Региональная идентичность в Европейской России тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 25.00.24, доктор географических наук Крылов, Михаил Петрович

• Крылов, Михаил Петрович
• доктор географических наук
• 2007

Оглавление диссертации доктор географических наук Крылов, Михаил Петрович

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1.МЕТОДОЛОГИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ.

1.1 .Основные понятия.

1.2.Региональная идентичность, общинность и коллективизм.

1.3.Анализ контекста модернизации, глобализации и критики российской цивилизации.

Глава 2.ИСТОРИКО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ И ГЕОКУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ. ИЗУЧЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

2.1.Проблема регионального устройства Европейской России и её геокультурный анализ.

2.2.Географические предпосылки формирования регионов и региональной идентичности в историческом прошлом Европейской России.

2.3.Оценка пространственно-временной устойчивости регионов Европейской России.

2.4.Проблема историко-географических границ в современной Европейской России.

Глава З.ВЗАИМОСВЯЗЬ МЕСТНОГО (РЕГИОНАЛЬНОГО) И ЭКОЛОГИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ.

3.1.Территориальные различия экологического сознания городов России.

3.2.Реакции населения в различных социокультурных ситуациях городов и регионов.

Глава 4.0СН0ВНЫЕ МЕТОДИЧЕСКИЕ ПОЛОЖЕНИЯ СОЦИОГЕОГРАФИ-ЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

4.1. Изучение региональной идентичности в России.

4.2. Постановка задачи исследования. Формализация. Модельный полигон.

4.3. Критериальные основания изучения региональной идентичности в Европейской России. Метод массовых опросов.

Глава 5.УНИКАПЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ ВОСПРИЯТИЯ МАЛОЙ РОДИНЫ В ГОРОДАХ ИСТОРИЧЕСКОГО ЯДРА ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ.

5.1.Малая родина в восприятии горожан: люди и территория.

5.2.Многообразие форм региональной самоидентификации индивидов.

5.3.Роль местного патриотизма в восприятии культурно-исторического наследия и культурно-пейзажного разнообразия поселений.

Глава 6.ЭЛЕМЕНТЫ СТРУКТУРЫ ОБЩЕСТВЕННО-ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА ЕВРОПЕЙСКОЙ РОССИИ В КОНТЕКСТЕ РАЗВИТИЯ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ.

6.1.Пространственная самоидентификация населения как фон структуры общественно-географического пространства.

6.2.Культурное триединство региональной идентичности местных общностей и его роль в формировании общественно-географического пространства.

6.3.Местный патриотизм и стресс соседства.

6.4.Ценностные установки индивидов и самоидентификация как местного важнейшие составные части парадигмы региональной идентичности.

6.5.Этнокультурная и ментальная структурированность пространства как предпосылка и следствие региональной идентичности.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Региональная идентичность в Европейской России»

Актуальность темы. Понятие «идентичность» имеет несколько значений, важнейшие из которых - взаимосвязанные «специфика» и «самосознание». Соответственно, региональная идентичность - это местная специфика и местное (региональное) самосознание, отношение к малой родине, местный патриотизм.

На всемирной конференции ЮНЕСКО по культурной политике (Мехико, 1982) понятие «культурная идентичность (самобытность) было поставлено по значимости в один ряд с такими понятиями, как «независимость» и «суверенитет». Семинар экспертов по данной проблеме (Каракас, 1990) показал постоянный рост озабоченности мировой общественности проблемами культурного развития, происходящего в условиях утраты ощущения единства и строгой упорядоченности мира и законов его социального развития, которое ранее было основано на евроцентрист-ских взглядах (Сверкунова, 2002, с.11). Н.В. Сверкунова, а также ряд других авторов отмечает также, что наиболее активные сторонники радикальных перемен в России, создающие дня России концепции культурной трансформации в различных аспектах (в смене ценностей, стереотипов поведения, типов личностей) зачастую игнорируют уже наработанное в мировой науке (необходимость учета собственных устойчивых черт данного социума), а, главное, обходятся без тщательного анализа многих современных сторон бытия (также - см., например: Федотова, 2003).

По мнению М. Кастельса (2003, с.76), «в современном глобальном мире большинство людей, работая или развлекаясь, ведет очень локальную жизнь Кроме того, люди склонны группироваться вокруг первичных источников идентичности -религиозных, этнических, территориальных (выделено нами - М.К), национальных - особенно во время неконтролируемых и беспорядочных изменений, как сейчас. Отличительная социальная и политическая тенденция девяностых годов - это построение социальной инфраструктуры и политики вокруг первичных идентично-стей». И далее (там же): «Не все люди включены в глобальную сеть, но все испытывают ее влияние». (Следует заметить, что М. Кастельс в данном случае трактует глобализацию как внешний фактор, как бы противостоящий человеку; объективность глобализации связана, по М. Кастельсу, с глобализацией капитала. С этих позиций региональная идентичность, как полагает автор, может рассматриваться как феномен, по большей части, хотя и не полностью, развивающийся вне глобализации, - поскольку региональная идентичность есть характеристика «человека как такового»).

Отчасти сходная идея, но в других терминах и в рамках другой логики сформулирована Л. Аннинским (2001). Он считает, что патриотизм некоторым диалектическим способом соответствует глобализму, является своего его отражением, при этом «глобализация - непременная доминанта любого века». Исторически существующее единство человечества и современная глобализация отождествляются. Соответственно, отождествляются патриотизм, антиглобализм и национализм. Глобализация, у Л. Аннинского - это глобализация культурная.

Идентичность, включая региональную идентичность, является своего рода «общим знаменателем», позволяющим в каком-то смысле соизмерять глобализацию и традицию, а также модернизацию и традицию. Это связано с тем безусловным самоочевидным обстоятельством, что все указанные процессы связаны с человеком, его положением «у себя Дома» и осознанием своего места в мире. Так, И.С. Семененко (2003, с. 14) пишет: «Поддержание культурного многообразия как основы самоидентификации не в меньшей мере вписывается в диалектику социокультурных изменений, чем культурная ассимиляция привнесенных извне ценностей и стилей жизни. Авторы . Всемирного доклада по культуре (2001) называют «одним из парадоксов глобализации тот факт, что и местные особенности сегодня подчеркиваются более, чем когда-либо», а «культурные взаимопроникновения вызывают многочисленные трансформации и рост новых местных культур». Во многом противоположную точку зрения занимает С.А. Арутюнов (2006, с. 106). Он не согласен с позицией, что глобализация предоставляет человеку невероятную свободу выбора - в условиях размывания культурных барьеров и гибридизации культур: «Как раз свободы выбора-то не остается ни на грош . Гибридизации тоже не происходит: в лучшем случае имеет место прививка локального декоративного привоя на пост-индустриальный «западный» подвой (именно это происходит в нынешней Японии, хотя большинству пока что кажется, что дело происходит наоборот; оно и происходило наоборот, но только до 1945 г.)». Изучение региональной идентичности, коль скоро региональная идентичность не обременена различными внешними к сущности культуры обстоятельствами (а различные этнонацио-нальные, политические и т.п. конфликты, обычно находящиеся «на поверхности» и являются таковыми внешними обстоятельствами) здесь может быть, как представляется удобным экспериментальным полем.

В работах Б.С. Ерасова (1999 и др.) отмечалась терминологическая неупорядоченность, связанная с пересечением не вполне эквивалентных, однако во многом близких понятий: «идентичность», «самобытность», «специфичность», «самосознание». С его точки зрения, «идентичность» заменяет понятие традиция .

Процесс идентификации «интересен . потому, что его исследование служит прологом в изучении поведения людей». При этом «региональная самоидентификация находится ныне почти вне поля зрения социологов» (Сверкунова, 2002, с. 12 - 13). В то же время «идентичность» как «самобытность» («специфичность») имеет излишне широкое содержание

Понятие «идентичность» в настоящее время считается наиболее общим и универсальным в круге понятий, который описывает совокупность качественных и количественных характеристик, сопряженных со специфичностью какого-либо данного культурного или географического (в смысле Л.С.Берга) индивида (личности, группы, территориальной общности, территории). По сути, само понятие «географический индивид» предполагает наличие (и изучение) его самосознания, а также наличие соответствующей «местной специфики»; «географическую индивидуальность» и ее самосознание мы полагаем тождественными региональной идентичности (РИ), - если эта индивидуальность действительно обладает самосознанием, является социопсихогенной и культурогенной, основана на выборе (включающем и индивидуальные, и коллективные ценности). В этом смысле идентичность отлична от ситуаций и феноменов с исходно жестко заданными условиями, например, трайбализмом или замкнутостью в «локальном мирке» - «гемайн-шафте», по Ф. Теннису.

Известны также близкие к «идентичности» русскоязычные понятия - самобытность, «особость» (эти термины употребляли еще в 30-х г.г. XIX в. Д. Шелехов и в середине XIX в. А.П. Щапов) и др.- которые, однако, не являются полными его синонимами.

Местная специфика, географическая индивидуальность должны быть отражены в представлениях самих людей, проживающих на данной территории, а эти представления должны войти в представления самой науки. Поэтому в стратегии исследования РИ целесообразным представляется акцент на понятии «малая родина» как на целостном отображении культурной и географической индивидуальности местности - ее местной (географической) специфики.

В настоящее время идентичность микро- и макросоциальных систем обычно рассматривается не столько как признак их застойности, стагнации или слабости, сколько как признак их долговременной результативности, внутренней мощи, своего рода пассионарности (Мельянцев, 1996). Это - один из важнейших признаков современного, «нормального» общества (см., например, публикации В.Г. Федотовой). В «географической расчлененности» нередко видится одна из важнейших причин возникновения в Западной Европе общества современного типа. (Мельянцев, 1996). Региональная идентичность (местное самосознание) - самоидентификация населения в связи с территорией - исходное в ряду, который включает самоорганизацию и самоуправление - важнейшие из «пусковых механизмов» трансформации России. Понятие родины, отношение «я - ты» - центральные в духовном слое деятельности человека (Зинченко, 2006).

Выделяются региональная идентичность (РИ) - как результат процесса и региональная самоидентификация населения - как сам процесс.

Региональная идентичность местных общностей и слагающих эти общности групп индивидов отражает в сознании людей местную географическую специфику. Понятие «местная специфика» широко применялось в трудах JT.E. Ио-фы, Б.Б. Родомана, Ю.А. Веденина, Г.М. Jlanno, Е.Е. Лейзеровича, А.И. Левинтова, А.Г. Манакова, Л.В. Смирнягина, также В.Л. Глазычева, но в целом в отечественной экономической географии ограниченно. Опыт изучения российской региональной идентичности на конкретных территориях весьма незначителен, в нем нет теоретических обобщений. Не изученным остался вопрос о возможности сравнения РИ на разных территориях, а также о «силе» РИ. Поэтому актуальным направлением общественно-географических исследований для России является разработка научных основ изучения региональной самоидентификации населения и выявление региональной идентичности местных общностей.

Понятия «местная специфика», «индивидуальность территории» являются традиционными для большинства географических, а также исторических школ. А.П. Щапов еще 150 лет тому назад рассматривал различные великорусские области как особые образования, исторически сложившиеся на Русской равнине благодаря особенностям речных бассейнов и до середины XVII в. имевшие - как мы бы сейчас сказали - свои собственные цели развития и способность к самоорганизации. Еще раньше Д. Шелехов (1990; написано в 1839г.) выделял контрастные районы внутри Европейской России (внутренне однородные): «зерно Руси» вокруг Москвы; Смоленская земля («племя . в котором есть Русь, но как луч солнечный в потухающей заре»); «за Окой . Русь, отшатнувшаяся от родного края, .избалованная плодоносною землею и благорастворенным небом».

Однако проблемы самосознания населения и, особенно, местного патриотизма для конкретных территорий при этом достаточно четко не ставились. С одной стороны, обычно считают, что в условиях современного общества самосознание должно носить иной характер, чем в предыдущие эпохи. С другой стороны, зарубежные (от К. Маркса до Р. Пайпса и Ш. Айзенштадта), а также ряд отечественных ученых (например, A.C. Ахиезер) отмечали излишне локальный характер местного самосознания в России, - ограниченность крестьянского сознания лишь своей общиной и отсутствие общинности в городах. Тем не менее, для тех же крестьян отечественные исследователи обычно отмечают ощущение контактности и солидарности по региональному признаку («рязанские», «тамбовские» и т.д.). Исследователи крестьянского восстания под руководством A.C. Антонова (1920 - 1922) выявили жесткий рубеж, не позволивший соединиться восставшим крестьянам Тамбовской и Рязанской губернии, при распространении восстания с территорий Тамбовской на Саратовскую, Пензенскую и Воронежскую губернии (см. раздел 1.2. главы 1). Самосознание же городских жителей изучается в существенной меньшей степени.

Современные представления об идентичности в общественной географии и социальных науках основаны на триединстве и тесном взаимопроникновении культуры, экономики и социальном сферы. Идентичность, в том числе идентичность региональная, становится в связи с этим одним из важнейших понятий. Поэтому большое значение приобретают, в частности, оригинальные для экономической мысли идеи и положения, высказанные А.И. Чупровым еще во 2-ой половине XIX в., в связи с разработкой им теории хозяйственных укладов, меняющихся прежде всего в географическом пространстве, а также во времени и сопряженные явно или неявно) с соответствующими идентичностями. Вне идентичности нет не только культурного, но и социально-экономического развития, безотносительно к тому, является ли идентичность зависимым или же независимым от экономики и социальной сферы феноменом.

В России в дореволюционный период существовало две научные традиции, совершенно по-разному трактовавшими проблематику, связанную с понятийным рядом «региональной идентичности». Традиция М.П. Погодина - С.М. Соловьева -А.Д. Градовского настаивала на неукорененности как специфически российской черте. Источник этой неукорененности усматривался, например, в однородности и однообразии природных условий Русской равнины, а также отсутствии камня как способе закрепления населения посредством строительства массивных храмов и т.д. (что явно не соответствует действительности, по крайней мере, для Новгорода и Пскова). (Точка зрения М.П. Погодина и С.М. Соловьева). Сюда накладывались социально-политические факторы, связанные с монгольским игом, перманентной миграций служилых людей и борьбой с сепаратизмом в Киевской и Московской Руси, политикой централизации (А.Д. Градовский). Противоположной была традиция Н.И. Костомарова - Л.П. Щапова - на территории России территориальные контрасты в культуре весьма существенны, а русскому национальному характеру по своей природе присущ дух свободы, веча и конфедерации. Поэтому население присоединенных силой к Москве старинных земель очень долго не забывало древнюю вольницу, что и проявилось в Смутное время, когда ситуацию спасли сохранившие «самобытность» великорусские области, города: Нижний Новгород, Ярославль, Вологда. Тем не менее, можно отметить отсутствие, в рамках такого рода дискуссий, логически напрашивающейся «третьей линии», сглаживающей крайности вышеизложенных традиций и допускающей существование укорененности при умеренных региональных культурных контрастах и без какого-то ни было сепаратизма (между тем, к сепаратизму в той или иной форме склонялись Л.П. Щапов и Н.И. Костомаров - прежде всего у них шла речь о Сибири и об Украине).

Следует заметить, что конкретные исследования, которые могли бы подтвердить или опровергнуть эти точки зрения не проводились, в том числе по причине недостаточной зрелости социологической науки в то время, а, может быть, прежде всего по причине недостаточной актуальности данной проблемы для России начала XX в., в частности, с точки зрения М.М. Ковалевского и П.А. Сорокина, что объяснялось излишне патриархальным характером дореволюционного российского общества, применительно к которому сама проблема укорененности, связанная со свободой самосознания и выбора, должна была трактоваться несколько иначе, чем это делаем мы в настоящее время. При патриархальном укладе проблема укорененности отчасти банальна, отчасти связана с противопоставлением укорененности и «неоседлости»; в настоящее время проблема укорененности связана с взаимодействием укорененности и мобильности, а также с маргинализацией и деградацией культурной традиции. (Тем не менее, как отмечают историки, уровень социальной мобильности, например, русских крестьян, в XVIII - XIX в.в. значительно опережал уровень социальной мобильности, например, польских крестьян, что связывается с реформами Петра 1 - см.: Волкова, 2006).

В отечественной экономической географии понятие «местная специфика» применялась ограниченно (исключение - труды JI.E. Иофы, Б.Б. Родомана, Е.Е. Лейзеровича, А.Е. Левинтова). Хотя представители «школы H.H. Баранского» включали его в свой методолого-методический арсенал, оно (это понятие) нередко носило вторичный, производный, «не самый существенный» характер, - поскольку для этой школы длительное время основным считалось положение экономических районов и городов «к различным вне их лежащим данностям» (не обязательно в связи с понятиями «экономико-географическое положение» и «территориальное разделение труда», но не само их «внутреннее наполнение», не говоря уже об отношении самих местных жителей к рассматриваемым процессам. Отдельные территории не рассматривались как социокультурные индивиды. Для экономических районов достаточно часто важнейшим считалось их место в территориальном разделении труда, для городов - их экономико-географическое положение. Связь городов с «их» окружающей территорией считалась существенной (доминирующей) лишь для наименее развитых из городов, которые назывались «местными центрами», в то время, как для остальных городов считалось «престижным» быть в числе центров на большой территории (в экономическом районе, стране).

Местная специфика» отдавалась «на откуп» краеведению, которое не считалось наукой, - независимо от того, считалось ли оно направлением общественной деятельности или учебным предметом, связанным с проведением экскурсий школьников по родному краю.

Заметим, что в рамках географии вопрос о научном статусе краеведения, в отличие от научного статуса страноведения, насколько нам известно, вообще не ставился. Исключение составляет позиция, содержащаяся в известной книге В.А. Анучина (1960). Между тем, проблема научного статуса краеведения в географии возникала, например, в связи с деятельностью географов, работающих в педагогических вузах, например, в связи с многолетним выходом тематических сборников «Географическое краеведение» как коллективного органа пединститутов РСФСР, который осуществлялся силами кафедр физической и экономической географии ТГПИ в 1970-1980 г.г.

В конечном счете подчиненное значение «местной специфики» в отечественной экономической географии определялось доминированием экономического редукционизма, сведением социального и культурного к экономическому, которое доминирует и в большинстве мировых научных экономических школ и тем самым влияет и на экономическую (общественную) географию (вопреки, однако, научному наследию и H.H. Баранского, и В.Э. Дэна).

Как известно, школа H.H. Баранского придавала большое значение страноведению, однако в страноведческих характеристиках и у нас в стране, и за рубежом обычно преобладает точка зрения внешнего наблюдателя (в отличие от краеведения - в этом, а не только в географическом масштабе, как это казалось В.А. Ану-чину, 1960, по-видимому, и заключено несовпадение краеведения и страноведенеия), хотя именно в рамках страноведения удавалось абстрагироваться от факторов, внешних по отношению к данной территории.

Наиболее жестко идея учета местных взаимосвязей, «первичности связей местного с местным же» критиковалась в работах A.M. Смирнова (1948; 1955; 1971), который (не всегда обоснованно) связывал ее с научными традициями «районной», а также «ландшафтной» школ, которые он увязывал с концепциями А. Геттнера и JT.C. Берга. С точки зрения A.M. Смирнова, местные особенности не формируют никаких закономерностей, напротив, - они есть лишь «местные отклонения от общих закономерностей», - хотя по сути это неверно, поскольку система таких отклонений уже будет закономерностью - закономерностью, говорящей о местных особенностях. (В настоящее время сходную позицию занимает ряд отечественных экономистов неолиберальной школы). В то же время еще в XIX в. А.И. Чу-пров (публ.: 1909) писал, что «общие причины в каждой местности осложняются особыми условиями, которые становятся понятными только при изучении явлений на месте». Однако с нашей точки зрения, местное не обязательно является частным, а «неместное», в т.ч. экстерриториальное - общим (см. также тезисы нашего выступления на Третьем Всесоюзном симпозиуме по теоретическим вопросам географии (Одесса) (Волкова, Крылов, 1977, а также положение A.A. Зиновьева, 1971, с.241-242, о соотношении части и целого; A.A. Зиновьев, например, допускает, «что часть и целое окажутся равнозначными»). В настоящей время примером некорректности подчинения «местного» всеобщему целому является совокупность аргументов против глобализации (например, Мартин, Шуман, 2001). В данном контексте может рассматриваться также идея преимущества города-государства античности или самоуправляемого города Средних веков перед империей или королевством. В принципе сюда следует отнести все методологические подходы, связанные с необходимостью учет обстоятельств «времени и места» (например, Ф.Броделя и И.Валлерстайна, исторической школы в экономике, работ по истории искусств и истории эстетики) и относящиеся скептически к абсолютизации универсализма, будь то экономический редукционизм, распространяющийся в разных формах, или универсализм идеи постмодернизма (в форме пиара или какой-либо иной).

В то же время у нас в стране и за рубежом значительное распространение получил подход, согласно которому теоретические представления о социуме могут быть получены исходя из некоторого «идеального типа», комбинирующего конкретику, местную специфику разных регионов или стран мира в рамках некоего искусственно создаваемого целого (при этом делаются ссылки на М.Вебера и К. Маркса). «Тип» при этом конструируется, минуя полноценный анализ «индивидов». На практике в настоящее время близкий подход реализован, например, рядом отечественных социологов-практиков при изучении России в целом, когда уровень региона (экономического района, области-края) или исчезает, или обосновывается как «случайная величина», а не как закономерное звено (территориальной) организации общества (подробнее см.: Крылов, 2006, с.85; примеры подходов, которые автор считает «антигеографичными» или «антирегиональными»: Зубов, Салмин, Тайван, 1991, с.11-12; Шкаратан, 2003, с.54-57). Такому подходу следует, с нашей точки зрения, противопоставить подход, акцентирующий внимание на своеобразие, уникальность, индивидуальность и самосознание территорий и индивидов, в частности, социологическая репрезентативность должна включать репрезентативность географическую.

В связи с изучением РИ в Европейской России традиционно возникают две взаимосвязанные научные проблемы, впервые сформулированные в середине XIX в. и вновь со всей остротой поставленные в течение последнего десятилетия.

1)Проблема укорененности русского населения, развитости у него чувства малой родины, привязанности к конкретному месту (еще к ранее упомянутым М.П. Погодину и С.М. Соловьеву, а также к А.Д. Градовскому восходит сомнение или даже отрицательное мнение в отношении существования такой укорененности). Соответственно, на Западе Ф. Духинский (1817 - 1889), а также Ф. Мартен и др. выдвинули идею у русском народе как о народе-«кочевнике» (Макаров, 2006). Считается, что концепции славянофилов, Н.Я. Данилевского и евразийцев в значительной степени обусловлены реакцией на такого рода идеи - критикой, в том числе с позиций известной аналогичности России и Европы, либо, напротив, принятием части этих идей, однако со знаком «плюс», а не «минус» (Макаров, 2006; также Савицкий,2003, Трубецкой, 2003 и др.).

О российской традиции неукорененности: пишут и современные российские авторы (Цимбаев, 1997, с.З8; Гачев, 1991 и др.).

2)Проблема структурированности российского культурного (культурно-географического) пространства. Сюда относится также проблема существования в Европейской России т.н. «исторических провинций», а также «бытовых районов» (понятие «бытовой район» обосновывается, в частности, в книге Мрочека-Дроздовского, 1876). Ранее Н.И. Костомаров (1863; публ.1995) придерживался точки зрения о существовании весьма значительных и закономерных культурных контрастов в России на уровне губерний, уездов и городов. В то же время ряд современных исследователей считают русский этнос потерявшим структуру, что лишает его «живой преобразующей силы» (Любарский, 2000, с.439).

В свое время П.Н. Милюков (1905), ссылаясь на Пешкова и Лохвицкого (1859), отрицал существование в России «исторических провинций»: «.русская история не создала провинции в европейском смысле слова, - провинции, как живого органического целого. Петру легко было ввести свое, новое механическое деление; это деление сталкивалось не с исторически выработанными областным группами, как, например, во Франции в 1789 г. а со старым, столь же произвольным делением».

Очень сходная по сути, но в совсем другом (в значительной степени - в географическом) контексте позиция П.Н. Савицкого (2003, с.807): «Природа евразийского мира минимально благоприятна для разного рода «сепаратизмов» - будь то политических, культурных или экономических. «Мозаически дробное строение Европы и Азии (Азия, по П.Н. Савицкому, - вне Евразии, которая у евразийцев трактуется как пространство, близкое к Российской империи, СССР, а также империи Чингисхана - М.К.) содействует возникновению небольших замкнутых, обособленных мирков. Здесь есть материальные предпосылки для существования малых государств, особых для каждого города или провинции культурных укладов, экономических областей, обладающих большим хозяйственным разнообразием на узком пространстве. Совершенно иное дело в Евразии.В Европе и Азии временами бывало возможно жить интересами своей колокольни. В Евразии, если это и удастся, то в историческом смысле на короткий срок». Далее П.Н. Савицкий пишет о тенденциях сближения, унификации и «дружбы народов» в пределах всей Евразии (Савицкий, 2003, с.808 - 809).

Существенно позже В.А. Анучин (1960) пытался доказать существование «исторических провинций в Европейской России, опираясь на известное сходство территорий современных областей, губерний и древних княжеств. К сожалению, этот - наиболее интересный - момент в его спорной, в целом, концепции, не привлек внимание отечественных географов и философов. По-видимому, это было связано с приданием историческим провинциям несколько иного статуса и введения идеи существования в России исторических провинций в другой контекст, связанный с проблемами взаимодействия природы и общества и единой географии (ср.: Исаченко, 1971, с.325).

