Павел Иванович Кушнер и развитие отечественной этнографии в 1920-1950-е годы тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.07, кандидат исторических наук Алымов, Сергей Сергеевич

• Алымов, Сергей Сергеевич
• кандидат исторических наук
• 2005

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Алымов, Сергей Сергеевич

Введение

Глава I. Основные вехи жизненного пути П.И. Кушнера.

Глава II. Научная деятельность П.И. Кушнера в 1920-1930-е гг.

1. История развития общественных форм.

2. Дискуссии о первобытном коммунизме, социально-экономических формациях и месте этнографии в системе общественных наук.

3. «Горная Киргизия» П.И. Кушнера: текст и контекст.

Глава III. П.И. Кушнер в Институте этнографии АН СССР

1. От социального к этническому. Теоретические основы советской этнографии конца 1940-х - 1950-х гг.

2. Монография П.И. Кушнера «Этнические территории и этнические границы» и ее значение для разработки проблем этногеографии, этнических процессов и этнического самосознания.

3. «Село Вирятино в прошлом и настоящем» и проблемы этнографического изучения современности в 1950-е гг.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Павел Иванович Кушнер и развитие отечественной этнографии в 1920-1950-е годы»

Данная диссертация является исследованием по истории отечественной науки о народах 1920-1950 гг. Представляется, что, несмотря на наличие значительного количества обзорных работ, а также специальных историографических исследований, указанный период в истории отечественной этнографии не получил еще в литературе достаточного описания и оценки. Между тем, плодотворное развитие каждой научной дисциплины невозможно без изучения ее истории.

Одной из центральных проблем науковедения является проблема соотношения «внутренних» и «внешних» факторов развития науки. Под первыми понимаются когнитивные факторы, то есть накопление фактов, логика развития научных теорий и т.д., под вторыми — факторы социальные1. В истории науки, и в истории этнологии/этнографии в частности, все большее признание получает подход, рассматривающий развитие научной мысли в контексте широкого комплекса интеллектуальных и социально-политических факторов. Историков зарубежной антропологии в последнее время привлекает изучение «контекстуальности» антропологического знания, самого процесса его производства и функционирования в обществе . Схожие задачи были поставлены и в отечественной литературе . С точки зрения истории науки не всегда правомерно жестко отделять ее от других сфер интеллектуального производства, таких как идеология, журналистика и т.д. Современная социология науки стремится отказаться от альтернативы «чистой науки» и «науки-служанки», полностью подчиненной политико-экономическим интересам. В то же время очевидно, что существуют разные степени

1 Косарева Л.М. Внутренние и внешние факторы развития науки (историографический аспект проблемы). М., 1983, с.5.

2 Clifford J. Introduction// Writing culture. Berkeley, 1986, p.l 1.

3 См. Соколовский C.B. Этнографические исследования: идеал и действительность// Этнографической обозрение (далее - ЭО), 1993, №№2, 3. политизированности науки, зависящие от ее способности противостоять давлению внешних факторов4.

В этой связи в историографии последних десятилетий активно разрабатывается проблема взаимодействия науки и идеологии, науки и власти. Идеология, то есть «система взглядов и представлений, дающих то или иное истолкование окружающей человека социальной реальности» имеет особенно большое влияние на социальные науки, является важнейшим компонентом социально-политической и интеллектуальной атмосферы, в которой развивается наука5. В ситуациях общественных кризисов, обострения идеологической борьбы это влияние еще более возрастает. Это напрямую относится к истории отечественной этнографии/этнологии. В советское время неоднократно подчеркивалось, что данная дисциплина развивалась под знаком «прикладных задач», ее тематика и проблемы были тесно связаны с осуществляемой государством национальной политикой6. Современные исследования продолжают изучать роль этнографов в осуществлении этой политики7. Данное направление представляется безусловно оправданным и плодотворным. Однако необходимо учитывать и то, что «абсолютизация внешних воздействий зачастую ведет к преуменьшению, а то и игнорированию внутренних факторов развития науки»8.

Актуальность данных проблем в историографии отечественной этнографии определяет выбор научного творчества П.И. Кушнера в качестве объекта исследования. Его творчество - интересный пример взаимодействия науки с широким общественно-политическим и идеологическим контекстом. Среди этнографов П.И. Кушнер является одним из наиболее ярких воплощений своеобразного «тандема» науки и идеологии. П.И. Кушнер проделал долгий путь в этнографию, придя в нее из рядов большевистских партийных деятелей. Будучи и ученым, и, в определенной степени, политиком, он остро чувствовал

4 Социоанализ Пьера Бурдье. М., 2001, с.52-53.

5 Замошкин Ю.А. Взаимоотношение идеологии и науки// Социологические проблемы науки. М., 1974, с.87.

6 Толстое С.П. Советская школа в этнографии// Советская этнография (далее - СЭ), 1947, №4, с.8-9.

7 См., к примеру, Hirsch F. The Soviet Union as a Work-in-Progress: Ethnographers and the Category of Nationality in the 1926, 1937 and 1939 Censuses// Slavic Review, 1997, vol. 56, №2; ван Мейрс В. Советская этнография: охотники или собиратели?// Ab Imperio, 2001, №3.

8 Соловей Т.Д. От «буржуазной» этнологии к «советской» этнографии. История отечественной этнологии первой трети XX в. М., 1998, с.10. идеологически актуальные темы, умел, как писали о нем сотрудники Института этнографии АН СССР «откликаться на широкие общественные запросы»9. Фигура П.И. Кушнера и его деятельность как бы совмещают в себе «внутренние» и «внешние» факторы развития науки, что свидетельствует о чрезвычайной условности их разделения. На примере творчества конкретного ученого в работе дается попытка показать противоречивые отношения науки и идеологии как своеобразных партнеров-антагонистов.

В то же время можно утверждать, что в творчестве Кушнера ярко отразились этапные события в истории советской этнографии в 1920-1950-е годы. Он не только участвовал в важных теоретических дискуссиях, но зачастую был их инициатором. Он был склонен к широким обобщениям, постановке теоретических вопросов. Это делает изучение его творчества интересным для истории теоретической мысли в советской этнографии. В 1920-е годы, когда марксизм не приобрел еще характера окаменевшей догмы, П.И. Кушнер был одним из ведущих марксистов-обществоведов. С позиций современного знания их теории имеют в основном историографическое значение, однако изучение этих теорий необходимо для воссоздания полной картины развития данной дисциплины, оказавшейся под их влиянием в ходе «марксизации». На примере его творчества можно проследить, какие научные и идеологические проблемы принес марксизм, его влияние на этнографическую науку в СССР. П.И. Кушнер пытался развивать эту теорию применительно к этнографии, интерпретировать с ее позиций полевой материал.

П.И. Кушнер разрабатывал этногеографическую проблематику, способствовал определению исследовательских приоритетов, свойственных этнографии в послевоенный период. Именно на 1940-1950-е годы приходится его окончательное становление как этнографа. В этот период он участвует в разработке ключевых исследовательских тем Института этнографии АН СССР, что позволяет дать характеристику теоретических приоритетов данного периода в целом, уточнить историю центрального этнографического института страны.

Изучение творчества П.И. Кушнера позволяет охарактеризовать ряд проблем истории советской этнографии 1920-1950-х гг.: становление

9 Крупянская В.Ю. Рабинович М.Г., Соколова В.К., Токарев С.А. Павел Иванович Кушнер (1889- 1968)// СЭ, 1968, №3. С.179. марксистской интерпретации этнографического материала, проблему определения социального строя кочевых и полукочевых народов, изучение этнических территорий и этнических границ, изучение колхозного крестьянства.

Цели и задачи диссертации обусловлены ее историографическим характером. Основной целью является изучение ряда проблем развития советской этнографии на примере научного творчества П. И. Кушнера. Отсюда следуют задачи работы:

• рассмотреть жизненный путь ученого в широком историческом контексте;

• исследовать основные направления его работы, его влияние на дальнейшую разработку этих направлений в отечественной этнографии;

• осветить изменения, происходившие в указанный период в представлениях о задачах этнографической науки и участие П.И. Кушнера в этом процессе;

• рассмотреть на примере П.И. Кушнера роль политических и идеологических факторов в деятельности советских этнографов 1920-1950-х гг.

В данной работе акцент сделан не на оценке научного наследия П.И. Кушнера с позиций сегодняшнего состояния научного знания, но на изучении его как исторического феномена, обусловленного комплексом интеллектуальных, идеологических, политических и личностных факторов. Чтобы обеспечить максимальную объективность, автор стремился избегать политических оценок, рассматривать жизненный путь и творчество П.И. Кушнера в контексте современной ему эпохи и достигнутого на тот момент уровня развития науки. Это обеспечено опорой на широкую источниковую базу.

Источники, использованные при написании данной диссертации, можно разделить на опубликованные и архивные. К первым относятся статьи и монографии П.И. Кушнера и современных ему этнографов, а также обществоведов, экономистов и партийных функционеров. Для описания дискуссий, возникавших вокруг работ П.И. Кушнера 1920-1930-х гг., использовались публикации в журналах «Историк-марксист», «Известия ГАИМК», «Большевик» и др. Для изучения послевоенного периода деятельности П.И. Кушнера использовались в основном издания Института этнографии АН СССР: журнал «Советская этнография», «Краткие сообщения» и «Труды» Института этнографии. В отдельных случаях привлекались публикации в газетах и общественно-политических журналах, например, в «Новом мире», «Советской Киргизии», «Правде», а также воспоминания А.И. Гуковского и М.Г. Рабиновича.

