность — терпимость. Например, в "Словаре иностранных слов и выражений» понятие "толерантность" определяется как "терпимость к чужим мнениям, верованиям, поведению, снисходительность к чему-либо или кому-либо". Однако в современном языке термин "толерантность" применяется самостоятельно, и специалисты утверждают, что прямого перевода этот термин не имеет. В отличие от "терпимости" (терпеть - безропотно переносить что-нибудь тяжелое, неприятное), толерантность - готовность благосклонно признавать, принимать поведение, убеждения и взгляды других людей, которые отличаются от собственных.

О. А. Михайлова указывает, что "в советском тоталитарном государстве толерантность как уважение к людям других политических взглядов, терпимость к иному мировоззрению, иной вере, иному мнению считалась недопустимым качеством. Возможно, в этом кроется причина почти полного отсутствия слова толерантность в толковых словарях советской эпохи [Михайлова: 2005]".

Современные исследователи, в том числе и Арон Тайлер, автор труда "Ислам, Запад и толерантность", считают, что термины терпимость и толерантность не являются синонимами, при чем первичная разница между ними определяется следующим образом: терпимость, по сути дела, это социополитический уступок которым большинство официально "терпит" меньшинство; толерантность - это прежде всего отношение и принципиальное мирровозрение которое не имеет отношения к распределению сил в планах большинства и меньшинства. Толерантность как качество является трудным и редким достижением так как основой объединяемся в одну общность или группировку, на всем протяжении человеческой истории являлись общие убеждения, язык, культура и/или этническое происхождение.

Возможность отличить друга от врага помогла ранним людям выжить, а возможность быстро и категорически категоризировать является одним из основных качеств человеческого ума; категории наводят порядок в жизни и мы ежедневно группируем других людей, распределяя их по категориям на основании социальных и других характеристик. Именно это и является основанием стереотипов предрассудков и, в конечном итоге, дискриминации.

Решающей главой в истории толерантности явился кромвелевский период английской истории 17 в. В то время среди различных пуританских сект, входивших в армию Кромвеля, только индепенденты и левеллеры были заинтересованы в свободе и терпимости. Согласно их взглядам, ни одно убеждение не может быть настолько непогрешимым, чтобы ему в жертву можно было принести другие убеждения, существующие в обществе. Следовательно, проблема толерантности впервые возникла в западной цивилизации именно на религиозном уровне, а религиозная толерантность положила начало всем другим свободам, которые были достигнуты в свободном обществе. [Приводится по: Орлов, Шапиро, 2006.]

Феномен толерантности рассматривается в разных аспектах. Так, O.A. Михайловой и Н.С. Павловой [Екатеринбург: 2008] выделено несколько научных направлений, каждое из которых сосредоточено на своем предмете исследования. Наиболее распространенный подход к изучению феномена толерантности -аксиологический, который рассматривает феномен толерантности в категориях добра и зла, целей и средств, субъективных и объективных, положительных и отрицательных, кажущихся и реальных, абсолютных и относительных ценностей и т.д. Известно, что толерантность во все времена считалась одной из основных ценностей общества. М.Б. Хомяков отражает процесс становления толерантности как ценности в целом, без учета национальной специфики. Автор отмечает, что в эпоху средневековья социальная и религиозная толерантность допускалась скорее как инструмент предотвращения конфликтов, а не как ценность «в-себе», т.е. как инструмент, а не как добродетель [Хомяков: 2000].

В современном обществе ценностный подход к толерантности определяется установкой «Декларации о культуре мира» на содействие «глобальному движению в направлении скорейшего перехода от культуры насилия и войны к культуре мира и ненасилия в новом тысячелетии [Капто:1990]» и предполагает утверждение в международном сообществе принципиально новой ценностной парадигмы. Толерантность как ценность базируется не на противостоянии, а на сосуществовании с иным, на признании другого, не на безропотной терпеливости, а на преодолении насилия.

Начиная с конца 1960-х годов, с выхода в свет книги Г. Маркузе «Критика чистой толерантности», в мировой научной литературе, не прекращаются оживленные дискуссии по этой проблеме; а ценность толерантности сегодня подвергается критике с двух точек зрения: коммунитаризма (вместе спримыкающим к нему неомарксизмом) и того, что можно назвать теорией

различия (к которой относятся главным образом работы постмодернистов и феминистов).

Коммунитаризм обвиняет толерантность в разрушении традиционных для общества ценностей, а теории различия полагают, что толерантность как ценность устарела, поскольку она, будучи основанной на поиске некоторого консенсуса в обществе, не соответствует состоянию «плюрализма ценностей», делающему невозможным какой бы то ни было консенсус и согласие вообще. Нельзя сказать, что это - лишь теоретическая критика, поскольку и в реальной политике незападного мира ценности толерантности или прав человека зачастую отвергаются как не соответствующие традиционным ценностям той или иной культуры [Приводится по: Wolff, 1969].