Совокупность этих обстоятельств не подвергалась методологическому анализу. В частности, совершенно не очевидно, что природные условия Русской равнины до такой степени однородны, что действительно исторически продуцируют однородность культурных и социальных условий в России, как это полагали М.П. Погодин и С.М. Соловьев; в частности, в этом сомневался и отстаивал противоположную точку зрения М.К. Любавский. Кроме того, далеко не очевидно, что структурированность геопространства является жестким (необходимым и достаточным) условием укорененности населения.

Имеющийся опыт изучения российской РИ весьма незначителен. Это - работы А.Г. Манакова, и его коллег, посвященные Псковской области и «скобарям» (Кувенева, Манаков, 2003,, И.Н. Белобородовой - Переяславль-Залесскому краю (1999), Н.В. Сверкуновой (1996,2002)- сибирякам). В этом опыте совершенно не изученным остался вопрос о возможности сравнения РИ на разных территориях. РИ отождествляется с чисто пространственной самоидентификацией, которая составляет лишь частный случай РИ в целом. В рамках современной изученности вопроса практически невозможно говорить о РИ на той или иной территории как развитой, нормальной или ослабленной. Соответственно, с позиций таких работ никак нельзя говорить о пространственной организации РИ, которую можно было бы сопоставить с соответствующими идеями М.П. Погодина, С.М. Соловьева, А.Д. Градовского, А.П. Щапова, Н.И. Костомарова.

В начале XX в. H.A. Бердяев (см.: Бердяев, 1990, с.67) писал, что Россия совмещает в себе несколько исторических пластов - от раннего Средневековья до самых вершин мировой культуры того времени. При этом централизация (точнее, концентрация в немногих центрах) науки и культуры, происшедшая в России, очень опасна для будущего такой огромной страны. Поэтому неотложная задача -духовно-нравственная децентрализация (деконцентрация) России, культурный подъем самых недр народной жизни. При этом одинаково неверна и столичная ориентировка жизни, и ориентировка провинциальная. Это две стороны одного и того же разрыва в народной жизни. Должна начаться общенациональная ориентировка жизни, идущая изнутри всякого человека, сознавшей свою связь с нацией.

После событий 1990-х г.г., когда Россия «осталась наедине сама с собой», особенно актуально познание (и самопознание) России, выявление ее внутренней региональной специфики и специфики России как целого.

В течение всего советского периода существовала жестко поддерживаемая «сверху» культурная асимметрия. Если для союзных республик, а также для национальных республик в составе РСФСР культурная и шире - местная - специфика активно поддерживались (за исключением периодов борьбы с местным «национализмом»), то на русских территориях в составе РСФСР местная специфика элиминировалась: была либо под запретом, либо под подозрением (фактически -приблизительно до середины - конца 70-х г.г.).

Борьба с идеей «местной специфики» в России велась «на два фронта»: 1)борьбы с «исторической памятью»; 2)разгрома краеведческого движения, - не совпадавших, в основном, во времени.

Культурно-историческая местная специфика была в существенно большей степени «вне закона», чем хозяйственная (где могла идти речь лишь о различиях в условиях размещения производства, да и то не всегда) и, отчасти, даже чем политическая, хотя, разумеется, соответствующая терминология не употреблялась. В связи с упоминанием о «политической специфике» уместно напомнить о широких полномочиях руководителей больших госплановских областей, например, главы ЦЧО Варейкиса, - которые, по-видимому, были «остатком» первоначальных планов федерализации советского политического пространства.

Интересный материал по вопросу искоренения исторической памяти, с использованием метода контент-анализа, содержится в работе A.A. Иголкина (2006). Этот автор пишет: «Давно известно, что для поддержания устойчивого национального самосознания, психического здоровья и энергии нам необходимо присутствие в нашей духовной реальности всей истории России (без «разрывов» и «темных пятен»), множества исторических предшественников, предков, находящихся в сакральном времени и поддерживающих нас оттуда» (с.247). Исторические мифы «могут быть либо созидательными, укрепляющими и активизирующими символические ресурсы нации, либо, напротив, разрушительными, травмирующими национальное самосознание, формирующими «национальный комплекс неполноценности»» - и в этом случае ослабляющими метапотенциал страны» (с.238).

Заметим, однако, что на местном, региональном уровне проблемы «разрывов» и «белых пятен» в истории объективно стоит в гораздо меньшей (несопоставимо меньшей) степени, чем на общероссийском уровне: например, факты существования лагерей могут быть «темными пятнами», однако на местном уровне соответствующие объекты (лагеря, захоронения и т.д.) приобретают своего рода сакральный смысл и по-своему дополняют старинные храмы, усадьбы известных людей и т.д. Например, в Тамбове при входе на Петропавловское кладбище установлен монумент в память о жертвах террора; ранее в народе было известно, что приблизительно в этом месте (в соседнем овраге) было проведено массовое захоронение расстрелянных в 1922 г. участников восстания под руководством A.C. Антонова. С этим обстоятельством, по-видимому, связано то, достаточно парадоксальное, с нашей точки зрения, обстоятельство, что краеведение длительное, по сути, время как-то вписывалось в эпоху уничтожения исторической памяти, а разгром краеведения совпадает с началом (пусть первоначально робкого, «по указке сверху» и «в ограниченных рамках») возрождения исторической памяти.

В начале 30-х г.г. было разгромлено краеведение. «Казалось бы, какую угрозу для новой власти могли принести краеведы? Однако их углубленное изучение прошлого, знание традиций, понимание глубинных процессов исторического развития действительно представляло собой серьезное препятствие в процессе создании нового мифологизированного общества. Именно среди краеведов в лице старых «буржуазных кадров» еще сохранялись негласные очаги внутренней духовной оппозиции новому обществу». «Зачатки гражданского общества, возникшие в период НЭПа в виде различных общественных организаций, не могли существовать в сталинском тоталитарном государстве» (Алленова, Мизис, 2002, с.357). Разгром краеведения был связан с борьбой со старой школой в исторической науке, известным «академическим делом» и с упразднением отдела охраны памятников при Наркомпросе (1930). С 1927 г. стал использоваться термин «советское краеведение», а в 1931 г. появились «краеведы-марксисты». Ставилась задача добиться превращения краеведения из любительского и созерцательного в одну из форм активного участия в соцстроительстве» (Алленова, Мизис,2002, с.359-361). «В конце января 1930 г.в Воронеже на съезде краеведов ЦЧО уже открыто разоблачались «лжекраевды, вредительские элементы.». Не случайно было изменено . название общества (краеведов - М.К.)., переименованного в «Общество по изучению местного края в целях социалистического переустройства страны» (Алленова, Ми-зис, 2002, с.361-362). Краеведы обвинялись в создании контрреволюционной организации для свержения Советской власти путем всенародного восстания, при этом сами краеведческие организации были необходимы для того, чтобы использовать «все легальные возможности» (с.369). Одновременно выездная бригада Центрального бюро краеведения ставила «перед местными краеведами-марксистами задачу по изъятию всей краеведческой литературы . в целях выявления контрреволюционных вредительских и кулацких тенденций . и уклонов от генеральной линии партии» (с.373). «Дело краеведов Центрального Черноземья» было прекращено «за отсутствием состава преступления» лишь спустя 47 лет - в 1978 г. (с.372). В новом, «советском» смысле краеведение просуществовало еще несколько лет (до 1936 г. выходил журнал «Советское краеведение»).

Автор диссертации все же не согласен с некоторыми позициями цитируемой работы: например, выпуск интересной (по нынешним меркам) литературы продолжался и в сталинские времена, например, в конце 40-х годов.

Уцелевшим старым краеведам лишь в 1956г. было разрешено публиковать свои работы (еще задолго до официальной реабилитации) - чем они активно пользовались.

Несмотря на последующее возрождение краеведческого движения, еще совсем недавно - в конце 80-х г.г. - среди части представителей интеллигенции, особенно столичной, была широко распространена точка зрения, что привязанность к своей малой родине - это черта отсталости, узости мышления и т.д. Длительное время Россия считалась актуальной для научного изучения и идеологического показа лишь в аспектах «многонациональном», либо «единого советского народа - строителя коммунизма», для которого местная специфика если и имела иногда значение, то лишь чисто утилитарное, вне связи с памятью о прошлом. В художественной литературе, за редчайшим исключением, местом действия, если речь шла о России, были либо столичные города, либо стройки социализма, либо некий обезличенный провинциальный захолустный город NN (Энск), специфика которого и положительное отношение к ней трактовалось сугубо отрицательно или, в лучшем случае, иронично (типа: «тарабайские собаки лучше всех других собак» - см.: М.П. Лоскутов «Рассказ о говорящей собаке», 1928). Огромное количество «негатива» по отношению к российской и русской провинции сосредоточено, например, в популярных повестях И.Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», в поэзии Маяковского и т.д. (Заметим, что эстетический уровень указанных произведений является при этом достаточно высоким - дело не в мастерстве или жанре, а в «подходе к жизни»). В известном фильме Э.Климова «Похождения зубного врача» (1965; выпуск в «клубный прокат» - 1985) в качестве естественного фона для сатирического показа советской действительности был избран ландшафт центральной части Калуги, лишенный советских зданий (что, очевидно, предполагало существование множества «пережитков прошлого» в сознании персонажей фильма).

Одно из единичных, но по-своему характерных исключений, знакомых автору, -посвященная памяти Е.Л. Шварца, к сожалению, малоизвестная повесть для детей «Сказка среди бела дня» (Виткович, Ягдфельд, 1959) - в которой весьма серьезные события - отказ Старого года уступить место Новому году, борьба школьника со Старым годом и его подручными - Душой Бумажной, Душой Продажной и Черной Душой - происходят во вполне конкретном, «осязаемом» месте - в городе Ярославле и старинной (ХУ11 в.) таинственной готической Знаменской башне, находящейся в центре Ярославля, а также в одном из его сельских пригородов (уже без названия), где проживает школьник. Образ таинственной Знаменской башни, равным образом, как и достаточно экстравагантный, особенно по советским меркам, сюжет, вызывали у читателя весьма уважительное чувство по отношению к Ярославлю, в т.ч. и как к арене действия этого сюжета.

Другое характерное исключение - очень совершенный эстетически и в то же время очень популярный фильм К. Воинова «Женитьба Бальзаминова» (1964), съемки которого проводились в Суздале. В этом фильме (по сюжету нескольких пьес А.Н. Островского) создан интересный и в ряде отношений неоднозначный образ «русской провинции». Неоднозначность усилена благодаря музыке Б. Чайковского, играющую роль ритмического стержня фильма, в результате чего фильм в ряде моментов становится похожим на созданный практически одновременно с ним фильм «Восемь с половиной» Ф. Феллини, с музыкой Н. Рота (1963).

Однако господствующим идеологическим течением в советское время (приблизительно с начала 70-х г.г., когда речь уже шла об удовлетворении постоянно растущих потребностей советских людей и стали просматриваться некоторые черты конвергенции) стала своего рода «преждевременная сверхглобализация», которую мало интересуют «местные особенности» (хотя и несколько больше, чем в 30-е -40-е г.г.). Несмотря на борьбу двух тенденций («официальной» и «краеведческой»), идеология была одна.

Лишь в самом конце советской эпохи, - пишет Б.Б. Родоман (2006, с.50), - было сделано послабление: наши идеологи поняли, что для полноценного гражданского самосознания необходимо и чувство малой родины. Ею отныне могло считаться родное село, город, регион. С тех пор выражение «малая родина» вошло в моду, оно часто употребляется и в наши дни».

Однако и в настоящее время, несмотря на, казалось бы, благоприятную политическую конъюнктуру, поиск «национальной идеи» и др., реальное местное самосознание, местный патриотизм практически не изучаются. Как ни странно, более модными (или «востребованными») оказались сюжеты, связанные с виртуальной, а не реальной идентичностью - пиаром. В то же время на необходимость всестороннего изучения российской РИ постоянно обращает внимание Л.В. Смирнягин.

Доминирующей остается научная традиция М.П. Погодина - С.М. Соловьева, которая выдвигала тезис о российской неукорененности, обусловленной однородностью природных условий Русской равнины, а также о склонности населения к миграциям. Эта научная традиция косвенно приобрела почти официозный статус.

До 1917 г. идея российской неукорененности в немалой степени была присуща значительной части писателей «демократического лагеря», например, таким «властителям дум», как A.M. Горький и А.П. Чехов. Так, у A.M. Горького сугубо карикатурно описаны города Арзамас (как «городок Окуров») и Тамбов (в рассказе «Герой», цикл «По Руси»). A.M. Горький писал: «Тамбовское болото не может породить ни Кромвеля, ни Свифта, хотя именно Свифт был бы полезен Тамбову» (Город на Цне., с.5). Между тем, «тамбовским Кромвелем» можно считать лидера левых с.-р. М. Спиридонову, а «тамбовским Свифтом» - Козьму Пруткова (в Тамбове прожил последние 10 лет своей жизни и умер A.M. Жемчужников - один из создателей образа «Козьмы Пруткова». В Тамбове последние десятилетия всегда почитался как земляк именно Козьма Прутков.) Характерна фраза персонажей А.П. Чехова: «В Москву!.» («Три сестры»).

Интересную формулировку «полезности» негативного отношения к малой родине мы находим в полвести Н.Г. Помяловского «Мещанское счастье» (1981, с.25-28; соч. 1860 г.). В терминах науки идея, высказанная Н.Г. Помяловским, может быть сформулирована следующим образом: ускоренная социальная мобильность в переломные эпохи сопряжена с отречением от прошлого. Для России той эпохи это было характерно, хотя, возможно, описанное Н.Г. Помяловским - это некий предельный случай, а для более поздней эпохи, в том числе для связанной с Серебряным веком, подобный нигилизм к свом «корням» стал менее характерным.

Н.Г. Помяловский пишет: «Молотову легче было войти в свет, нежели другим образованным юношам темного происхождения. Он спрашивал себя: «где те липы, под которыми протекало мое детство?» и отвечал: «нет тех лип!». Это много значило для него; он не был связан ни с какой почвой. Посмотрите на большую часть людей, которых судьба так или иначе выдвинула из среды своей, как они относятся к среде. Как часто случается, купецкий сын, получивши образование, ненавидит свое сословие.Все они - и дворянин, и купец, и семинарист - отвернулись от своих собратий: «о, как там пошло все!.дичь какая!» Откуда эта антипатия одной грязи, которую человек только что успел от себя отскрести? Она понятна и законна. Как не возбудиться всей желчи, когда зло, понятое нами и отвергнутое, вы видите в самых дорогих вам людях, в том гнезде, где впервые узрели свет божий, где проснулся разум, заговорило чувство, воля попросила дел и работы? . у Егора Ивановича и родни не осталось, и вышло так, как будто он и не мещанского рода, хотя он и не думал от того отказываться. Он был счастливейший ХОМО НОВУС». (Отчасти это похоже на то, что описано Бальзаком в образе Растиньяка, хотя для Рас-тиньяка, по-видимому, более характерна ускоренная мобильность, чем вне-укорененность).

Совсем другое отношение к русской провинции в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева», относящимся к более поздней эпохе и написанном в эмиграции (показательны образы Ельца).

В советское время ситуация неукорененности считалась если не нормой, то, во всяком случае, близкой к норме («Мой адрес - не дом и не улица, мой адрес -Советский Союз»; в связи с этим - см. также: Мильдон, 2001, - который считает ситуацию советского периода для Европейской России, или Русской равнины древней, восходящей чуть ли не к доисторическому времени). В настоящее время чаще всего это считается аномалией, дефектом. Однако экспериментально концепция российской неукорененности не проверяется. При этом игнорируется научная традиция Н.И. Костомарова - А.П. Щапова, по сути противоположная традиции М.П. Погодина - С.М. Соловьева, связанная с признанием значительных культурных контрастов в России на уровне губерний и уездных городов, способностью населения к самоорганизации.

В результате значительное распространение получила концепция российской неукорененности», нередко преподносимая как нечто «общеизвестное» и которая может трактовать как некий важный архетипический признак, отличающий русских и представителей российской цивилизации от их соседей, например, эстонцев, литовцев и т.д. Для обсуждения этого вопроса можно воспользоваться книгой А.Г. Негго (1959), в которой подробно описано мировосприятие эстонских школьников и вообще эстонцев конца 40-х г.г. XX в. Как представляется, при всей специфичности мировосприятия эстонцев и русских многие существенные черты этого мировосприятия в своей основе совпадают.

Таким образом, в связи с проблемой российской региональной идентичности следует различать ситуацию в науке (а также в искусстве) и ситуацию в идеологии. До революции и в советский период и наука, и искусство в целом не давали однозначную трактовку проблеме региональной идентичности. В то же время официальная позиция по ней отсутствовала до революции, но относительно жестко или даже очень жестко формулировалась в определенные эпохи советского время, что инерционно оказывает значительное воздействие и в наши дни, например, в связи с мнением о том, что региональная идентичность как специфический феномен появилась в России лишь сейчас, а раньше была развита очень слабо (такое мнение, довольно распространенное, мы трактуем как противоречащую фактам).

В течение т.н. «постсоветского» периода не было сформировано однозначных идеологических принципов по проблеме идентичности. В то же время сама эта проблема приобрела (или же, напротив, сохранила) определенную идеологическую напряженность. В настоящее время сохраняется сосуществование двух противоположных и противоборствующих идеологических тенденций. С одной стороны, в контексте распространения идеи однозначно положительного отношения к глобализации, вестернизации и свободы выбора идентичности понятие «идентичность» вообще и региональная идентичность, в частности, иногда считаются менее актуальными, поскольку в данном случае идентичность рассматривается как антипод или альтернатива глобализации (хотя с позиций науки должно было бы быть иначе - то, что «идет против течения», изучать всегда особенно актуально).

В связи с проблемой связи региональной идентичности и глобализации интересно мнение о том, что в новой хозяйственной волне, идущей на смену глобализации, сущностью будет «новое ремесленничество», когда «главным товаром станет особый стиль». Тогда особо важную роль должна играть Россия (наряду с Италией и Японией). Эти страны являются макрозоной, «которой исторически близки ремесло и трепетное отношение к предметам», а также не развита «жадность», тормозящая индивидуализацию (Гурова, 2003). Думается, что развитие региональной идентичности хорошо вписывается в эту логику.

В контексте связи региональной идентичности и глобализации представляется уместным сослаться также на А. Архангельского (2003). С его точки зрения, очень важной для России является проблема формирования культурных, цивилизацион-ных установок и пропаганды ценностей, способных связать российскую культурную традицию с реалиями наступающей эпохи глобализации. «Когда биржевое богатство станет окончательно виртуальным, знаковым. Когда горизонтальные связи внутри профессиональных сообществ , разбросанных по миру, будут важнее, чем вертикальные связи с историей, родом, семьей. Это будет грандиозный, феерически зыбкий, иллюзорный, сладостно-безмятежный и страшно опасный мир, который, как радужный мыльный пузырь, зависнет в ноосфере, поверх границ». Как актуальнейшую практическую задачу А. Архангельский выдвигает необходимость «ответа на вопрос, как прорастить национально-исторические корни сквозь оболочку мыльного пузыря». Пока, пишет А.Архангельский, ответа на этот вопрос нет. Таким образом, актуализация в современном контексте национально-культурной и культурно-цивилизационной идентичности как средства адаптации российской традиции к реалиям глобального мира была бы «ответом» России на «вызов» глобализации.

В другой статье А. Архангельский (2004) пишет, что в условиях глобализации и рыночных отношений «сохранить себя и свою культуру можно будет только . найдя формулу, которая позволит бизнесу делать деньги именно на «нетронутости» национальных корней, на невовлеченности самобытной традиции в прямые товарно-денежные отношения. Не стилизаторский хор имени Пятницкого, а хор натуральных деревенских бабушек способен привлечь интерес к местности. А если бизнесу будет выгодно привлекать интерес, он руки отобьет всякому, кто позарится на самобытность. Культурная идентичность и впрямь такой же успешный товар, как возведение дорогих отелей; более того, по-настоящему дорогие и способные давать местным жителям высокооплачиваемую работу отели нужны лишь там, где есть эта самая идентичность. Иначе Сардиния была бы не Сардинией, а Анталией». (Сейчас используется термин «фольклоризация», по-русски более точно: «искусственная фольклоризация» - для описания феномена, который здесь трактуется как «неперспективный» или в конечном счете неэффективный).

А. Архангельский, судя по всему, предполагает, что идентичность - это ресурс, по-видимому, невозобновимый, который невозможно воспроизвести искусственно, в том числе создать виртуально - вопреки распространившейся противоположной точке зрения о том, что региональная идентичность - это продукт пиара, «имиджмэйкерства» - (см., например: Гельман, 2003) или же что региональная идентичность (самоидентификация, самосознание, память о себе в истории, культурная инерция) «сами по себе . не работают» (Зуев, 2002, с.71).

С.Зуев, однако, при этом правильно считает: «отсутствует культурное наполнение - нет воли к жизни». Пример - Владивосток: «Какую роль играл Владивосток в советское время? Город-символ -элемент некоей системы, имевшей свою миссию. С развалом системы исчезает и миссия». На Кубани и в Ставрополье «все тамошние проявления общественной активности, в том числе не вполне корректные и адекватные, объясняются именно представлением региона о себе как о форпосте. И эта энергетика сильно чувствуется - достаточно туда приехать» (там же). Однако мы не согласны с позицией С. Зуева о том, что региональная идентичность является «нежесткой субстанцией», которую «с помощью системы знаков» («культурной политики») можно «переформатировать».

Нам представляется, однако, что с теоретической точки зрения, можно «раскрутить», усилить или ослабить региональную идентичность, но изменить сколько-нибудь существенным образом исходный базис самоидентификации, по-видимому, нельзя. Другое дело, что идентичность в принципе может обогащаться некоторыми новыми символами, однако это «чревато» изменением и смысла, и силы идентичности, так что о простом «переформатировании» чаще всего не может быть и речи. Например, в советское время идентичность жителей Мичуринска (б.Козлова) оказалась связанной с идеей «мичуринского плодоводства» (тем более, что край реально является таковым; в настоящее время, как известно, Мичуринску присвоен статус наукограда). Поэтому жители города крайне негативно оценивают идею возвращения городу исторического названия - Козлова (что автоматически уменьшает значимость города в глазах местных жителей). В советское время часть топонимических преобразований, напротив, активно отвергалась (примеры: Лиски - Георгиу-Деж, Раненбург - Чаплыгин; сохранялась двойственность старого и советского имени в Нижнем Новгороде, Самаре, Твери).

Мнение же С. Зуева о том, что региональная идентичность сама по себе не работает, противоречит приводимым им же самим примерам (Владивосток, Кубань, Ставрополье и др).

В публикации А. Иванченко (2002) характеризуется кубанская идентичность в контексте экономического роста и инвестиций. Секрет «кубанского экономического чуда» - прост. Это - жесткая кадровая политика у руководства региона, с одной стороны, и «всекубанская идея», с другой стороны. «В отсутствие национальной идеи на «земле казаков» родилась своя идеология: у нас, кубанцев, все - самое лучшее, мы - лидеры. «У нас на Кубани лучшие дороги и курорты, лучшие урожаи и лучшее животноводство.» и т.п. В отличие от центральных СМИ, местное телевидение, радио, газеты не стесняются говорить комплименты людям. Каждый день на краевых телеканалах рассказывают о достижениях земледельцев, учителей, врачей, , предпринимателей. Люди ощутили давно забытое чувство гордости за свои успехи. И не видать Кубани инвестиций, если бы не вера кубанцев в свою избранность».

Любопытно, что ранее в постсоветской прессе формулировки, сходные с процитированной выше, относили лишь к некоторым зарубежным (обычно азиатским) странам (типа «тигров» или «драконов»). В то же время для российской региональной идентичности такие формулировки были более чем редкими, - быть может, из-за опасения «перерастания» местного патриотизма в национализм» (не сепаратизм). Так, Ю. Савенков (1998) писал о премьерминистре Малайзии Махатхире, который после 1969 г. (когда произошли кровопролитные столкновения между малайцами и китайцами) опубликовал книгу

Малайская дилемма», в которой о писал о причинах отсталости малайцев (в частности, по отношению к китайцам) и опасности сохранения отсталости.

Малайцы всегда жили в обществе, не приспособленном для конкуренции.

Терпимость, вежливость, уступчивость, стремление не вызывать неудовольствие у других, уступать дорогу свойственны малайцам. В хозяйственных делах они не предприимчивы, готовы довольствоваться малым, к накопительству не стремились.

Человек, который отказывался бросить работу из-за болезни или по старости, восхищения не вызывал. У малайцев всегда было вдоволь земли и продуктов, подаренных природой, особой изобретательности и предприимчивости не требовалось. Прямая противоположность малайцам - пришлые китайцы.

Одновременно Махатхир еще с юности стал испытывать глубокое недоверие к намерениям и искренности Запада, а также к старой (оказавшейся недееспособной) элите независимой Малайзии, получившей английское образование. В 1998 г.