В работе широко используются архивные источники. Привлечены материалы Архива Российской Академии Наук (РАН) - прежде всего, фонд Института этнографии (ф.142). В этом фонде изучены в основном материалы, характеризующие деятельность Института по подготовке этнических карт Восточной и Центральной Европы. Интерес также представляют хранящиеся в нем неопубликованные доклады П.И. Кушнера, посвященные проблемам этногенеза, этнических процессов. Важную роль сыграли материалы этого архива при изучении диссертантом истории создания монографии «Село Вирятино в прошлом и настоящем», освещения истории этнографического изучения колхозного крестьянства в целом и др. Для освещения научно-организационной деятельности П.И. Кушнера, а также дискуссий о предмете этнографии, общественно-экономических формациях и т.д. использовались фонды Института истории Комакадемии (ф.359), Общества историков-марксистов (ф.377), Комакадемии (ф. 350), также хранящиеся в Архиве РАН. В Государственном Архиве Российской Федерации изучены материалы Коммунистического университета им. Я.М. Свердлова (ф.5221), освещающие учебный процесс в этом заведении, а также фонд Института этнических и национальных культур народов Востока при ЦИК СССР (ф.7668). В Архиве Института этнологии и антропологии РАН использованы документы фонда Русской экспедиции (ф.32), содержащие полевые материалы к монографии «Село Вирятино в прошлом и настоящем», а также отчеты о ходе полевой работы в этом селе (ф.142). Кроме того, в архиве имеется личное дело П.И. Кушнера. Использованы также материалы Российского государственного архива социально-политической истории, в частности фонд Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б), содержащий материалы Комиссии по изучению кишлака и аула Средней Азии, а также доклад П.И. Кушнера об экономическом положении Киргизии (ф.62). Кроме того, в фонде Общества старых большевиков, хранящемся в том же архиве, содержится его подробная автобиография (ф.124). Также использованы материалы о деятельности Кушнера и его коллег, хранящиеся в Архиве Института истории материальной культуры в Санкт-Петербурге (ф. 2). Документы научного и биографического характера получены из личного архива сына ученого, Г.П. Кушнера, использованы и его устные сообщения. Интересные сведения сообщили диссертанту В.И. Козлов, J1.H. Чижикова и Н.В. Шлыгина, в течение ряда лет работавшие совместно с П.И. Кушнером.

Литература, посвященная истории отечественной этнографии рассматриваемого периода, достаточно обширна. Специфика данной работы позволяет указать лишь ряд наиболее значимых публикаций. Наиболее информативными работами советского периода являются статьи С. А. Токарева10. Они обобщают сведения об основных этнографических учреждениях и ученых рассматриваемого периода, а также предлагают периодизацию ее теоретического развития. Большая часть историографической литературы советского периода носит характер обзорных статей, приуроченных к различным датам. Это статьи С.П. Толстова, А.И. Першица и H.H. Чебоксарова, Ю.В. Бромлея и др11. Большую ценность в отечественной литературе 1980-х гг. представляют историографические обзоры по отдельным теоретическим проблемам, прежде всего работы Р.Ш. Джарылгасиновой и Г.Е.

1 О

Маркова . В зарубежной литературе следует отметить работы А. Вуцинича и Э. Геллнера, посвященные анализу основных теоретических постулатов советской этнографии13.

В 1990-е годы появились работы, пересматривающие оценки советского периода, по-новому освещающие общие процессы в науке. Одними из первых в этом ряду были работы Ю. Слезкина. Он рассмотрел процессы, происходившие в этнографии 1920-1930-х гг. как одно из проявлений сталинского «великого перелома», а также указал на роль Н.Я. Марра и его учеников в этом процессе14.

10 Токарев С.А. Советская этнография за сорок лет// Вестник истории мировой культуры, 1958, №2; он же Ранние этапы развития советской этнографической науки// Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии. М., 1971. Вып. 5.

11 Толстое С.П. Сорок лет советской этнографии// СЭ, 1957, №5; Першиц А.И. Чебоксаров Н.Н. Полвека советской этнографии// СЭ, 1967, №5; Бромлей Ю.Б., Чистов К.В. Ордена Дружбы народов Институту этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая — 50 лет// СЭ, 1983, №4.

12 Джарылгасинова Р.Ш. Теория этнического самосознания в советской этнографической науке// СЭ, 1987, №4; Марков Г.Е. Теоретические проблемы номадизма в советской этнографической литературе// Историография этнографического изучения народов СССР и зарубежных стран. М., 1989; он же, Из истории изучения номадизма в отечественной литературе: вопросы теории// Восток, 1998, №6.

13 Vucinich A. Theoretical Problems of Soviet Ethnography// The State of Soviet Science. Cambridge, 1965; Gellner E. State and Society in Soviet Thought. Oxford, 1988.

14 Слезкин Ю. Советская этнография в нокдауне: 1928-1939// ЭО, 1993, №2; Slezkin Yu. N.Ya. Marr and the National Origins of Soviet Ethnogenetics/ Slavic Review, 1996, vol. 55, №4; он же, Arctic Mirrors. Russia and the Small Peoples of the North. Berkeley, 1994.

Взаимоотношения марризма, сталинской национальной политики и этногенетики были рассмотрены В.А. Шнирельманом15. Ряд публикаций посвящен взаимоотношениям этнографии и власти, участию этнографов в решении государственных задач16.

Значительное место занимают работы Т.Д. Соловей, посвященные дискуссиям о предмете этнографии, этнографическому образованию. Она же является автором монографии, посвященной истории отечественной этнографии первой трети XX в. В них наиболее подробно рассмотрен ход «коренного перелома» рубежа 1920-1930-х годов, связанный с изменением представлений о предметной области этнографии и внедрением марксизма в этнографию. Также

Т.Д. Соловей подробно описана организационная структура науки17. Данному

1 ft периоду посвящена также монография Ф. Бертрана .

Большой материал по истории отечественной этнографии был собран A.M. Решетовым. Им, в частности, была начата деятельность по сбору сведений о репрессированных этнографах19. Важный фактический материал содержат его статьи по истории Института этнографии АН СССР20. Ценный источник по истории отечественной этнографии, дневник С.А. Токарева, был опубликован С.Я. Козловым и П.И. Пучковым21. Для понимания роли ГАИМК в исторической науке 1930-х гг. важна работа A.A. Формозова22. В 1990-е годы стал активно развиваться жанр научных биографий ученых-этнографов. Здесь в первую очередь следует отметить работы О.Ю. Артемовой, Ю.В. Ивановой

15 Шнирельман В.А. Злоключения одной науки: этногенетические исследования и сталинская национальная политика// ЭО, 1993, №3.

16 См. публикации дискуссии в ЭО за 1992-1993 гг., а также Hirsch F. Op. Cit.; ван Мейрс В. Ук. соч.; Соловей Т.Д. Отечественная этнология: от «золотого века» в 1920-е годы к кризису 1990-х// Академик Ю.В. Бромлей и отечественная этнология. 1960-1990-е годы. М., 2003.

17 Соловей Т.Д. Эволюция понимания предмета этнографии в советской этнографической литературе. 1917-1932/ Вестник МГУ, Сер. 8, 1990, №5; она же От «буржуазной» этнологии к «советской» этнографии. М., 1998; она же «Коренной перелом» в отечественной этнографии (дискуссии о предмете этнологической науки: конец 1920-х - начало 1930-х гг.)// ЭО, 2001, №3.

18 Bertrand F. L'antropologie Sovietique des Annees 20-30. Configuration d'une rupture. Bordeaux, 2002

19 Решетов A.M. Репрессированная этнография: люди и судьбы// Кунсткамера. Этнографические тетради. СПб., 1994, вып. 4, 5-6.

20 Решетов А.М. Отдание долга. Институт этнографии АН СССР во время Великой Отечественной войны// ЭО, 1995, №2,6; 1996, №1; он же, Институт антропологии и этнографии - Институт этнографии АН СССР. 1933-1943// ЭО, 2003, №5.

21 Благодарим судьбу за встречу с ним. О С.А. Токареве — ученом и человеке. Отв. ред.-сост. С.Я. Козлов и П.И. Пучков. М., 1995.

22 Формозов А.А. Русские археологи в период тоталитаризма. М., 2004.

A.M. Решетова, A.A. Сириной и ряда других исследователей23. Определенным итогом развития этого жанра стали коллективные труды «Репрессированные этнографы» (вып. 1 и 2) и «Выдающиеся отечественные этнологи и антропологи XX в.»24. Первые две книги содержат научные биографии 29 этнографов, подвергшихся политическим репрессиям. Третья содержит статьи о 20 ученых, во многом определивших ход развития отечественных этнографии и антропологии в XX в. Характерной особенностью этих исследований является их широкая источниковая база: помимо опубликованных трудов, в них используются архивные документы, периодика, материалы, хранящиеся у родственников ученых, личные воспоминания. Одной из основных задач этих книг, по словам Д.Д. Тумаркина, было «осознание преемственности в истории» отечественных этнографии и антропологии XX в., выработка научно обоснованного подхода к наследию ученых, творивших в советскую эпоху25.