Гносеологический подход к изучению феномена толерантности, который среди прочих выделяется A.C. Капто [Ibid.], предполагает использование потенциала теории познания для уяснения сути толерантности, ее истинности, отношения к реальности и для выявление ее групповых, личностных, национальных и общецивилизационных параметров. Сторонники гносеологического подхода характеризуют феномен толерантности не только нравственно-нормативным, но и социально-позитивным содержанием.

Своеобразный исторический подход предлагает российский исследователь Л.В. Скворцов, который устанавливает зависимость между доминирующим в государстве в определённый исторический момент общественным сознанием и сложившимся типом толерантности. На основе этого исследования он выделяет несколько типов толерантности: скрытая толерантность на основе мифологического типа общественного сознания; культурная толерантность на основе секулярного типа общественного сознания; толерантность на основе научно-общественного сознания; личностно-ориентированная толерантность (связанная с постмодернистским типом общественного сознания).

Ксенологический подход, в свою очередь, основан на различном отношении субъекта толерантности к иному / чужому. М. Уолцер выделяет пять типов возможных отношений, составляющих толерантность: 1) «отстраненно-смиренное отношение к различиям во имя сохранения мира»; 2) «позиция пассивности, расслабленности, милостивого безразличия к различиям»; 3) «вытекает из своеобразного морального стоицизма - принципиального признания того, что и «другие»обладают правами, даже если их способ пользования этими правами вызывает неприязнь»; 4) «выражает открытость в отношении других, любопытство, возможно, даже уважение,желание прислушиваться и учиться»; 5) разнообразное «восторженное одобрение различий [Уолцер: 2000]».

Итак, понятие «толерантность» - актуальный и междисциплинарный объект исследования. В современной науке прослеживается тенденция к признанию толерантности не только традиционной, но и новой проблемой глобального мира, что, естественно, является поводом для возникновения и новых лингвистических исследований этого феномена. О пристальном внимании к феномену толерантности свидетельствует тематика конференций, посвященных психолого-педагогическому аспекту проблемы толерантности («Дети и проблемы толерантности» Москва, 2005., Адамьянц: 2005; «Дети, семья и толерантность в обществе» Калуга, 2003., Головашкина:2003], а также рядом отдельных исследований [Днепрова:2003; Таланов: 2001; Филатова: 2002; Кукушин: 2002; Бондаренко: 2006; Цуканова: 2006; Недорезова: 2005; Панина : 2005; Бахарева: 2004; Непочатых: 2004; Разбегаева: 2006; Клепцова: 2004; Корягина: 2004; Кукушин: 2004; Миротворская: 2004; Пастухова: 2004; Перепелицына:2004; Стрельцова: 2003; Байбаков: 2002; и др.]

Перейдем к проблеме исследования толерантности как языкового и коммуникативного феномена в собственно лингвистическом плане. Такой подход предполагает анализ явления толерантности в двух аспектах:

а) на лннгвокогнитивном уровне, описанием содержания концепта толерантность через анализ языковых средств, представляющих его в семантическом пространстве языка;

б) на коммуникативном уровне, описанием проявления толерантности в особенностях коммуникативного поведения этноса. И первый, и второй аспект базируются на лингвистических методах.

Согласно нашим наблюдениям можно провести параллель между рассматриваемой Л.Н. Синельниковой толерантностью в обыденном сознании представителей русской нации и толерантностью в обыденном сознании представителей черногорской нации. Синельникова, в частности, делает важный вывод, что "существительное толерантность живет в современном русском языке по оруэлловской схеме, только наоборот: номинация толерантность декларируется, но общественное сознание ее не атрибутировало, и поступки - как речевые, так и неречевые - далеко не всегда соответствуют принципам толерантности; а синхронность такого рода создает неадекватную картину мира и двойны стандарты в социальных отношениях [Синельникова, 2002]. "

Общеизвестен факт, что на просторах Балкан Черногория является примером межэтнической толерантности; в 90-е гг., во время войн на территории бывшей Югославии, в страну бежали (и были приняты) азиланты всех национальностей и религий из соседних стран, охваченных войнами. Тем не менее, не во всех аспектах местное население выделяется высоким уровнем толерантности, зарегистрированы примеры дискриминации по отношению к принадлежащим к национальному меньшинству Рома (цыгане), кроме того, отношение большинства граждан к ЛГБТ популяции большинства граждан остается гомофобным. Так, один из опросов общественного мнения 2012г. показал, что 71% черногорцев считают гомосексуальность заболеванием, а 80%

уверены, что подобные отношения должны оставаться за закрытыми дверьми [http ://lgbt-grani. Ii vej ournal. com/1922816.html].