Махатхир назвал Дж.Сороса «хищником» и «аморальным спекулянтом». Свое премьерство он начал с вызова традиционной жизненной философии малайцев как-нибудь», - прежде всего - по отношению к чиновникам. Призвал чиновников к открытости: «Если мы будем что-то утаивать, то далеко не уйдем». Примеры высказываний - лозунгов Махатхира «Мы заставим мир уважать нас, а малайцев уважать себя». «Малайзия может! - излюбленный лозунг Махатхира», которым он приветствовал первый национальный автомобиль, который экспортировался (в

1998 г.) в 40 стран мира, вывод на орбиту первого малазийского спутника связи и малазийскую команду альпинистов в составе одного малайца, одного китайца и двух индийцев. Любимое детище Махатхира - мульмедийный суперкоридор по образцу «Силиконовой долины». Это будет не просто технопарк, а целый город (50 на 15 километров), где будут собраны самые передовые технологии. В период кри

26 зиса Махатхир демонстрирует высокую выживаемость, выдвигая лозунги: выращивайте овощи, покупайте малайзийские товары, храните деньги в местных банках. Несмотря на то, что кризисы развиваются по своим собственным законам, подобные призывы, подчеркивает Ю. Савинков, «имеют немаловажное значение». «А на улицах малайзийской столицы прошла демонстрация под лозунгом: «Не бойся Запада, Махатхир, оставайся героем Юга».

В контексте региональной идентичности лозунги Махатхира, с нашей точки зрения, можно использовать для сравнения деятельности руководства Московской и Тамбовской области, в том числе их активности в отношении создания наукоградов (в Тамбов области наукоград - это Мичуринск). В более общем контексте любопытно сравнение Малайзии и России, малайцев и русских (при всем их заведомом несходстве по очень многим параметрам, в том числе в отношении и прошлого, и настоящего); можно вспомнить, что малайцы были известны как мореходы (ср. - русские как землепроходцы).Впрочем, это -тема особого обсуждения.

Региональная идентичность важна (и как феномен, и как объект исследования) в рамках идей демократии и патриотизма (независимо от того, как трактуется их соотношение). В связи с дискуссиями о характере реформирования современной России очень важно установить правильную пропорцию между мобильностью и укорененностью, определить сферы их пересечения, а также возможного несовпадения или даже антагонизма. Тема региональной идентичности важна в связи с проводимыми реформами административно-территориального устройства и муниципальной.

По мнению директора Института человека РАН О.И. Генисаретского (см.: Галушкина, Гурова, Денисова, 2003, с. 102 - 103), в современных условиях у нас в стране смысл понятия «идентичность» заключается в том, что «должна быть воля к сохранению исторической судьбы народа. Мы должны захотеть не просто сохраниться или выжить, а выжить в определенном образе жизни. Это происходит через трансляцию, грубо говоря, через передачу признаков идентичности; быть - значить сохранять свою судьбу». Однако в связи с необходимостью кому-то проявлять «волю» . «все упирается в русский вопрос.Вопрос самоидентификации народа, составляющего большинство граждан России, народа, чей язык является государственным, считается неполиткорректным . Но это . неплодотворно, потому что есть проблемы, в которых манифестация идентичности есть условие корректной постановки, обсуждения и решения проблемы. Там, где эта идентичность не предъявляется, бывает очень трудно отделить объективный взгляд на проблему от индивидуально-личностного». При этом определение и сохранение своей идентичности фиксируется «через углубление в собственные традиции, в собственные ресурсы». С нашей точки зрения, все это сохраняет значение и для российской региональной идентичности; однако для региональной идентичности понятие «ресурсы», по-видимому, более существенно, чем «традиция». Традиция (скорее, в общероссийском смысле) скорее важна как фон, дополнительно заставляющий обращать внимание на свое окружение, не ограничиваться прагматическими вопросами «выживания» или «преуспевания».

По мнению А.Б. Зубова (1999), «либералам не обойтись без идей, которые присвоили себе красные и коричневые» (имеется в виду российский патриотизм). Спустя несколько лет сходные формулировки повторяются почти без измененияб «Нельзя отказываться от любви к отечеству из-за того, что она может быть извращена . страшен не национализм, страшно отсутствие разграничительных линий в национальном самосознании» (Эксперт, 2004, №1).

В зарубежной литературе тема российской региональной идентичности, как и российской идентичности в целом не находит адекватного истолкования, прежде всего ввиду нередкого доминирования (чаще - в англоязычной литературе) узкого политизированного толкования и с позиций внешнего наблюдателя, для которого очень легко («интересно» или выгодно) отождествлять разные формы пространственной консолидации с национализмом или сепаратизмом. Примером может быть книга директора Библиотеки Конгресса США Джеймса Биллингтона «Россия в поисках себя» (2004; рус. пер. 2005). Дж. Биллингтону в определенном смысле было выгодно представить российскую региональную идентичность как новое явление, зародившееся в эпоху демократии и ослабляющую российскую идентичность. Основание для объективности такого вывода видится в политическом подъеме регионов (с. 124), а также в происшедшем в начале 90-х г.г. «геральдическом буме» (на основе «свободного выбора») и в развитии местной прессы. Жизнь российских регионов до эпохи Б.Н. Ельцина в этой книге никак не рассматривается. Поэтому «бурная динамика» (в отличие от постоянства, «константности») российской региональной идентичности по сути лишь постулируется. Культура и пространственная самоорганизация общества тем самым трактуются как следствие «поворотов ручки политического крана», что вызывает сомнения, в частности, с методологической точки зрения.

Понятие «региональная идентичность» активно используется в западной литературе. Ниже мы изложим наше впечатление от знакомства с данной литературой.

При множестве перекрывающих друг друга значений, само понятие «региональная идентичность» остается достаточно аморфным; по сути, оно указывает лишь на множество направлений исследовательского поиска, но не на конкретные задачи, решение которых создавало бы некоторую теорию. В отличие от нашей работы, для использования этого понятия в западной литературе характерно наличие исходного знания существования такой идентичности - чаще, в определенных географических границах (например, история формирования идентичностей штатов США), а также значительное ее приближение к этнической или субэтнической (допустим, для Бретани, Уэльса и др.). Там, где такой составляющей нет, допустим, для США, большое значение приобретает пространственно-географическое «знание (или ощущение) места». В связи с доминированием прагматического, сводимого к экономике, понимаемой в смысле доминирования сиюминутных ценностей, аспекта проблемы, который чаще всего сводится к вопросам развития туризма и формирования имиджа территории, при интерпретации понятия «региональная идентичность» характерно отождествление визуально фиксируемого разнообразия, в частности, разнообразия культурного ландшафта, с развитием идентичности. Не всегда существует четкость в разграничении идентичности как специфичности территории, идентичности как отношения к пространству и идентичности как местного патриотизма. Во многих (хотя и не всех) работах противопоставляется идентичность на разных пространственно-территориальных уровнях, что для России не представляется необходимым (актуальным) или правильным.

В связи с этим исследование российской региональной идентичности (на примере Европейской России)на основе самостоятельных, важных именно для России (актуальных для нее) индикаторов представляется во многом самостоятельной научной задачей.

Поэтому актуальным направлением общественно-географических исследований для России является разработка научных основ региональной идентичности (регионального и/или местного самосознания, региональной самоидентификации населения) как отражения местной специфики, которое выражается в отношении людей к своей малой родине.

Во многом иная, по сравнению с нашей, трактовка региональной идентичности содержится в работах А.Г. Манакова (например, Кувенева, Манаков, 2003). В частности, с точки зрения А.Г. Манакова, первичным фактором формирования региональной идентичности является совокупная сеть современных и историко-географических границ. У нас же границы вторичны с точки зрения сути феномена и не являются главными согласно результатам анализа; часто культурные, психологические границы оказываются вторичными от развитости местного патриотизма (для Псковской области, которую изучает А.Г. Манаков, характерно не свойственное в целом для Европейской России сочетание дискретности культурного пространства и жесткости границ, которые отчасти подавляют реальные субэтнические особенности). Отсюда - различие исследовательских стратегий (хотя и при частичном совпадении): у нас - изучение множества «ключей», которые в совокупности образуют довольно сложную пространственную структуру, а также - связь малой и большой Родины; у А.Г. Манакова - выделение историко-географических районов. А.Г. Манаков изучает лишь чисто пространственный аспект региональной идентичности (в нашей терминологии - «пространственную самоидентификацию»). В то же время в нашей работе большое внимание уделяется многообразию форм и процессов региональной самоидентификации, в том числе позиций местных по рождению, местных по убеждению и различных маргинальных (в аспекте региональной самоидентификации) групп населения. В связи с этим в диссертации подробно рассмотрен вопрос о формах местного патриотизма и его территориальной дифференциации, о различных «промежуточных» формах самоидентификации («поисковая» и др.). Следует отметить также несовпадение изучавшихся нами и А.Г. Манаковым территорий.

Различия исследовательских подходов не позволяют нам ввести результат А.Г. Манакова непосредственно в контекст нашей работы. Важно, однако, что в принципе он не противоречит нашим материалам.

Вопросы «пространственной самоидентификации» населения ряда территорий Европейской России в последнее время изучались также С.Г. Павлюком (2006; ряд публикаций в соавторстве), в том числе в рамках экспедиций были изучены Тверская область и Хоперский край, а также территория «Муромские леса» (частично -под руководством Л.В. Смирнягина). Конкретные результаты С.Г. Павлюка, с нашей точки зрения, совпадают с результатами нашей работы. Это - существование «Хоперского края» как объекта самоидентификации на мезоуровне; наличие исто-рико-географического (в том числе - «формального») прототипа у современных «неформальных» (ментальных) регионов; районообразующая роль сильных субцентров на «низовом» уровне.

Результаты С.Г. Павлюка нами трактуются как «ожидаемые». Возможное замечание здесь может быть связано с фактическим принятием допущения о коллективности самоидентификации, что исключает сравнение степени ментального тяготения населения рассматриваемых территорий именно к выявленным неформальным территориям. Например, для части жителей Хоперского края (большей, по нашим данным) это тяготение не исключает ментального тяготения к более формальным Воронежскому, Саратовскому, а иногда и к Тамбовскому краю, аналогичная ситуация - для Арзамасского края (здесь связь с формальным регионом выше). В то же время для жителей Муромского края (по нашим данным) тяготение к этому краю является однозначным, более жестким.

В то же время автор не всегда согласен с применяемым С.Г. Павлюком понятийно-терминологическим аппаратом, что может стимулировать дополнительные, в данном случае - ненужные, дискуссии при интерпретации результатов. Прежде всего речь идет о понятии «вернакулярный район».

Во-первых, по сути, это понятие вовсе не является новым для отечественной науки. Оно применялось, например, А.Д. Градовским (1868), П. Мрочек-Дроздовским (1876) и другими русскими учеными. Они использовали термины «бытовой (то есть - неформальный - М.К.) район» и/или «историческая провинция». Например, проходила дискуссия между акад. А.Д. Градовским и акад. В.Н. Калачовым: существовала ли в ХУ1 - ХУ11 в.в. неформальная рязанская общность (и другие, подобные ей, общности), существовала ли в то время Рязанская земля как особый неформальный регион (когда не было Рязанской губернии, Рязанской провинции, Рязанского княжества). В советское время, как отмечалось выше, эти понятия использовал В.А. Анучин (1960 и др.).

Во-вторых, мы не согласны с жестким противопоставлением вернакулярных и административных районов (регионов). Административные регионы (в настоящее время - субъекты РФ), как показано в диссертации, вполне могут выступать также и в качестве неформальных, ментальных. В связи с этим возникает вопрос о сепаратизме, «по определению» отвергаемый С.Г. Павлюком (с. 112 - отражение вернакулярных районов в административном делении «прямой путь к сепаратизму»), однако экспериментально не подтвержденный (скорее, опровергнутый) нами для модельного полигона.

Кроме того, автор не согласен с положением работы С.Г. Павлюка о «новизне» данных вернакулярных районов и безусловном изменении (резком росте) региональной идентичности в постсоветское время.

Отдельные вопросы региональной идентичности на локальном уровне на примере трех сибирских городов рассмотрены Н.И. Даудрих (2000). Статья представляет интерес в том смысле, что интерпретация проблемы в аспекте постановки (и решения) методической задачи отличается от нашей. Н.И. Даудрих исходит из позиции, что социальная (в том числе - региональная) идентичность является феноменом, имеющим глубокую личностную основу и практически не поддается изучению с помощью прямых вопросов. В работе отсутствует региональное сравнение и анализ долей лиц с разной степенью местного патриотизма. Как гипотеза, было высказано предположение, что «патриотов» больше в более крупных городах (что далеко не всегда верно). Выделены лишь предельные случаи самоидентификации, соответствующие (по нашей терминологии) позитивной и негативной самоидентификации, отсутствует представление (развитое в нашей работе) о «поисковой идентичности» и о сопряженности местного патриотизма с пространственной мобильностью. С точки зрения Н.И. Даудрих методически очень сложны выделить группы «патриотов» и «непатриотов» («беглецов» и «размышляющих», различия между которыми, с нашей точки зрения, ничтожны). Пространственная идентичность интересует автора как фон для изучения проблемы времени (в аспекте социальной идентификации). В связи этим отдается предпочтение «патриотам» перед «беглецами». В целом географические бедность и случайность данного материала делают его малоинформативным для географа.

Представляется необходимым выделить позиции, с которыми автор не согласен, однако считает их в известном смысле приемлемыми, и позиции, с которыми согласиться никак нельзя. В первом случае - очень часто «дело в мере», в сложности соизмерения несоизмеримого. Во втором случае - дело в различиях ценностных установок при исследовании. К первому случаю относится проблема «аспатиаль-ности» (по Л.В. Смирнягину) - внепространственности, ослабленности реакции на пространство и место, ослабленности местного патриотизма в русской культуре и у русских. В весьма значительной степени ответ на вопрос об «аспатиальности» связан с проведением конкретных исследований, а также с применяемым «на входе» и «на выходе» критериальным аппаратом.

Сюда (к первому случаю) относится также вопрос о постоянстве региональной идентичности в Европейской России за последние десятилетия, либо, напротив, и ее существенном росте после 1991 г. Автор считает региональную идентичность постоянной величиной. К такому выводу подводят автора и результаты данного исследования, показавшие связь региональной идентичности с долговременными, неконъюнктурными факторами, и его многолетние наблюдения. Мнение о «всплеске» в развитии региональной идентичности после 1991 г. связано, по мнению автора, с применяемыми индикаторами (брэнды водки, заголовки статей в местных газетах и т.д.). Эти индикаторы отражают новый контекст, фон, среду, но не сам феномен, который связан с мироощущением человека, к которому данные индикаторы не относятся. После 1991 г. люди остались, изменилась лишь внешняя социальная среда и появились новые возможности для самовыражения, особенно для самовыражения в доступных для внешнего наблюдателя материальных формах (кстати, многие возможности для самовыражения появились и после 1953 г., после 1955 г., после 1965г. и т.д.). Кроме того, часть индикаторов связана с «самодеятельностью» лишь отдельных лиц (допустим компаний по производству водки) и интерес (компаний и потребителей) к местным символам настолько естественен (и постоянен), что его крайне проблематично интерпретировать в аспекте динамики.

В то же время следует заметить, что вопрос о динамике региональной идентичности в России вообще и в Европейской России, в частности, требует особых исследований (проведение которых представляется достаточно сложным ввиду отсутствия адекватных измерителей, по которым может быть представлен временной ряд; особенно сказанное касается сравнения советского и постсоветского периодов, которые в данном случае очень сложно «привести к общему знаменателю»). В диссертации этот вопрос специально не рассматривается и все вышесказанное по проблеме динамики РИ является лишь точкой зрения автора (хотя и возникшей в связи с материалами диссертации).

К первому случаю относится также рассмотрение региональной идентичности как некоторой части (составляющей, фрагмента, элемента и т.д.) географических образов. С точки зрения автора, ситуация иная - образы и символы могут быть включены в состав региональной идентичности, но никак не наоборот. Именно такой подход реализован автором в исследовании. К первому случаю можно также отнести позицию об обусловленности региональной идентичности комплексом неполноценности провинциала. Эта позиция проверяется (и опровергается) экспериментально.

Ко второму случаю относится позиция, связанная с виртуальностью, мнимостью феномена региональной идентичности, отсутствием реального самоорганизующегося и саморазвивающегося явления (по сути, это крайняя степень выражения ранее упомянутой позиции о «всплеске» региональной идентичности в последние годы - авторы склонны считать, что «всплеск» пока еще не произошел). Такая позиция предполагает совсем другой исследовательский акцент (например, не социокультурный, а политологический или связанный с географическими образами, «имиджмэйкерством».). В.Я. Гельман (2003, с. 102) допускает возможность превращения виртуальной региональной идентичности в реальную: «И тогда мы станем свидетелями своего рода социального эксперимента в режиме реального времени, который позволит дать ответ на вопрос: сможет ли выжить «потемкинская деревня» после того, как ее построил Потемкин?». Эта позиция предполагает также свободу экспериментов в области изменения административно-территориального деления. В то же время в нашем исследовании обосновывается реальный (не мнимый, не виртуальный) характер региональной идентичности.

Также ко второму случаю относится позиция, связанная с отрицательным отношением к укорененности населения и местному патриотизму, в которых усматривается тормоз для ускоренного развития страны, если укорененность и местный патриотизм характерны для тех территорий, которые в настоящее время не считаются в достаточной степени «успешными». Считается, что укорененность и местный патриотизм исключают пространственную мобильность и социальную мобильность в целом и не являются самостоятельной ценностью современного общества, а, напротив, являются ценностью традиционного общества. В перспективе, по мере развития процессов глобализации и экономизации общества идентичность, может радикальным образом меняться (Мезенцева, Косларская, 1998; Гуриев, 2001; Гудков, 2002; Щедровицкий, 2005; Крашаков, 2005; Мильдон, 2005; Тульчинский, 2005; Эпштейн, 2005, отчасти - Беляков, 2001 - и др.). Интересно, что приводимые в связи с этим конкретные примеры (часто - это Рыбинск) совпадают с результатами нашего исследования. Наличие такой позиции «преодолевается» разработкой автором концепции о дополнительности и взаимосвязи мобильности и укорененности.

Таким образом, многообразие подходов и интерпретаций, связанных с региональной идентичностью, в целом является основой для разработки в диссертации достаточно широкого методического подхода.

С точки зрения Б.Б. Родомана (2006, с.50) понятия «малая родина» недостаточно для характеристик совокупности «родных территорий», которые дополняют «большую родину»: в настоящее время в России «причитающихся каждому гражданину родин стало две, но не больше, а, по-моему, и этого мало. Оседлого жителя окружает множество территориальных единиц, и каждая может быть для него своей, родной, любимой». И далее: «Его родина - это и регион, природная зона, город или деревня, часть города, микрорайон и т.д.». С нашей точки зрения, все это и объединяется понятием «малая родина», которая (родина) должна быть не «точечной», а пространственно структурированной. Все это в целом и должно быть логически противопоставлено «большой родине».

Автор диссертации полагает, что правильнее считать большую и малую родину двумя (основными) проявлениями некоего единого целого и с этих позиций равно неверно говорить о подчиненности патриотизма малой родины патриотизму «великодержавному» или же, напротив, о равноправии или даже о независимости патриотизма малой родины от патриотизма большой родины (хотя соответствующая самоидентификация и возможна, ее интерпретация, как представляется, должна быть именно в русле такого понимания). В таком смысле вполне возможно согласиться с Б.Б. Родоманом, когда он вводит понятие «многогранный патриотизм» (2006, с.50). При этом многоуровенность, многоступенчатость и иерархичность этого патриотизма автор понимает как его свойства, проявления, а не как конкурирующие стороны патриотизма или как разные идентичности, которые, хотя и объединяются в «матрешку идентичностей», но предполагают выбор и ущемление одного за счет другого (в духе известного антипедагогичного вопроса: «ты кого больше любишь - маму или папу?».

A.B. Шубин (1992, с.217-218) выделяет «имперский патриотизм» и «местный патриотизм». Местный патриотизм есть патриотизм «непосредственный» и основан он на внешней стабильности. Имперский патриотизм - это патриотизм абстрактный («любовь к абстрактному огромному государству») и резервом его является внешняя напряженность.

A.B. Шубин фактически отождествляет «имперский патриотизм» и российский патриотизм, никак не упоминая его. «. Местный патриотизм, - продолжает A.B. Шубин, - означает смерть Империи. Поэтому его так боятся имперские «патриоты» с их любовью к Державе, а не к людям» (с.218). В построениях A.B. Шубина нет места российскому патриотизму, а есть только «казенный патриотизм». Отрицание патриотизма казенного и упование на патриотизм местный вполне закономерно приводит A.B. Шубина к такой формулировке оптимистического (с его точки зрения) варианта будущего России: «у России возникнет шанс разделиться на десятки государств нормального европейского размера - свободный конфедеративный союз, объединенный общими оборонительными интересами, культурными, экономическими связями, но не административными структурами «от моря до моря» (1992, с.289). Нельзя согласиться с отождествлением A.B. Шубиным «крупного» (по размерам) и «демократического, свободного» государства. Крупное государство является таковым генетически (здесь Россия подобна Китаю, Ирану и др.). То же относится (с некоторыми оговорками) и к «мелкому» государству, - при этом и в мелком государстве есть и местный, и казенный патриотизм, - наряду с патриотизмом всей страны, - и здесь нет различий между Литвой, Россией и Эстонией. Кроме того, следует иметь в виду, что мелкие государства вовсе не обязательно являются демократическим (обычно считается, что между двумя мировыми войнами в Восточной Европе было лишь два демократических государства - Чехословакия и Эстония).

Понятие «казенный патриотизм» подробно рассмотрено Н.И. Цимбаевым (2004, с.108-110). Н.И. Цимбаев разъясняет, что с событиями 1812 г. был связан российский патриотизм, который отвечал общественным настроения александровского времени и соответствовал, в сознании современников, идее единства исторических судеб русского и других европейских народов. Казенный патриотизм николаевского времени («самодержавие, православие и народность») был противоположен и прямо враждебен этим общественным настроениям. Казенный патриотизм широко распространился в обществе и затруднил понимание места России в мире, способствовал развитию идей об изолированности России (неважно, в смысле ува-ровского превосходства, в смысле «метафизической отсталости» или же сомнений П.Я. Чаадаева).

Патриотизм, в том числе местный, предполагает позитивное отношения к родине (из чего логически следует и элемент возможной критики, неудовлетворенности и т.д.). Несколько иная трактовка содержится у Ю.А. Левады (2001, с.7 - 8), который пишет, что «самый искренний патриотизм может быть и резко критическим», в рамках патриотизма «допускается, что «свое» может быть . скверным, заслуживающим осуждения». Строго говоря, то, что считается заведомо «скверным», не может вызывать чувство любви и не может считаться «своим». (Разумеется, неверным будет и обратное утверждение - патриотизм тождественен «слепой любви»). Строго говоря, имеет смысл лишь предметное рассмотрение этого вопроса на конкретных примерах.

Объект исследования - население ряда регионов Европейской России, без национально-территориальных образований.

В работе элиминирован фактор полиэтничности. В результате речь идет о своего рода «постэтнической» региональной самоидентификации, сохраняющей «в снятом виде» многие (хотя, возможно, не все) черты русской этнической самоидентификации.

Ряд исследователей отмечает, что при изучении менталитета и территориального поведения акцент на русских, редукция россиян к русским допустима лишь для России в целом, но не для российских регионов (см., например: Рязанцев, За-валишин, 2006, с. 111-114, - которые имеют в виду формирование уникальных территориальных общин и этнотерриториальную «чересполосицу» при взаимовлиянии различных этносов, интегрированных в российскую нацию).

В связи с этим представляется необходимым отметить, что акцент на уникальное автоматически уменьшает возможности применения сравнительного метода исследования. В то же время сравнение различных этносов, хотя бы и в региональных рамках, представляет собой совсем другую научную задачу (чаще всего решаемую в рамках этнологии). Поэтому специальное рассмотрение национально-территориальных образований для данной работы нецелесообразно. Для национально-территориальных образований проблема региональной идентичности стоит (должна ставиться) иначе. Проблема культурного, исторического и политического статуса Воронежского, Тамбовского, Ярославского края и т.д. - это совсем другое, чем проблема культурного, исторического и политического статуса Мордовии или Мари Эл, Карелии и Коми, не говоря уже про Башкорстостан или Татарстан.

Здесь уместно также заметить, что в работах Л.В. Смирнягина, которые нами нередко используются в качестве своеобразной «системы координат», речь идет об «аспатиальности» (внепространственности») русских (как этноса - ?) и «русской культуры» (Смирнягин, 1995, 1999, 2006 и др.).