Научная новизна работы определяется тем, что исследований, посвященных изучению жизни и творчества П.И. Кушнера до недавнего момента не было. Обзорные статьи советского периода подчеркивали значимость его работ. С.П. Толстов указывал на «первые зародыши марксистско-ленинской этнографии», появившиеся в Комуниверситете им. Я.М. Свердлова, и назвал «Очерк развития общественных форм» П.И. Кушнера «первой в советской литературе попыткой дать марксистское освещение

У ft истории первобытно-общинного строя» . Книга «Горная Киргизия» П.И. Кушнера в обзорных статьях, как правило, называется первой в ряду работ, посвященных «проблеме общественно строя того или иного народа» . Однако попытка проследить жизненный и творческий путь данного ученого в контексте развития науки, осветить его общественно-политические взгляды, а также

23 Артемова О.Ю. Забытые страницы отечественной науки: А.Н. Максимов и его исследования по исторической этнографии// СЭ, 1991,№4; она же, A.M. Золотарев: трагедия советского ученого// Репрессированные этнографы. Вып. 2. М., 2003; Иванова Ю.В. Петр Федорович Преображенский// ЭО, 1994, №4; Решетов A.M. H.A. Невский как этнограф// ЭО, 1992, №6; он же, Николай Михайлович Маторин (опыт портрета ученого в контексте времени)// ЭО, 1994, №3; Сирина A.A. Б.Э. Петри как этнограф// СЭ, 1991, №3; она же, Выдающийся этнограф и фольклорист Г.С. Виноградов (1887-1945)// ЭО, 1993, №1 и др.

24 Репрессированные этнографы. Составитель и отв. ред. Д.Д. Тумаркин. М., 1999, вып.1; М., 2003, вып. 2; Выдающиеся отечественные этнологи и антропологи XX в. Составитель Д.Д. Тумаркин, отв. ред. В.А. Тишков и Д.Д. Тумаркин. М., 2004.

25 Тумаркин Д.Д. От составителя// Выдающиеся отечественные этнологи., с.5.

26 Толстов С.П. Сорок лет советской этнографии, с.34-35.

27 Токарев С.А. Ранние этапы развития советской этнографической науки/ ОИРЭФА, вып.5, М., 1971, с.119. влияние, оказанное им на развитие этнографии, была предпринята впервые диссертантом . Кроме того, значительное внимание в данной работе уделяется периоду конца 1940-х - начала 1950-х гг., остающимся «белым пятном» в современной историографии.

28 Алымов С.С. Павел Иванович Кушнер: между наукой и идеологией// Выдающиеся отечественные этнологи и антропологи XX в. с. 475-516.

Заключение диссертации по теме «Этнография, этнология и антропология», Алымов, Сергей Сергеевич

Эти выводы, как и весь текст книги, содержат большое количество оценочных суждений, заключенных в самих понятиях «уровня культуры», «пережитка», однозначном предпочтении городского уровня деревенскому и видении всех процессов с точки зрения приближения последнего к первому. Послевоенный период, как писала в отчете Шмелева, характеризуется прежде всего «подтягиванием» сельского быта к уровню города. Об этом свидетельствует электрофикация, радиофикация, многокомнатность и т.д. Однако «вкусы и культурные потребности деревни еще сильно отстают от города». В одежде также заметно «горячее стремление подражать городу», но и здесь «вкусы часто остаются еще очень неразвитыми», что выражается в приверженности вирятинцев к высоким резиновым ботам. Кулинария очень консервативна, питание однообразно. Вирятинцы по-прежнему едят вместе из одной миски. Это происходит, как считает этнограф, не оттого, что в доме нет посуды, а из-за «недостаточно высоких культурных запросов»441.

Часто авторы выносят оценочные суждения о бытовых и культурных недостатках, бытующих среди вирятинцев, причем все они трактуются как пережитки прошлого. Так, в интерьерах «до сих пор» чувствуется влияние мещанских вкусов, проявляющееся в украшениях их «отвратительно размалеванными ковриками». Вину за это этнографы возлагают на культурно-просветительские и торговые организации442. Наиболее консервативной и отсталой частью населения были признаны пожилые женщины, «передовой и культурной» - молодежь, в особенности работающая в городе. Пожилые женщины являются хранителями семейной обрядности и религиозных предрассудков. К пережиткам этнографы отнесли празднование религиозных праздников, выполнение обрядов, связанных с рождением, смертью и вступлением в брак. Их «живучесть» объясняется «моральным давлением окружающих», боязнью осуждения со стороны родственников и соседей, в то время как «зачастую внутреннего побуждения к сохранению того или иного

440 Село Вирятино в прошлом и настоящем, с.278.

441 АИЭА, ф.142, оп.2, д.18, л.138-140. Слово «сильно» зачеркнуто рукой Кушнера, правившего доклад. обычая уже не имеется»443. Молодежь выступает за сокращение или полное игнорирование свадебного ритуала. Тем не менее, эти ритуалы соблюдаются, празднуются церковные праздники, в домах висят иконы, детей крестят и т.д.: «религиозная идеология продолжает оказывать известное влияние на некоторую часть колхозного населения и, помогая консервации косных сторон быта, задерживает социалистическую перестройку деревенской жизни»444.

Список «вредных пережиточных явлений» этим не исчерпывался. Этнографы отмечали, что в колхозе «Путь Ленина» встречаются нарушения трудовой дисциплины и недобросовестного отношения к общественной собственности. В материально обеспеченных семьях женщины уклоняются от работы и не вырабатывают минимума трудодней, не вовлекаются в общественную жизнь. Даже колхозные активисты «мало уделяли внимания духовному росту своих жен», которые после выхода замуж перестают участвовать в самодеятельности, танцевать в клубе и посещать комсомольские собрания. Часто встречаются «скороспелые браки», не основанные на «глубоких душевных связях». Наконец, «в быту сохранилось одно уродливое явление - это грубая брань»445.

После выхода в свет монографии состоялось ее обсуждение в самом селе. Вирятинцы, судя по отчету в «Советской этнографии», выражали благодарность этнографам, говорили о важности этой книги для потомков, а также для «повседневной агитационной работы» (мнение заведующего библиотекой). Однако наиболее оживленное обсуждение вызвала, по-видимому, опубликованная в книге фотография колхозника на поле в лаптях. Заведующая библиотекой и учительница не одобрили помещение этой фотографии и утверждали, что лаптей уже даже на работе в поле не носят. Однако председатель колхоза не согласился с этим мнением: «Следы прошлого не надо скрывать. У нас хотя и мало, но, к сожалению, привычка ходить на работу в лаптях у некоторых еще имеется. Снимок, помещенный в книге, - В.Я. Жиряков в лаптях, - это не выдумка авторов, а действительность. Он всегда ходит на

442 Село Вирятино., с.192.

443 Там же, с.230.

444 Там же, с.233.

445 Село Вирятино., с.248-250. работу в лаптях, хотя у него есть несколько пар хорошей кожаной обуви»446. Л.Н. Чижикова вспоминает, что та же фотография вызвала отрицательную реакцию и редактора издательства АН, который старался скрасить «убогость» описываемого этнографами быта447.

В данной связи важно подчеркнуть, что представления о «культурном уровне» и «культурности», высказываемые этнографами, были результатом не только их идеологических установок448. Эти же установки отражались и в высказываниях многих информаторов, в особенности сельской интеллигенции. «Народ теперь стал выше, культурнее; в религиозные праздники все в кино идут», - говорил Ожогин449. А один из престарелых информаторов, вспоминая дореволюционную деревню, подытожил свой рассказ следующим образом: «.относительно культуры, конечно, было так: мы перед вами сейчас, село перед городом, темны, а то село перед нашим селом куда темнее»450. По словам Л.Н. Чижиковой, столь болезненная реакция на фотографию с лаптями была обусловлена нежеланием колхозников выглядеть «лапотниками»451.

Село Вирятино», как известно, было не единственным итогом поворота к современности. В серии «Трудов» ИЭ вышли аналогичные монографии о киргизских и таджикских селениях, основанные на материалах экспедиций первой половины 1950-х гг.: «Культура и быт таджикского колхозного крестьянства» (Н.И. Ершов, H.A. Кисляков, Е.М. Пещерева, С.П. Русяйкина, 1954) и «Быт колхозников киргизских селений Дархан и Чичкан» (С.М. Абрамзон, К.И. Антипина, Г.П. Васильева, Е.И. Махова, Д. Сулайманов, 1958). Композиционно при некоторых отличиях (не было деления на две части -дореволюционную и советскую, исторические сведения приводились в каждом разделе), указанные монографии были аналогичны: сначала излагалась история

446 Дьяков Е.А. Стародубова A.A. Стародубов С.И. Обсуждение книги «Село Вирятино в прошлом и настоящем»// СЭ, 1959, №2, с.133. Эта заметка - пожалуй, уникальный случай появления в профессиональном журнале этнографов текста, написанного «информаторами»: двумя пожилыми колхозниками и библиотекарем.

447 Устное сообщение Л.Н. Чижиковой.