В лингвистической литературе толерантность понимается неоднозначно и определяется как: тип речевого взаимодействия (И.Н. Борисова); общий принцип межличностного, межгруппового, межгосударственного и

межкультурноговзаимодействия (В.Е. Гольдин); максима, или принцип толерантности (О.С. Иссерс, М.Я. Дымарский).

В отношении категориального статуса толерантности наблюдаем еще большее разнообразие трактовок: толерантность рассматривается в качестве категории речевого общения (Е.А. Земская); культурно-психологической категории (О.П. Ермакова); дискурсивной категории, а именно содержательно -прагматической (Е.И. Шейгал); коммуникативно - прагматической категории (А.И. Дунев); социолингвистической категории (Л.П. Крысин); лингвокультурологической категории (O.A. Михайлова).

Функция толерантности, поскольку она призвана выполнять регулятивную функцию, сводится к выработке определенной парадигмы поведения; следовательно, понимаемая таким образом толерантность представляет собой коммуникативную категорию. (И.А. Стернин под коммуникативными категориями предлагает понимать самые общие коммуникативные понятия, упорядочивающие в сознании народа и отдельного человека.)

Описание коммуникативных категорий осуществляется на рефлексивном, бытийном и духовном уровнях. Рефлексивный анализ направлен на «выявление структуры категории как элемента концептосферы, ее связей с другими категориями в сознании человека. Бытийный анализ предполагает изучение отношения национального сознания к концепту и реальной роли концепта в поведении людей. Это уровень уровень коммуникативной практики (не "как надо", а "как на самом деле делают").

Духовный уровень - это "роль категории в духовной культуре нации, степень вписанности категории в духовную культуру народа, важность категории для духовной культуры народа, принадлежность этой категории к национальным ценностям [Стернин, 2001]." Подчеркивая, что изучение коммуникативных категорий позволит понять структуру коммуникативного сознания человека и механизм реализации этих категорий в процессе общения, И.А. Стернин соотносит толерантность с категорией межличностного поведения, которая действует на уровне отношений людей и только через отношения людей становится общественным явлением [Приводится по: Стернин, Ibid].

Следовательно, коммуникативная категория толерантности базируется на когнитивных, прагматических и этических основаниях. Когнитивными основаниями выступают, во-первых, категория чуждости, общее содержание которой, сводится к оппозиции свой / чужой, и, во-вторых, категория идентичности, т.е. субъективное восприятие человеком своей индивидуальности. Эти две категории неразрывны, так как идентичность - средство объединения с одними и дистанцирования от других, при этом противопоставление свой/чужой создается не только объективными данными, но и их субъективным отражением в сознании. Э. Эриксон выделяет в идентичности «позитивные» и «негативные» элементы, характеризуя позитивный аспект как соотнесение себя с определенной группой и принятие присущих ей ценностей в качестве своих; негативный же аспект характеризуется как неприятие того или иного социального объекта идентичности и стремление исключить приписываемые ему черты из собственного «я». Идентификация себя в социуме обнаруживается в процессе речевой коммуникации: коммуникант очерчивает «свой круг», отграничивая себя от другого по какому-либо идентификационному фактору - возрасту, этнической, социальной или тендерной принадлежности, профессии и др. Идентификация обычно осуществляется с помощью местоименных оппозиций: у нас, мы, наше -

вы, ваше/ они, их) [Приводится по: Эриксон , 1996]. Если субъект решил вступить в диалог, то появляется самый важный фактор для определения коммуникативной категории толерантности - это мотивация, лежащая в основе действий субъекта и предполагающая выбор стратегий его поведения, в том числе и речевого. При этом, Конрад Лоренц, исследовавший агрессию в поведении животных, утверждает, что агрессивность является наиболее простой для индивида реакцией на самые разнообразные ситуации [Лоренц: 1994, Гл. 4.]; в диалогическом взаимодействии, основанном на такой мотивации, коммуникативная категория толерантности игнорируется.

Рассмотрим нынешний этап развития антропоцентрической лингвистики, совпадающий с тем, что называют «дискурсивным переворотом» в гуманитарных науках. Обращение к человеку говорящему, т.е. языковой личности, как центральному объекту лингвистического (и лингвокультурологического) исследования неизбежно перемещает акцент изучения с языковой системы на продукты коммуникативной деятельности - речевые произведения, дискурсы.

Дискурс, в свою очередь, в современной антрополингвистике обычно рассматривается как отражение интеракции, т.е. социально значимого взаимодействия членов социума. Современная лингвистика значительно продвинулась в описании процесса коммуникативного взаимодействия людей; сегодня известны различные подходы к изучению языковой личности, определяющие статус ее существования в лингвистике: этносемантическая личность (С.Г. Воркачев), элитарная языковая личность (О.Б. Сиротинина), словарная языковая личность (В.И. Карасик), эмоциональная языковая личность (В.И. Шаховский).