Кроме того, хорошо известно, что русские исторически сложились как результат многовекового, - еще со времен Киевской Руси и даже более раннего времени, -симбиоза, а затем и синтеза различных (в значительной степени - неславянских) этносов. Особенности современных жителей разных регионов так или иначе отражают полиэтническое происхождение населения этих регионов, например, население Тамбовской области в значительной степени происходит от мордвы, перешедшей в православие (но с «примесью» населения центральных регионов России, казачества и татар), а население соседней Воронежской области - от старожильческого русского населения этой территории и от переселенцев-украинцев, которые очень долго не смешивались с русскими, от малороссийских и донских казаков, а также от переселенцев из центральных регионов России. Легко видеть, что этнический субстрат современных жителей этих областей достаточно специфичен и эта специфичность проявляется именно на региональном уровне. В настоящее время жители этих областей ощущают себя русскими, при этом этнический субстрат, возможно, как-то сказывается на особенностях их поведения и темперамента, однако мировоззрение этих жителей определяется, вообще говоря, не этим (возможный интерес к «нерусским предкам» может носить, как правило, только вторичный характер). Поэтому следует различать современную относительную однородность этнического состава населения одних регионов, при которой современное русское население практически не подвергается культурному воздействию других этносов, и относительную неоднородность этнического состава населения других регионов, для которых характерно (или возможно) межкультурное этническое взаимодействие. В работе изучается первая из указанных групп регионов.

В связи с этим представляется необходимым отметить позицию, высказанную А.Громовым и Н.Силаевым (2006, с.9), которые разделяют проблему многонационального состава современной России и проблему «русского мира и русской культуры». При этом приоритет отдается второму - исходя из чего считается безусловно необходимой ассимиляция мигрантов как основной путь сглаживания возможных межнациональных противоречий. Подчёркивается, что это есть позиция самих уже проживающих в России мигрантов. Формула межнационального благополучия: чем спокойнее ситуация (чем меньше социальное давление), тем меньше необходимость жесткой связи с соплеменниками и тем больше привлекательность ассимиляции (причина и следствие могут меняться местами). Далее делается такой вывод: «Толерантность действительно важная вещь, но служить она должна национальному миру, а не развалу социальных и культурных связей».Стоит обрушить нарождающийся (возрождающийся) русский миропорядок - сразу обрушится вообще любой миропорядок. И от этого хуже будет не только русским, но и всем тем мигрантам, которые связали свою судьбу с нашей страной». В контексте такой позиции работает эмпирически обоснованная в нашей работе формула о большей силе идентичности у местных по убеждению.

Согласно формулировке Л. Аннинского (2000), «русская культура (как и сам русский народ) есть не этническая целостность, а духовная (кафолическая, вселенская) и русские по замыслу - не нация, а сверхнация» («постэтническое» образование-??-М.К.).

Предмет исследования - отношение населения к своему месту проживания и к соседним территориям, представление об этом месте и восприятие себя в связи с этой территорией и территории в связи с собой.

На основе полевых исследований изучались выделенные «ключи»; анализ и обобщение результатов проводилось на уровне населенных пунктов и регионов. Региональная самоидентификация населения рассматривается нами на уровне собственно регионов, на макрорегиональном (межрегиональном) (центр - периферийные эффекты, градиент «Север - Юг») и на внутрирегиональном уровнях (различные позиционные эффекты, эффекты выравнивания или поляризации развития РИ по населенным пунктам внутри региона, формирование более дробных культурных регионов).

РИ - это идентичность региона как целостности, а не идентичность регионального уровня в противовес локально-поселенческому и российско-цивилизационному.

С нашей точки зрения, региональный, локальный и российский уровень противопоставлять при изучении РИ нельзя. РИ включает тесно переплетающиеся процессы, относящиеся к разным уровням.

Местные общности в большей степени формируются и более активны на локальном уровне (особенно на уровне города), чем на уровне региона. На локальном уровне системы самоидентификации более жесткие, на региональном - более рыхлые.

Регионы как специфический уровень реальности проявляются в форме своего рода оболочек, обеспечивающих единство протекания процессов самоидентификации в пределах определенной территории. Это проявляется, во-первых, в сходстве городов и других населенных пунктов (в социокультурном отношении, а также в отношении общности «исторической судьбы» в пределах региона, что очень существенно для региональной самоидентификации), которое накладывается на общеизвестные контрасты, связанные с размером, рангом и социальным статусом города, и, во-вторых, в транспортных и коммуникационных взаимодействиях внутри региона, в том числе во взаимодействии городов как развитых целостностей.

Транспортно-коммуникационная близость городов может коррелировать как со сходством, так и с разницей идентичностей. Например, Тамбов и Мичуринск, Яророссийская

ГОе^ДРСТВЕННЛЯ ¡ЖЯИОТЕКА славль и Кострома достаточно близко расположены друг к другу в транспортном отношении, при этом Тамбов и Мичуринск в одних отношениях имеют общую идентичность, а в других - «раздельную», связанную с исторической конкуренцией этих городов и частичной ориентацией Мичуринска на соседние регионы, с которыми он также хорошо связан посредством транспорта; в то же время идентичность Ярославля в наше время негативно воздействует на идентичность жителей Костромы. Удобство географического положения с транспортной точки зрения может иметь (дополнительным) следствием как усиление, так и ослабление идентичности. Худшее положение Моршанска на транспортных коммуникациях по сравнению с Мичуринском скорее закрепляет относительно самодовлеющее положение Моршанска и усиливает его идентичность, в то время как более удобное с точки зрения транспорта положение Мичуринска способствует неустойчивости идентичности. Поэтому транспортные связность и доступность хотя и сопряжены с РИ, однако связаны с ней весьма своеобразно. По отношению к РИ транспортный фактор в одних случаях является фактором внешним, а в других соединяется с ним (например, близость Раненбурга-Чаплыгина к Тамбову обусловлена именно транспортным фактором).

Если регион - это «команда» (но «команда», предполагающая «свободу фракций и группировок»), то города - это отдельные (часто - самостоятельные) «игроки», которые «по традиции» входят в ту или иную «команду», но могут перейти и в соседнюю «команду».

Цель и задачи. Цель исследования - разработка научных основ географического изучения региональной самоидентификации населения. Ее конкретизируют 3 задачи: 1)определение концепции региональной самоидентификации населения, исходя из анализа исторических, философских и методологических предпосылок изучения региональной идентичности в Европейской России; 2)разработка и экспериментальная проверка адекватности методического инструментария на избранном модельном полигоне; 3)выявление и сравнительный анализ функционального многообразия и пространственной структуры и форм региональной идентичности в Европейской России.

Информационная база исследования, модельный полигон. В работе были использованы материалы массовых опросов городских и сельских жителей на территории Вологодской, Воронежской, Ярославской и Костромской областей (2002 -2003 г.г.; выборки квотные, метод опроса - личные интервью; вопросники, концепция и программа исследования - наши; всего 3050 респондентов), а также массовых опросов в г.Тверь (2001 г.) (вероятностно-квотная репрезентативная выборка семей, личное интервью, объем 510). Совокупность пунктов («ключей») проведения массовых опросов является пространственно репрезентативным, в смысле описания ареалов, жители которых обладают чертами «ярославцев», «воронежцев» и т.д. - в условиях характерных для данных регионов типов поселений по социальному статусу и историческому облику. Обследования были проведены на базе Вологодского НКЦ ЦЭМИ РАН, Институтом общественного мнения «Квалитас» (Воронеж), Исследовательской компанией «Социс» (Ярославль), при сохранении нашего авторства.

Кроме того, автором было проведено анкетирование групп экспертов в 23 городах, а также в сельской местности Моршанского района Тамбовской области - в пределах т.н. «исторического ядра Европейской России», с помощью работников библиотек, музеев, СМИ, образования, всего около 800 анкет (2001 - 2004 г.г.). Анкета разработана автором. Были созданы группы экспертов в Галиче, Череповце, Ярославле, Костроме, Нижнем Новгороде, Муроме, Арзамасе, Воронеже, Тамбове, Мичуринске, Моршанске, Ельце, Балашове, Пензе, Сердобске, Нижнем Ломове, Борисоглебске, Новохоперске, Алексине, Богородицке, Плавске, Туле, Новомосковске. Эксперты - это та неформальнавя группа, которая демонстрирует установку на личностную ответственность за судьбу родного города и края, при этом, как правило, «не участвующая во власти». Это - «активное меньшинство», активно интересующееся местными проблемами (не только краеведением).

В пределах модельного полигона выражен меридиональный срез и, соответственно, пространственный градиент «Север - Юг», позиционные эффекты удаления от Москвы и от границ своего региона (массовые опросы и анкетирование экспертов).

Были использованы также картографические материалы, содержащиеся в работах историков, прежде всего Ю.В. Готье и В.А. Кучкина, а также разнообразные литературные, в частности, исторические источники - для территории всей Европейской России, в том числе Архива РАН (фонд акад. С.Б. Веселовского - картографические материалы и пояснительные записки к ним). Были учтены материалы социологически опросов (архива ВЦИОМ и Среднерусского консалтингового центра по городам и регионам России, ФОМ по г.Череповцу), материалы Госкомстата РФ по микропереписи населения РФ 1994 г. и справочники "Регионы России", справочник "Муниципальная Россия" (Лексин,1999), а также данные ЦНИИП градостроительства о социально-культурном потенциале городов и городских агломераций.

В качестве информации о закономерностях реакции населения на современную экологическую ситуацию были использованы результаты социологического обследования 96,3 тыс. чел. - горожан в пределах СССР в 1990 г. (более детально -данные о 102 городах России), а также материалы опросов 3130 чел. в 36 городах России (1996, БСО «Выбор», совместно с ВЦИОМ).

Научная новизна. Впервые была изучена региональная идентичность как характерный для России специфический социокультурный и культурно-географический феномен, описываемый системой понятий и количественных показателей, разработанных автором, хорошо интерпретируемый в контексте современного российского социума и российского общественно-географического пространства. При этом результат интерпретации вполне оригинален и никак не дублирует (не воспроизводит) имеющиеся концепции, характеризующие соотношение традиции, модернизации и глобализации в современном российском обществе, трактовку его региональной структуры и др. Основная идея (эмпирически обоснованная) автора заключается в относительно бесконфликтном сосуществовании форм РИ, связанных с архаической традицией, развивающейся традицией и глобализацией; в сочетании форм РИ, связанных с модернизацией и с ядром традиционной культуры.

Разработана и апробирована система понятий, описывающая феномен региональной идентичности. Впервые предложена и реализована система показателей, характеризующих этот феномен применительно к реалиям современной Европейской России. Доказано, что региональная идентичность является вполне осязаемым, количественно фиксируемым феноменом, к которому применимы методы сравнительного анализа. Был проведен эксперимент, результаты которого позволили выявить элементы концептуальной модели РИ. Предложен научный язык для изучения феномена РИ.

В работе показано существование развитой российской РИ, связанной с предшествующими этапами развития российского общества, в отличие от распространенных представлений о том, что РИ - это лишь продукт пиара или же, что РИ -лишь современный, возникший после 1991г., феномен. Кроме того, существование РИ показано на примере территории, для которой наличие этого феномена подвергается сомнению и для настоящего времени (Мурзина, 2004; якобы на этой территории региональная культуры не отделена от «материнской» российской - в отличие от культуры сибиряков, казачества и т.д.)

Новым является введенное в работе понятие «местные по убеждению». Показано, что отношение к своей малой родине является специфическим социокультурным (и психологическим) отношением, не связанным сколько-нибудь жестко с отношениями понятийного ряда миграционной подвижности.

Автором разработаны понятия для учета позиционных эффектов, возникающих при региональной самоидентификации населения. В их числе - понятие «историко-культурное (географическое) положение» (города и территории), характеризующее отношение к «центрам» и к окраинам данной территории, с учетом историко-культурной «насыщенности» соседних территорий и т.д.

В отличие от известного понятия «экономико-географическое положение» (ЭГП), в пространственно-позиционном смысле историко-культурное положение акцентирует внимание на аспектах, связанных с элементами самодостаточности территории и города (что предполагает некоторую их «изолированность», - никак не характерную для ЭГП), в сочетании со «связностью», но лишь в пределах данного региона). Не вполне благоприятное ЭГП может сочетаться с достаточно благоприятным историко-культурным положением (пример - Моршанск).

Выявлены новые аспекты характеристики ЭГП города, увязанные с введенным в работе понятием «стресс соседства». Под «стрессом соседства» в работе понимается трансформация РИ (пространственной самоидентификации и местного патриотизма), чаще - ослабление РИ (в населенном пункте, обычно - в городе) - изменение пространственной самоидентификации, росте ее неоднозначности, ослаблении местного патриотизма, - под воздействием фактора географического соседства. «Стресс соседства» может быть обусловлен неблагоприятным (точнее, не вполне благоприятным) в целом ЭГП (например, в Костроме, где наблюдается излишняя близость к своему конкуренту - более «преуспевающему» и даже с этнопсихологической точки зрения более динамичному Ярославлю). «Стресс соседства» может быть вызван также «заведомо благоприятным» (как обычно считается) ЭГП (например, в Мичуринске, где сказывается близость - благодаря удобному нахождению города на транспортных коммуникациях - к преуспевающим Москве и Липецку). «Стресс соседства» характерен также для Твери, имеющей, в отличие от Мичуринска, неоднозначно, часто не вполне позитивно, оцениваемое ЭГП (в связи с неполной ясностью вопроса о стимулирующем или тормозящем воздействии Москвы и С.-Петербурга на Тверь), а также для Алексина.

При «стрессе соседства» нарушается пространственная рефлексия жителей - их принадлежность к данной территории уже кажется им не столь однозначной, положенной им «по судьбе», им как бы навязывается внутренне не очень приятный выбор, который в целом их дезорганизует, создает дискомфорт, приводит их в положение «между двумя стульями». В конечном счете ослабление региональной идентичности связано с появлением конкуренции, препятствующей усилению идентичности.

Новизна авторского подхода к исследованию российской РИ исходит из теоретического осмысления опыта и, прежде всего, мировоззрения, определяющего отечественное краеведческое движение.

Автором были выявлены способы определения скрытых, неявных проявлений региональной идентичности, которые, как ранее считалось, находятся за пределами применения количественных методов и познаются лишь посредством качественных или эмоциональных характеристик. В работе была также предложена связь между различными формами (проявлениями) региональной идентичности и различными типами культуры, в разной пропорции (по-разному) соединяющими традицию и современность, отражающими внутреннюю сущность российского социума и являющимися специфическими инвариантами его культурного кода. Существенно, что культурный код российского социума нами фиксируется на материалах преимущественно городской культуры, для которой часто отрицается такая возможность (быть связанной с культурным кодом), в отличие от сельской культуры.

Традиционно описательная географическая проблема учета неповторимых местных особенностей представлена в работе как являющаяся в значительной степени теоретико-методологической.

Были созданы основы специфического направления - изучения региональной идентичности как региональной самоидснтификации населения. При этом изучались практически однородные в этническом отношении русские регионы, - административно-территориальные, а не национально-территориальные, образования (в отличие от более распространенного понимания региональной самоидентификации как самоидентификации различных пространственно пограничных этносов). Полученная автором информация содержит новизну (в ракурсе РИ) как о российской цивилизации (безотносительно к ее конкретному этническому наполнению), так и о русском этносе.

Были выявлены различные региональные комбинации традиции и модернизации. Различия этих комбинаций определяется спецификой географического положения, воспринимаемого населением «культурного своеобразия» (в том числе культурно-ландшафтного своеобразия) поселений и регионов и объективного «культурного субстрата» регионов (как местного проявления этнокультурных и цивилизационных особенностей России). Представление о конкретном региональном многообразии форм развития для российского социума в целом является новым. Многообразие этих форм сейчас скрыто в якобы однородном культурно-географическом пространстве России, а также в едином культурно-цивилизационном контексте.

Автором предложено и апробирована понятие пространственная (региональная) репрезентативность - для изучения российского социума методами массовых опросов и анкетирования экспертов. Обычно применяемая в практике социологических обследований российская выборка моделирует социум без учета регионального уровня. При этом требуемая информация (по России) «раскидывается» по отдельным географическим пунктам, без достижения пространственно-поселенческой репрезентативности в каждом из этих пунктов в отдельности. Уровень собственно района-региона как учитываемый срез реальности отсутствует, хотя «для проформы» в ряде случаев упоминается (например, Шкаратан, 2003). Все это никак не может удовлетворить автора как экономико-географа. В настоящей работе пространственная репрезентативность понимается как свойство выборки, связанное с отражением задаваемых в исследовании свойств территории. Конкретно речь идет об учете поселений и ареалов, жители которых обладают специфическими для данного мезо- и макрорегиона чертами - в условиях свойственных данному региону типов поселений по социальному статусу и историческому облику, а также относительной полноты характеристики меридионального среза территории и выраженности градиента «север - юг»; фиксирования других позиционных эффектов (удаления от Москвы, от границ своего региона и центров соседних регионов и т.д.).

Разработана система понятий: укорененность - местный патриотизм - природный патриотизм - просвещенный патриотизм (в качестве социокультурного измерителя), пространственная самоидентификация, традиционалистская идентичность, транстрадиционная идентичность, надтрадиционная идентичность, региональная культурная парадигма. Формализовано и апробировано понятие «давление и конкуренция со стороны других территорий» (для данной территории). Разработана схема последовательного приближения к определению и интерпретации уровня развития региональной идентичности для конкретных населенных пунктов и территорий. Была зафиксирована (в пределах модельного полигона) региональная идентичность как особый социокультурный феномен, обладающий конкретными количественными параметрами, имеющими вполне определенный социокультурный смысл (в аспекте отраэ/сения традиции, модернизации, глобализации и др.) и хорошо интерпретируемый географически.

Для анализа были использованы оригинальные методы сопряженного социологического и географического анализа.

Впервые проведен всесторонний социогеографический анализ регионального символа «тамбовский волк».

Разработано новое понимание модели «центр - полупериферия - периферия», связанное с учетом активных и пассивных свойств (в связи с формированием региональной идентичности) и «центра», и «периферии».

Ограничения (для результатов исследования) связаны с сохранением (пока) «критического запаса» материального наследия в культурном ландшафте изучаемой территории. Этот «запас» в настоящее время является очень важной, быть может, важнейшей, однако невидимой, подпиткой РИ.

Принципиальное ограничение работы, на которое шел автор - это сознательное исключение из исследования (в частности, исключение из состава модельного полигона) Москвы и Подмосковья - как столицы или очень крупного, «мирового» города и связанного с ним городской агломерации (кроме главы 3, где Москва и Подмосковье учитываются). Это связано с тем, что в Москве очень сильно трансформируются процессы самоидентификации, особенно самоидентификации региональной (не обязательно в связи с глобализацией, но в любом случае потому, что Москва - это очень крупный город со специфическим мироощущением жителей, в том числе с мироощущением, связанным с противопоставлением себя всей остальной России, за исключением, по-видимому, лишь Санкт-Петербурга, который чаще рассматривается как аналог Москвы, хотя, возможно, и не всегда полный). В известном смысле еще в большей степени, чем в Москве, процессы региональной самоидентификации трансформированы в Подмосковье. Эта трансформация обусловлена по крайней мере двумя, в конечном счете взаимосвязанными, причинами: ^территориальной близостью к Москве; 2)несовпадением места жительства и места работы (в смысле населенного пункта) для значительной части населения.

Таким образом, в работе исследуется РИ провинциальной Европейской России; заметим, что отождествление российской РИ и РИ в провинциальной России, вообще говоря, распространено (например, Туровский, 2006). Как известно, возникло даже клише: «регионы и центр». Москва при этом к регионам не относится, а статус Московской области в таком контексте вообще не ясен.

Исключение из исследования Москвы и Подмосковья, а также национально-территориальных образований, о котором шла речь в связи с выделением предмета исследования, позволило автору добиться определенной однородности фактического материала (уменьшило его «громоздкость»), что повысило степень аналитической точности (и допустимости) обобщений. Благодаря этому стал возможным более широкий взгляд на российские проблемы при формулировании выводов.

Распространение ряда положений и выводов, полученных на территории модельного полигона, на социум Центральной и Европейской России обусловлен общецивилизационной социокультурной однородностью России (реальность первого порядка), в рамках которой существует изучаемый в работе контраст регионов и поселений (реальность второго порядка). Изучение модельного полигона позволяет говорить о существовании вариантов социокультурных ситуаций, которые возможны в регионах вне данного полигона.

Практическое значение работы. Наше исследование было поддержано индивидуальными грантами РФФИ (№97-06-80101; №01-06-80362; а также экспедиционный грант №01-06-88025). Безусловное практическое значение имеют составленные автором вопросники-анкеты, предназначенные для проведения массовых опросов и для анкетирования экспертов, которые могут быть использованы в других регионах.

Результаты автора по изучению реакции населения на современную экологическую обстановку были взяты д.ф.-м.н. Р.Г. Хлебопросом (г. Красноярск) в качестве одного из основных положений при разработке теории экономического измерения результата природоохранных мероприятий: «Экологическая озабоченность населения была предметом интересного исследования. Оказалось, что она развивается с ухудшением экологической ситуации вполне закономерно.Такова обычная эволюция общественного поведения, и последняя фаза этого процесса особенно опасна» (Хлебопрос, Фет, 1999, с.87).

Ряд других результатов (положения о наличии сравнительно высокой степени региональной самоидентификации населения, о существовании трех базовых ракурсов региональной идентичности, о пространственной структуре идентичности в центральных областях Европейской России) были использованы в монографии И.П. Рязанцева, А.Ю. Завалишина (2006, с.131-132), посвященной социально-экономическому поведению россиян.

Результаты исследования интересны для таких новых направлений, как регио-новедение, россиеведение, украиноведение, рязановедение, тамбововедение и т.д., для краеведения и реформ административно-территориального устройства и местного самоуправления, а также для различных стратегических разработок, посвященных российской идентичности, национальной идее и др.

Диссертация может быть полезна для разработки механизмов управления и формирования у населения ответственности и заинтересованности в сохранении культурно-исторического и природного наследия мест проживания.

Материалы диссертации были использованы в курсе лекций «Страноведение России», разработанном автором и прочитанном на Географическом факультете МГПУ в 2005 г.

Апробация работы. Результаты работы докладывались лично автором, начиная с 1992 г., на 30 научных конференциях (международных, всероссийских и др.), в т.ч. на Всероссийском совещании «Русский провинциальный город. Культурные традиции. История и современность» (Елец, 1992), на Международной конференции «Экология и бизнес» (Красноярск, 1993), на Международной Конференции «Восточная Европа. Политический и социокультурный выбор» (Беларусь, Минск, 1994), Международном Форуме «Этносы и природа» (Словакия, Попрад, 1995), Совещании по постнекласическим подходам в географии (Украина, Киев, 1996), на конференциях, посвященных памяти Ю.Г. Саушкина и Б.Н. Семевского (МГУ -СПбГУ-РГО- Смоленский Гум. Ун-т - Смоленск, 1996, 1997), на конференции «Экономическая география и региональное развитие» (Уфа, 1997), на Международной конференции (МГС, Итальянское Географическое общество) «100 лет «Политической географии Ф. Ратцеля» (Италия, Триест, 1997), на конференции, посвященной 50-летию Географического факультета КазГУ им. Аль - Фараби (Казахстан, Алма-Ата, 1998), на конференции «География на рубеже веков: проблемы регионального развития» (Курск, 1999), на конференции «География сельской местности» (Саранск, 2000), на 17, 19 и 20 сессиях экономико-географической секции МАРС (Рязань - 2000, Чебоксары - 2002, Пущино - 2003), на Международных научных конференциях, проводившихся Научным Советом РАН по истории мировой культуры (Москва - 1997, 2001, 2004), на конференции «Территориальная организация общества и управление в регионах» (Воронеж, 2002), на конференции Географического общества Беларуси, посвященной 90-летию Н.Т. Романовского (Беларусь, Минск, 2002), на 5 и 6 Конгрессах этнографов и антропологов России (Омск - 2003, С.-Петербург-Репино - 2005), на конференции «Бицентры» (Новомосковск, 2003), на Конференции «Куликово Поле. Природа. Археология. История» (Тула - Куликово Поле - 2003), на Конференции «Культура и менталитет сибиряков» (С.-Петербург, СПбГУ, социологический и исторический факультеты, 2003), на Международной конференции по проблеме устойчивого развития (МГС - РГО; Барнаул - Горный Алтай - 2003), на Всероссийской конференции «Районирование в экономической, социальной и политической географии» (РГО - МГУ - РГУ; Ростов-на-Дону - 2004), на Международном Форуме «Глобальное пространство культуры» (С.-Петербург, СПбГУ, философский факультет - 2005), на 12 съезде РГО (Кронштадт - 2005)., на выездном заседании комиссии учебной географии МЦ РГО (Муром, 2003), а также на семинаре «Культурный ландшафт» (МГУ, Географический факультет - 2002, 2003, 2005), на методологическом семинаре Института Наследия (2006), на заседаниях МЦ РГО (1995, 2003, 2005).

Публикации. По теме диссертации опубликовано 40 научных работ общим объемом свыше 21 авторских листов, без соавторства, том числе 5 статей в рецензируемых журналах, 1 статья в монографическом сборнике Научного Совета по истории мировой культуры РАН (издательство «Наука»); 4 статьи в сборниках ежегодных конференций экономико-географической секции МАРС (совместно с Институтом Географии РАН), 4 статьи в тематических сборниках Института Наследия («Культурная география», «Гуманитарная география»).