448 В этой связи приведем характерную цитату из выступления Кушнера на обсуждении монографии в ИЭ: «.очень трудно нам давалось изучение культурной жизни в колхозе, культурной не в таком понимании, как обычно - состояние клуба, школы, культурно-просветительской работы, которые имеются в каждом селении, а рост внутренней культурности в колхозниках, отражение этой культурности в их быте, кругозоре населения»// АРАН, ф.142, оп.1, д.1070, л.13.

449 АИЭА, ф.32, оп.4, №4246, л.7.

450 АИЭА, ф.32, оп.4, №2576, л.83-84.

451 Устное сообщение Л.Н. Чижиковой. селений, начиная с археологических древностей до колхозной современности, затем описывались все отрасли колхозного хозяйства. Далее шло подробное описание материальной культуры, семейного быта, «общественной и культурной жизни» колхозников и трансформаций, которые они претерпели с середины XIX по середину XX вв. Схожими были декларируемые задачи: показать «великую преобразующую силу колхозного строя», процесс социалистического переустройства, а также выявить моменты, этот процесс тормозящие. На материале различных культур рисовалась схожая картина «скачка от отсталых патриархально-феодальных отношений к социалистическим»452. Авторы монографий о киргизах и таджиках, прослеживали те же процессы, что и коллектив под руководством Кушнера; сочетание элементов «старого», традиционного и нового, привнесенного влиянием города, а затем советской власти в одежде, жилище, пище. Описывая семейный быт, обращали внимание на раскрепощение женщины и ее активное участие в колхозном производстве, равноправие в принятии решений и распределении обязанностей (отрицательные явления — сохранение неполноправного положения невестки в семье, женщины избегают ходить в клуб и т.п.); численность семьи и разделы больших семей (в больших семьях сохраняются «черты патриархальности»); самостоятельность молодежи. Соблюдение свадебных, родильных и других обрядов связывалось с влиянием людей старшего поколения, основных «носителей» пережитков. Подчеркивалось, что некоторые религиозные обряды бытуют, однако «выполняются больше по привычке, чем из религиозных побуждений»453. В главах, посвященных общественной и культурной жизни основное внимание уделялось работе сельсоветов, парторганизации, истории внедрения школьного образования, медицины, работе клубов, библиотек, распространению газет и радио.

27 января 1959 г. состоялось обсуждение монографий «Село Вирятино.» и «Быт колхозников киргизских селений Дархан и Чичкан». Во вступительном слове Кушнер говорил о важности исторического подхода, об основной задаче изучения взаимосвязи различных сторон деревенского быта и влияния, которое колхоз оказывает на крестьянский быт и психологию. В целом позитивный, спокойный ход обсуждения был нарушен Р.Я. Рассудовой, выступившей с

452 Быт колхозников киргизских селений Дархан и Чичкан. М., 1958, с.313.

453 Культура и быт таджикского колхозного крестьянства. М.-Л., 1954, с.190. резкой критикой не только монографии, но и этнографической работы в целом. Основываясь на своем опыте работы в Узбекистанской АН, она описывала положение этнографов в этой республики как очень тяжелое:

Во всех выступлениях, которые приходилось слышать в Узбекистане — выступлениях колхозников, сотрудников Института истории — лингвистов, экономистов, востоковедов, представителей других профессий - постоянно ставится такой вопрос: насколько полезны ваши книги — книги этнографов? Насколько помогают они колхозникам и советской власти строить новую жизнь

Должна с большим сожалением и горечью отметить, что все отвечают на этот вопрос так: нет, не могут ваши этнографические работы по разделу хозяйства помочь колхозникам; этнографические работы написаны поверхностно, неинтересно, а некоторые говорят даже - необъективно»454.

Этнографические работы, ставящие задачей изучать преобразующую роль колхозного строя, не ставят, по ее словам, такие кардинальные вопросы, как организация труда, его оплата и, наконец, главный вопрос: довольны ли колхозники колхозным строем. Приведем выдержки из этого выступления:

В конце концов, вопрос упирается в то, что же получает колхозник. И когда подходишь к цифрам с реальной стороны, - после всех успехов, -получается, что 106 граммов масла в год. Вот вам и успехи! .

Вопрос упирается в то, как живут колхозники, а это зависит от многого, от организации труда, управления. Однако об этом в работе о селе Вирятино ничего не сказано. большей частью этнографы обходят отрицательные стороны колхозной жизни.

И вообще, если судить по работе, все происходит без людей. Урожаи повысились, - а как повысились урожаи, об этом ничего не говорится. И почему-то обходится вопрос о налогах, об управлении общественных хозяйством, о ревизионной комиссии, о работе правления, об общих собраниях, об оплате председателя, бухгалтеров, бригадиров. Эти цифры никого не интересуют!»455.

454 АР АН, ф.142, оп.1, д. 1070, л.65-66.

455 Там же, с.69-72.

Выступление Рассудовой встретило, судя по стенограмме, бурную реакцию собрания: ее несколько раз прерывал С.П. Толстов, Т.А. Жданко в ответ на рассказ о положении узбекских этнографов сказала: «Они хотят получить инструкцию, а не исследование!», реплики из зала: «Это не наша задача!». Если Рассудова критиковала экономическую сторону исследований, то Жданко остановилась на изучении культуры: «Мы очень часто пишем свои разделы формально, описывая работу клубов, рост образования, рост школ и т.д., и получается газетная статья, а не монографическое исследование, потому что мы очень мало обращаем внимания на чисто психологические вопросы, на изменение мировоззрения, изменение того, что называется духовной культурой. <.> У нас в этом отношении получается какая-то конкуренция с писателями. Писатели тоже пишут о колхозах; я недавно побывала в Ленинграде и присутствовала при том, как обсуждался план какого-то писателя по изучению колхозного быта; там как раз говорилось о том, что нужно больше обращать

456 внимание на культуру» .

Определенная «конкуренция с писателями» в связи с изучением колхозного крестьянства возникла несколько позднее, когда в «Новом мире» были опубликованы несколько рецензий на этнографические работы. Рецензия на книгу Л.А. Анохиной и М.Н. Шмелевой «Культура и быт колхозников Калининской области» (М., 1964), была озаглавлена «Необъективные обобщения»457. Виктор Афанасьев писал, что, хотя монография «Село Вирятино.» содержит большой историко-этнографический материал и сведения о современном быте, «в отборе этих сведений сказалась инерция украшательского подхода к действительности». Более развернутая критика монографии Анохиной и Шмелевой указывала на неполноту и скучность описаний современности, подмену изучения быта рассказами о производственных успехах. Также он видел предвзятость описания с точки зрения унификации и сближения с городом458.

Осуществленное под руководством Кушнера исследование получило отклик не только в стране, но и за рубежом. В 1970 г. оно была переведено (с небольшими сокращениями) на английский язык. Переводчик и автор

456 АРАН, ф.142, оп.1, д. 1070, л.79-80.

457 Иванов Л. Необъективные обобщения// Новый мир, 1965, №4.

458 Афанасьев В. Этнографическое изучение современного села// Новый мир, 1968, №10, с.273. предисловия Сула Бенет назвала «Село Вирятино» одним из первых «community studies» в Советском Союзе459. Данное исследование (наряду с работами Феноменова, Анохиной и Шмелевой, а также газетными публикациями) послужило также одним из главных источников для изучения процессов культурных изменений в среде русского крестьянства, предпринятого американскими антропологами Стивеном и Этьен Данн. В предисловии к этой работе А. Вуцинич, оценивая «колхозные» исследования советских этнографов, писал, что «колхозная этнография предоставляет более полную и важную информацию о достижениях и противоречиях социализма в деревне, чем любая другая социальная наука или социальная философия»460. Большое внимание американских антропологов привлекли именно семейные бюджеты, которые они подробно анализировали в своем исследовании. Они, в то же время, отметили, что цена трудодня в вирятинском колхозе «Путь Ленина» была значительно выше, чем в рядовых колхозах461. Ю.В. Арутюнян, организовавший социологическое исследование села в 1960-е гг., также указывал на центральную проблему монографических исследований: «.степень достоверности, научной значимости социологического исследования во многом определяется тем, насколько типичен объект, насколько он улавливает характерные особенности, свойственные всей совокупности аналогичных объектов и явлений». Не говоря впрямую о «Селе Вирятино», он, однако, отмечает господствовавшую в советской литературе тенденцию отбора для исследований передовых

462 хозяйств .

В ходе дискуссий о развитии этнографии, развернувшихся в начале 1990-х В.Н. Баси лов высказал мнение о «колхозных монографиях» в целом. С одной стороны, по его мнению, они будут сохранять непреходящий интерес, так как «в них добросовестно и умело показаны особенности сельского быта», с другой стороны, отраженная в них картина неполна, изучать действительную эффективность колхозов было нельзя. В жизни русского крестьянства интересы этнографа были сужены, его интересовали, по словам Басилова, «элементы национальной пищи, обрывки фольклорной традиции, вологодские кружева и трудноуловимый психический склад. Короче говоря, этнографии было почти

459 The Village of Viriatino. N.Y., 1970. P.IX.

460 Vucinich A. Foreword// Dunn St. & E. The Peasants of Central Russia. N.Y., 1967, P.X.

461 Dunn St. & E. The Peasants of Central Russia. P.59. нечего делать в исследовании современности»463. Он связывал это с существованием цензуры и с негативным, по его мнению, влиянием теории этноса Ю.В. Бромлея. А.К. Байбурин, размышляя о традиции этнографического изучения быта, отметил, что монография «Село Вирятино.» представляет интерес как памятник советской этнографической мысли: «Пафос «Села Вирятино» - описать перестройку жизни (и быта) за годы советской власти в «типичном» русском селе. Естественно, что в таких категориях, как «прогрессивное-реакционное», «пережитки-достижения» и им подобных, быт улавливался с трудом». Эта книга, по его мнению, отражает существовавшее официальное представление о культуре, «куда входили образование, музеи, театры, библиотеки» и о быте как о сфере, в которую должны проникать ценности этой культуры — отсюда такое внимание к данным о чтении газет, прослушивании радио и т.д. В то же время его оценка не однозначна и вытекает из предложенной им концепции истории изучения «быта» в русской этнографии. Согласно данной концепции, начиная с ХУШ в. это изучение предполагало как временную (занятия этногенезом), так и социальную (занятия исключительно традиционным крестьянским бытом, «замешанные» на его идеализации и архаизации) дистанции между ученым и изучаемой реальностью. Значение монографии «Село Вирятино» и последующих книг о сельском и городском быте он видит в том, что они положили начало процессу «снятия» этих дистанций, в результате которого уже в настоящее время появляются научные тексты, описывающие повседневность как «го, что происходит не просто здесь и сейчас, но и с нами в качестве действующих лиц»464.

Подводя итоги рассмотрения истории данного исследования, а также изучения «современности» в 1950-е гг. в целом, следует указать на существенные отличия этой ситуации по сравнению с периодом 1920-х - начала 1930-х гг. Тогда работы Кушнера, Толстова, Бернштама, Потапова, Токарева и др. были основаны на полевых материалах, собранных в аулах, кишлаках и деревнях, либо еще не затронутых, либо только вступавших в коллективизацию, и описывались в них в значительной степени социальные явления и слои населения, коллективизации препятствовавшие. Волна этих публикаций

462 Арутюнян Ю.В. Опыт социологического изучения села. М., 1968, с.30-31.

463 Басилов В.Н. Этнография: есть ли у нее будущее// ЭО, 1992, №4, с.8. схлынула вместе с окончательным установлением колхозного строя, который, как официально считалось, уничтожил предшествующие социализму общественные уклады.

В послевоенный период этнографы описывали уже победивший колхозный строй и вызванные им перемены в жизни крестьянства. «Преимущества колхозного строя, - как писал В.Н. Басилов, - следовало ясно видеть и показывать читателю»465. С.П. Толстов, настойчиво призывавший этнографов на протяжении всего периода своего директорства отражать достижения социалистического переустройства культуры и быта народов СССР, говорил о «колхозных» монографиях: «.не все то, что мы собираем, можно публиковать. Надо учесть, что нас слушают и читают не только советские читатели, наши работы читает весь мир. <.> Нам волей-неволей приходится работать здесь очень осторожно, чтобы, с одной стороны, сказать, а с другой стороны, не сказать так, чтобы это могли использовать наши враги. В частности, это отражается и на этих книгах, потому что здесь не говорится многое из того, что мы могли бы сказать»466. Это, безусловно, чувствовали все этнографы, занимавшиеся современным бытом. В качестве примера можно привести характерный диалог, состоявшийся на заседании Ученого совета в 1948 г. Ленинградский этнограф Г.Г. Стратанович признавался: «.материала по социалистическому строительству, вероятно, дать не смогу. Причина этого -сложившаяся обстановка. <.> Мы там найдем не только много этнографических пережитков, но найдем такие вредные рецидивы этих пережитков, что просто страшно делается. Там повысилась детская смертность. <.> В 1947 г. шор-тубинцы отметили поступательное движение - чем? -постройкой новой мечети. Но выступая здесь с таким материалом на нашем общественном и партийном активе, я, конечно, не пойду с ними в отчет, но я пойду в районную партийную организацию, а если секретарь райкома мне не ответит, пойду в обком и в ЦК»467. С.П. Толстов ответил, что если Стратанович видит только «отрицательные стороны» и не видит «колоссальных достижений, которые мы каждый год фиксируем, когда приезжаем в наши экспедиции, это

464 Байбурин А.К. Этнография нашего бытаП Утехин И. Очерки коммунального быта. М., 2004, с.10-13.

465 Басилов В.Н. Этнография: есть ли у нее будущее?, с.4.

466 АР АН, ф.142, оп.1, д. 1050, л.48.

467 АР АН, ф.142, оп.1, д. 168, л.48. значит, что у него плохо ориентированный взгляд в этой области, не умеет он этого нащупать, и ему нужно суметь это сделать.»468. Н.В. Шлыгиной, как и многим другим ученым, было предложено заниматься современным бытом изучаемого ею народа — эстонцев. Этнографический отряд, в котором она работала, произвел подворное обследование одного из колхозов. Н.В. Шлыгина настаивала на публикации среднего возраста членов полеводческой бригады данного колхоза. Однако этот показатель был очень неблагоприятным, так как после коллективизации в Эстонии наблюдался большой отток жителей в города. В публикации было отказано, а Н.В. Шлыгиной разрешили оставить занятия современностью469.

Информация, добываемая этнографами, получила четкое деление на предназначавшуюся для печати и для сведения властей. Отчет о работе Института этнографии за 1949 г. зафиксировал характерный рубеж: если до этого времени этнографы по окончании экспедиционных работ ограничивались устными докладами в местных организациях, то начиная с этого года вводился новый порядок: «.экспедиции, помимо научного отчета, представляют специальные доклады для директивных органов. Они должны заключать сведения, имеющие значение для практики хозяйственного и культурного строительства на местах, отмечать обнаруженные в ходе исследования

470 недостатки, содержать конкретные предложения по практическим вопросам» .

Это привело к возникновению целого своеобразного жанра этнографических «докладных записок» и «отчетов о современном состоянии», получивших большое распространение в 1950-1960-х гг. С.М. Абрамзон был одним из пионеров этого жанра. Уже в 1948 г., изучая один из колхозов, он пришел к выводу о «семейно-родовых связях руководителей и актива колхоза как главной пружине различных неполадок и прямых нарушений устава сельскохозяйственной артели». Сторонник активной позиции в борьбе с «вредными пережитками», он поделился этими наблюдениями с руководителями Тяньшаньского обкома, которые согласились с отрицательной

471 ролью семейно-родовых связей .

468 АР АН, ф.142, оп.1, д. 169, л.104.

469 Устное сообщение Н.В. Шлыгиной.

470 АР АН, ф.142, оп.1, д.206, л.4-5.

471 АИЭА, ф.142, оп.2, д.8, л.12-13.

П.И. Кушнер предложил следующее определение задач этнографа в изучении современности: «.его основное внимание направлено на отображение подлинной жизни с ее современным бытом, в котором новое побеждает старое. Как исследователь, а не созерцатель, советский этнограф не просто описывает, а изучает корни всякого явления и его сущность; и так как вместе с тем каждый советский ученый является активным строителем жизни, он должен стремится облегчить рождение и укрепление новых, социалистических навыков и обычаев»472. Бросается в глаза сходство этой формулировки с определением A.A. Ждановым метода социалистического реализма в художественной литературе, согласно которому писатель должен «.во-первых, знать жизнь, чтобы уметь изобразить ее в художественных произведениях, изобразить не схоластически, не мертво, а изобразить действительность в ее революционном развитии. При этом правдивость и историческая конкретность художественного изображения должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма»473. При всей разнице между художественной литературой и этнографической наукой «этнографии социалистического реализма» присущи характерные черты литературы данного периода. Применительно к этнографическим работам о малых народах севера это сходство подметил Ю. Слезкин474.

Следует, однако, иметь в виду, что в первой половине 1950-х гг. этнографы были единственными учеными, проводившими эмпирическое изучение образа жизни и культурных процессов в современной деревне. Таким образом, несмотря на внешние и внутренние идеологические рамки, в которые данные исследования заключались, шел процесс накопления методологических разработок, постановки связанных с современностью исследовательских проблем. Н.В. Шлыгина считает, что, не смотря на неполноту информации, тенденцию к «лакировке действительности» и т.п., опыт изучения современности не прошел зря, был «небесполезен»475. Кушнер был первым в послевоенный период, кто привлек внимание этнографов к необходимости использовать статистический материал — в частности, для изучения процессов,

472 Кушнер (Кнышев) П.И. Учение И.В. Сталина о нации и национальной культуре и его значение для этнографии, с. 19.

473 Первый Всесоюзный съезд советских писателей, 1934, стенографический отчет. М., 1990, с.4.

474 Slezkin Yu. Arctic Mirrors. Russia and the Small Peoples of the North. Berkley, 1994, см. главу «Социалистический реализм в социальных науках». происходящих в колхозной семье. Разработанной им посемейной анкетой пользовались этнографы многих союзных республик. Намечая планы будущих работ по теме «Семья и семейный быт», он предостерегал этнографов от тенденции «лакировки действительности» и ставил такие непростые проблемы, как изучение «приспособления форм семьи к условиям советского землепользования», роли и характера власти глав колхозных семей, причин распада и сохранения больших семей, говорил о необходимости привлечения таких нетрадиционных для этнографии источников, как судебные материалы о бытовых преступлениях и т.д.476. Традиция монографических исследований этнографами отдельных сел в 1960-1970-е годы не получила развития. Тем не менее, уже в постсоветское время В.Н. Басилов, организуя изучение узбекского кишлака Миндон, рекомендовал своим коллегам ориентироваться на пример «Села Вирятино»477.