Автор работы благодарит за существенную помощь в проведении данной работы Г.А. Самородову, а также Л.М. Рудневу (Балашов), отдел культуры Администрации Новохоперска, отдел образования Администрации Мурома, Н.В. Джалага-ния, Ю.А. Апалькова, А.Я. Клименко, О.В. Попова (Борисоглебск), Н.Р. Наседкину (Арзамас), Л.И. Богословскую и М.П Белых (Мичуринск), Г.Ю. Кузнецову (Плавск), краеведов и сотрудников музеев Тамбова, Моршанска и Нижнего Ломова, сотрудников Моршанской городской и районной библиотек, центральной библиотеки Мурома, преподавателей и студентов Тамбовского ГУ им. Г.Р. Державина, Елецкого ГУ, Борисоглебского и Мичуринского пединститутов, школу №8 Тамбова, журналистов Борисоглебска, Арзамаса и Моршанска, Богородицка; В.Р. Попова, В.А. Баданину (Череповец), сотрудников городской и районной библиотеки, музея (Нижний Ломов, Богородицк), научной областной и детской библиотек (Тамбов, Пенза, Тула), библиотеки в Галиче, также в Алексине и Балашове, краеведческого музея (Сердобск), преподавателей Новомосковского филиала УРАО, сотрудников отделов краеведения областных научных библиотек Воронежа, Костромы, Нижнего Новгорода, Ярославля, других коллег и специалистов, а также .Г.А. Фоменко, К.А. Лошадкина, а также P.A. Оглоблина (Ярославль) за очень полезную консультацию, связанную с организацией работы и поиском соисполнителей.

Также автор благодарит соисполнителей - К.А. Гулина (Вологда), А.Л. и H.A. Романович (Воронеж), P.A. Оглоблина (Ярославль), работавшим в рамках концепции и по вопросникам автора, за неформальное плодотворное сотрудничество. Особо следует отметить Е.М. Смирнова (ТверьЦИОМ), любезно предоставившего автору материалы по Твери, в том числе с учетом некоторых вопросов, предложенных автором.

Рисунок

ДАВНОСТЬ ОСНОВАНИЯ ГУБЕРНСКИХ УЧЕНЫХ АРХИВНЫХ КОМИССИЙ *

-1884 г. г.

-1885-1889 г.г.

-1891 -1894 г.г.

4895-1903 г.г.

ПИ

1904-1916 г.г.

-губернских архивных комиссий не было, либо их деятельность была очень слабой (в частности, не выпускались печатные труды). Рассчитано по: В.П. Макарихин, 1989; О.^. Шведова, 1958. вз

Рисунок 2

АКТИВНОСТЬ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ГУБЕРНСКИХ УЧЕНЫХ АРХИВНЫХ КОМИССИЙ

-70-101

- 41-59

2 -22-40 X 2

-6-13 Г

-1-3 печатная продукция отсутствовала, либо не было самих комиссий. ^ оличество изданных печатных трудов (в штуках) за весь период существования (до 1918 г.)

Заключение диссертации по теме «Экономическая, социальная и политическая география», Крылов, Михаил Петрович

Наши выводы можно сравнить с выводами К. Касьяновой (1993) о принципиальном несовпадении в «русском национальном характере» черт, задаваемых культурой (согласно ее данным, это - коллективизм) и черт «докультурных» («доправо-славных») - с ее точки зрения - индивидуалистических. Дуализм черт русского национального характера совпадает с дуализмом индивидуального и коллективного в российской региональной самоидентификации. Человек сам принимает решения, хотя нередко это происходит и под влиянием коллектива, и привыкает к тому, что у других могут быть иные мнения, хотя бы вызывающие у него протест. В Европейской России люди, отвергающие свою малую родину, не становятся отщепенцами, не «выпадают из культуры» (таких людей, по нашему модельному полигону, - явное меньшинство: 8,7% -18,0% по отдельным регионам).

7. РИ - аргумент в пользу существования в России срединного («мещанского») уровня культуры (вопреки известной концепции H.A. Бердяева; см. также: Брю-шинкин, 2005).

8.Судя по РИ, даже в современном обществе многие черты мировоззрения индивидов и их общностей определяются в конечном счете «позиционными факторами».

Позиционные факторы» в данном случае - это роль «места», «совокупности мест» и их положения в геопространстве для мировоззрения человека, для актуализации заложенных в него свойств любить свою малую родину, отторгать ее или же искать ее в другом месте, различную для разных индивидов роль геопространства, а также места как специфической ценности.

Роль индивидов при этом отнюдь не пассивна (как в «традиционном обществе», «гемайншафте). Свобода воли при региональной самоидентификации не отрицается. Однако в настоящее время индивиды пока еще не могут «вырваться» из специфических ритмов пространства-времени своих регионов, даже несмотря на различие их собственных установок по отношению к малой родине и к геопространству и в таком смысле в Европейской России «гемайншафт» (все еще - ?) сохраняется.

В гипотетической ситуации полной независимости мировоззрения индивида от позиционных факторов и, соответственно, односторонней вторичности РИ от ценностей индивидов пространственно-географические различия в РИ существовали бы, как и сама РИ, однако они определялись бы во многом другими обстоятельствами. В итоге, существенно большую роль в результирующей картине РИ играл бы порядок размера населенных пунктов, в особенности городов, а также отношения соседства. Макрорегиональные «центр - периферийные» отношения в той форме, в которой они реально действуют в настоящее время в случае РИ, по-видимому, в этой гипотетической ситуации не действовали бы вообще, хотя, надо полагать, вблизи Москвы («центр») по-прежнему наблюдалось бы разрушение идентичности. Тем не менее, судя по нашим материалам, и в такой гипотетической ситуации в условиях Европейской России пространственные различия в развитии РИ не определялись бы экономическими факторами, а наибольшая (по совокупности параметров) сила РИ по-прежнему тяготела бы к средним из числа областных городов («постпатриархальным»). Однако довольно многочисленные в реальной ситуации случаи повышенной силы РИ в средних и крупных необластных городах, а также в отдельных малых городах, связанные с уникальными особенностями этих городов (в Галиче, Ельце, Кириллове, Моршанске, отчасти Великом Устюг) в указанной гипотетической ситуации отсутствовали бы. Тогда традиционалистская РИ и транстрадиционная РИ оставались бы, но были бы значительно беднее по содержанию, зато была бы гораздо более активно представлена надтрадиционная РИ.

9.Согласно проведенному исследованию, российский социум предстает как плавно развивающийся, относительно монолитный, хотя и регионально дифференцированный и своеобразно пространственно структурированный. Он обладает способностью к модернизации, в значительной степени сохранил ядро традиционной культуры, а также традиционалистские (не «западные») ценности, которые в одних регионах являются ресурсом модернизации, а других регионах - ее тормозом. Не подтвердились высказываемые авторитетные мнения (Российская идентичность., 2005, с. 71 - 72) о такой особенности российского общества, как сочетание доминирующего традиционализма с тенденцией к ослаблению эмоциональной связи с Родиной.

Различия с Восточной Европой (по: Драганова, Староста, Столбов, 2002) существенны- они могут быть сведены к активному присутствию традиционалистского начала в Восточной Европе, при его пассивном присутствии в Европейской России.

Наши материалы не подтвердили выводы о том, что ценности русских в целом носят внеэкономический характер, а для большинства населения характерен традиционализм (см.: Российская идентичность., 2005, с.87 - 93, с. 143).

Неодинаковое сочетание в том или ином социуме, на той или иной территории «культуры укорененности» и «культуры мобильности» определяет существование векторов «глобализации», «антиглобализма» и «партикуляризма» (которые лишь внешне напоминают известные в биологии направления эволюции - ароморфоз, идиоадаптацию и, тем более, дегенерацию).

В процессах региональной самоидентификации сосуществуют как черты, которые можно считать проявлением глобализации, так и черты, «безразличные» («устойчивые») к глобализации; при этом и культурный, и географический базис близких к глобализации тенденций существенно уже.

В рамках региональной самоидентификации глобализация (или ее элементы) может проявляться в форме существования надтрадиционной РИ как специфического феномена, а также в тенденциях ослабления РИ в более крупных центрах (городах), и шире - в «центре», в противовес «периферии». С точки зрения последней из упомянутых тенденций зафиксированная в работе повышенная величина РИ в Воронеже и в Ярославле - повышенная в отношении «своих» областей и в отношении Европейской России - означает развитие «антиглобалистских» тенденций. В то же время пониженная величина РИ в Твери - относительно Европейской России - и в Костроме - относительно Костромской области означает развитие тенденций (в той или иной степени), интерпретируемых нами как одно из проявлений глобализации. Здесь наблюдается несовпадение векторов развития центров и векторов развития местной периферии этих центров. Центры не аккумулируют и не развивают тенденции развития, содержащиеся в пределах периферии, а являются проводником внешних, для данного контекста - экстерриториальных тенденций развития. Часть таких внешних, экстерриториальных тенденций может играть деструктивную роль - подавлять РИ.

Несмотря на развитие надтрадиционной РИ в ряде регионов, а также на ослабление РИ в некоторых центрах, в ракурсе РИ в основном не подтверждается концепция существования в России «сетевого общества» как некоей доминирующей структуры, освобождающей ее от «бремени фактора геопространства» (Кастельс, Киселева, 2000, с.38). В рамках «сетевого общества» уже становится несущественным все то, что «навсегда было акцентом в русской литературе, искусстве, музыке, философии и геополитике» (там же) и формировало российскую и российскую региональную идентичность.

Концепция «сетевого общества» предполагает, в частности, качественную разницу между крупнейшими и прочими городами и безусловное сходство крупных городов между собой как проявление глобализации. Крупные города, центры регионов не обнаруживают явного контраста со «своими» регионами (что характерно, например, для географии выборов).

В условиях значительной степени свободы в реализации «русского национального характера» (ср.: Брюшинкин, 2005 - в частности, в связи с отсутствием жесткой регламентации в быту, что очень часто воспринимается как ослабленность традиции), создается видимость ослабленности русской традиционной культуры и, тем самым, возможности беспрепятственного «распространения» глобализации, при маргинализации большинства российских пространств. К такому же выводу подводит и концепция традиционнной российской неукорененности.

В работе не было зафиксировано процессов «раскалывания» и «маргинализации» российского геокультурного пространства под действием процессов глобализации, как утверждается М. Кастельсом и Э. Киселевой, и нахождения в связи с этим российского общества в «традиционно-архаическом», однако «подавленном» и «раздробленном» состоянии (там же). Наша позиция определяется тем, что, согласно проведенному исследованию, в целом по Европейской России (в рамках модельного полигона):

- доминируют процессы развития РИ, связанные с традицией;

- РИ достаточно развита, а не угнетена («подавлена», «раздроблена»), случаи последнего - географически интерпретируемое исключение;

- наблюдаемая динамика российской РИ характеризуется постоянством (наша оценка) или даже усилением; периферия лишь отчасти «противостоит» центру и не обязательно «ущербна» или вторична по отношению к нему (внутрирегиональный и межрегиональный уровни); в большинстве регионов центр либо является квинтэссенцией, наиболее полным и «сильным» выражением процессов на периферии, либо (в отдельных регионах) демонстрирует ослабление или трансформацию идентичности, но не появление какой-то принципиально новой идентичности; разграничение функций между центром и периферией в случае РИ определяется ролью традиции и местных факторов в развитии;

- в процессах, наблюдаемых в связи с РИ, модернизация ближе к традиции, чем к глобализации и «сетевому обществу»; антагонистом традиции здесь является не модернизация (вопреки ряду мнений), а близкие к «сетевому обществу» формы РИ (надтрадиционная РИ). При этом не подтверждается точка зрения о том, что развитие культурных форм, близких к «сетевому обществу», является следствием разрушения традиции, или ее эволюционной замены. В действительности же усиление позиций таких форм связано лишь с внешним социокультурным фоном РИ и вовсе не означает ослабления противостоящих «сетевому обществу» ракурсов РИ, связанных с традицией. Например, в Ярославле, Череповце и Вологде (полупериферия) достаточно сильно развиты обе указанные формы РИ; в Череповце наиболее развиты как глобализационные, так и традиционалистские формы РИ.

Для России свойственно определенное единообразие, но не противоречивость «духовных оснований культуры» (в отличие от мнения: Порус, 2005). При этом парадоксальным образом в России в рамках культурного единообразия «мирно» сосуществуют, почти не взаимодействуя, разные типы культур, внешне находящиеся на разных ступенях эволюционной лестницы (на самом деле, эти типы культур представляют собой «слепок» многовекторного развития российского социума).

10. В ракурсе РИ возможно новое видение концепции «центр - периферия». Учет традиции как фактора развития трансформирует «идеологическую начинку» модели «центр - периферия» (ср.: К.Н. Леонтьев о Баварии: «Только одна католическая Бавария обнаруживает (из всех германских государств

- М.К.) признаки жизни, благодаря своему своеобразию, своей отсталости.» (Леонтьев, 1991, с.271.)). Ожидаемая роль и «периферии», и «центра» оказывается двойственной. «Центр» может быть «воронкой глобализации» и, соответственно, «слабым звеном» РИ, но может, при определенных условиях, быть фокусом идентичности. Важно, является ли «центр» центром традиции либо, напротив, ее антагонистом.

Центр», «периферия» и «полупериферия» различаются смыслом традиционности - ресурсом РИ (транстрадиционной - важнейшей среди прочих ее разновидностей) она оказывается лишь на «периферии» .

Сила РИ в целом» оказывается наибольшей в случае чистой периферии (но все же благодаря существованию крупного местного центра - Воронежа) и в одном из регионов полупериферии - с адекватно («активно») развитой местной культурной традицией и благоприятным для РИ географическим положением (Ярославской обл.). Наименьшей РИ оказывается в «центре» (Тверь).

На межрегиональном уровне периферия обнаруживает черты активности, полупериферия - сочетание активности либо пассивности регионов и в связи с этим - вариантность трансформации РИ. Частично это связано с иной ролью местных и неместных факторов при формировании РИ : местные факторы играют здесь основную, системообразующую, неместные- деформирующую роль, при этом «творческую» роль играют только местные факторы (в отличие от часто принимаемой системообразующей роли определенной комбинации местных и неместных факторов в центре, основной роли местных факторов на периферии, при стимулирующей либо деформирующей роли неместных факторов).

На внутрирегиональном уровне некоторые из крупных городов региона не входят в центр самоидентификации (например, Мичуринск), а ряд средних для региона городов - напротив, входит в этот центр (Моршанск, Рыбинск). Сельская местность - «периферия» здесь активна, как и на межрегиональном уровне.

11. Основной философско-методологической дилеммой для проблемы РИ является не «универсализм-партикуляризм», или «универсализм-уникализм» (как это принято считать (см., например, Даллмар, 2003), а заменяемость -незаменяемость ценностей, субстанций, благ. С позиций идеи «заменяемости» создается видимость «автоматического» развития региональной идентичности, вне каких бы то ни было «культурных усилий» социума и индивидов (в том числе видимость возможности существования полноценной РИ при глобализации), а роль РИ в развитии социума существенно занижается. РИ не рассматривается как форма социального капитала, как форма социокультурной активности, а трактуется как некий «довесок» к более существенным, обычно экономическим, параметрам, иногда даже как своего рода «обломовщина». С этими идеями связаны представления преимуществах мобильности перед укорененностью и даже негативная оценка укорененности

В то же время исторически возникшие противопоставления «универсализм -партикуляризм», «универсализм - уникализм» связаны с имеющимися моделями-гипотезами жизнеустройства (происхождения и развитие человека и его культуры, цивилизации, экономики и т.д.) и в данном случае носят излишне всеобщий характер. На основе «универсального» вполне может существовать «разнообразное», предполагающее или стимулирующее развитую идентичность. С другой стороны, «уникальное» далеко не всегда сочетается с развитой РИ.

12. В рамках нашей работы не подтверждаются концепции, связанные с традицией А.Д. Градовского - М.П. Погодина - С.М. Соловьева. С нашей точки зрения, более правомерной оказывается традиция Н.И. Костомарова. В связи с этим представляются необходимыми следующие методологические замечания.

При сравнении стран и цивилизации (в частности, в связи с обсуждением идеи «аспатиальности») методологически важна корректность, осуществлению которой мешает придание лишь одной из сравниваемых стран (цивилизаций) статуса эталона - обычно существует асимметрия при сравнении: логически исходной стране придается приоритет в том смысле, что ее черты при сравнении двух стран считаются более существенными, в то время, как черты (в том числе специфические преимущества) другой страны считаются малосущественными.

Проведенное нами исследование показало существование в Европейской России весьма значительных культурных контрастов (в том числе между соседними регионами и городами). Однако эти контрасты проявляются в континуальной и часто неплотно освоенной геопространственной среде (в том числе с относительной невысокой, по западным меркам, плотностью городских поселений), что фокусирует региональные различия на города-центры регионов. Континуальность геопространственной среды усиливает корреляцию между существующим в Европейской России областным делением и местными (этно)культурными типами. Культурные (в том числе субэтнические) контрасты, местное самосознание и местный патриотизм и соответствующие территориальные различия проявляются в рамках единого в своих основных чертах субстрата, местного проявления российской цивилизации. В совокупности все это может создавать впечатление «аспатиальности». Таким образом, возможна неодинаковая интерпретация одних и тех же материалов даже в рамках одной и той же «оптики» геопространства.

Тем более возможны иные концепции российской РИ при иной «оптике» рассмотрения российского геопространства. Различия концепций возникают, в частности, в связи с несовпадением приоритетов таких формально не соизмеримых, но весьма существенных для интерпретации региональных различий российского геопространства параметров, как «аналогичность» и «специфичность».

Иные концепции российской РИ могут быть также связаны с различием исследовательских акцентов, например, - с акцентами на мезо,- на микро- или на макроуровень геопространства. В частности, при акценте на макроуровнь исследователи могут придавать большее значение имеющейся культурно-цивилизационной схожести российских регионов (которая сохраняется и при существенных различиях регионов в уровне социально-экономического развития). На микроуровне можно обсуждать вопрос о том, насколько существенны для оценки РИ уровень знания жителями какой-либо территории «своего участка» геопространства и степень насыщенности локального геопространства местными символами и образами (формализованными и неформализованными). В настоящей работе автор обращал основное внимание на мезоуровень. При этом макро- и микро- уровни геопространства рассматривались автором как проекции на мезоуровень.

Кроме того, возможны подходы и выводы, несходные с нашими, в связи с полным переходом исследователя на позиции внешнего наблюдателя. Примером жесткой позиции внешнего наблюдателя может быть осознанное или неосознанное придание приоритета внешним атрибутам и формальным символам, образам и брэндам (по отношению к реальному мироощущению человека), - в смысле подразумеваемой гипотезы «мироустройства» и в смысле исследовательской позиции. Возникла даже тенденция (работы В.Я. Гельмана, Н.В. Петрова и др.) отождествления РИ с разновидностью брэнда - некоей матрицей, внутри которой развивается образ региона - коммерческое (по сути и/или по форме) предложение для инвесторов и туристов, «упаковка» для «объективно существующего» региона, которая считается более важной, чем сам этот регион, хотя ее смысл задается создателями брэнда (ср.: Семаш, 2003, с. 199). В отношении других регионов активные и агрессивные образы-имиджи-брэнды соседних (вообще - других) регионов создают «культурную ренту» (по терминологии Кастен-Тейри, 2003, с.88), - имеющей не только экономический смысл для жителей менее «брэндированных» регионов, но и достаточно сильно искажающей объективные территориальные различия в идентичности более и менее «брэндированных» регионов. В .Я. Гельман (2003, с.91) даже считает, что «региональная идентичность является одним из видов символической продукции, сбыт которой . происходит благодаря стратегиям «символического менеджмента»».

Отсюда - возможное несовпадение позиций автора и других исследователей в отношении оценки динамики РИ, о ее изменении по сравнению с недавним прошлым (когда отсутствовали привлекаемые сейчас индикаторы, связанные с нынешним стилем жизни). Автор не согласен с исследователями, которые отождествляют распространение брэндов и маркеров, - «знаковости без означающего» (Се-маш, 2003, с.200), - в данном случае брэндов и маркеров РИ (в сфере торговли, СМИ и др.) с самой РИ и уровнем ее развития на какой-либо территории и на этой основе делают вывод о безусловном усилении РИ в современную эпоху по сравнению с советским периодом.

Особо следует отметить концепции, не укладывающиеся в противопоставление традиций А.Д. Градовского - М.П. Погодина - С.М. Соловьева и А.П. Щапова -Н.И. Костомарова и содержащие иную ценностную ориентацию, связанную с иной трактовкой укорененности и местного патриотизма в смысле их полезности и прогрессивности. В этом случае важно совпадение конкретных оценок собранного эмпирического материала (например, по Рыбинску наши данные совпадают с данными: Мезенцева, Косларская, 1998; Щедровицкий, 2005).

По результатам исследования, сила местного патриотизма часто не укладывается в рамки внешне правдоподобных гипотетических схем (связанных с историей, внутренней структурированностью мезопространства, разнообразием топонимики и т.д.). В то же время пространственное самосознание на мезоуровне в значительной мере объяснимо с точки зрения априорных гипотетических схем (учитывающих пространственную расчлененность, ландшафтное разнообразие и др.: см. табл. 26 и 27).

Местный патриотизм обычно сопряжен с мезоуровнем пространства и чаще всего первичен по отношению к пространственному самосознанию на этом уровне (см. табл. 26 и 27).

Пространство на .«^¿»уровне - это та территория, которую индивид считает «своей» (здесь может идти речь о своего рода «моральной собственности») и где он считает себя «местным». При этом за основу берутся имеющиеся истори-ко-географические, а также административные, иногда - физико-географические границы, но прежде всего - культурные ядра (одно или несколько) территорий.

Для Тамбовского края таковая основа - реальная историческая провинция, идея существования которой давно вошла в культивируемую традицию и в народное сознание, в т.ч. в качестве символа «тамбовский волк», и которая в тенденции выходит за границы современной Тамбовской области, присутствуя, например, в Борисоглебске ныне Воронежской обл. в качестве реликта Тамбовской губ. и в Нижнем Ломове ныне Пензенской обл. как реликт Тамбовской провинции (или же постоянного ощущения Тамбовского края как близкого соседа).С физико-географической точки зрения эта территория приблизительно соответствует Тамбовской равнине (Окско-Донской низменности). В советское время Тамбовский край ассоциировался с «антоновщиной».

Хоперский край является чисто неформальным (неадминистративным) регионом, хотя он и близок к недолго существовавшим Балашовской обл. и Борисоглебскому округу ЦЧО. Этот край включает в себя «пограничные» части соседних областей и губерний и не имеет бесспорного центра, или даже центра вообще. Хоперская РИ в сознании жителей Балашова, Борисоглебска и Новохоперска сочетается с воронежской, саратовской и, отчасти, тамбовской РИ. В Хоперском крае нами зафиксировано первенство в силе РИ не центрального города данной территории - Новохоперска. Такая ситуация не уникальна для России - в Тамбовском крае тамбовская идентичность больше всего развита в Моршанске, а ярославская - в Рыбинске (включая как пространственную самоидентификацию, так и местный патриотизм).

Макроуровень пространства в аспекте самоидентификации населения является самостоятельным феноменом. Самоидентификация на уровне макрорегиона - это не только «пространственная ориентация». Она включает в себя некоторые аспекты ценностной ориентации и отчасти приближается к «микроциви-лизационной»: «Хочу на родину, в Никольск Вологодской обл. - там люди другие, северные, добрые» (жительница Новохоперска); «Хочу жить в Угличе - там народ другой» (житель Ельца - бывал в Угличе у родственников). Заметим, что в отечественной этнографии в настоящее время отрицается существование специфического самосознания у южнорусских и северорусских ([29], с. 449), несмотря на признание весьма значительных этнокультурных контрастов между ними. По-видимому, на этой основе могут быть (частично) поняты «противоречия русского национального характера», отдельные контрастные черты которого могут тяготеть либо к Югу, либо к Северу (иногда даже к отдельным регионам - уже на мезоуровне- характерен контраст между ярославским, костромским и галич-ским характером).

Структура пространственной самоидентификации на мезоуровне дискретна, более или менее однозначна, в значительной мере - коллективна; на макроуровне она - континуальна, более или менее аморфна и специфична для разных индивидов. Обычно у людей существуют четкие представления, что они живут в Тамбовском, Воронежском, Хоперском, Ярославском крае, но по вопросу о том, живут ли они в Центре, Юге или средней полосе, обычно нет единого мнения. В Пензенском области и в Балашове фиксируется ослабленность тяготения к Поволжью. В Сердоб-ске обнаруживается существование «межрегионального пространства». У жителей этого города нет сколько-нибудь четкого тяготения не только к Черноземному краю или Поволжью, но также и к Пензенскому, Саратовскому или Тамбовскому краю (Сердобск входил в состав Саратовской губ., ныне - в Пензенскую обл., станция Сердобск относится к Юго-Восточной железной дороги, подобно Черноземному Центру; ранее эта территория входила в состав Тамбовской провинции). Наибольшая множественность вариантов самоидентификации на уровне мак-/дерегиона существует на определенном удалении от Москвы (но не на окраинах ЕТР): например, в Тамбове с «Черноземным краем» активно конкурирует «Центр», а в Воронеже - «Юг России» (при этом оба города - соседние областные центры). Именно к макроуровню относится выражение «в наших краях» (изначально непонятное множественное число находит здесь объяснение).