475 Устное сообщение Н.В. Шлыгиной.

476

Кушнер (Кнышев) П.И. О некоторых процессах, происходящих в современной колхозной семье// СЭ, 1956, №3, с.19-22.

477 Устное сообщение О.Б. Наумовой.

Заключение.

Научное творчество и судьба каждого ученого, как и любого человека, уникальны. Безусловно, существуют черты сходства, свойственные представителям одной школы или поколения ученых, однако «типичный» советский этнограф — понятие не менее проблематичное, чем типичное русское село. П.И. Кушнер, в особенности если исходить из его биографии, меньше всего подходит на эту роль. Такие факты этой биографии, как длительная подпольно-революционная деятельность, занятие видных постов в партийной и государственной иерархии, наконец, знакомство со Сталиным и проживание в «Доме на набережной» выделяют его из ряда коллег. Однако интерес и показательность фигуры П.И. Кушнера с точки зрения истории этнографии состоят именно в том, что он сумел достаточно органично соединить две стороны своей личности - принципиального большевика, партийного работника и, в то же время, серьезного ученого. Рассмотрение его творчества и жизненного пути выводит, таким образом, на принципиальную для истории отечественной науки XX в. тему о ее взаимоотношениях с официальной идеологией и государственной политикой. Научная деятельность П.И. Кушнера отражает наиболее политически актуальные сюжеты в науке данного периода, позволяет проследить историю предъявляемых ей социальных заказов, влияние идеологии на практику научных, в данном случае этнографических, исследований.

Взаимоотношения науки и идеологии - сложная философская проблема. Наука - это особый вид познавательной деятельности, направленный на выработку системно организованных знаний о мире, осуществляемый сообществом ученых, разделяющих определенные базовые представления о способе получения этих знаний, интерпретации новых открытий и т.д. Идеология же является совокупностью ценностей и взглядов индивидов, определяющей их отношение к существующему обществу и направляющей их деятельность на достижение определенных социальных целей. У Маркса и Энгельса в «Немецкой идеологии» слово «идеология» имело негативный смысл и означало ложное представление о социальной действительности, «ложное сознание». Они противопоставляли ему науку, к которой причисляли и выработанную ими философию истории. Ленин уже не противопоставлял науку и идеологию, именно ему принадлежит понятие «научной идеологии», то есть марксизма, сочетающего строгую научность с открытой социальной ангажированностью478.

Представления большевиков о роли науки в социалистическом обществе и претензии марксизма на исключительную научность выразил главный идеолог партии в этом вопросе Н.И. Бухарин: «. коммунистическая политика классовой борьбы есть научная политика и притом единственно научная политика», - писал он. Революционные перемены должны, по его мнению, произвести революцию и в науке, как с точки зрения ее взаимоотношений с обществом, так и организации и методологии самого научного процесса. Наука не просто становится «на службу» строительства социализма, но, по словам Бухарина, «строительство социализма само есть наука в действии». Провозглашая такую значительную роль науки, Бухарин не забывает добавить, что она сама должна подвергнуться трансформации: «.социалистическая организация общества дает всей науке единство метода, неизбежно выдвигая в качестве такового диалектический материализм Маркса»479. Эти взгляды обусловили характерные особенности возникшей в СССР организации науки. Основными ее чертами были: теоретическое и идеологическое единство, коллективизм, прикладная ориентация и централизованное планирование исследований480.

Официальная позиция, которой с различной степенью искренности придерживались ученые, в том числе этнографы, была сформулирована Ю.П. Аверкиевой в ответе на вопрос американского антрополога Ст. Данна о степени свободы советских этнографов в системе централизованного планирования исследований: «.наши научные интересы, как и наши личные интересы, не расходятся с интересами общества, в котором мы живем и строителями которого мы являемся. Правительственная политика в нашей советской стране проводится в интересах народа и строится на научной основе, и этнографы СССР стремятся вносить свой вклад в эту основу»481.

Можно с большой долей уверенности утверждать, что П.И. Кушнер разделял данные взгляды на роль науки в обществе и соотношение науки и

478 Философский словарь под ред. И.Т. Фролова. М., 2001, с. 199.

479 Бухарин Н.И. Наука и СССР// Научный работник, 1927, №11, с.11.

480 Vucinich A. Empire of Knowledge, p. 79. Подробнее о представлениях советских идеологов и ученых о роли науки в советском обществе см. Кожевников А.Б. О науке пролетарской, партийной, марксистской// Метафизика и идеология в истории естествознания. М., 1994. идеологии. Приверженность Кушнера марксизму и большевизму была продиктована глубоким внутренним убеждением. Для характеристики его позиции подходят слова Г.Д. Алексеевой, сказанные о историках-марксистах 1920-х гг.: «.важное значение имеет понимание их деятельности в области истории <.> как самовыражения, как действия по глубокому убеждению и преданности коммунистической идее. У них не было компромиссов, сделки с совестью, двойной игры, двух языков общения с читателем и коллегами.»482. Совмещение до степени неразличимости научных, идеологических и политических задач, которые ставил в своей деятельности П.И. Кушнер, было свойством, органически следовавшим из его мировоззрения, а не навязанными, как в случае многих других ученых, «правилами игры». Это давало П.И. Кушнеру своеобразное «чутье», позволявшее ему выбирать наиболее востребованную в данной ситуации и времени тематику, быть, в определенном смысле, на шаг впереди своих коллег. Однако наиболее востребованная тематика была, в то же время, наиболее рискованной и контролируемой властью. В судьбе П.И. Кушнера проявился своего рода парадокс: самостоятельность, с которой он ставил эти вопросы и предлагал свои решения, приносила ему зачастую больше неприятностей, чем лавров.

Научная биография П.И. Кушнера делится на два этапа: 1920-е - начало 1930-х гг. и 1940-1950-е. В отношении первого периода ученого нельзя однозначно отнести к определенной научной дисциплине. С точки зрения этнографии, в 1920-е гг. Кушнер - фигура скорее маргинальная. Он не принадлежал к сложившимся этнографическим школам и был чужд миру академической науки в целом. На протяжении 1920-х годов он был одним из наиболее активных представителей молодого поколения сторонников марксизма, пришедших в общественные науки или с партийно-государственной службы, или через созданные большевиками научные учреждения. В этнографии такой фигурой был первый директор Института этнографии Н.М. Маторин. Сходство между Маториным и Кушнером можно усмотреть и в том, что, первоначально не будучи профессионалами в своей области, они все же вели достаточно конструктивную научную и организационную деятельность.

481 Аверкиева Ю.П. Ответ Ст. Данну// СЭ, 1965, №6, с.86.

482 Алексеева Г.Д. Октябрьская революция и историческая наука// Историческая наука в России в XX в. М., 1997, с.42.

Большую часть своей энергии в 1920-е гг. Кушнер посвящал педагогической работе. Созданный им «Очерк развития общественных форм» отражал представления советских марксистов о ходе исторического процесса. Распространенный огромным тиражом, он, в свою очередь, несомненно, повлиял на представление об истории целого поколения студентов - будущих управленцев и государственных чиновников. Этот учебник представлял собой талантливую компиляцию, впечатлявшую охватом материала и количеством информации. На этнографическую науку эта работа могла оказать лишь опосредованное влияние, в качестве части идеологического «фона» способствуя внедрению в нее марксистской теории формаций.

Основанная на полевом материале монография П.И. Кушнера «Горная Киргизия» была посвящена политически актуальной проблеме изучения социального строя и «докапиталистических пережитков». Эти вопросы стали в центре внимания новой марксистской этнографии, им были посвящены первые монографии многих молодых ученых, ставших ключевыми фигурами в дальнейшем развитии науки: Б.О. Долгих, Л.П. Потапова, С.А. Токарева и др.

Рубеж 1920-1930-х гг. был временем резкого переворота во всех сферах советского общества, включая науку. В общественных дисциплинах на смену относительному плюрализму пришла жесткая унификация в рамках советской версии марксизма. «Перекраивание» научных дисциплин негативно отразилось и на судьбе этнологии/этнографии, легитимность которой в новой системе «марксистской классификации наук» также была поставлена под сомнение. Критики этнологии использовали своеобразную смесь марризма и марксистской фразеологии. Важно подчеркнуть, что эта критика исходила от людей, профессионально с этой наукой не связанных. «Претензии на методологический диктат» исходили, как справедливо отмечает Т.Д. Соловей, «от части молодого поколения советских обществоведов»483. Они объединись вокруг Н.Я. Марра, придав его лингвистической теории марксистское звучание. «Расстановка сил» в и вокруг этнографии того периода верно охарактеризована A.M. Решетовым: «.в конце 20-х годов XX в. были воинствующие, мало смыслившие в этнографии радикалы-марксисты, во главе которых стоял Аптекарь. Были и такие марксисты, которые сами занимались полевой, научно-исследовательской и

483 Соловей Т.Д. Отечественная этнология: от «золотого века» в 1920-е годы к кризису 1990-х годов// Академик Ю.В. Бромлей и отечественная этнология 1960-1990 гг. М., 2003, с.233. преподавательской этнографической деятельностью, которые руководили этнографическими учреждениями и соответственно понимали значение этнографии как науки и ее роль в жизни современного им советского общества»484. Кушнер занимает в этой картине отдельное, своеобразное место: он был марксистом, занимался этнографическими сюжетами, не принадлежал в тот момент к кругу профессиональных этнографов, но и не был среди радикалов-марксистов, требовавших «отмены» данной науки. Различны были и их судьбы: т.н. радикалы оставалась в науке до массовых репрессий 1936-1937 гг., в ходе которых большая их часть погибла. Кушнер же ушел из науки в начале 1930-х, однако выжил и реализовал себя как ученый в послевоенное время. Его уход из науки в начале 1930-х был результатом действия двух факторов: резкой критики, которой подвергалась его деятельность в печати, и наличием «связей» на высоком уровне советского государственного аппарата, дававшим возможность начать новую карьеру.

Возвращение Кушнера к активной научно-исследовательской деятельности состоялось в 1943-1944 гг. Он фактически возглавил осуществлявшуюся силами этнографов «московской группы» ИЭ работу по изучению этнического состава населения территорий, представлявших инерес с военной и дипломатической точек зрения. Подготовлявшиеся карты и исторические справки имели значение главным образом для государственных органов, готовившихся к участию Советского Союза в послевоенном переделе европейских границ. Выполнение государственного задания сыграло решающую роль в укреплении лидерства С.П. Толстова как директора ИЭ, перенесения центра Института в Москву. Избрание именно Кушнера в качестве руководителя данной работы и назначение его заведующим Сектором этнической статистики и картографии, возможно, было связано с его дипломатическим опытом.

В конце 1940-х происходит переосмысление задач и предметной области этнографической науки, в основе которого было смещение акцента с социально-экономической проблематики, формулировавшейся в терминах теории формаций, к этнической. С.П. Толстое и другие теоретики, в том числе Кушнер, подчеркивали, что этнография является отраслью истории, изучающей культурно-бытовые особенности народов, ее «угол зрения», заключается в

484 Решетов A.M. Трагедия личности: Николай Михайлович Маторин, с. 163 выявлении этнической специфики, национальных особенностей культуры того или иного народа. Это было обусловлено целым комплексом причин. С одной стороны, сказывалось, по-видимому, стремление этнографов возродить традиционную для своей науки проблематику. С другой - этому способствовал идеологический климат предвоенного и в особенности послевоенного времени.

Монография Кушнера «Этнические территории и этнические границы» является настолько же характерным выражением этой тенденции, насколько «Горная Киргизия» отражала тенденцию социологическую. Ее можно рассматривать в том числе как этногенетическое исследование. Концентрация на проблематике территориального размещения народов, а также выбор в качестве объекта изучения территории Восточной Пруссии были обусловлены прикладным характером работы. В то же время, решение прикладных задач выводило ученого на постановку теоретической проблемы природы этнических различий — своего рода «основного вопроса» этнографической науки. Он формулировал его как проблему признаков, позволяющих исследователю определить этническую принадлежность группы людей. В число этих признаков Кушнер включал национальное самосознание, язык, формы жилища, одежды, пищи и т.д.

Наибольшее влияние Кушнера на дальнейшее развитие теоретических и эмпирических исследований в отечественной этнографии связано с его работой о национальном самосознании. На материале русско-украинского пограничья он поставил вопрос о национальном самосознании как подчас единственном «этническом определителе». Национальное/этническое самосознание вошло в теорию этноса в качестве важнейшего признака этноса. Кроме того, Кушнер писал о необходимости изучения этнических процессов, под которыми понимал изучение изменений, происходящих со всеми «этническими признаками».

Исследователем, продолжившим теоретическую разработку намеченных П.И. Кушнером тем, стал В.И. Козлов. Область его научных интересов во многом схожа с областью интересов Кушнера: это прежде всего этническая статистика и демография, он также принимал участие в работах по этническому картографированию, подготовке историко-этнографических атласов. В.И. Козлов стал одним из виднейших теоретиков-авторов советской теории этноса. В теоретической области между этими исследователями также прослеживается определенная преемственность. М.Н. Губогло отметил: «Профессионал высокого класса П.И. Кушнер (Кнышев) предпочитал (а может быть, был вынужден) говорить скорее об этнических определителях, но отнюдь не об этнических различиях. Даже не замеченный в проявлении верноподданнических чувств к всесильным номенклатурным структурам В.И. Козлов сконцентрировал свое внимание скорее на этнических определителях, но уклонился от анализа весьма скользкой по советским меркам темы об этнических различиях»485. Теоретические работы В.И. Козлова действительно построены на анализе соотношения этноса и его признаков/определителей: языка, самосознания, территории и др. В отношении двух последних Козлов ссылался на Кушнера как

ЛОА на наиболее авторитетного теоретика . Он также уточнил понятие «этнический процесс» и продолжил разработку типологии этих процессов.

В 1950-е гг. сложилось два основных направления этнографических исследований: первое - изучение традиционной культуры и этногенеза, второе — изучение современности. Работы П.И. Кушнера послевоенного времени охватывали, как уже говорилось, весь диапазон от этногенеза и составления историко-этнографических атласов до изучения колхозного крестьянства. Коллективная монография «Село Вирятино в прошлом и настоящем», подготовленная под его руководством и при непосредственном участии, наряду с другими работами такого рода, знаменовали «поворот» к современности, осуществленный в 1950-е гг. То, что изучение современности в наибольшей степени связано с различными политическими и идеологическими мотивами и препятствиями, не является, по-видимому, отличительной чертой исключительно советской этнографии. В конце 1920-х — 1930-х гг. этнографы изучали современное состояние еще не подвергшихся или находящихся в процессе коллективизации деревень, кишлаков и аулов. Наиболее социально активные из них ставили во главу угла изучение проблем, актуальных для властей в контексте готовившейся и проводившейся советизации и коллективизации, подчеркивали конфликтный характер изучавшихся обществ, классовое расслоение, «эксплуататорскую» сущность верхушки этих обществ и т.д. В 1950-е годы они уже имели дело с колхозной действительностью. В так называемых «колхозных монографиях» на первом плане - показ этой новой действительности, в которой,

485 Губогло М.Н. Идентификация идентичности. Этносоциологические очерки. М., 2003, с.542.

486 Козлов В.И. Этнос и территория// СЭ, 1971, №6; он же, Проблема этнического самосознания и ее место в теории этноса// СЭ, 1974, №2. напротив, подчеркивается солидарность, торжество коллективизма и, в то же время, «культурный рост» колхозников и восприятие ими социалистических ценностей. Большая часть полученной этнографами информации, шедшей вразрез с этим образом советской действительности, попадала или в отчеты для партийных и государственных органов, или оставалась в неиспользованных полевых материалах.

В начале 1990-х гг. о наследии советской этнографии было высказано немало критических суждений. Одной из главных причин недовольства ученых наследием советского времени был цензурный диктат, не позволявший объективно и всесторонне изучать современность и, вследствие этого, развитие исследований главным образом традиционной культуры, материальной культуры, этногенеза. Еще в 1985 г. В.И. Козлов констатировал, что работа по составлению историко-этнографических атласов является трудоемкой и нередко неблагодарной с научной точки зрения: сбор большого количества материала производится «в лучшем случае для частичного уточнения "типологизации"», а составленные карты «пополняют обширные груды "этнографических источников"»487. Важнейшей причиной «кризисных явлений в советской этнографии» в 1992 г. он назвал давление марксистской идеологии и аппарата ЦК КПСС. В работе этнографов это проявлялось в стремлении уйти от «конъюнктурного исследования проблем современности» к изучению этно-традиционной культуры и быта конца XIX - начала XX вв.488 В.Н. Басилов также отмечал воздействие цензуры и «мелочного надзора» власти за творчеством этнографов: «Цензура предельно суживала возможность выполнения одной из основных функций этнологии — изучения современности. С одной стороны, на необходимость исследовать процессы современности этнографам постоянно и требовательно указывали высокие чиновники. С другой стороны, ученые прекрасно знали, каких результатов от них ждут»489. Пагубное воздействие на объективность этнографических работ таких идеологических установок, как «культура национальная по форме, социалистическая по содержанию», отмечал Г.Е. Марков490. В.И. Шнирельман, как и Г.Е. Марков, сделал вывод об

487 Обсуждение статей Л.Н. Шмелевой и С.И. Вайнштейна о проблемах полевых исследований// СЭ, 1985, №4, с.71.

488 Козлов В.И. Между этнографией, этнологией и жизнью// ЭО, 1992, №3, с.7,12.

489 Басилов В.Н. Этнография: есть ли у нее будущее// ЭО. 1992, №4, с.4.

490 Марков Г.Е. О бедной науке замолвим слово.// ЭО, 1992, №5, с.4. условности идентификации советской этнографии с марксизмом. Он также указывал на невозможность в советское время честного изучения современности во всей ее целостности. Наименее изученной в результате оказалась социальная структура народов СССР, в то время как этнографы испытывали гипертрофированный интерес к материальной культуре, «так называемым народным традициям», некоторым чертам хозяйства и картографированию491. В.И. Тишков указывал на то, что в советской этнографии действовала этика колониальной антропологии, связанной с «обслуживанием структур власти» и

492 т-» улучшением управления . Впрочем, в последующие годы критических оценок стало меньше, размышлявшие о судьбах науки авторы стали отмечать и позитивные стороны. К примеру, В.Н. Басилов в 1998 г. назвал послевоенный период «самым плодотворным для отечественной этнографии»493.