Согласно нашему исследованию, РИ на уровне макрорегионов («Юг», «Север», «средняя полоса России», «Центр» и др.) присутствует, но развита слабее, чем на уровне мезорегионов - обычно порядка 5-25%, - против 40-90% самоидентификации на уровне «своего края» (например, Тамбовского) для жителей областных городов и 30-60% самоидентификации со «своим краем» (Арзамасским, Череповецким) для необластных городов. Наименее всего макрорегионалъная идентичность развита в «зонах перехода» между мезорегионами (Арзамас, Балашов, Бо-рисоглебск; например, в Балашове саратовская идентичность домирует над хоперской, но принадлежность к Поволжью отторгается). Иногда фиксируется доминирование макрорегиональной РИ (см., например, вышеупомянутые примеры высказываний, содержащие сравнение Никольска Вологодской области и Новохоперска, Углича и Ельца).

РИ на уровне административных областей носит неформальный, вероятностный характер, проявляющийся в рамках значительного разброса мнений жителей городов. Подтвердилась гипотеза существования хоперской идентичности: 30-50% при выборе между Воронежской, Саратовской областями, Хоперским и Тамбовским краем; максимум - в Новохоперске, минимум - в Борисоглебске, где некоторое ее ослабление компенсируется присутствием реликтовой тамбовской идентичности, - порядка 25%. Идея хоперской идентичности популярна в Урюпинске, где появилась поговорка (в контексте идеи возрождения Балашовской области): «Балашову - хлеб да сало, Волгограду - пыль да слава». Для Тамбова и Новохоперска характерен наибольший контраст между ответами «местных» и «неместных», что связано со сложностью ассимиляции в субэтнически развитой среде.

Наши результаты вписываются в совокупность известных идей, связанных с противопоставлением Севера и Юга России, в частности в концепцию «красного пояса», которая предполагает активность, «сопротивление» и традиционность Юга в отличие от Севера. Интересно, что, с точки зрения гипотезы Л.Н. Гумилева о пас-сионарности, выявленный срез реальности может быть интерпретирован следующим образом : Юг как бы находится в фазе молодости-зрелости, в то время как Север - зрелости-старости.

10. Местный патриотизм в наибольшей степени раскрывает социокультурную специфику социума и отражает его глубинную сущность - «генотип», либо пассионарность» (возможно, по Л.Н. Гумилеву) местных сообществ. В то время пространственное самосознание на мезоуровне сопряжено с чисто местными, как бы случайными по отношению к культурному генотипу, «привходящими» обстоятельствами, хотя и важными для понимания данной местности, например, физико-географическими условиями.

Показано, что не пространственное самосознание обусловливает местный патриотизм, как это полагает ряд географов, а, напротив, сила «местного патриотизма вообще», любовь к своему краю обусловливает большую или меньшую развитость пространственного самосознания, ощущение отличия «своего» от «чужого» и на этой основе - возникновение представлений о «своем регионе» и «чужом регионе», представлений, выраженных на разных территориях в разной степени в связи с неодинаковым развитием там местного патриотизма, а также в связи наличием внешних культурных и иных барьеров. При этом как бы «заполняются» готовые, имеющиеся, однако ментально осваиваемые и ментально трансформируемые, ячейки геокультурного пространства, в том числе имеющие формально-административный статус. Идея духовной близости к своему краю, самоотождествление с ним конкретизируется во внимании к пространственным пределам «своего края» (а не наоборот), которые формируются на основе определенной комбинации имеющихся ячеек геокультурного пространства. Специфика историко-географического, а также экономико-географического положения городов может значительно менять условия формирования местного патриотизма и, таким образом, фактор пространства играет активную роль. Активная роль пространства заключается также в наблюдаемом соответствии между структурированностью пространства - но прежде всего пространства ментального - и развитой РИ; наряду с этим важное значение имеет зафиксированная нами традиция культивирования представлений о «своем крае» как о самобытном историческом регионе (Аленова, Мизис, 2001; Гордеев, 1966; Дубасов, 1993) в качестве самостоятельной составляющей местного патриотизма, стимулирующей и пространственное самосознание.

С «чисто пространственной» точки зрения края - объекты самоидентификации легко могут получить генетическое объяснение исходя из их географического положения и культурного статуса городов-центров этих территорий. Однако распространение именно такой (хоперской, арзамасской и др.) пространственной самоидентификации среди населения определяется местным патриотизмом. Исключение составляют территории, имеющие жесткий формальный и неформальный статус. Для «неместных» («неукоренившихся») там нередко характерна пессимистическая пространственная самоидентификация, типа: «К сожалению, мы живем в Тамбовском крае» (т.е. самоидентификация с территорией, но не с местной общностью). Также и для части «местных» характерна ослабленная самоидентификация с местной общностью, проявляющаяся в «негативном отношении к стереотипу поведения местных жителей.

По результатам исследования, сила местного патриотизма часто не укладывается в рамки внешне правдоподобных гипотетических схем (связанных с историей, внутренней структурированностью мезопространства, разнообразием топонимики и т.д.). В то же время пространственное самосознание на мезоуровне в значительной мере объяснимо с точки зрения априорных гипотетических схем (учитывающих пространственную расчлененность, ландшафтное разнообразие и др.: см. табл. 26 и 27).

РИ может пониматься не только как отношение к малой родине, как это делается нами, но также и как культурная специфичность (своеобразие; ключевое слово для перечня достопримечательностей; как «политически нейтральный» заменитель понятия «традиция»). РИ иногда называют «пространствен-ность мышления», географическое знание пространства «по месту жительства».

Для отражения РИ как «специфичности» приобретают повышенное значение, например, историческая особенность местных говоров; своеобразие и богатство топонимики; «аккумуляция истории» на данной территории; характеристика знаменитых местных уроженцев; «дух региона», способный порождать и этих людей, и какие-то общие идеи. Однако все это имеет хотя и важное, но лишь «служебное» значение для изучения современного отношения людей к малой Родине как формы рефлексии, в т.ч. на эту специфичность, - рефлексии, сопряженной с определенным местным и общероссийским типом культуры и местным этнокультурным (субэтническим) «субстратом».

Строго говоря, понятие «специфичность» предполагает сравнение - в то же время формирование отношения к малой родине прежде всего априорно и не связано со сравнением; люди любят свою малую родину в первую очередь «ни за что - просто как родину», во вторую очередь - за что-то конкретное, и лишь в третью очередь - в связи со сравнением с другими территориями. Таким образом, «культурная специфика» осознается далеко не в первую очередь, и отношение людей к своей малой Родине, особенно местный патриотизм, обусловлен, насколько можно судить, не непосредственно ею. Тем не менее, культурная специфика является безусловной предпосылкой самоидентификации.

Как показало исследование, для РИ как характеристики современного отношения к малой родине существенна, например, не степень сохранения старинных говоров (что было бы существенно для «специфики»), а восприятие населением остатков этих говоров - разная в различных географических точках (если в Тамбове нейтрально-положительное отношение к своему говору, то в Костроме -негативное) - в связи с осознанием непохожести своего говора на «правильный» московский говор. Постоянное напоминание об этом через СМИ - мощный стимул самоидентификации.

В связи с обсуждением вопроса о нетождественности «РИ как специфичности» и «РИ как отношения к малой родине» характерно наличие лишь слабой связи между культурным своеобразием тех или иных городов и местностей, с одной стороны, и отношением людей к своей малой родине, с другой стороны. Определенное исключение здесь составляют Вологда, Елец, Кириллов и Ярославль, где своеобразие и сила идентичности одинаково велики.

В то же время имеются примеры явного несовпадения величины своеобразия и силы РИ. Сюда относится Кострома - «богатое» своеобразие и ослабленная идентичность; выражение «Кострома полна ума» нами зафиксировано в Ярославле, но не в самой Костроме. Другой пример - Рыбинск - специфичность с «объективных» позиций дискуссионна, однако местный патриотизм чрезвычайно высок, несмотря на необластной статус и тяжелую социально-экономическую ситуацию в городе. Характерно, что в Рыбинске Ярославль рассматривается как конкурент, оказывающий давление на Рыбинск, но в то же время в Рыбинске достаточно развиты не противоречащие друг другу рыбинская и ярославская идентичности. Сходные примеры - Новохоперск, Балашов, Борисоглебск.

В качестве объяснимого парадокса здесь можно привести пример Воронежа, где в сознании жителей доминирует идея безусловного своеобразия города, в частности, преобладающее (в 2,4 раза) мнение о том, что Воронеж - это «старинный», но не «новый» город, - несмотря на известные разрушения в период ВОВ, - жестко определяемый оптикой местного патриотизма. Для сравнения - в Череповце доля любящих свой город за то, что он новый, в 3 раза превышает долю любящих свой город за то, что он старинный. Возможно, что такое расхождение в оценках связано с различием местных типов культур - «традиционностью», «периферийностъю» Воронежа и «суперурбанизмом», «космополитизмом» Череповца, выделяющегося на фоне Вологодской обл., которая, в свою очередь, менее «традиционна», чем Воронежская(см. главы 4, 5, 6).

14. В России РИ не является производной от современной экономической и социальной ситуации в регионе, в отличие от группы стран Евросоюза. (В то же время исследование по Италии показывают существование феномена, близкого к российской РИ).

Связь развития региональной идентичности с экономическими факторами (уровнем богатства индивида, уровнем социально-экономического развития региона) может быть охарактеризована следующим образом. На уровне региона не подтверждается идея о существовании обусловленности развития РИ уровнем социально-экономического развития региона.

В то же время на уровне индивида наблюдается значительная взаимообусловленность между ощущением себя как богатого или бедного и уровнем развития РИ. С ростом ощущения богатства усиливается идентичность. Интересно, что усиление РИ происходит в рамках всех форм РИ, в том числе достаточно различающихся между собой в отношении к традиции, традиционализму, модернизации и т. д. Основной смысл такой зависимости, как мы полагаем, укладывается в формулу: «Пролетарии не имеют отечества». Наиболее четко указанные зависимости проявляются в Вологодской области - выбор своего населенного пункта в гипотетической ситуации выбора: 20,6% - 38,4% - 47,2%; любовь к своему городу, краю:

59% - 71%-72%; российский патриотизм: 18%-30%-35%; «субэтничность»: 9%-19%-27%. Особенно явно прослеживается усиление надтрадиционной РИ: 2%-10%-19%. (Учтены градации самоощущения: «нищие», «бедные», «богатые, среднего достатка»). Такого рода единообразие отличает воздействие «фактора богатства» от факторов уровня образования и принадлежности к определенному поколению.

В то же время для надтрадиционной РИ в Костромской области характерна инверсия, - так же, как и в случае влияния уровня образования:: (+9%) - (+2%) - (-8%).С ростом самоощущения богатства в Костромской области ослабевает также российский патриотизм. Эта инверсия обусловлена, очевидно, более слабым («разрушенным») ядром традиционной культуры, диспропорцией между пониженным уровнем РИ в целом и повышенным уровнем ее традиционалистской составляющей, а также стрессом соседства. Если в других регионах более богатые больше довольны своей жизнью на своих территориях, то в Костромской области у них возникает «крамольная» мысль: почему и зачем мы живем именно здесь?!

Можно ли говорить о противоречии между уровнем индивида и уровнем региона? В нашем случае получается, что регион (экономический район, подрайон) как целостность не определяется (только) экономическими факторами: культура (в широком смысле слова) оказывается равноправным партнером экономики. С другой стороны, здесь подтверждается, как мы полагаем, неоднократно высказывавшаяся ранее позиция об эмерджентном характере региона (экономического района, подрайона) по отношению к входящим в него элементам (см. работы В.И. Данилова-Данильяна, М.Г. Завельского). Кроме того, препятствием для превращения тенденции роста силы РИ с ростом (самоощущения) богатства индивидов в тенденцию увеличения силы РИ с ростом богатства, или уровня социально-экономического развития региона является слишком малое количество «богатых».

Представляется, однако, что и в случае (гипотетическом) значительного увеличения доли «богатых» уровень богатства все равно не стал бы доминирующим детерминантом. Этому препятствует, во-первых, отсутствие положительной связи между уровнем богатства и уровнем образования респондентов и, во-вторых, отсутствие единой тенденции связи между уровнем образования и силой РИ (по материалам модельного полигона). Трудно прогнозировать, что произойдет в случае распространения богатства среди более образованных слоев населения, даже при сохранении существующих тенденций.

В то же время, по данным анкетирования экспертов, в большинстве городов, независимо от уровня их экономического благосостояния, для взрослых предпочтительным оказалось имеющееся место жительства (или малая родина, находящаяся в другом месте); исключение - Череповец (вследствие излишнего динамизма), в меньшей степени - Мичуринск и Кострома (вследствие стресса соседства). В то же время в перечнях городов, куда хотелось бы переехать (если не считать собственные областные центры, а также Москву, С.-Петербург и Нижний Новгород, где экономические аспекты тесно связаны с урбанистическими), непосредственно экономические причины не доминируют. Распространены антропо-экологические, в разных смыслах, предпочтения: «хочу жить уединенно на украинском хуторе», «люблю холод», «люблю жару», «остались хорошие впечатления о Волгодонске» и др. (последнее - речник - житель Арзамаса). В Борисоглебске развито мнение о проживании в городах-аналогах («тихих», «провинциальных», «с хорошей экологической обстановкой»). Наряду с этим, играет роль оценка значимости культуры общения, а также менталитет жителей, например: «хотел бы жить в Угличе - там народ другой» (житель Ельца, бывал в Угличе у родственников).

Более высоким уровень культуры общения часто кажется на своей (покинутой) малой родине, а также в С.-Петербурге (но не в Москве), Воронеже, Калуге и в городах к северу от Москвы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Итогом проведённого исследования стали следующие ОСНОВНЫЕ ЗАЩИЩАЕМЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ.

ЬАнализ региональной идентичности базируется на определении важнейших понятий и анализе историко-географических предпосылок. В частности, в качестве исходного было принято следующее определение: региональная идентичность - это системная совокупность социокультурных отношений, связанная с понятием «малая родина». Региональная идентичность может пониматься в связи с этим как внутренний (с точки зрения самих местных жителей) и обычно «не-раскрученный» имидж территории, включающий внутренний набор образов, символов, мифов, - в отличие от внешнего имиджа (с точки зрения мигранта, полит-технолога, организатора туризма, путешественника и т.д.). В нашей работе была (I. 1. ) разработана система понятий, описывающая феномен региональной идентичности с учётом современных реалий Европейской России. В работе показано, что структура региональной идентичности в основном сводится к двум относительно автономным составляющим: «местному патриотизму» и «пространственной самоидентификации», с которыми сопряжены более частные составляющие региональной идентичности. Позитивная и негативная региональная самоидентификация, а также спектр «промежуточных» отношений к своей малой родине в настоящей работе трактуются как различные формы, а также степень проявления «местного патриотизма». В связи с этим рассмотрена позиция автора о единстве культуры мобильности и культуры укорененности.

Было обосновано, что (1.2.) региональная самоидентификация населения в Европейской России (местный патриотизм и пространственная самоидентификация) проявляется в рамках исторически сложившейся, относительно устойчивой во времени и пространственно структурированной системы регионов.

II. Обоснована структурированность (внутреннее членение проблемы) региональной идентичности. Исходя из этого, были разработаны анкеты (для массовых опросов и для экспертов), положенные в основу анализа, позволившие формализовать ранее «неуловимую» проблему региональной идентичности.

Ш.Пространственная самоидентификация населения определяется региональными культурно-историческими факторами и географическим положением городов и регионов, т.е. факторами местного геопространства, благодаря которым возникновение неформальных регионов может получить генетическую интерпретацию.

1У.Выявлены первичные черты региональной идентичности, которые определяют механизмы самоидентификации населения в Европейской России. 1У.1.0босновано культурное триединство региональной идентичности местных общностей (по материалам модельного полигона, в основном - массовых опросов). Это - единство транстрадиционной, традиционалистской и надтра-диционной идентичности, которые по-разному трактуют отношение региональной идентичности к традиции: трапстрадициоиная региональная идентичность выходит за рамки традиционализма, но не порывает с традицией, а развивает её; надтрадиционная региональная идентичность выходит за рамки традиции; традиционалистская региональная идентичность не связана с развитием традиции.

В работе было выявлено, что социокультурное структурирование геопространства на территории модельного полигона обусловливает неодинаковую роль традиции (традиционалистской и транстрадиционной региональной идентичности) на периферии, полупериферии и в центре. Это структурирование пространства определяет соотношение роли местных и неместных факторов, что также весьма существенно для региональной идентичности (в центре роль неместных факторов существенно выше, чем на периферии, что ослабляет региональную идентичность, включая пространственную самоидентификацию).

На периферии традиция (в различных формах) стимулирует активность модернизации, что усиливает региональную идентичность в целом. В центре развитие традиции (в любой её форме) и модернизации «нейтрализуют» друг друга, что ослабляет региональную идентичность в целом. На полупериферии традиция стимулирует модернизацию в случае транстрадиционной идентичности, и тормозит её развитие в случае традиционалистской идентичности.

Полученные результаты на примере региональной идентичности позволяют утверждать, что региональные различия в менталитете и ценностных предпочтениях населения не менее, а часто более важны (как это характерно для модельного полигона), чем соответствующие различия, определяемые рангом поселения в иерархии, возрастным или социальным слоем. «Оплотом традиционализма» являются не столько типы городов по их рангу в иерархии, как полагают многие авторы, сколько определенные регионы. В реальных условиях модельного полигона традиция (включая традиционализм) и модернизация - не антагонисты, хотя степень их дополнительности, «притяжения» или «отталкивания» для разных регионов разная.

1У.2. В основе региональной самоидентификации лежит позитивное - культурно, а также экологически обусловленное - отношение к малой родине. Однако фиксируются случаи трансформации и ослабления региональной идентичности вследствие социальных и позиционных факторов. Для описания этого феномена в работе введено понятие «стресс соседства» (стресс соседства охарактеризован в работе на примере Костромы, Мичуринска и др.). В работе были экспериментально установлен относительно высокий уровень развития региональной идентичности, судя по ключевым параметрам региональной идентичности, задаваемым разработанной автором анкетой для массовых опросов, а также по отношению жителей городов к старинным гербам этих городов и другим символам.

1У.З. Сквозным процессом формирования региональных идентичностей местных общностей, объединяющим все ее три ракурса, является осознание себя индивидом как «местного» - по рождению и по убеждению, а также осознание существования своей малой родины. Доминирующая при этом тенденция заключается в преобладании большей силы идентичности и местного патриотизма у местных по «убеждению» и у кого «малая родина в другом месте», а наименьшей ее силы - у тех, у кого нет (с их точки зрения) малой родины, а также у того, кто долго прожив на одном месте, так и не стал «местным» (по материалам массовых опросов, а также анкетирования экспертов). 1У.4. Взаимосвязь между региональной самоидентификацией индивидов и региональной идентичностью местных общностей осуществляется в рамках многообразных ценностных установок индивидов, зафиксированных в анкетах экспертов. Были выделены позитивная региональная самоидентификация включая местный патриотизм), неоднозначная конкретная региональная самоидентификация, поисковая региональная самоидентификация (в том числе связанная и не связанная с ослаблением духовной укорененности в конкретном месте проживания) , негативная региональная самоидентификация, самоидентификация гражданина Земли. При этом вышеуказанные идентификационные позиции: «местный», «всю жизнь прожил на одном месте, но предпочел бы уехать оттуда», «не испытывает привязанности к какому-либо месту», - были расшифрованы (детализированы, заменены на более частные идентификационные позиции, - с учетом взаимодействия пространственной мобильности и укорененности и силы позитивной или негативной самоидентификации).

IV.5. Установка на активный российский патриотизм стимулирует и местный патриотизм. Взаимосвязь местного и российского патриотизма - аргумент против радикального изменения АТД в России. В рамках модельного полигона развитие РИ происходит не за счёт российской идентичности, как полагают некоторые авторы; напротив, это - «две стороны одной медали».

Отпадает идея сопряжённости местного патриотизма и сепаратизма для русских территорий. В то же время в диссертации были зафиксированы тенденции внутрирегионального сепаратизма: в Балашове и Ельце как стремление иметь «свой регион», в Мичуринске, Новомосковске, Алексине, в слабой форме - в Сердобске и Нижнем Ломове - как стремление перейти в соседние регионы.

V.Наряду с первичными, ВЫЯВЛЕНЫ ВТОРИЧНЫЕ ЧЕРТЫ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ, связанные с экологическим сознанием, восприятием культурно-исторического наследия и культурно-пейзажного разнообразия поселений, динамикой и деградацией РИ, влиянием социально-экономических и демографических факторов.

На основе взаимодействия первичных и вторичных черт РИ формируется структурированность геокультурного пространства Европейской России. У. Показана роль РИ как основы (одной из важнейших основ) экологического сознания. Тем самым проиллюстрировано и доказано значение РИ как важного фактора социальной активности (особенно в связи с поддержкой местных «зелёных» движений), - вопреки все еще распространенным противоположным мнениям. (Это - мнения о том, что РИ - разновидность социальной «обломовщины» или отличительная черта «традиционного общества». Сюда относятся также мнения об исключительно «потенциальном» (не «актуальном») характере РИ в социальной динамике). Подтверждена высказанная рядом авторов позиция о движениях «зеленых» как о важных субъектах современной (пред-постиндустриальной) российской модернизации. Следует заметить, однако, что при изучении воздействия РИ на экологическое сознание существенно «повышена планка» оценки силы и продуктивности РИ (ив связи с этим оценка «силы», результативности и прогрессивности российской РИ здесь оказывается не столь высокой и оптимистичной, как в большинстве других случаев, охарактеризованных в диссертации).

У.2. Показана активная роль местного патриотизма в восприятии культурно-исторического наследия и пейзажно-культурного разнообразия поселений. У.З. Показана роль этнокультурной и ментальной структурированности как предпосылки, так и следствия развитой РИ (по материалам массовых опросов и анкетирования экспертов).

В диссертации показан неформальный, культурный смысл формальных, административных регионов (например, на основе восприятия регионального символа «тамбовский волк»; по фиксированию ощущению давления и конкуренции со стороны других территорий и др.).

Выявлено, что социальная однородность в пределах территории модельного полигона сосуществует со значительными культурными различиями между этими регионами, при относительной однородности параметров РИ в поселениях в пределах каждого из регионов. Поэтому следует считать, что самоидентификация как «местного» является хотя и важнейшей, однако потенциальной предпосылкой развития РИ той или иной силы (в определенном регионе). Такая предпосылка актуализируется благодаря существованию обнаруженной автором диссертации региональной культурной установки («парадигмы», «регионального стиля самоидентификации»). Эта культурная установка в значительной степени предопределяет характер, «силу» и внутреннюю логику местной РИ. Исходя из этого можно предположить существование внутренних (неконъюнктурных) источников формирования РИ. Один из примеров, подтверждающих такую позицию, - то, что каждая из областей обнаруживает значительную специфику в аспекте влияния уровня образования на развитие РИ. Вопреки распространённым взглядам, рост уровня образования не означает ослабление идентичности. Лишь для Костромской области характерно ослабление идентичности по всем показателям при росте уровня образования. Чаще всего, напротив, ослабление идентичности по одним параметрам (при росте уровня образования респондентов) уравновешивается ростом идентичности по другим параметрам.

Отсюда следует, как полагает автор диссертации, неправомерность трактовки современной российской РИ как мнимого, виртуального феномена.

Вышеуказанное может служить также аргументацией в пользу относительной устойчивости во времени «силы» российской РИ.

Закономерные тенденции в формировании региональных культурных контрастов в характере РИ (транстрадиционной и традиционалистской) могут быть объяснены как результат наложения двух пространственных макроструктур: 1)фундаменталыюго градиента Север - Юг с большей степенью традиционности и «пассионарности» на Юге и с тенденцией (не всегда реализуемой) усиления идентичности в этом направлении и 2)структуры периферия - полупериферия - центр, элементы которой различаются по роли традиции, по соотношению местных и неместных факторов. На них накладываются ме-зоструктуры, связанные с различиями в силе и роли традиционализма.

У.4. Для региональной идентичности характерна своеобразная динамика, связанная с упорядоченной реакцией социума на разрушение его «культурного генотипа» и описываемая известной формулой А.Дж. Тойнби: «Наиболее стимулирующее воздействие оказывает вызов средней силы (1991, с.212); «чрезмерная суровость вызова определяет задержку роста цивилизации, вплоть до гибели» (там же, с.181 - 182). Данная зависимость фиксируется и для взаимосвязи интегрального индекса РИ и разрушения ядра традиционной культуры (описываемого характеристикой природного патриотизма), и для взаимосвязи РИ, основанной на поддержке местных «зеленых» движений, с воспринимаемым уровнем деградации среды). Реакция на осознание экологической катастрофы и разрушение ядра традиционной культуры является во многом единым импульсом к попытке преодоления культурно-экологической катастрофы и сама носит «катастрофный» («катастрофа» - в смысле В.И. Арнольда, А.Д. Арманда и др.). Разрушение ядра традиционной культуры в определенных рамках стимулирует усиление РИ, но при дальнейшей его деградации резко ослабевает и РИ в целом. Аналогичная зависимость зафиксирована и для продуцирования региональной идентичностью экофильных тенденций в социуме - «всплеск» экологической активности сменяется «экологической депрессией» (более характерной для Азиатской России, чем для Европейской). Разрушение среды и культурного ландшафта способствует разрушению и РИ: чем субъективно грязнее среда обитания, тем ниже уровень местного самосознания.