Приведенные выше оценки, высказанные учеными, внесшими значительный вклад в развитие отечественной этнографии, безусловно, обоснованы. В то же время следует иметь в виду замечание JI. Грэхэма о том, что политическое влияние на науку является в ее истории скорее правилом, чем исключением. Он также справедливо отметил закономерность, согласно которой большая часть научных дебатов в СССР были вызваны политическими причинами, однако со временем выходили «далеко за пределы политической области в действительно интеллектуальную сферу»494. Именно такую «траекторию» можно проследить как в научной деятельности П.И. Кушнера, так и в разработке в советской этнографии затрагивавшихся им проблем. Предпринятое в данной работе изучение его творчества, на наш взгляд, доказывает, что оно является важной частью истории отечественной этнографии, «противоречивой, но созидательной деятельности поколений ученых, только благодаря которой современная этнология и существует»495.

491 Шнирельман В.А. Наука в условиях тоталитаризма// ЭО, 1992, №5, с.8,11.

492 Тишков В.А. Советская этнография: преодоление кризиса// ЭО, 1992, №1, с.13.

493 Басилов В.Н. Традиции отечественной этнографии// ЭО, 1998, №2, с.25.

494 Грэхэм Л. Р. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе. М., 1991, с. 12.

495 Никишенков A.A. Выступление на обсуждении книги В.А. Тишкова «Реквием по этносу»// ЭО, 2005, №3, с.128.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Алымов, Сергей Сергеевич, 2005 год

1. О первобытном коммунизме// Записки Коммунистического университета им. М.Я. Свердлова. Т.П. М., 1924

2. Предисловие к книге Г. Шурца «История первобытной культуры». М., 1923 Русский культурный центр в 1908-1915 гг.// Пролетарская революция, 1924, №8-9,

3. Очерк развития общественных форм. М., 7 изданий с 1924 по 1929 Первобытное и родовое общество. (Хрестоматия для высшей школы и комвузов). М., 1925 Пять общественных укладов. М., 1927

4. Советско-иранский мирный договор// Революционный Восток, 1936, №1 Предисловие к книге Н.И. Зибера «Очерки первобытной экономической культуры» М., 1937

5. Музей народов СССР// Советский музей, 1938, №11, с.25.

6. Этническая территория и методы определения ее границ// Изв. АН СССР, сер.

7. Истории и философии, т.З, №2,1946

8. Меморандум правительства Федеративной народной республики Югославии об этническом составе Юлийской Крайны// Известия АН СССР. Серия истории и философии, 1946, т.З, №3

9. Об этнической статистике европейских стран// КСИЭ. Вып.2. М.-Л., 1947

10. Этническая граница (к вопросу об этнических рубежах в Европе)// СЭ, 1948, №4

11. Государственный музей народного быта Латвийской ССР// СЭ, 1948, №3

12. Этническая граница// СЭ, 1948, №4

13. Н.И. Зибер (К 60-летию со дня смерти)// СЭ, 1948, №4

14. Этническая граница (Опыт обобщенной характеристики типов этническихграниц в некоторых европейских странах)// «Труды П Всесоюзногогеографического съезда» М., 1949, т.З

15. Этническая граница и этническая (этнографическая) территория (методы исследования)// КСИЭ АН СССР, вып. 6, М., 1949 Учение Сталина о нации и национальной культуре и его значение для этнографии// СЭ, 1949, №4

16. Национальное самосознание как этнический определитель//КСИЭ. М.-Л., 1949, вып. 8

17. О методах определения этнического состава населения в полосе этнических границ// КСИЭ АН СССР, вып. 11, М., 1950

18. Этнические территории и этнические границы. М., 1951 Об этнографическом изучении колхозного крестьянства// СЭ, 1952, №1 Об этнографическом изучении социалистической культуры и быта народов СССР СЭ, 1953, №1

19. Какое изображение мы видим на луне? (Об атласе немецкого народоведения)// СЭ, 1953, №3

20. Поездка в Чехославакию// СЭ, 1954, №2

21. Этнографическое изучение современного сельского быта в СССР// Ceskoslovenska etnografie, 1954, №1

22. Карта национального состава населения Латвии в 1935 г.// ТИЭ, т.23, М., 1954 Роберт Андреевич Пельше (1880-1955)// СЭ, 1955, №3

23. Карта народов СССР (учебная для средней школы). 1955 (в соавторстве с П.Е. Терлецким)

24. Об этнографическом изучении семьи у колхозного крестьянства СССР// Этнографическое совещание, М.-Л., 1956

25. О некоторых процессах, происходящих в современной колхозной семье// СЭ, 1956, №3

26. Село Вирятино в прошлом и настоящем. М., 1958 (отв. ред., автор введения и глав 1, 7)

27. О русском историко-этнографическом атласе// КСИЭ, вып. 22, 1955 Русские. Историко-этнографический атлас. М., 1967 (отв. ред.) Этническое прошлое юго-восточной Прибалтики. Вильнюс, 19911. Архивные источники.

28. Архив Института этнологии и антропологии РАН.

29. Личное дело П.И. Кушнера (Кнышева)1. Личное дело Абрамзона С.Мф.142, оп.2, д. 18ф.32, оп.4, д.2590ф.32, оп.4, №2576ф.32, оп.4, №448/Дф.32, оп.4, №4246ф.32, оп.4, №2576ф.32, оп.З, д.2508, л.9

30. Архив Музея антропологии и этнологии им. Петра Великого (Кунсткамера). Санкт- Петербург. ф.К-1, оп.З, д.7

31. Архив Института истории материальной культуры. Санкт- Петербург.ф.2, оп.З, д.535ф.2, оп.1 (1932 г.), д.201

32. Российский государственный архив социально-политической истории. Москва.ф.17, оп.125, д.398ф.62, оп.2, д.257 ф.62, оп.2, д.281 ф.62, оп.2, д.278 ф.124 оп.2, д.842

33. Государственный архив Российской Федерации. Москва.ф.5221, оп.6, д.ЗОф.5221, оп.10, д.23ф.7668, оп.1, д. 371ф.7668, оп.1, д. 632ф.7668, оп.1, д.97

34. Личный архив Г.П. Кушнера.

35. Кушнер (Кнышев) П.И. Колхоз как объект этнографического изучения (тезисы доклада). Без даты.

36. Письмо П.И. Кушнера Директору Института этнографии АН.СССР», 6 октября 1951 г.

37. Кушнер П.И. О процессе изменения некоторых этнографических особенностей быта сельского населения в многонациональных районах СССР. Тезисы доклада. 1953 г.

38. Кушнер П.И. Национальность и семья (тезисы). 1957 г.

39. Толстов С.П. Неотложные мероприятия для развития советской этнографии (памятная записка). 1953 г.1. Литература.

40. А.Д. Институт по изучению народов СССР (ИПИН)// СЭ, 1931, № 1 -2

41. Абрамзон С. У истоков манапства (Экспедиционные очерки)// Советская Киргизия, 1930, №228, 262

42. Абрамзон С.М. Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи. Л., 1971

43. Абрамзон С. Этнографическая работа в Киргизии// СЭ, 1931, №1-2

44. Абрамзон С.М. «Советская этнография» в начале 1930-х годов// СЭ, 1976, №4

45. Абрамзон С.М. Об этнографическом изучении колхозного крестьянства// СЭ, 1952, №3

46. Абрамзон С.М. Современное манапство в Киргизии// СЭ, 1931, №3-4

47. Абрамзон С.М. Этнографическое изучение Киргизии за 20 лет// Наука в Киргизии за 20 лет. Фрунзе, 1946

48. Аверкиева Ю.П. Ответ Ст. Данну// СЭ, 1965, №6

49. Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б) ВКП(б). 1922-1952., сост. В.Д. Есаков. М., 2000

50. Алексеева Г.Д. Из истории разработки теоретических проблем в советской исторической науке//История и историки, 1971. М., 1973

51. Алексеева Г.Д. Октябрьская революция и историческая наука// Историческая наука в России в XX в. М., 1997

52. Алымов С.С. Б.А. Куфтин как этнограф// IV Конгресс этнографов и антропологов России. М., 2001

53. Алымов С.С. Решетов A.M. Борис Алексеевич Куфтин: изломы жизненного пути// Репрессированные этнографы, вып.2, М., 2003

54. Алымов С.С. Отражение поиска идентичности этнологии как науки в учебниках В.Г. Тан-Богораза, П.И. Кушнера и П.Ф. Преображенского// V Конгресс этнографов и антропологов России. Тезисы докладов. М., 2003

55. Алымов С.С. Павел Иванович Кушнер: между наукой и идеологией// Выдающиеся отечественные этнологи и антропологи XX в. М., 2004

56. Алымов С.С. Дмитрий Николаевич Анучин: «естественная история человека в широком смысле этого слова»// Выдающиеся отечественные этнологи и антропологи XX в. М., 20041819,20,2122,23,24.