Существующая РИ - более духовный, чем материальный феномен - обнаруживает большую устойчивость, чем запечатленное в ландшафте материальное культурное и природное наследие.

В составе РИ более устойчива традиционалистская РИ (хотя в целом в процессах самоидентификации населения в Европейской России она не доминирует). Транстрадиционная РИ более устойчива там, где возможна ее связь с традиционалистской РИ.

У.5. Региональная идентичность не имеет тенденции однозначного усиления или ослабления в какой-либо возрастной группе, каждая из них является лидером по какому-либо параметру (группе параметров) идентичности.

С точки зрения идеи доминирования пространственной мобильности над укорененностью молодежь (до 30 лет) должна была бы иметь существенно меньшую силу РИ, чем было зафиксировано нами (по материалам массовых опросов в Вологодской области). Та же тенденция прослеживается и при анкетировании молодежи среди экспертов - в городах с развитым местным патриотизмом.

У.6. Показана роль экономических факторов в региональной идентичности: самоощущение богатства индивида усиливает идентичность, в то же время идентичность местных общностей безразлична к уровню социально-экономического развития региона (по данным массовых опросов). В гипотетическом случае увеличения количества богатых все равно не возникла бы однозначная связь между уровнем социально-экономического развития региона и развитием РИ в этом регионе. Этому препятствует, в частности, отсутствие положительной связи между уровнем богатства и уровнем образования респондентов, а также отсутствие единой тенденции связи между уровнем образования и силой РИ (по материалам модельного полигона).

При анкетировании экспертов была подтверждена тенденция, обнаруженная при анализе данных массовых опросов. Был зафиксирован феномен сопротивления населения идее (идеям) о присоединении к более благополучным (с точки зрения населения) регионам - довольно сильное - в Тамбове и Моршанске - к Липецкой области, в Галиче - к Ярославской области, в Туле, Плавске и Богородицке - к Московской области; умеренное - в Пензе и Нижнем Ломове - к укрупняемой Самарской области. Однако в Костроме фиксируется противоположная тенденция -присоединения к экономически преуспевающему соседу - Ярославлю, с потерей при этом своего статуса центра самостоятельного региона.

Также и по данным анкетирования экспертов, люди любят свой край независимо от его благосостояния. Однако при отсутствии достаточно развитого местного патриотизма и укорененности фактор благосостояния накладывается на другие факторы. В таком случае для альтернативных по отношению к своему месту жительства городов действие экономических факторов сужено до области их перекрытия с факторами культурными (лишь относительно немногие анкетированные указали на приоритет «возможности заработать больше денег» как на основной или единственный фактор, в анкетах скорее речь идет о меньшей сложности бесплатного поступления в ВУЗ или просто о возможности найти работу).

Список литературы диссертационного исследования доктор географических наук Крылов, Михаил Петрович, 2007 год

1. Акулыиин В., Пылькин В.А. Бунтующий пахарь. Крестьянское движение в Рязанскойи Тамбовской губерниях в 1918 1921 г.г., Рязань, РОИРО, 2000,141 с.

2. Александров Д.Н. Русские князья в XI1 1- Х1У веках, М., РАЕН, 1997, 394 с.

3. Александров Д.Н., Мельников С.А., Бледный С.Н. История великокняжеской власти всредневековой Руси, М., 2003,113 с.

4. Алексеева Т.А. Выступление. Россия и Запад. Круглый стол//Вопросы философии,1992. №6

5. Алленова В.А., Мизис Ю.А. История тамбовского краеведения, Тамбов: Изд-во ТГУим. Г.Р. Державина. 2002. 438 с.

6. Андреев А.Л. Российский социум на пути реформ: государство, нация//Мировая экономика и международные отношения, 1999, №5, С.94-105.

7. Андреев Г. Обретение нормы//Новый мир. 1994, №2. С.144-189.

8. Аннинский Л. «Век мой, зверь мой.». Из ответов на записки // Труд, 2000, 03 ноября.

9. Аннинский Л. Если это патриотизм //Россия, 2001, №3.

10. Анучин В.А.Теоретические проблемы географии, М.: Географгиз, 1960, 264 с.

11. Арманд А.Д. Эксперимент Гея. Проблема живой Земли, М., 2001,191 с

12. Арманд А.Д. География информационного века //Известия Академии наук, серия географическая, 2002, №1,.С.10-14.

13. Арнольд В.И. Теория катастроф, 3-3 изд., М., Наука, 1990,128 с.

14. Арутюнов С.А. Адаптивное значение культурного полиморфизма//Этнографическоеобозрение, 1993, №4, с.41-56

15. Арутюнов С.А Мысли Кролика у одра Братца Лиса//Этнографическое обозрение, 2006,3, С.104-106.

16. Арутюнов С.А., Жуковская Н.М. Этнос и город // Энергия, 1993,№2, с.67 69.

17. Архангельский А. Вместо гламурки и духовки //Известия, 03 марта 2003 .

18. Архангельский А. От какой идентичности мы отказываемся. Альгеро Москва // Известия, 2003, №78, 06 мая 2003.

19. Ахиезер А С. Жизнеспособность российского общества/Юбщественные науки и современность, 1996, №6, С.58-66.

20. Ахиезер A.C. Город фокус урбанизационного процесса//Город как социокультурноеявление исторического процесса. Отв. ред. Э.В. Сайко, М., Наука, 1995, С.21-28.

21. Баньковская С.П. Миграция, свобода и гражданство: парадоксы маргинализации // Политические исследования, 2006, №4, С. 120 126.

22. Баткин Л.М. Застойные споры (письма из 1980 года) Леонид Баткин. Пристрастия.

23. Избранные эссе и статьи о культуре.

24. Бахтин А.Г. Причины присоединения Поволжья и Приуралья к России //Вопросы истории, 2001, №5, с.52-72.

25. Белобородова И.Н. Фактор региональной идентичности в стратегии развития территорий//Социокультурная методология охраны окружающей среды, Ярославль, НПП «Кадастр», 1999, с.101-114.

26. Беляков А. Замерзаю, но не сдаюсь // Аргументы и факты, 2001, №6.

27. Берлинских В.А. Уездные историки. Русская провинциальная историография. М., Новое литературное обозрение, 2003, 523 с.

28. Бердяев H.A. Судьба России: опыты по психологии войны и национальности, М., 1990,1. С. 67.

29. Биллинггон Дж. Россия в поисках себя, пер. с англ. H.H. Балашова, М., РОССПЭН,2005,434 с.

30. Богданов A.A. Красная Звезда//А.А. Богданов. Вопросы социализма, М.: Политиздат1990,с. 104-203

31. Богословский М. Земское самоуправление на Русском Севере в ХУ11 веке. Том 1. М.,1909

32. Богословский М. Областная реформа Петра Великого . Провинция 1719 1722 г.г.,1. М., 1902.521с. +43 с.

33. Болдырев Н.Ф. Жертвоприношение Андрея Тарковского. М., Варгиус, 2003.

34. Бондырева С.К., Колесов Д.В. Миграция (сущность и явление), М.-Воронеж, РАО1. МСПИ, 2004, 326 с.

35. Бородай Ю.М., Келле В.Ж., Плимак Е.Г. Наследие К. Маркса и проблемы теории общественно-экономической формации, М., Политиздат, 1974, С. 112 115.

36. Бродель Ф. Время мира. Том 3. Материальная цивилизация, экономика и капитализм,1. М, Прогресс, 1992.

37. Бродель Ф. Что такое Франция. Кн.1. Пространство и история. М., Изд-во Сабашникова, 1994,406 с.

38. Бронгулеев А.Л. Николай Гумилёв, М., 1994.

39. Брюшинкин В.Н.Феноменология русской души//Вопросы философии, 2005, №1, С.2939.

40. Бурдье П. Социология политики. М., Социологос, 1993, 336 с.

41. Бурлина Е. Мифы о провинциальной культуре//Российская провинция , 1994, №1,1. С.48-51.

42. Бызов Л.Г. Социокультурная трансформация российского общества и формирование неоконсервативной идентичности Мир России. 2002. №1. М.

43. Валлерстпайн И.Социальное изменение вечно? Ничто никогда не изменяется?

44. Социологические исследования, 1997, №1, с.6 18.

45. Вевьерка М. Формирование различий // Социологические исследования, 2005, №8,1. С.13-23.

46. Вильчек В. Кто кричит «Держи вора!»//Известия, 1999,14 мая.

47. Висконти о Висконти, М.: Радуга, 1990, 443с.

48. Виткович Г.И., Ягдфельд Г.Я. Сказка средь бела дня, М., Молодая гвардия, 1959.

49. Вишнев С.М. Основы комплексного прогнозирования, М., Наука, 1977, 287 с.

50. Волкова И. В.Военное строительство Петра 1 и перемены в системе социальных отношений в России // Вопросы истории, 2006, №3, с.35 51.

51. Волкова И.Н., Крылов М.П. Структурные уровни геопрострапства//Третий всесоюзный симпозиум по теоретическим вопросам географии/Юдесса-Киев, Наукова думка, 1977

52. Волкогонова О.Д. Есть ли будущее у русской идеи? // Мир России, 2000, №2.

53. Гаврилюк В.В., Трикоз Н.А. Динамика ценностных ориентаций в период социальныхтрансформаций (поколенческий подход) //Социс, 2002, №1. С.96-105

54. Галушкина М., Гурова Т., Денисова Д. Российское образование уход от канона //

55. Эксперт, 2003, №42, С.95 104.

56. Гаррос А. Нижний м1ръ. Захар Прилепин и Николай Свечин два писателя, живущие водном городе и в разных Россиях // Эксперт, 2006, №38, С. 104 110.

57. Гельман В.Я. Политические элиты и стратегии региональной идентичности // Журналсоциологии и социальной антропологии, 2003, том 6, №2, С.91 105.

58. Герен-Пас Ф. Откуда мы? О пространственно-географической самоидентификациижителей Франции // Этнографическое обозрение, 2005, №5, С.52 58.

59. Геттнер А. География, её история, сущность и методы, М-Л, Госиздат,1930

60. Геттнер А. Единство географии как науки и учебного предмета //География как наукаи учебный предмет, Пг, 1924

61. Глазовский Н.Ф. Новое время новые возможности, новые проблемы //Рыцарь светлого образа. К столетию со дня рождения Давида Львовича Арманда (1905-1976), М., НИА-Природа, 2006, С.139-143.

62. Глазычев В.Л. Выслобождение городов//Российская провинция, 1993, №1, С.51-59.

63. Глазычев В.J1. Капитализация пространства // Эксперт, 2004, № 1, С. 100 104.

64. Глазычев В.Л.Город России на пороге урбанизации//Город как социокультурное явление исторического процесса. Отв. редактор Э.В. Сайко, М., Наука, 1995, С. 137

65. Глазычев В.Л. Ловушка регионального подхода //Логос. 2005, №1.

66. Глинчикова А.Г. Выступление. Круглый стол //Вопросы философии, 2000, №1, С.2732.

67. Глобальное пространство культуры. Материалы международного форума 12-16 апреля 2005г . СПб. СпбГУ, 2005.

68. Гордеев Н.М. Историко-литературная карта Тамбовского края, Тамбов, Изд. ТОИУУ,1966.

69. Горизонтов Л.Е. «Большое русское ядро» в имперской и региональной стратегии

70. Пространство власти: исторический опыт России и вызовы современности, М., МОНФ, 2001, 129 с.

71. Города России. Энциклопедия. Главный редактор Г.М. Лаппо, М, БРЭ, 1994, 559 с.

72. Городецкий А.Е. Проблемы российской модернизации. Круглый стол. - Мир России.2001. №4. М.

73. Горский A.A. О древнерусских «землях» // Отечественная история, 2001, №5, с.144150.

74. Горский A.A. Русь: от славянского расселения до Московского царства, М.: Языкиславянской культуры, 2004, 390 с.

75. Готье Ю.В. Замосковский край в 17 в., б.м., б.г., 602с.

76. Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра 1 до Екатерины 11, Т. 1,1. М., 1913,472 с.

77. Готье Ю.В.История областного управления в России от Петра 1 до Екатерины II, Т.2.1. М.-Л., 1941,303 с.

78. Гошуляк В.В. История Пензенского края, кн. 1, Пенза, ПГПУ, 1995,146 с.

79. Градовский А.Д. История местного управления в России. Сочинения А.Д. Градовского1.9 т.т., том 2, СПб, тип. М.М. Стасюлевича, 1868, 492 с.

80. Григорьева Н.В. Региональная идентичность и самоназвания населения в районах

81. Псковской, Тверской и Смоленской областей Проблемы этнической географии и культурного районирования. Сборник научных статей. Псков, Псковский отдел РГО, 2004.

82. Громов А., Силаев Н.Другие в большом городе//Эксперт-Вещь, 2006,№6, С.4 9.

83. Грушевский М.С. Очерк истории украинского народа, Киев, Лыбидь, 1990, 398 с.

84. Гудков Л.Д. Особенности модернизации в России и характер русской этнонациональной идентичности //Демографическая ситуация, частная жизнь и идентичность в России, М„ ИЭА РАН ИНП РАН, 2002, С.62 - 63.

85. Гумилев Л.Н. От Руси до России, СПб., ЮНА, 1992, 269с.

86. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли, Л., Гидрометеоиздат, 1990, 526 с.

87. Гуревич П.С. Бессознательное как фактор культурной динамики //Вопросы философии, 2000, №10, с.37-42.

88. Гуриев С. Индустриальный феодализм // Эксперт, 2001, № 14, С.56.

89. Гурова Т. Как скучно пить кока-колу//Эксперт, 2003, №35, с.30.

90. Гусейнов A.A. Об идее абсолютной морали //Вопросы философии. 2003. №3.

91. Даудрих Н.И. Социальная идентичность: методический аспект //Социология: методология, методы, математические модели, 2000, №12, с.77 95.

92. Даллмар Ф. Глобальная этика : преодоление дихотомии «универсализм партикуляризм»//Вопросы философии, 2003.№3, с. 13-29.

93. Данилевский Н.Я. Россия и Европа, М., Книга, 1991.

94. Даркевич В.П. Происхождение и развитие городов Древней Руси // Вопросы истории,1994, №10, С. 48-59.

95. Дилигенский Г.Г. Российский горожанин конца 90-х: генезис постсоветского сознания, М., 1998, С.49-52

96. Долгов В.В. Очерки истории общественного сознания Древней Руси XI XI11 веков,1. Ижевск, 1999, 351 с.

97. Дорофеев В. Повести и рассказы Андрея Платонова (вступительная статья) //

98. А.Платонов. В прекрасном и яростном мире. Повести и рассказы, М., Художественная литература, 1965, С.З 34.

99. Драганова М., Староста П„ Столбов В. Социальная идентификация жителей сельскихпоселений и малых городов Восточной Европы // Социс, 2002, №2, С.52 60.

100. Дряхлов В.Н. Языческое противодействие христианству в Западной Европе в Средниевека // Вопросы истории, 2007, №1, С.21 38.

101. Дубасов И.И.Очерки из истории Тамбовского края, Тамбов, ТГПИ, 1993,445с.

102. Дьяконов И.И. Все мы люди. Размышление историка об этническом самосознании

103. Знание сила, 1989, №4, с.32 - 34.

104. Евгенов C.B. Жизнь на миру, М., Советский писатель, 1968.

105. Ерасов B.C. Концепция самобытности как методологическая предпосылка цивилизационной компаративистики // Сравнительное изучение цивилизаций. Хрестоматия. Сост. B.C. Ерасов. М., Аспект Пресс, 1999, С.280 -285.

106. Забелин И.М. Физическая география в современном естествознании, М., Наука, 1978,335 с.

107. Завалишин Ю.А., Рязанцев И.П. Территориальное поведение: опыт теоретико-методологического анализа // Социологические исследования, 2005, №10, с.83 92.

108. Зиновьев A.A. Логика науки, М.: Мысль, 1971, 279 с.

109. Зинченко В.П. Живой разговор. Интервью // Вопросы философии, 2006, №8, С.41 -53.

110. Зубов A.B. «Вестминстерская модель» и общественное бытие Восто-ка//Ретроспективная и сравнительная политология. Публикации и исследования, вып. 1, М. : Наука, 1991, с.50-75.

111. Зубов A.B. Демократы и патриотизм. Либералам не обойтись без идей, которые присвоили себе красные и коричневые // Известия, 1999,13 июля 1999 г.

112. Зубов A.B., Салмин A.M., Тайван Л.Л. Есть ли будущее у политологии Востока? //Ретроспективная и сравнительная политология. Публикации и исследования, вып.1, М., Наука, 1991,с.8-23.

113. Зуев С. Искусство создания знаков //Эксперт, 2002, №22, с.67-71.

114. Иванченко А. Территория роста // Аргументы и факты, 2002, №41

115. Игнатов А. Русская философия истории: романтический консерватизм//Вопросы философии,1999, №11, 116-123.

116. Иголкин A.A. Символы исторической памяти на страницах советских газет в 19251939 г.г. Доклад на заседании Ученого совета ИРИ РАН 17 октября 2002 г. // Труды Института Российской истории РАН, вып.6, М., Наука, 2006, С. 238 257.

117. Ильин М.В. Слова и смыслы: общение общность // Политические исследования, 1994, №6, с.88-95.

118. Иноземцев В.Л. Иммиграция: новая проблема нового столетия. Методологические аспекты // Социологические исследования, 2003,№6, С.29 38.

119. Иноземцев В.Л. Вестернизация как глобализация и «глобализация» как американи-зация//Вопросы философии, 2004, №4, с.58-69.

120. Исаченко А.Г. Развитие географических идей, М., Мысль, 1971,416 с.

121. История древнего мира. Упадок древних обществ, М. Наука, 1989, 407 с.

122. Кабаков А. Мы европейцы ещё со времён Петра. - Россия - европейская страна? // Известия. 2005. № 69.

123. Каганский B.J1. Россия: национальная модель культурного пространства //У Конгресс этнографов и антропологов России. Омск, 9-12 июня 2003 г. Тезисы докладов, М., ИЭА РАН, 2003, С.288.

124. Каганский В.Л. Регионализация, регионализм, пострегионализм // Интеллектуальные и информационные ресурсы и структуры для регионального развития. М., ИГ РАН, 2002.

125. Каждан А.П. Византийская культура. 10-12 века, СПб., Алетейя, 1997,279с.

126. Казанцева Г.В. Оценка социально-культурного потенциала городских агломераций -в кн.: Проблемы развития городских агломераций, М., ИГ РАН, 1988, С.95 106.

127. Кантор В.К. «Карамазовщина» как символ русской стихии // Вопросы философии. 2005.№4.

128. Кара-Мурза A.A. Выступление. Российская модернизация : проблемы и перспективы// Вопросы философии, 1993, №7, С. 19-21.

129. Каримова А.Б. Регионы в современном мире// Социологические исследования, 2006, №5, С.32 41.

130. Кастельс М. Интервью // Эксперт, 2003, №18, С.75 79.

131. Кастельс М., Киселева Э. Россия и сетевое общество //Мир России, 2000, №1, С.23-51.

132. Касьянова К. О русском национальном характере, М.: ИНМЭ, 1994, 367 с.

133. Каценелинбойген А.И. Системный анализ и проблема ценностей // Системные исследования. Ежегодник 1972, М., Наука, 1972, с.46-71

134. Кистанов В.В., Копылов Н.В. Региональная экономика России, М., Финансы и статистика, 2003, 521 с.

135. Климова Э.С. //Социологические исследования, 2002, №2.

136. Кнабе Г.С. Внутреннее пространство: дом, город, общество // Город как социокультурное явление исторического процесса. Отв. ред. Э.В. Сайко, М., Наука, 1995, С.224 -233

137. Ковалёв Ю.А. Книга веха и проблема ценностей противостояния «Восток - Запад» // Социологические исследования. 2002. №2.

138. Коган Л.Б. Демократия без городов? Новосибирск, «Автор», «Полис», 1993, С.15

139. Коган Л.Б., Листепгурт Ф.М. Урбанизация и природа // Природа, 1975, №3, с. 12 25.

140. Колесниченко А. Идеал-28 губерний// АиФ, 2004

141. Кондаков И.В. Методологические проблемы изучения культурного и природного наследия в России//Наследие и современность, вып. 6 :, М.:Институт Наследия, 1998, с.29-94

142. Кортен Д. Рыночная ересь капитализма (интервью)//Эксперт, 2002, №26, с. 58-63

143. Коссов В.В. Эгоцентризм как губитель России Мир России. 2000. №2.

144. Костиков В. Где наша родина // Аргументы и факты, 2005, №39.

145. Костомаров Н.И. Старинные земские соборы //Земские соборы, М.: Чарли, 1995, С.5 -64.

146. Костомаров Н.И. Об отношении русской истории к географии и этнографии (Лекция, прочитанная в Географическом Обществе 10-го марта 1863 г).//3емские соборы, М., Чарли, 1995, С.424-440.

147. Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям, М., Минск, 1997, 327 с.

148. Красильщиков В.А. Модернизация в России на пороге 21 века//Вопросы философии, 1993, №7, с.43

149. Крашаков А. Рабы «расейского» разлива//Аргументы и факты, 2005, №6.

150. Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XI1 Х1У в.в., СПб., Изд-во СПбГУ, 2003,464 с.

151. Крылов М.П. Экологические идеи в русском провинциальном городе // Провинциальный город. Культурные традиции. История и современность, М.-Калуга, Эйдос, 1999, с.42-51.

152. Крылов М.П. Историческая преемственность территориального устройства Европейской России и проблемы актуализации историко-культурных районов// Н.М. Пржевальский и современное страноведение, ч.11, Смоленск, Изд-во СГУ, 1999, С.73-79.

153. Крылов М.П. Региональная идентичность в историческом ядре Европейской России // Социологические исследования, 2005, №3, С.13 23.

154. Крылов М.П. Российская региональная идентичность в контексте социокультурных и исторических границ // Проблемы приграничных регионов России, М., ИГ РАН, 2004, с.98 105.

155. Крылов М.П. Современная региональная идентичность в Европейской России: Север Юг // Известия РАН, серия географическая, 2005, №5, С. 51 - 60.

156. Крылов М.П. Социально-экологический подход к феномену российской урбанизации //Урбанизация в формировании социокультурного пространства. Отв. редактор Э.В. Сайко, М., Наука, 1999, С.228-236

157. Крылов М.П. Структурный анализ российского пространства: культурные регионы и местное самосознание//Культурная география, М., Институт Наследия, 2001, с. 143

158. Крылов М.П. Феномен региональной идентичности в Европейской России: концептуальный контекст и опыт количественного анализа //Интеллектуальные и информационные ресурсы и структуры для регионального развития. М., ИГ РАН, 2002, С. 104 -117.

159. Крылов М.П. Оценка населением городов России современной экологической ситуации // Известия РАН. сер. геогр. 1995. №6. М.

160. Крылов М.П. Понятие «регион» в культурном и историческом пространстве России // География и региональная политика. Смоленск, СГУ, 1997, с.32-38.

161. Крылов М.П. Российская региональная идентичность: геопространственные и циви-лизационные аспекты //Гуманитарная география, вып.З., М., Институт Наследия, 2006, С.83-119.

162. Кувенева Т.Н., Манаков А.Г. Формирование пространственных идентичностей в порубежном регионе // Социс, 2003, №7, с.77-89.

163. Кузнецов В.Н. Побег крестьян от помещика как социально-психологический феномен //Вопросы истории, 2001, №2, с. 148 152.

164. Кульпин Э.С. Бифуркация «Восток Запад», М., Московский лицей, 1996, 286 с.

165. Купряшина Т. (автор концепции). Окландия. Туристический проект «Край родной навек любимый». Содружество музеев Нижней Оки (буклет), Муром, б/г

166. Куренной В.А. Русский экшн: структурно-социальный анализ/Ютечественные записки, 2002, №3, с.266-280

167. Кустова Е.В.Городское самоуправление в Вятке в конце ХУ111-серединеХ1Х в. //Вопросы истории, 2004, №5, С.134-138.

168. Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в Х-Х1У веках, М., Наука, 1984, 346 с.

169. Лапин Н.И.Проблемы формирования современного социенталыюго порядка в России //Вопросы философии, Вопросы философии, 2006, №11, С.

170. Лебедева Н.М. Социальная идентичность на постсоветском пространстве : от поисков самоуважения к поискам смысла //Психологический журнал, 1999, том 20, №3, с.48-57.

171. Левада Ю.А. Координаты человека. К итогам изучения «человека советско-го»//Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены, 2001,№1, С.7 15.

172. Леви-Стросс К. Раса и история // К. Леви-Стросс. Путь масок, М., Республика. 2000, С.323 356.

173. Левинтов А.Е Районная и региональная парадигмы: субъективизация географических представлений //Трансформация региональных структур в период перехода к рынку. Под редакцией Ю.Г. Липеца, М., ИГ РАН, 1994, С. 19-16

174. Лексин В.Н., Швецов А.Н. Муниципальная Россия, М., Эдиториал УРСС, 2001.

175. Лекторский В, Дилигенский Г. Проблемы целостности мира //Вопросы философии, 1990,№12, с.32.

176. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьёв. СПб, Наука, 1991, С. 171 296.

177. Лоренц К. Оборотная сторона зеркала, М., Республика, 1998,493с.

178. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (ХУ111-начало XIX века.), СПб, Искусство СПБ, 1994, 399с.

179. Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации, М., Изд-во МГУ, 1996, 682с.

180. Любавский М.К. Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени издания первого Литовского Статута, М.: 1892

181. Любавский М.К.Образование основной государственной территории великорусской народности, Л., 1929.

182. Любарский Г.Ю. Морфология истории, M., КМК, 2001

183. Любищев А.А. Понятие эволюции и кризис эволюционизма//А.А. Любищев. Проблемы формы. Систематики и эволюции организмов, М.: Наука, 1982, с. 133-148

184. Мазлиш Б.Глобальное и локальное: понятия и проблемы// Социологические исследования, 2006, №5, С.23-31.

185. Макарихин В.П. Губернские учёные архивные комиссии и их роль в развитии общественно-исторической мысли России в конце XIX начале XX века //История СССР, 1989, №1,с.160- 169.

186. Макаров В.Г. «.» в истории евразийского движения и судьбы евразийцев // Вопросы философии, 2006, №9, с. 109- 117.

187. Макаров Н.А. Север и Юг Древней Руси в X первой половине XI11 в.: факторы консолидации и обособления //Русь в IX -XI1 веках. Взаимодействие Севера и Юга, М, Наука,2005, С.5 - 10.

188. Малякин И.В. Российская региональная мифология: три возраста //Pro et contra. Центр и регионы России. М., Московский Центр Карнеги, том 5, №1, 2000, С. 109 -122.

189. Мамардашвили М.К. Другое небо// М. Мамардашвили. Как я понимаю философию, М.: Прогресс, 1992, с.320-339.

190. Мартин Г.П., Шуман X. Западня глобализации. Атака на процветание и демократию. Пер. с нем., M., М., Альпина, 2001, 330 с.

191. Масарик Т.Г. Россия и Европа. Эссе о духовных течениях в России, т.З, ч.2-3. СПб, РХГИ, 2003, с. 138.

192. Мезенцева Б.Б, Косларская Н.П.Бег по замкнутому кругу: уровень жизни, ментальные установки и социальная мобильность жителей России //Мир России, 1998, №3, С.141 -188.

193. Мелешкина Е.Ю. Региональная идентичность как фактор становления региональных политий в Российской Федерации // Вестник МГУ, сер. 12. «Политические науки», 1999, №6, С.48-54.

194. Мельянцев В.А.Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность, М., Из-во МГУ, 1996, 303 с.

195. Мендра А Основы социологии. Пер. с фр., М., 2000.

196. Мильдон В.И. Миллениумы русский и западныйб образы эсхатологии // вопросы философии, 2000, №7, С.З 12.

197. Мильдон В.И. «Сказка ложь» (вечно женственное на русской земле)//Вопросы философии, 2001,№5, с. 132- 148.

198. Мильдон В.И. Русский ренессанс, или фальшь Серебряного века // Вопросы философии, 2005, №1, с.40-51.

199. Милюков П.Н. Государственное хозяйство в России в первой четверти 18 столетия и реформы Петра Великого, СПб., 1905, 679с.

200. Мировосприятие и самосознание русского общества. Отв. ред. A.A. Горский, Е.Ю. Зубков. Вып.З., М, ИРИ РАН, 1999,226с.

201. Митрохин Н. А.Русская партия: движение русских националистов в СССР в 1953 -1985 г.г., М., Новое литературное обозрение.,2005

202. Мленар 3., Штебе Я. Мобильность и идентификация в условиях открытости мира: теоретическая интерпретация и опыт Словении // Социс, 2005, №4, С.33-42.

203. Мнение населения о состоянии окружающей среды и эффективности мероприятий по её охране. М., Росинформцентр Госкомстата РФ, 1991, 220 с.

204. Моммзен Т. История Древнего Рима, СПб., Лениздат, 1993,268 с.

205. Мрочек-Дроздовский П. Областное управление в России в ХУ111 веке до учреждения о губерниях, М., 1876, 280 с.

206. Мурзина И .Я. Методологические аспекты изучения региональной культуры//Социс, 2004, №2, С.60-55

207. Найденова Л.П. Мир русского человека: 16-17 века (по Домострою и памятникам права). М., ИРИ РАН- Сретенский монастырь, 2003, 208с.

208. Нарский И.В.К вопросу о прошлом и будущем политологии поздней Российской империи //Городская и локальная история Восточно Европы в XIX XX веках, Челябинск, Каменный пояс, 2003, С.20-33.

209. Неволин К.А. О пятинах и погостах новгородских в ХУ1 веке. СПб., 1853 (Записки Императорского Русского географического общества, кн.5).

210. Неволин К.А. Образование управления в России от Иоанна 111 до Петра Великого (1844)// К. А. Неволин, Собрание сочинений, т.6, СПб., 1859.

211. Негго А.Г. Остров великанов, М., Детгиз, 1959.

212. Нечаев В.Д. Региональный миф в политической культуре современной России, М. ИАРАН, 1999, 155 с.

213. Никич Г. Гордость и предубеждение культуры //Эксперт, 2006, №26, С.73.

214. Николаев В.А. Лаидшафтоведение. Эстетика и дизайн, М., Аспект Пресс, 2003, 175 с.

215. Павловский Г.Разноцветье «зелёного мира». Три интервью//Век XX и мир, 1987, №10

216. Павловский Г. Тренировка по истории. Мастер-классы Гефтера, М., Русский институт, 2004, 184 с.

217. Павлюк С.Г. Вернакулярные районы в постиндустриальную эпоху // С. Шестые Сократические чтения. Постиндустриальная трансформация социального пространства России. Сборник докладов. Под редакцией В.А. Шупера, М., Эслан, 2006, С. 94 -114.

218. Пантин В.И., Лапкин В.В. Трансформация национально-цивилизационных идентич-ностей современного российского общества: проблемы и перспекти-вы//Общественные науки и современность, 2004, №1, С.52-63

219. Петров М.К. Человек и культура в научно-технической революции//Вопросы философии, 1990. №5, с.79-82

220. Петров М.К. Язык, знак, культура, М., Наука, 1991

221. Петров Н.В. Водочная Россия // Регионы России в 1998 г. Ежегодное приложение к Политическому альманаху России, М., Гнедальф, 1999, С.239 245.

222. Петров Н.В. Современная российская региональная идентичность // Центр и региональная идентичность в России, СПб. М.; Летний Сад; Европейский ун-т в СПб., 2003,256 с.

223. Петров Н.В. Федерализм по-российски // Pro et contra. Том 5, №1. Центр и регионы России, М., Московский центр Карнеги, 2000, С.7 33.

224. Петров-Стромский В.Ф. Три эстетики европейского искусства // Вопросы философии, 2000, №10, с.155-170.

225. Покровский Н.Е. В зеркале глобализации //Отечественные записки, 2003, №1, С.51-65

226. Покровский И.М.Русские епархии ХУ! XIX веках, их открытие, состав и пределы. Опыт церковно-исторического, статистического и географического исследования, т.т.1-2, Казань, 1907; 1913.

227. Померанц Г.С. Нравственный облик исторической личности//Знание-сила, 1990, №5, с. 18-22.

228. Помяловский Н.Г. Мещанское счастье. Повесть // Н.Г. Помяловский. Мещанское счастье. Очерки бурсы, М.Правда, 1981, С.5-102.

229. Порус В.Н.Обжить катастрофу. Своевременные заметки о духовной культуре России // Вопросы философии, 2005, №11. С.24 36.

230. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история, М., 1979.

231. Посадский A.B. Крестьянская самооборона в годы гражданской войны в России -Отечественная история, 2005. №1.

232. После страха апатия// Зелёный мир,1993, №10

233. Привалов А. Города и люди//Эксперт, 2003, №42, С.92.

234. Пронина Е.Е. Последняя электричка (Венедикт Ерофеев. «Москва Петушки») // Общественные науки и современность, 2005, №3, С.151 - 165.

235. Прусс И. Здоровье планеты //Знание сила, 1993, №11, С.61 - 65.

236. Пчелинцев О.С.Региональная экономика в системе устойчивого развития, М., Наука, 2004, 258 с.

237. Пятигорский A.M. Интервыо//Вопросы философии, 1990, №5, с.93-105

238. Рабжаева М.В., Семенков В. И. Какая идентичность у жителей Санкт-Петербурга?//Социс. 2003, №3.

239. Родоман Б.Б. Под открытым небом. О гуманистическом экологическом воспитании. 2-ое издание, М., Т-во научных изданий КМК, 2006,182 с.

240. Родоман Б.Б. Поляризованная биосфера, Смоленск, Ойкумена, 2002, 336 с.

241. Родоман Б.Б. Территориальные ареалы и сети, Смоленск, Ойкумена, 1999, 256 с.

242. Розен А.Е. Записки декабриста. Иркутск, Вост.-сиб. кн. изд-во, 1984,480 с.

243. Российская идентичность в условиях трансформации. Опыт социологического анализа. Отв. ред.: М.К. Горшков, Н.Е. Тихонова, М., Наука, 2005, 396 с.

244. Российская модернизация. Проблемы и перспективы. Материалы Круглый стол. // Вопросы философии, 1993, №7, с.З 41.

245. Рунова Т.Г.Оценка экологической ситуации населением городов России//Известия Академии наук, серия географическая, 1993, №3, с.68-75.

246. Русские // Народы и религии мира. Энциклопедия. М., БРЭ, 1998, С.438 461.

247. Русь в IX XII веках. Взаимодействие Севера и Юга, М., Наука, 2005, 326 с.

248. Рыжов К.В. Ещё раз о смысле и значении понятия «Русь» и «Русская земля» в летописях XII XIII в.в. // Вопросы истории, 2002, №3, с. 137 - 143.

249. Рязанцев И.П., Завалишин А.Ю. Территориальное поведение россиян (историко-социологический анализ), М., Академический Проект; Гаудеамус, 2006,455с.

250. Савенков Ю. Премьер Малайзии сторонник рынка и идейный противник Запада //Известия, 1998, 30 июня.

251. Савицкий П.Н. Географические и геополитические основы евразийства //Русский мир. Геополитические заметки по русской истории, М., Эксмо, 2003, С.799 089.

252. Савицкий П.Н. Степь и оседлость // Русский мир. Геополитические заметки по русской истории, М., Эксмо, 2003, С.810 822.

253. Савоскул М.С. Локальная идентичность современных россиян//Этнографическое обозрение, 2005, №3, с.58 73.

254. Сборник российских политических программ 1904-1922, Составитель А.Н. Артемов, Вентспилс, Посев, 1990.

255. Свердлов М.Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси У1 первой трети XI11 в., СПб, Академический проект, 2003, 735 с.

256. Сверкунова Н.В. Феномен сибиряка//Социс, 1996, №8, С.90-94

257. Сверкунова Н.В.Региональная сибирская идентичность: опыт социологического исследования., СПб., НИИ Химии СПбГУ, 2002,191 с.

258. Cea Л. «Логос варварства» и проблема латиноамериканской цивилизационной идентичности // Сравнительное изучение цивилизаций. Хрестоматия. Составитель Б.С. Ерасов, М., Аспект Пресс, 1999, с.449 -451.

259. Cea Л. Философия американской истории. Судьба Латинской Америки, М., 1984.

260. Селиванов А.И.Метафизика в культурологическом измерении // Вопросы философии, 2003, №3, С.49-63.

261. Селье Г. Стресс без дистресса. Пер с англ. Под общей ред. Е.М. Крепса., М., Мир, 1979.

262. Семаш А.Ю. Наоми Кляйн. No Logo. //Журнал социологии и социальной антропологии, 2003. том VI.№2, С. 199 206.

263. Семененко И.С. Глобализация и социокультурная динамика: личность, общество, культура // Политические исследования, 2003,№1,с.5-23.

264. Сикевич З.В. Русские: образ народа, СПб, Из-во СПбГУ, 1996, 152 с.

265. Синицкий Л.Д. Политическая география по Ратцелю // Землеведение, 1899. Кн.З, С.53.

266. Смирнов A.M. Об основах географической науки.//Вопросы философии, 1948, №3

267. Смирнов A.M. О системе экономгеографических понятий .//Труды Одесского университета им. Мечникова, том 12, Одесса, 1955.

268. Смирнов A.M. Общегеографические понятия.//Теоретическая география. Вопросы географии, сб.88, М., Мысль, 1971

269. Смирнов С.Н. Несвоевременные мысли о России Мир России. 2004. №4.

270. Смирнягин Л.В. Русские в пространстве и пространство русских//3нание-сила, 1995, №4

271. Смирнягин Л.В. Территориальная морфология российского общества как отражение регионального чувства в русской культуре.//Региональное самосознание как фактор формирования политической культуры в России, М., МОНФ, 1999, С. 108 115.

272. Согомонов А.Ю. Глокальность (очерк социологии пространственного воображе-ния)//Глобализация и постсоветское общество («аспекты 2001»), М., Стови, 2001, С.141-188.

273. Соловьёв С.М. Чтения и рассказы по истории России, М., Правда, 1989, 767 с.

274. Сорокин П.А. Человек, цивилизация, общество, М., Республика, 1992.

275. Социальное пространство России («круглый стол») // Социологические исследования, 1992, №3, С.49- 67.

276. Спасение в языке. Саша Соколов Александр Михайлов // Литературная учёба,1990. Кн.2.

277. Стефанов Ю.Н. Рене Генон и философия традиционализма//Вопросы философии,1991, №3,С,31-42.

278. Сусоколов A.A. Русский этнос в XX в.: этапы кризиса экстенсивной культуры//Мир России, 1994, №2, С.3-53

279. Масарик Т.Г. Россия и Европа. Эссе о духовных течениях в России, т.З, ч.2-3. СПб, РХГИ, 2003, с. 138).

280. Тавлинов C.B. Западно-европейская средневековая государственность, М., Вече, 1995, 188 с.

281. Тамбовская энциклопедия. Главный научный редактор Л.Г. Протасов, Тамбов, Администрация Тамбовской области, изд-во Юлис, 2004, 707 с.

282. Татевосов Р.В. География населения, М., МНЭПУ, 1999,132 с.

283. Тимашев Н.С. Научное наследие П.А. Сорокина//Социологос, вып.1. Общество и сферы смысла, М., Прогресс, 1991, С. 461 -464.

284. Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в Х1У ХУ в., М., 1957.

285. Тойнби А. Дж. Постижение истории, М.: Прогресс, 1992, 731с.

286. Тоффлер А. Футурошок, СПб., Лань, 1997, 464с.

287. Трубецкой Н. О туранском элементе в русской культуре // Русский мир. Геополитические заметки по русской истории, М., Эксмо, С.738 765.

288. Трубачев О.Н. В поисках единства, М. : Наука, 1997, 284с.

289. Тульчинский Г.Л. //Вопросы философии, 2003, №8.

290. Тульчинский Г.Л. Культурогенез в условиях глобализации // Глобальное пространство культуры. Материалы международного форума 12-16 апреля 2005 г., СПб, 2006.

291. Туровский Р.Ф. Бремя пространства как политическая проблема России//Логос, 2005, №1, С.124-171.

292. Туровский Р.Ф. Региональные особенности русского национального самосознания // Гуманитарная география, вып.З, М., Институт Наследия, 2006, С.287-313.

293. Туровский Р.Ф. Соотношение культурных ландшафтов и региональной идентичности в современной России // Идентичность и география в постсоветской России. Сборник статей. Геликон плюс, СПб., 2003, с. 139 173.

294. Уиттлси Д. Региональная концепция и региональный метод //Американская география. Современное состояние и перспективы. Пер. с англ. М., ИЛ, 1957, С.37 80.

295. Уэллс Г. Облик грядущего //Герберт Уэллс. Собрание сочинений в пятнадцати томах, том 13, М., Правда, 1964, с.401-514.

296. Федотова В.Г. Анархия и порядок в российском развитии //Вопросы философии, 1998, №5, С.3-20.

297. Федотова В.Г. Апатия на Западе и в России // Вопросы философии. 2005, №3. С.3-19.

298. Федотова В.Г. Неклассические модернизации и альтернативы модернизационной теории//Вопросы философии, 2002, №12, с.3-21

299. Федотова В.Г. Факторы ценностных изменений на Западе и в России // Вопросы философии, 2005, №11. С. 3-22.

300. Феоктистов Г.Г. Империя как тип структурного деления мира (опыт классификации)// Общественные науки и современность, 2000, №2, с. 108

301. Филиппов А.Ф. Гетерономия родных просторов //Отечественные записки, 2002, №6, С.48-62.

302. ФокинаТ.П.Метафизика Саратова//Волга, 1998, №1, С.167-171.

303. Формозов A.A. Древнейшие этапы истории Европейской России, М., Наука, 2002,154с.

304. Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси, Л., Из-во ЛГУ, 1988.

305. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций?// Полис, 1994, №1, С.ЗЗ 48.

306. Хлебопрос Р.Г., Фет А.И. Природа и общество: модели катастроф. Новосибирск. Сибирский хронограф, 1999,343 с.

307. Хорос В.Г. Российская модернизация: проблемы и перспективы. Круглый стол //Вопросы философии, 1993, №7, С.12-16.

308. Цимбаев H.H. До горизонта земля! (К пониманию истории России)//Вопросы философии, 1997, С. 18 -42.

309. Цимбаев H.H. История России XIX начала XX в.в., М.- Слово; Ростов-на-Дону, Феникс, 2004,447 с.

310. Чечулин Н.Д. Города Московского государства в 16 веке, СПб., 1889,349с.

311. Чичерин Б.Н. Областные учреждения России в ХУ11 веке, М, 1854, 531 с.

312. Чубайс И.Б. Как преодолеть идентификационный кризис России в XXI веке // Мир России. 2002. №2. с.2 27.

313. Чупров А.И.Речи и статьи, М., 1912

314. Чучин-Русов А.Е. Новый культурный ландшафт: постмодернизм или неоархаи-ка?//Вопросы философии, 1999, №4, с.ЗЗ

315. Шейнин Л.Б. Петербург и российский меркантилизм. Эпоха Петра 1. М., Наука, 1997, 110 с.

316. Шелехов Д. Путешествие по русским просёлочным дорогам //Литературная учёба, 1990, Кн.1, С.3-11

317. Шеллов-Коведяев Ф.В. Какая экономика нам нужна? // Мир России. 2005. №1. С.144 -162.

318. Шемякин Я.Г. Отличительные особенности «пограничных» цивилизаций (Латинская Америка и Россия) в сравнительно-историческом освещении //общественные науки и современность, 2000,№3, 92 96.

319. Шкаратан О.И. Информационная экономика и пути развития России//Мир России, 2002, №3, С.55

320. Шкаратан О.И. Социальные реалии России начала 2000-х г.г. // Мир России. 2003, №2. С.46 80.

321. Шведова О.И. Указатель. Археографический ежегодник за 1957 г., 1958, с.377 -453.

322. Шрейдер Ю.А. Сложные системы и космологические принципы // Системные исследования. Ежегодник 1975. М., Наука, 1975, С.137 - 159.

323. Штарк Ф. Волшебный мир немецкого языка. Пер. с нем. Т.В. Юдиной, М.: Изд-во МГУ, 1996,240с.

324. Шубин A.B. Гармония истории. (Введение в теорию исторических аналогий), М., Паломник, 1992, 342 с.

325. Шульце X. Краткая история Германии. Пер. с нем., М., Весь мир, 2004, 255 с.

326. Щапов А.П. Великорусские области и смутное время (1600-1613) //Избранное. Репринт: Сочинения, СПб, т. 1,1906, Иркутск, Оттиск, 2001, С.67-164.

327. Щедровицкий П.Г. Полномочия не дают их берут //Эксперт, 2002, №27, с.49 - 53.

328. Щедровицкий П.Г. Сбежать из мёртвой зоны (запись М. Кактурской) // Аргументы и факты, 2005, №6.

329. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект Пресс. 1999, 416 с.

330. Экономическая география в СССР. История и современное развитие. М., Просвещение, 1965, 663 с.

331. Эпштейн М.Н. Все эссе. Том 1. В России. Екатеринбург. У Фактория. 2005. 535 с.

332. Эриксон Э. Детство и общество. Пер. с англ., М.1996.

333. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. Пер.с англ. М. : Прогресс. 1996. 342 с.

334. Юревич A.B. Психологические особенности российской иауки//Вопросы философии, 1999, №4, с. 11-17.

335. Ядов В А. Российская модернизация: проблемы и перспективы. Круглый стол // Вопросы философии. 1993. Ж7.С.38 39.

336. Якобсон А.Я., Корытный Л.Н. Социально-экономическое районирование: традиции, проблемы, перспективы//Регионализм и централизм в территориальной организации общества и региональном развитии, М., ИГ РАН, 2001, С.22-25.

337. A sense of Place: Regional Identity, Informal Economy and resource Management by Cheryl Aman. Backgrouners by Linda Mattson. Forests for the Future, Unit 5, 2003, The University of British Columbia, 137 p.p.

338. Beck Ulrich. The Cosmopolitan Vision. Cambridge (U.K.); Maiden (Ma): Polity Press; 2006, IX+ 201 pp.

339. Bond A., Bellkinder , M., and Treyvish, A. Economic development trends in the USSR: 1970 1988 || Soviet Geography, 1991, No 1, pp. 1-57.

340. Carrus Giuseppe, Bonaiaiuto Marino, Bonnes Mirilia environmental concern, regional Identity, and Support for protected Areas in Italy || Environment and Behavior, vol.37, 2005, No.2, p.p. 237-257.

341. Costache Stefania. Construction the "Transylvanian Identity" Regional Identity in Provincia 2000 - 2002. Submitted to Central European University, Nationalism Studies Program, Budapest, 2004

342. Cultural Continuum and Regional Identity in architecture. Editor Balkrishna Doshi, Sin-gapure, 1985

343. Fischer C. Evermore Rooted Americans // City & Community. 2002, V.l, №2, p. 177-198.

344. Gilbody Simon. Regional Identity, 1996 (MP.65@Umail/UMD.EDU)

345. Glinsky P. Swiadomosc ecologiczna spote || Cultura I sponeczenstvo W-wa.1988. T.32, #3, S/168-196.

346. Gruenwald, Kim M. the Commercial Origins of Regional Identity in the Ohio Val- ley, 1790 1850. Blumington: Indiana university press, 2002, xvl+214p.p.

347. Hardcover Max. Regional Identity and Behavior (England and four earlist British North American colonies), Sugar, 2002, 202 p.p.

348. Hoare Rachel. Linguistic Competence and Regional Identity in Brittany: Attitudes and Perceptions of Identity || Journal multilingual and multicultural Development, Vol.21, No. 4, 2000, p. 324.

349. Kotkin, Joel. New geography. How the digital revolution is reshaping the American landscape? NY, Ronda House, 2000, 242 p.

350. Lash Scott. Another Modernity: Rationality. Oxford: rationality. Oxford: Blackwell publishers. 1999.

351. LAsharky. Re: Critiques Vol.3, 1996 @AOL.COM:

352. Many Wests. Place, Culture, and Regional Identity. Edited by David M. Wrobel and Michael C. Steiner, California State University, Fullerton, 2003, 320 p.p.

353. Millard J. and Christensen A. L. Regional Identity in the Information Society // BISER Domain Report No. 4. Project funded by the European Community. Salzburg, 2004, 38 P

354. Mlinar Zdravko. Territorial identities: between individualization and globalization || Globally versus Locality. Editor Antony Kuklinski, Warsaw, 1990, p.p.57- 61.

355. Norman J. Vig, Michael Kraft. Environmental Policy in the 1990. P.83-99.

356. Paasi Annsi. Department of Geography University of Oulu. Re-constructing regions and regional identity. Nethur lecture. 7.11.2000, Nijmegen, The Netherlands, 9 p.p.

357. Park R. Migration and Marginal Man || Turner R.H.(ed/)Robert E. Park on Social Control and Collective Behavior. Chicago, 1967.

358. Park R., Burgess R. Introduction to the Science of Sociology. Chicago, 1925.

359. Pace Michelle. The politics of Regional Identity Meddling with the Mediterrian? University of Birmingham (UK), 2005

360. Pihlak Madis. Re: regional identity? 1996 ([e-mail])

361. Ploner Josef. Tourism and the Aesthetization of Backwardness New Symbolic Orders of Regional Identity in Alpine Austria || Regional Studies Association International Conference, 28 th - 31st May 2005, University of Aalborg, Denmark.

362. Pollice F. II ruolo dell' identitata territoriale nei processi di sviluppo locale The Territorial Identity as a Source for the Local Development. // Bollettino della Societa' Geografica Italiana, Serie XII, Volume X, Fasciolo 1,2005,p.p. 75 92.

363. Santayana G. The Philosophy of Travel || Santayana G. The Birth of Reason. Columbia University Press, 1968.

364. The Idea of Rajasthan: Explorations in Regional Identity|edited by Karine Schomer? Joan L.Erdman, Deryck O.Lodrick and Lloyd i/ Rudolf, 1994/2 v/, xx,738 p., maps.

365. Turner B.S., Rojek Ch.Society and Culture. Principles of Scasrcity and Solidarity. L.2001.

366. Архив Российской Академии наук, фонд академика С. Б. Веселовского)ф.620, ед.хр. 90 «Объяснения к историческим картам Северо-Восточной Руси XV в.», 236л. (машинопись), 90а, 96,309-315,, 325,325а,